Операция «Морской лев»

Мне представляется уместным сделать несколько критических замечаний относительно гитлеровского плана вторжения и причин, заставивших его отказаться от этого плана.

Если после падения Франции Гитлер действительно считал, что уже выиграл войну и теперь остается только внушить это Великобритании, он не мог заблуждаться сильнее. Ледяное равнодушие, с которым британцы встретили его мирное предложение – и без того весьма туманное, – показало, что ни правительство страны, ни ее народ не готовы поддаться его убеждению.

Тогда перед Гитлером и ОКВ встал вопрос: «Что делать дальше?»

Эту проблему вынужден решать любой государственный деятель или Верховный главнокомандующий в военное время, когда в результате военных неудач или неожиданного развития политической ситуации – например, вступления в войну новой державы на стороне врага складывается совершенно новая обстановка. Тогда, возможно, у него не остается иного выбора, как только отказаться от существующего «военного плана». В то же время может возникнуть искушение упрекнуть этого деятеля в переоценке собственных сил или недооценке сил противника либо в ошибочной оценке политической обстановки.

Но когда глава государства или вооруженных сил задается вопросом, что делать дальше, после того как военные операции полностью оправдали – или, в данном случае, намного превзошли – ожидания, разгромив одного противника и заставив другого отступить на свою островную крепость, нельзя не задуматься, а существовала ли вообще у Германии такая вещь, как «военный план».

Конечно, никакая война не идет по твердо установленной программе одной из сторон. Но если Гитлер в сентябре 1939 года пошел на риск войны с Францией и Великобританией, он был обязан заранее взвесить варианты действий с этими странами в разных непредвиденных обстоятельствах. Очевидно, что до кампании во Франции – или даже после ее начала – германское Верховное командование не имело никакого «военного плана», определяющего необходимые шаги после одержания предполагаемой победы. Гитлер надеялся, что Великобритания уступит. Что касается его военных советников, то они явно считали нужным ждать «решений фюрера».

Все вышесказанное с поразительной ясностью показывает, к чему приводит нецелесообразная организация высшего военного командования, сложившаяся в Германии после того, как Гитлер взял в свои руки верховное руководство, не создав при этом имперского Генерального штаба, ответственного за общую стратегию.

По сути дела, кроме главы государства, принимающего политические решения, не было параллельного военного органа, который взял бы на себя ответственность за стратегию в целом.

С самого начала Гитлер низвел ОКВ до положения военного министерства. Во всяком случае, его глава Кейтель не мог давать Гитлеру никаких рекомендаций по вопросам стратегии.

Что касается командующих трех родов войск, то Гитлер практически не давал им возможности влиять на общую стратегию войны. Иногда они могли высказать мнение по вопросам ведения войны при личном разговоре, но в конечном итоге Гитлер принимал решения только исходя из собственных соображений. Он неизменно утверждал свое право на инициативу в вопросах военного курса, и мне не известно ни одного примера – кроме вопроса о Норвегии, по которому Редер, по всей видимости, первый выступил с предложением, – когда бы важное решение, определяющее ведение войны в целом, исходило от какого-то из трех родов войск.

Поскольку никто не имел права составлять «военный план», то на практике это приводило к тому, что все полагались на «интуицию фюрера». Одни, как Кейтель и Геринг, делали это со слепым раболепием; другие, как Браухич и Редер, опустив руки. То, что штабы всех трех родов вооруженных сил, разумеется, составили собственное мнение по вопросам долгосрочного планирования, ни на что не влияло. (Например, еще зимой 1939/40 года гроссадмирал Редер поручил оперативному штабу военно-морских сил изучить технические возможности и требования операции по высадке десанта на побережье Англии.) Так и не нашлось ни военной инстанции, ни человека в качестве подлинного руководителя Генерального штаба, которого Гитлер признал бы не только специалистом и исполнителем, но и руководителем, ответственным за общее ведение войны.

Итогом подобной организации руководства было то, что после окончания кампании на западе, как я уже сказал, перед нами встал вопрос о дальнейших действиях.

Помимо этого, немецкое Верховное командование столкнулось с двумя фактами: во-первых, существованием непобежденной Великобритании, явно не склонной договариваться; во-вторых, опасностью интервенции со стороны нашего нового соседа, Советского Союза, как бы миролюбиво он ни действовал до сих пор. На эту угрозу указывал Гитлер еще в ноябре 1939 года, подчеркивая необходимость быстрого достижения победы на западе.

В свете этих двух фактов было ясно, что неотложной задачей государства должно стать окончание войны с Великобританией в самый короткий срок. Только тогда можно было надеяться, что Сталин упустил возможность использовать разногласия европейских стран в собственных экспансионистских целях.

Если не удастся найти путь к взаимопониманию, то Германия должна разобраться со своим последним противником – Англией – силой оружия.

Трагедия этого короткого периода, когда решалась судьба Европы на много лет вперед, состояла в том, что ни одна сторона не искала способа мирно урегулировать вопрос на разумной основе. Можно уверенно сказать, что Гитлер предпочел бы избежать кровопролитной борьбы с Британской империей, поскольку его истинные цели лежали на Востоке.

