Глава двадцать вторая
Ростокин греб тяжелыми веслами, время от времени оглядываясь и сверяя курс с едва заметным огоньком лампады надвратной иконы. На душе у него было смутно. Словно внутри непонятного, вязкого, тревожного сна. То, что в этот непростой, честно сказать – отчаянный момент появился здесь Александр Иванович, хорошо. Он умеет принимать верные решения в любой обстановке, и его боевые качества Игорь знает. Как он легко и быстро обрисовал их реальную боеспособность, пересчитав взвод в полк.
Но как Шульгин мог вообще здесь оказаться? Они с Новиковым и Удолиным организовали Ростокину переход в астрал, через который он попал в мир юношеской мечты. И нашел здесь то, о чем грезил почти полжизни.
Увлекательный, по-своему спокойный век, совместивший в себе несовместимое. Позднее российское Средневековье, куда более цивилизованное и уютное, чем европейское. (В придуманном им варианте, конечно, как там оно на самом деле было – кинохроник не осталось, однако без инквизиции, крестовых походов, жутких эпидемий и антисанитарии городов.) Нашествие Батыя – это, разумеется, плохо, но, во-первых, не так уж оно было и страшно, если верить Льву Гумилеву, во-вторых – Ростокин догадался противопоставить ему совершенно оригинальное мироустройство. На исходном «субстрате», базисе ХIII века, – техническая и интеллектуальная надстройка второй половины ХIХ с элементами ХХ веков.
С детских лет в своем охваченном смутами, бесконечными мятежами, гражданскими и религиозными войнами двадцать первом Игорь мечтал о таком вот невозможном синтезе. Английский викторианский век, эпоха Александра Третьего и Владимиро-Суздальская Русь, которая, устояв против монголов, присоединив к себе Тверь и иные княжества, в союзе или федерации с Великим Новгородом стала бы величайшей европейской, а за отсутствием Америки и мировой державой. Твердой, просвещенной, гуманной, учитывающей все исторические коллизии, ошибки и преступления прежних и будущих правителей, истинный морально-политический облик союзников и противников. В общем – все, что он знал из курсов истории, «воспоминаний и размышлений» деятелей от Макиавелли до своих современников. Под его, разумеется, властью.
Но пришлось Ростокину стать всего лишь журналистом, военным и космическим. Приключений ему хватало, но мечты оставались мечтами.
Оттого так легко и безболезненно он вписался в команду «Андреевского братства», в их ХХ век. Эти люди оказались братьями по духу и устремлениям, только сумели наяву воплотить то, к чему его влекло подсознательно и безнадежно.
Внезапно осуществилось буквально все и даже немного сверху.
Княжна Елена оказалась живой и прелестной девушкой, еще более красивой и умной, чем в воображении. Встретившись в ситуации, когда он тоже смог предъявить ей свои лучшие качества, спасти от смертельной опасности и даже услышать добровольное и искреннее признание в любви, подкрепленное завещанием великого князя.
Теперь, может быть, Шульгин пришел, чтобы забрать его из этого мира?
Ростокин сейчас воспринимал окружающее многослойно. Так уже бывало с ним. Настоящее – это настоящее. Вполне реальный и единственно возможный мир. Как двадцать четвертый год в Москве, куда он вместе с Шульгиным пришел непосредственно из Новой Зеландии-2056. Хорошо при этом помня предыдущее существование. Сейчас, правда, – несколько более размыто. Такое случается, опять же, в снах – понимаешь, что спишь, удивляешься явным несообразностям происходящего в сравнении с явью и при этом продолжаешь вести себя в соответствии с сюжетом.
Игорь не мог «проснуться», разорвать связь с этой реальностью, как это случилось прошлый раз с появлением Артура. Но здешний Ростокин этого не знал, вместо Артура появился Александр Иванович, чем зафиксировал ситуацию. Кто его знает, может быть, и навсегда. Воспоминания о будущем если не растают постепенно, то сохранятся в обратном качестве – как часть обычных фантазий, более-менее тщательно проработанных под настроение.
Тот самый случай, от которого предостерегали знающие люди, – Игорь начинал искренне верить в происходящее, забыв об основополагающем принципе сопротивления Ловушкам. Ему-то самому от этого хуже не будет, свою жизнь, не важно, вымышленную или подлинную, он проживет с максимальным удовольствием. Может быть, она окажется счастливой и даже почти вечной, только из «настоящего» мира субъект будет устранен навсегда, как лишний элемент, превысивший свои полномочия, проникший в недозволенные сферы. Галактический фагоцитоз, одним словом.