Но способ, выбранный им, чтобы представить свое столь неопределенное мирное предложение на заседании рейхстага после окончания Французской кампании, едва ли мог вызвать благоприятный отклик. Кроме того, сомнительно, что Гитлер, уже опьяненный верой в свою непогрешимость, был готов согласиться на мир, основанный на разуме и справедливости, даже если бы противная сторона сделала ему серьезное предложение. К тому же теперь он уже оказался в плену собственных дел. Он отдал половину Польши и Прибалтики Советскому Союзу – поступок, обратный ход которому он мог дать только ценой новой войны. Он открыл дорогу для Италии, жаждавшей захватить территории, находившиеся под властью Франции, и тем самым поставил себя в зависимость от своего союзника. Наконец, после Праги он потерял доверие мировых держав, которые уже не стали бы полагаться ни на какие подписанные им соглашения.

Но, невзирая ни на что, Гитлер мог бы получить бурное признание среди широких народных масс, если бы после разгрома Франции дал им разумный, достигнутый путем переговоров мир. Народ не стремился присоединить к Германии области с преимущественно польским населением и отнюдь не симпатизировал тем, кто, в плену фантазий о далеком прошлом, претендовал на эти области на том основании, что когда-то они входили в состав Священной Римской империи. К идее нации господ, которой подобает владычествовать над Европой и даже всем миром, в Германии никогда не относились всерьез, за исключением нескольких партийных фанатиков. Гитлеру нужно было только усмирить свою свору пропагандистов, чтобы народ мог свободно выразить одобрение миру на разумной основе.

С другой стороны, возможно, что британский национальный характер, столь полно воплотившийся в фигуре Уинстона Черчилля, помешал Великобритании серьезно задуматься о разумном соглашении на том или хотя бы на более позднем этапе войны. Британцы снова проявили свое достойное восхищения упорство, которое заставляет их доводить до конца любую начатую борьбу, каким бы угрожающим ни было их положение в отдельные моменты. В довершение всего, ожесточение их «безоговорочной» ненависти к Гитлеру и его режиму (и «прусскому духу» у некоторых политических вождей) мешало им увидеть еще более порочную систему и еще большую опасность, грозившую Европе в лице Советского Союза. Также предвзятость британской политики объяснялась традиционным стремлением к равновесию сил в Европе, ради восстановления которого Великобритания в первую очередь и вступила в войну, поскольку оно требовало поражения Германии, ставшей слишком могущественной на материке. Британцы закрывали глаза на то, что в изменившемся мире надо было восстанавливать мировое равновесие сил, имея в виду, какую мощь приобрел Советский Союз и какие опасности следуют из его преданности идее мировой революции.

К тому же Черчилль, по всей видимости, обладал слишком бойцовским духом. Его ум целиком занимала война и окончательная победа, мешая ему увидеть за военной целью политическое будущее. Всего через несколько лет, когда русские подходили к Балканам, вечному источнику раздражения для Великобритании, Черчилль распознал опасность такого поворота событий. Но тогда он уже не мог повлиять на Рузвельта и Сталина. А пока он верил в стойкость своего народа и в то, что США во главе со своим президентом в конце концов вступят в войну на стороне Великобритании – как бы мало американцы ни склонялись к этому, несмотря на всю свою неприязнь к Гитлеру.

К тому же такой человек, как Черчилль, не мог не понимать скрытой опасности, исходившей для Германии от Советского Союза. Что касается войны, то он видел в ней выгоду для Великобритании. С другой стороны, мысль о договоре с Германией не находила места в его рассуждениях, так как за ним, по всей вероятности, вскоре последовала бы борьба за власть между двумя тоталитарными государствами. Хотя здравая оценка сильных и слабых сторон обеих держав наверняка привела бы его к выводу, что ни одна из них не сможет одержать полную победу над другой и что, скорее всего, они на долгое время свяжут друг друга этой войной, которая повлечет за собой взаимное истощение. Такое положение дел автоматически превратило бы англосаксонские державы в мировые империи – не говоря уже о том, что борьба между двумя тоталитарными государствами, возможно, окажется роковой для обоих режимов.

В эпоху диктатур, идеологий и «крестовых походов», в эпоху, когда безудержная пропаганда распаляет массы, слово «разум», к сожалению, никогда не пишется с заглавной буквы. И потому, в ущерб обоим народам и к несчастью для Европы, получилось так, что ни Великобритания, ни Германия не разглядели иного способа решить спор, как только силой оружия.

Итак, на вопрос о том, что делать после окончания кампании на западе, германское Верховное командование ответило решением продолжать войну с Великобританией. Но тот факт, что по вышеизложенным причинам у Германии не существовало никакого «военного плана», определяющего действия после окончания Европейской кампании, имел серьезные последствия. Когда Гитлер начал обдумывать план (еще не приняв окончательного решения) вторжения в Великобританию, не были начаты никакие практические приготовления. Вследствие этого мы упустили наилучшую возможность немедленно воспользоваться слабостью Великобритании. Те единственные подготовительные меры, которые были приняты, требовали столько времени, что успех высадки был сомнителен хотя бы из-за одних только метеорологических условий.