Но пока, отвлекшись от ненужных воспоминаний, Игорь прокручивал в голове текущие, неотложные планы и заботы. О Шульгине начал думать именно как о местном бродячем полководце, переходящем от одного сюзерена к другому с предложением своих услуг. Бывали такие в истории, тот же воевода Боброк Волынский, сыгравший решающую роль в Куликовой битве (если верить источникам). Чего же им не верить? Раз за шестьсот лет данная версия вошла в анналы и оказала необходимое воздействие на двадцать с лишним поколений, к чему какая-то другая? Узнали б мы сейчас с абсолютной точностью, что все пьесы и сонеты Шекспира написал не он, а совсем другой человек, носивший ту же фамилию, что бы это изменило?
Пока Игорь греб, напрягая спину и плечи, упираясь ногами в высокий шпангоут грубо, но надежно изготовленной местными умельцами лодки, северный ветер усилился, разводя волну и отжимая плавсредство из пролива на открытый плес. Оно бы и хорошо, если б погода по-настоящему испортилась. Тут иногда бывают такие шторма, что не только монголы вплавь, но и десант на моторках не выгребет, только успеть бы обернуться туда-сюда, перебросить Шульгину подмогу или, наоборот, эвакуировать его, княжну и Акинфа на остров.
Наваливаясь на левое весло, Ростокин сумел притереться бортом к пирсу, или, как здесь говорят, – «лавине». Накинул веревку на забитое в дно опорное бревно настила.
Пробежал десяток сажен, заколотил прикладом в ворота, не уступающие размерами и массивностью тем, что защищали вход в Кирилло-Белозерский монастырь, где отец Григорий спасал его от преследования Артура семьсот лет спустя. Эпизод вспомнился, но очень смутно, на уровне эмоции – как хорошо, что есть такое место, такие стены, что защитят от почти любой опасности. И еще – во всех читаных книгах было написано, что Чингисхан и Батый запрещали своим воинам трогать православных священников, церкви и монастыри. Может, и эту твердыню штурмовать не станут, уйдут к Твери или еще дальше?
Праздные мысли.
Очутившись за стенами и убедившись, что все здесь в порядке, он отдал необходимые распоряжения полусотнику и десятским. Те сразу же подняли дружинников и воев, начали таскать нужное к лодкам.
Полусотенному Глебу, мирским именем Неждан, Ростокин приказал перегнать на тот берег паром, чтобы в случае нужды броневик переправить. Пять человек оставить охранять причал, двоим, понадежнее, неотлучно находиться при княжне, отнюдь ее не тревожа, если возникнет крайняя необходимость – доставить в монастырь. Остальным поступить в распоряжение воеводы Александра, который сейчас с Акинфом оборону строит, и подчиняться ему, как самому князю.
– А отступать придется – дом поджечь и, убедившись, что княжна в безопасности, возвратиться, избегая потерь. И языка взять, коли получится…
Неждан почесал короткую бороду.
– Сделаем, княже. Подержимся в меру разумного, большую рать затевать не будем. Княжну доставим в целости. Только, может, лучше прямо сейчас, не дожидаясь поганых? Спокойнее и тебе, и мне будет. Да и на озере, видишь, лютеет ветер, к утру не знаю, выгребем, не выгребем…
– Сам смотри. Постучи в спаленку осторожно, о здоровье справься. Скажи, что и как. Если полегчало ей, в тулупчик одень и вези сюда…
Да, если Елена в монастыре будет, ему забот поубавится, хотя и на Александра Ивановича он надеялся, как на каменную гору. Умрет, а княжну не оставит, сомневаться нечего.
С игуменом Флором, крепким сорокалетним мужем, которому, по манерам и обличью, не только монастырем управлять вместно, но и дружину в бой водить, договорились быстро.
На стены могут встать до сорока братьев, а еще двадцать пять прямо сейчас отправятся собирать ополчение. Старикам, женщинам с детьми и со всем имуществом будет сказано уходить в хляби непроходимые.
– Пересидят, не впервой, – успокоил Игоря игумен. – Наловчились от сборщиков податей добро свое прятать – и от супостата укроются. Если что – перезимуют. Урожай собрали, слава богу. Скотины хватит, дичь в лесу, рыба в озере, дров искать не нужно. Да и мы, вышней силой, отобьемся как-нито. Тяжелых пушек, надеюсь, у поганых нет? Сакмагоны что говорили?
– Откуда пушки? Изгоном идут, только уж больно много их. Тьмы и тьмы. Великокняжеское войско на трех рубежах не удержалось, отходит с большими потерями… Мои две сотни третьего дня в поиск ушли, пока никто не вернулся.