Этот последний факт, помимо прочих, к которым мы еще вернемся в свое время, дал Гитлеру основание – или, скорее, предлог – отказаться от намеченного вторжения и, отвернувшись от Великобритании, нанести удар по Советскому Союзу. Что из этого вышло, хорошо известно.

Прежде чем рассмотреть причины этого коренного изменения фронта, я считаю нужным проанализировать возможности, которые могли возникнуть в том случае, если бы Гитлер был готов довести войну с Великобританией до конца.

Перед нами лежало три пути. Во-первых, попытаться поставить Великобританию на колени, отрезав ее трансокеанские коммуникации. В этом смысле Германия имела весьма благоприятные перспективы в силу того, что она овладела побережьями Норвегии, Голландии, Бельгии и Франции в качестве баз для ведения воздушной и подводной войны.

Что касается необходимых для этого ресурсов, то тут положение было менее благоприятно.

До сих пор военно-морской флот отнюдь не располагал даже приблизительно достаточным количеством подводных лодок, не говоря уже о тяжелых кораблях, в особенности авианосцах, с которыми они могли бы взаимодействовать. К тому же было ясно, что нам не удалось бы преодолеть противолодочную оборону британцев до тех пор, пока не будут разгромлены британские военно-воздушные силы. Что касается немецкой авиации, то перед ней были бы поставлены следующие задачи:

1) завоевать господство в воздухе, по крайней мере в той степени, чтобы лишить британские ВВС возможности вести действия против подводных лодок;

2) парализовать британские порты;

3) эффективно взаимодействовать с подводными лодками в борьбе против вражеских кораблей.

На практике все сводилось к тому, чтобы уничтожить британскую авиацию и ее производственные центры.

Ход битвы за Англию показывает, что в 1940 году немецкая авиация была еще недостаточно сильна для выполнения поставленной задачи. Вопрос о том, были бы результаты такими же, если бы погодные условия в августе и сентябре не оказались неожиданно столь неблагоприятными и если бы немецкое командование в критический для противника момент не отказалось от борьбы с британской авиацией в пользу нападения на Лондон, не имеет решения.

Во всяком случае, летом 1940 года ввиду весьма ограниченного числа бомбардировщиков и отсутствия дальних истребителей было невозможно быстро достигнуть цели: разгромить британские военно-воздушные силы и их производственные базы. Любое сражение, которое приходится вести за счет одних материальных ресурсов, всегда требует больше времени и гораздо больше сил, чем предполагалось. Быстрый исход битвы между примерно равными противниками обычно решается за счет эффективного руководства и реже за счет борьбы на прочность, как неизбежно случилось бы в данном случае.

Поэтому нам с самого начала следовало готовиться к долгой войне. Как был увеличен подводный флот для обеспечения успеха, так же нужно было увеличить военно-воздушные силы.

Нужно признать, что идея быстро поставить на колени такую большую страну, как Великобритания, путем «стратегических воздушных операций», как их задумывал генерал Дуэ, была – по крайней мере, в то время – пустой иллюзией. То же можно сказать о последующей воздушной войне союзников против Германии.

Во всяком случае, как только было решено поставить Великобританию на колени за счет блокады ее трансокеанских коммуникаций, нужно было обратить все силы немецкой военной промышленности на усиление подводного и воздушного флота. В этой связи незаменимым было сокращение армии для высвобождения промышленной рабочей силы.

Опасность таилась в самой продолжительности войны. Никто не мог знать, как долго еще будут бездействовать Советы. Если бы Германия сократила сухопутную армию и отдала всю свою воздушную мощь на борьбу против Англии, Советский Союз получил бы возможность, даже не вступая в войну, по меньшей мере прибегнуть к политическому шантажу.

Еще одна опасность заключалась в том, что американцы, которые вряд ли стали бы спокойно смотреть на то, как Германия медленно душит Великобританию, могут вмешаться в войну еще на начальном этапе. Они могли вступить в эту битву воздушных и морских флотов сравнительно рано, однако в случае настоящего немецкого вторжения в Англию они наверняка опоздали бы. Тем не менее – если бы Германия действительно имела стратегический курс – не было бы ничего невероятного в том, чтобы вступить на этот путь с перспективами успеха. Разумеется, не забывая об угрозе вмешательства со стороны Советского Союза или США. И конечно же только при условии, что строго ограничится целью уничтожения британской авиации и последующей блокады британских морских коммуникаций. Любые отступления в сторону туманных идей о воздействии на моральное состояние вражеского народа путем налетов на города могли только уменьшить перспективы победы.

Вторым возможным способом одержать победу над Великобританией я назвал бы борьбу за Средиземноморье. Гитлера – да и все военное руководство Германии – упрекают в том, что они не смогли выйти за рамки «континентального» образа мыслей и не сумели правильно оценить значение Средиземноморского региона как жизненно важного для Британской империи.