– Ну, небось… Если что, поодиночке лесом выберутся. Не все, так половина. Я твоего есаула знаю, не даст своих, как баранов, порезать. Сам Волк…
– Твоими бы устами, отче!
– Так и будет. Завтра-послезавтра, надеюсь, до полтысячи ополчения мы соберем. Мужиков пахотных, рыбаков, охотников, осташковских ремесленников, девок крепких, баб бездетных. Отобьемся. Если еще и разведка твоя вернется… Ладно, я своим делом займусь, ты своим. И молиться будем на одоление супостата.
Оружия и прочих припасов в примыкающих к северной стене монастыря кирпичных амбарах было в достатке. Десятитысячное войско месяца три снабжать можно, конечно, не в тотальной войне, в обычной усобной, если с Новгородом нестроение выйдет или Смоленск великий князь в очередной раз усмирять надумает. Но для полутысячного отряда, если собрать его удастся, на год хватит.
Пушек серьезных, правда, здесь тоже не было. Штук пять старых полевых, стреляющих чугунными коническими бомбами, снаряженными черным порохом, ну и картечью, само собой. Их можно установить на башнях, обращенных к близкому берегу. Зато винтовок разных систем и патронов к ним – сколько хочешь.
Князь в склады и направился. В сухих сводчатых галереях, сколько хватает взгляд, стояли в пирамидах густо смазанные винтовки с открытыми затворами и заткнутыми ветошью дулами. И совсем новые, и отслужившие не один десяток лет. В подвалах – штабелями ящики с патронами, на каждом четко обозначены калибры и системы, к которым они предназначены.
Артиллерийский порох в бочках, насыпью и в шелковых картузах, динамит в полуфунтовых, обернутых вощеной бумагой шашках, новомодный по тем временам пироксилин, расфасованный по фунту и по два. Бухты огнепроводного шнура, и многое, многое другое, полезное для обороны.
Ростокин решил, пока позволяет время, устроить на берегу минно-взрывное заграждение. Отрыть в склоне наклонные шурфы, направленные вдоль озерной глади, загрузить в них по паре пудов пороха, а сверху забить пудов по пять каменного щебня. Если начнется массовое форсирование пролива, одновременный или последовательный подрыв зарядов может произвести на атакующих незабываемое впечатление.
Уже и утро наступило, а на материковом берегу было тихо. Убедившись, что работы по всему монастырю идут споро, не позже обеда пушки будут готовы к бою, на стены доставлены в изобилии винтовки и патроны, десятские и благословленный игуменом на ратный подвиг отец-келарь распоряжаются толково, с должной твердостью, князь немного успокоился. Первый натиск крепость точно выдержит, а дальше ее оборонительная мощь будет возрастать.
Его совершенно не удивляло, что настоящие каменные стены, башни и храм с колокольней появились на Столбном не раньше ХVIII века, а до того имелся здесь малый деревянный скит, где спасал душу преподобный Нил. В том и идея Ловушки, что самые абсурдные, с точки зрения здравого смысла, факты и явления воспринимаются абсолютной нормой. Шульгин бы мог рассказать, ссылаясь на практический опыт, как шизофреники с научными степенями на полном серьезе доказывали, что сосед через стену пускает «фиолетовые лучи», чтобы завербовать в ЦРУ, или что-то еще более бессмысленное. «В моей квартире поселились инопланетяне под видом тараканов». При этом во всех остальных областях эти люди сохраняли интеллект и профессиональные качества.
Теперь можно вернуться на свой КП, выяснить, как обстоят дела там, отчего до сих пор не вернулся Неждан или кто-то из ратников, не доставили в обитель Елену? В бинокль было видно, что паром, несмотря на злую волну, пребывает в целости. Пришвартован в бухточке у своего причала, и возле него неспешно копошатся несколько человек.
Игумен выделил ему монастырский баркас, крутобокий и «мореходный», если можно так выразиться, пригодный, чтобы даже в сильный шторм дойти хоть в Осташков, хоть до Полнова и Волгино-верховья. Четверо монахов сложили под кормовым навесом личное оружие, по команде брата-кормчего навалились на весла.
Дождь продолжал сеять, ровный, не сильный, не слабый, как раз такой, о котором еще вчера молил Игорь. Сутки, двое – болота разбухнут, проселки станут непроезжими для конных масс. Время – самое то, как начнет мочить, так до первых заморозков только по воде и можно передвигаться.