Быть может, это правда, что Гитлер мыслил понятиями континента. Однако остается вопрос, действительно ли, с одной стороны, потеря Средиземноморья заставила бы Великобританию отказаться от борьбы, и, с другой стороны, какие последствия имело бы для Германии завоевание Средиземноморского региона.

Бесспорно, потеря Средиземного моря стала бы для Великобритании тяжелым ударом. Это могло бы серьезно повлиять на ситуацию с Индией и Ближним Востоком и, следовательно, на поставки нефти. Более того, окончательная морская блокада на ее судоходных путях значительно бы усугубила продовольственные трудности Великобритании.

Но был бы этот удар смертельным? Как представляется мне, нет. Великобритания все же сохранила бы связь с Дальним и Средним Востоком через мыс Доброй Надежды, блокировать который было возможно только в одном случае: если сомкнуть блокаду вокруг Британских островов с помощью подводных лодок и авиации – иными словами, вышеописанным способом. Но это связало бы все ресурсы люфтваффе, и для Средиземноморья ничего не осталось бы! Какой бы ни была болезненной для Великобритании потеря Гибралтара, Мальты и позиций в Египте и на Ближнем Востоке, она ни в коей мере не была бы смертельной. Напротив, учитывая британский характер, можно предположить, что это лишь укрепило бы волю всей нации. Британский народ не смирился бы с этими потерями и продолжал бы сражаться лишь еще ожесточеннее. По всей видимости, он опроверг бы утверждение о том, что Средиземное море имеет жизненно важное значение для Британской империи. Также весьма сомнительно, что доминионы отказали бы ей в поддержке.

Второй вопрос состоит в том, какие последствия для Германии повлекла бы эта решающая борьба за Средиземное море.

Во-первых, следует заметить, что, хотя Италия могла стать хорошей базой для операции, ее вооруженные силы внесли бы в войну лишь весьма скромную лепту. Это не требовалось доказывать событиями: все уже было очевидно.

В частности, нельзя было ожидать, что итальянский флот сможет изгнать британцев из Средиземного моря.

Таким образом, на Германию легло бы главное бремя войны, которое никак не облегчил бы тот факт, что ее союзник считал бы Средиземное море своим частным владением и, соответственно, претендовал бы на господствующее положение в этом регионе.

Если мы хотели лишить Великобританию ее позиций в Средиземноморье в надежде нанести ей смертельный удар, то нужно было отнять у нее Мальту и Гибралтар и изгнать британцев из Египта и Греции. Едва ли можно было сомневаться в том, что если бы Германия перенесла центр своих стратегических замыслов в Средиземноморский регион, то она была бы вынуждена решать эту задачу военными средствами.

Но на этом бы дело не кончилось. Захват Гибралтара потребовал бы обязательного согласия Испании – которое, между прочим, так и не было получено, – либо пришлось бы оказать давление на испанцев. Любой из этих вариантов привел бы к прекращению нейтралитета Испании. Германии бы не осталось иного выбора, кроме как взять на себя – с согласия или против воли Мадрида и Лиссабона – защиту всего побережья Пиренейского полуострова, а также обеспечить снабжение этого района. Можно было ожидать, что обе страны будут сопротивляться, особенно Португалия, чьи колонии Англия немедленно оккупировала бы. Так или иначе, Пиренейский полуостров надолго поглотил бы значительную часть германской армии, а реакция США и Латинской Америки на насильственную оккупацию Испании и Португалии была бы для нас катастрофической.

Если бы не удалось достичь настоящего соглашения с Францией, о чем не могло быть и речи ввиду итальянских и испанских претензий на французские колонии, в конечном итоге пришлось бы оккупировать французскую Северную Африку, если мы хотели помешать державе, обладающей таким превосходством на море, как Великобритания, вернуть ее позиции в Средиземноморском регионе.

Если бы мы изгнали британцев из Египта – а также из Греции, если бы они перебрались туда, – рассматриваемый здесь образ действий на востоке Средиземноморского региона неизбежно привел бы к странам Ближнего Востока, особенно с учетом того, что нам требовалось бы отрезать для Великобритании пути снабжения нефтью. Бытовало мнение, что создание базы на Ближнем Востоке дало бы Германии два преимущества: во-первых, возможность угрожать Индии и, во-вторых, позицию на фланге Советского Союза, что удержало бы его от вступления в войну против Германии. Мне кажется, что эти доводы нереалистичны. Не говоря уже о том сомнительном действии, которое произвело бы на ближневосточные народы укрепление немецких войск в их странах, нельзя забывать и о еще двух обстоятельствах: операции против Индии или Советского Союза из Ближневосточного региона уже по одной причине снабжения не могли проводиться в том объеме, который гарантировал бы решающий успех. Великобритания, будучи морской державой, имела бы там большие преимущества; появление Германии на Ближнем Востоке отнюдь не удержало бы Советский Союз от действий против Германии, напротив, оно заставило бы его вмешаться еще быстрее.

По моему мнению, суть средиземноморского вопроса заключается в следующем: потеря позиций в этом регионе не была бы роковой для Великобритании.

Продолжая эту мысль, решительная борьба за господство в Средиземноморском регионе на долгое время связала бы столь значительные немецкие силы, что чрезмерно увеличило бы искушение для Советского Союза вступить в войну против Германии. Это тем более верно, если вспомнить, что в таком случае трофеи, которые могли интересовать Советский Союз – Балканы и господствующее влияние на Ближнем Востоке, – он мог получить только в войне с Германией.

Добиваться поражения Великобритании через Средиземноморье, по сути дела, означает пойти окольным путем, который можно сравнить с путем, предпринятым Наполеоном, рассчитывавшим нанести смертельный удар Великобритании в Индии через Египет. Эта дорога надолго отвлекла бы немецкие войска на нерешающее направление. Кроме того, она дала бы британской метрополии возможность перевооружиться, а Советскому Союзу поистине благоприятные перспективы против Германии.

Фактически средиземноморский путь был уклонением от решения вопроса, который мы не рассчитывали решить открытой войной против британской метрополии.

Это подводит нас к третьему пути, обсуждавшемуся в 1940 году, то есть вторжению на Британские острова.

Прежде чем перейти к нему, нужно отметить в отношении нашей стратегии в Средиземноморском регионе и ее практического результата, что – как потом часто происходило в России – Гитлер никогда не направлял силы туда, где они требовались, в нужное время. Во всяком случае, его кардинальной ошибкой был отказ от попытки захватить Мальту, что почти наверняка было осуществимо на первых этапах войны. Этот отказ можно с разумным основанием считать важнейшим фактором, сыгравшим решающую роль в нашем окончательном поражении в Северной Африке со всеми вытекающими последствиями.

Как бы то ни было, в июне 1940 года Гитлер составил план вторжения в Великобританию (как я сказал выше, не приняв еще твердого решения) и приказал начать соответствующую подготовку.

Операция должна была готовиться под кодовым названием «Морской лев», но проводиться только при наличии определенных предпосылок. О том, как планировалось ее проведение, и возникших в связи с этим бесконечных спорах – в основном между штабами сухопутных и военно-морских сил – уже рассказали другие лица. Также известны и причины – или предлоги, – которые должны были в конечном итоге оправдать отказ от этого проекта.

Поэтому здесь я коснусь лишь трех главнейших вопросов:

1. Могло ли вторжение в Англию заставить ее прекратить борьбу и, при условии его успеха, принести нам победу?

2. Действительно ли мы могли надеяться на успех вторжения и каковы были бы последствия его провала?

3. Каковы были причины, заставившие Гитлера отказаться от плана (тем самым от мысли силой разрешить вопрос с Великобританией) и повернуться против Советского Союза?

Ответ на первый вопрос состоит в том, что вторжение было бы самым быстрым способом одержать победу над Великобританией. Два других описанных выше способа не могли принести быстрого решения. Но была бы эта победа окончательной? Надо сказать, что, возможно – и даже вероятно, – даже после завоевания Британских островов правительство Черчилля попыталось бы продолжить войну из Канады. Последовали бы за ней другие доминионы или нет, неизвестно. И однако завоевание метрополии еще не означало полного поражения империи.

Суть заключается в следующем: завоевание Британских островов Германией лишило бы противника незаменимой – во всяком случае, на тот момент – базы для наступления с моря на Европейский континент. Осуществить наступление из-за Атлантики, не имея возможности использовать остров в качестве трамплина, было в то время немыслимо, даже если бы в войну вступили Соединенные Штаты. Едва ли можно сомневаться, что после оккупации Великобритании, разгрома ее военно-воздушных сил, изгнания флота за Атлантику и уничтожения британского военного потенциала Германия смогла бы без особых трудностей решить вопрос на Средиземном море.

Значит, можно утверждать, что, даже если британское правительство попыталось бы продолжить войну после потери метрополии, едва ли оно имело шансы ее выиграть. Продолжали ли бы доминионы оказывать ей поддержку в этих обстоятельствах?

К каким последствиям привела бы скрытая угроза Германии со стороны Советского Союза, если бы Советы уже не могли рассчитывать на открытие второго фронта в обозримом будущем? Не отозвался ли на это Сталин тем, что обратился бы – с согласия Гитлера – к Азии? Выступили бы США в свой «крестовый поход» против Германии, если бы понимали, что должны в одиночестве нести тяжесть войны?

Сегодня, да и в то время тоже, на эти вопросы нельзя дать убедительных ответов.

Конечно, Германия тоже не могла бы навязать мир по ту сторону океана. И все же в одном можно быть уверенным: ее положение после успешного вторжения на Британские острова было бы несравнимо более выгодно, чем в любой момент на том пути, который избрал Гитлер.

Итак, с военной точки зрения вторжение в Великобританию летом 1940 года, притом что у него были перспективы успеха, безусловно, было верным решением. Какие шаги было возможно или нужно предпринять в случае победы Германии для достижения мира путем переговоров, который всегда должен был быть целью разумной немецкой политики, – этот вопрос лежит за рамками данного военного исследования.

Лучше снова обратимся к военной стороне дела и постараемся установить, имело ли шансы на успех вторжение в Великобританию в 1940 году.

Думаю, мнения по этому вопросу всегда будут разделяться. Операция «Морской лев», бесспорно, была связана с большим риском.

Тем не менее недостаточно сослаться на то громадное количество технических средств, которое понадобилось союзникам для высадки в 1944 году, чтобы доказать неминуемый провал немецкого вторжения, требовавшего значительно более примитивных переправочных средств. Также недостаточно сослаться на абсолютное превосходство союзников в воздухе и на море в 1944 году, каким бы важным оно ни было и в том и в другом случае.

С другой стороны, хотя летом 1940 года Германия не обладала ни одним из этих превосходств, у нее было то решающее преимущество, что с самого начала ей не пришлось бы столкнуться с организованной обороной британского побережья в лице достаточно хорошо вооруженных, обученных и управляемых войск. Нет сомнений, что в отношении своих сухопутных сил Великобритания была почти беззащитна летом 1940 года. И ее беззащитность была бы полной, если бы Гитлер не дал британцам эвакуироваться из Дюнкерка.

Успех вторжения в Великобританию летом 1940 года зависел от двух факторов:

1. От как можно более раннего осуществления операции, дабы воспользоваться преимуществами незащищенности Великобритании и метеорологических условий лета. (По нашему опыту, в июле, августе и начале сентября в проливе почти всегда было тихо, как в пруду.)

2. От возможности нейтрализовать британские военновоздушные и военно-морские силы в районе Ла-Манша на период во время переправы и сразу же после высадки.

В то же время ясно, что в силу неопределенного состояния погоды и неуверенности в том, что немецкая авиация способна обеспечить себе превосходство в воздухе над проливом хотя бы в необходимой мере, операция «Морской лев» была связана с огромным риском. Вероятно, ввиду этого риска ответственные инстанции вооруженных сил взялись за подготовку операции со многими сомнениями и мысленными оговорками.

Уже тогда было ясно, что у самого Гитлера сердце не лежало к этой операции. На всех уровнях подготовки не хватало той энергии со стороны руководящих органов, которая обычно была столь очевидна. Генерал Йодль, начальник штаба оперативного руководства вооруженных сил, рассматривал попытку вторжения как шаг отчаяния, в целом неоправданный в сложившейся ситуации.

Командующий военно-воздушными силами Геринг, которого Верховное командование, как обычно, не смогло удержать в узде, отнюдь не считал свое воздушное наступление на Великобританию неотъемлемой частью – хотя и важнейшей – объединенной операции по вторжению, осуществляемой всеми вооруженными силами. Напротив, то, как он использовал и, в конечном счете, растратил ресурсы авиации, показывает, что он видел в воздушной войне против Британских островов самостоятельную операцию и соответственно ее проводил.

Военно-морское командование, первая инстанция, поднявшая вопрос о вторжении в Великобританию, в своем исследовании практических трудностей проведения операции пришло по меньшей мере к выводу осуществимости операции при наличии определенных предпосылок. Но, несмотря на это, оно лучше, чем кто-либо, осознавало недостатки своего технического оснащения.

Наиболее положительной точки зрения придерживалось высшее руководство сухопутных сил, хотя, по всей видимости, оно не рассматривало мысль о вторжении до победы над Францией.

Одно можно сказать точно: именно те, кому предстояло в первую очередь рисковать собой во время операции «Морской лев», – соединения сухопутной армии, предназначенные для ее выполнения, – проявляли наибольшее рвение и уверенность при ее подготовке. Я думаю, что имею право говорить это, поскольку 38-й корпус, которым командовал я, должен был переправиться в первом эшелоне из участка между Булонью и Этаплем в район побережья Бексхилл – Бичи-Хед. Мы были уверены в успехе, не преуменьшая опасности. В то же время мы, возможно, не до конца осознавали, чего опасаются два других рода вооруженных сил, особенно военно-морской флот.

Как хорошо известно, две причины – или предлога – заставили Гитлера отказаться от плана «Морской лев».

Одна заключалась в том, что подготовка заняла так много времени, что первый эшелон вторжения смог бы пересечь Ла-Манш не раньше 24 сентября. А в это время и позже уже невозможно было – даже в случае успеха первого эшелона – рассчитывать на продолжение периода благоприятной погоды, необходимой для последующих этапов операции.

Вторая, и самая веская, причина состояла в том, что даже к этой дате авиация не сумела достичь необходимого господства в воздухе над Великобританией.

Даже если согласиться с тем, что два этих обстоятельства могли являться основанием для отмены вторжения в сентябре 1940 года, все же это не дает ответа на вопрос, было ли осуществимо немецкое вторжение, если бы немецкое командование подошло к нему по-другому. Однако именно на них и должны основываться мы, оценивая решение Гитлера избежать смертельной битвы с Великобританией, чтобы обратить армии против Советского Союза.

Итак, вопрос стоит о том, были ли оба вышеназванных фактора – откладывание операции «Морской лев» и нерешенный исход битвы за Англию – неизбежны или нет.

Что касается первого – откладывания даты высадки на конец сентября, – этого вполне можно было бы избежать. Если бы существовал военный план, имевший целью разгром Великобритании, то значительную часть технической подготовки к вторжению можно было закончить еще до окончания кампании на западе. Существование такого плана исключило бы всякую возможность того, что Гитлер – по каким бы то ни было мотивам – позволил бы британскому экспедиционному корпусу уйти из Дюнкерка. В худшем случае дату высадки не пришлось бы откладывать до тех пор, пока не начнется осень, если бы немецкое руководство приняло решение вторгнуться в Великобританию по меньшей мере в момент падения Франции – то есть в середине июня, – а не через месяц после того, в середине июля. Подготовка к вторжению, выполнявшаяся в рамках изданного в июле приказа на пределе человеческих сил, была закончена к середине сентября. Если бы решение было принято на четыре недели раньше, то это дало бы возможность форсировать пролив в середине августа.

Что же касается неудовлетворительного хода битвы за Англию, явившегося второй причиной для отказа от операции «Морской лев», то я мог бы сказать следующее.

Мысль достичь превосходства в воздухе над Великобританией за счет изолированной воздушной войны, начатой за несколько недель до наиболее раннего срока вторжения, была ошибкой руководства.

Оно предполагало гарантировать успех вторжения достижением господства над Великобританией еще до его начала. Однако в результате немецкая авиация лишь преждевременно растратила силы в боях, проводившихся при неблагоприятных условиях.

Здравая оценка соотношения собственных и неприятельских сил должна была, по крайней мере, внушить штабу военно-воздушных сил большие сомнения в том, хватит ли у него ресурсов для успешных действий против британской авиации и ее производственных баз в боях над Великобританией.

Прежде всего, руководство немецких ВВС недооценило силы британской истребительной авиации и переоценило действия своей бомбардировочной авиации, к тому же полной неожиданностью для него явилось наличие у противника эффективной радиолокационной системы.

Кроме того, как было известно, дальность полета и глубина проникновения бомбардировщиков и тем более истребителей не отвечали требованиям. В результате британские ВВС смогли уклониться от ударов, наносившихся по ним с целью уничтожения. Не говоря уже о том, что немецким истребителям над Англией неизбежно приходилось действовать в менее благоприятных условиях, чем противнику. Бомбардировщики, со своей стороны, в большинстве случаев не имели соответствующего прикрытия истребителей, так как совершали полеты, превосходившие радиус действия сопровождающих истребителей.

Одно это соображение должно было побудить командование военно-воздушных сил отказаться от открытого столкновения с британскими ВВС до тех пор, пока противник не будет вынужден вести бой на равных условиях – то есть над проливом или его побережьем, – в непосредственной оперативной связи с фактически начатым вторжением.

Наконец, немецкое командование допустило еще одну ошибку, изменив оперативную цель воздушного наступления в тот самый момент, когда – несмотря на отчасти предвиденные, отчасти неожиданные, неблагоприятные для люфтваффе условия борьбы с британскими ВВС – его исход висел на волоске. 7 сентября основное направление атак было перенесено на Лондон – цель, не имевшая никакого оперативного влияния на подготовку к вторжению.

Каким бы желательным ни было достижение превосходства в воздухе до начала вторжения, все же тщательный анализ всех факторов должен был заставить немецкое Верховное командование использовать авиацию для решительного удара только в непосредственной связи с вторжением.

Конечно, можно возразить, что при этом на военно-воздушные силы было бы возложено слишком много задач, а именно: налеты на британские воздушные базы на юге Англии; прикрытие посадки десантов во французских портах; защита транспортов при пересечении Ла-Манша; поддержка первого эшелона войск вторжения во время высадки; а также воспрещение действий британского флота во взаимодействии с военно-морским флотом и береговой артиллерией.

Но не все эти задачи нужно было решать одновременно, хотя их и следовало решать быстро одну за другой.

Исход зависел бы от результата большого воздушного сражения, которое завязалось бы над Ла-Маншем или Южной Англией, сразу после начала вторжения сухопутных сил и флота. В этом сражении немецкая авиация находилась бы в гораздо более благоприятных условиях, чем во время налетов в глубь страны.

Естественно, такой образ действий означал бы, что все поставлено на одну карту. Однако такой ценой приходилось платить в тех обстоятельствах, если уж вообще стоило идти на риск вторжения.

Когда в сентябре 1940 года Гитлер по вышеописанным причинам отверг план вторжения в Англию, в то время они действительно могли казаться убедительными. Тот факт, что эти причины вообще могли возникнуть, объясняется отсутствием в германском Верховном командовании кого-либо – кроме Гитлера как политика, – кто отвечал бы за общую стратегию. Не было властной инстанции, которая бы своевременно разработала военный план, предусматривающий вторжение в Великобританию, и была в состоянии эффективно руководить им как объединенной операцией всех трех родов вооруженных сил.

Если германское командование таким образом упустило шансы довести поединок с Великобританией до окончательной победы, то причины нужно искать не только в недостатках организации командования, но прежде всего в политических взглядах Гитлера.

Не приходится сомневаться, что Гитлер с самого начала хотел избежать войны с Великобританией и Британской империей. Он часто заявлял, что уничтожать Британскую империю не в интересах Германии. Он восхищался ею, видя в ней политическое достижение. Даже если не принимать эти заявления за чистую монету, по крайней мере одно можно сказать наверняка: Гитлер знал, что в случае уничтожения Британской империи ее наследниками будут не он и не Германия, а США, Япония и Советский Союз. Он не хотел и не ждал войны с Великобританией. Поэтому он как можно дольше старался избегать решающего столкновения.

Эта позиция, а также и то, что он не ожидал столь блестящей победы над Францией, объясняют, почему Гитлер не имел военного плана, ставившего целью разгром Великобритании после победы над Францией. Все дело в том, что он не хотел высаживаться в Великобритании. Его политические замыслы противоречили стратегическим требованиям, следовавшим из победы на западе. Роковую роль в этом сыграло то обстоятельство, что его замыслы не встретили никакой поддержки в Великобритании.

С другой стороны, отношение Гитлера к Советскому Союзу было совершенно иным, несмотря на соглашение, заключенное со Сталиным в 1939 году. Он одновременно и не доверял русским, и недооценивал их. Он опасался их традиционных экспансионистских стремлений – хотя сам открыл для них дорогу на запад, подписав московский пакт.

Гитлер понимал, что эти два тоталитарных режима, став соседями, рано или поздно должны скрестить оружие. Больше того, он только об этом и думал. Он считал, что должен обеспечить немецкому народу «жизненное пространство» – Lebensraum. А его он мог найти только на востоке.

Хотя обе эти идеи никоим образом не мешали отложить схватку с Советским Союзом на более позднее время, они не могли не овладеть таким человеком, как Гитлер, с новой силой, когда после падения Франции он фактически превратился в хозяина Европы. Его мнение лишь укрепили угрожающие скопления советских войск на восточной границе Германии – и эта тенденция не могла не внушать опасения относительно будущей политики Кремля.

Теперь перед Гитлером встал вопрос о вторжении в Англию. Он осознавал, какую высокую степень риска имеет это предприятие. Если вторжение потерпело неудачу, то Германия лишилась бы участвовавших в нем армии и флота и даже авиация была бы значительно ослаблена. В то же время с чисто военной точки зрения провал операции не смог бы нанести германской военной мощи непоправимый ущерб. Более далекоидущими оказались бы политические последствия: с одной стороны, неудача немедленно придала бы британцам решимости продолжать войну, с другой стороны, она повлияла бы на позиции США и Советского Союза. Но в первую очередь столь впечатляющий военный провал серьезно подорвал бы престиж диктатора как в Германии, так и во всем остальном мире.

Этой опасности диктатор не мог себя подвергать. Он хотел избежать опасностей решающей битвы с Великобританией. Вместо того чтобы уничтожить ее как государство, он рассчитывал убедить ее в необходимости соглашения тем, что – по его собственным словам – выбьет из ее рук последний меч, который она, возможно, надеялась обратить против Германии на материке.

Но, отказываясь от военного и политического риска, Гитлер совершил еще большую ошибку. Ибо одно было ясно. Если Гитлер не решился начать битву с Великобританией в самый благоприятный для него момент, то рано или поздно Германия окажется в невыгодной позиции. Чем дольше будет затягиваться война с Великобританией, тем больше будет становиться опасность, грозившая Германии с востока.

После того как летом 1940 года Гитлер не отважился нанести решительный удар по Великобритании и упустил свой единственный шанс, он уже больше не мог играть на выжидание. Именно тогда он был вынужден пойти на попытку уничтожить Советский Союз путем превентивной войны, пока еще на западе не было такого противника, который представлял бы для него опасность на континенте.

На самом деле это значило, что из-за нежелания идти на риск вторжения Гитлер пошел на еще больший риск войны на два фронта. В то же время из-за постоянного откладывания и, в конечном итоге, отказа от плана вторжения он потерял целый год, который мог бы окончательно решить исход войны для Германии. Эту потерю времени так и не удалось возместить.

После отмены операции «Морской лев» в конце сентября 38-й корпус вернулся к обычной подготовке. Переброшенные для нас переправочные средства вывели из портов Ла-Манша, уже подвергшихся налетам британской авиации. В то время еще ничего не было известно о намерениях Гитлера в отношении Советского Союза, поскольку окончательное решение о нападении было принято гораздо позже. Первые намеки на приближавшиеся события я услышал только весной 1941 года, после получения новой задачи.