На крылечке дома немолодой ополченец развлекался, дразня приблудную кошку. Та притворно шипела, изображая готовность напасть, но от настоящей агрессии воздерживалась, соображая, что человек, обидевшись, может и не покормить.
На вопрос, где княжна и полусотник, мужик махнул рукой:
– Все там. Мне сторожить велели, а сами все туда. И коней забрали… Недавно.
Ростокин негромко выругался, стараясь не слишком спешить (бегущий воевода в мирное время вызывает смех, а в ратное – панику), заторопился к мосту. Опять княжна какую-то дурь измыслила. Одна надежда, Шульгин не допустит.
Так оно и было.
Игорь издалека увидел, что возбужденная и возмущенная Елена что-то с жаром ему доказывает, а Александр Иванович, неторопливо покуривая, отрицательно качает головой. Акинф с Нежданом и ратники толпятся по другую сторону броневика, не желая участвовать в господских разборках. Под соснами коновод сбатовал четырех понурых, недовольных, что их вывели из теплого сенника, уже заседланных лошадей.
Княжна была снова одета в свои воинские доспехи, высохшие и вычищенные. Ветер трепал за плечами синее с красным подбоем корзно.
– О чем спор? – осведомился Игорь, подойдя. – Подобру ли отдыхалось твоей светлости? Здорова ли?
И вновь залюбовался, до чего хороша девица. Нет во всем княжестве ее краше и умнее. Не зря второй год с утомительной регулярностью наезжали сваты от чужестранных государей и владетелей, заставляя каждый раз сжиматься сердце Игоря. А вдруг на сей раз решит Михаил, что династические интересы важнее капризов несмыслящей дочки? Но пока обходилось, дорожил великий князь мнением Елены, а то – поджидал набольшего жениха, уж не самого ли Базилевса Византийского? С его гордыней – неудивительно.
И вот теперь сразу – княжна призналась, Михаил написал, что готов отдать дочку Игорю. Пусть и Рюриковичу, но безудельному. Если б не война, могло такое случиться? Да никогда. Что ж ему теперь, Батыя благодарить за это счастье?
– Здорова, княже, здорова. И воля моя – обратно по дороге проехать, вдруг да разыщу хоть одного из верных слуг, жизни не пожалевших. Вдруг кровью истекает, подмоги ожидая? Ты вот мне помог в самый последний миг, а дружинники чем хуже? Воевода же этот, мне незнакомый, не пускает. Не понимает, что великокняжеское слово – закон?
– Не состою я на службе ни у тебя, прекрасная Елена, ни у батюшки твоего. По договоренности со старшим здесь воинским начальником, князем Мещерским, в его отсутствие принял на себя всю полноту власти. Сейчас вот сдам пост – и решайте, как знаете…
– Откуда ты вообще объявился, воевода? Еще ночью тебя здесь не было! Дружину тмутараканскую на помощь привел? Так где она? Не помню я, чтобы отец князю Мстиславу эстафету посылал. Далеко больно до ваших мест… И договора союзного между нашими столами не заключалось.
Весьма была осведомлена Елена в дипломатии, не зря Цареградский университет окончила и ко многим великокняжеским делам причастность имела. Характер отцов тоже унаследовала, привыкла, что никто в княжестве ей перечить не смел.
– Как ты, княжна, лесными тропами добрался. Дружины со мной нет, верно, так дружина – дело наживное, если голова на плечах имеется…
Шульгин слегка поклонился и отошел на несколько шагов, пусть милые сами свои проблемы решают.
– Никуда ты, Лена, не поедешь. Хватит с тебя. Князь Михаил не простит, если что, и я тебя, ныне обретенную, терять не хочу.
Княжна скривила вновь ставшие капризными губы, сверкнула глазами из-под соболиных бровей.
– Захочу, так поеду! Будешь перечить – свое слово могу обратно взять. А без него я – великая княжна, ты же – только полковник, не воевода даже!
«Ох и наплачется Игорь с такой женушкой, – усмехнулся в усы Шульгин, – ох и наплачется «наследник». Тринадцатый век на дворе, развитой феодализм, здесь с венценосными дамами политес двадцать первого не проходит. Надо выручать…»
Не глядя на княжну, обратился к Ростокину:
– Чего бы не съездить, княже? Рекогносцировку проведем, вдруг правда кого найдем или встретим? Своих – хорошо. Поганых – языка возьмем. Риска не так много, не впервой.
Игорь слегка растерялся. Не ожидал он от Александра Ивановича такой подлянки. До последнего решил стоять, чтобы не допустить сумасбродства, хотя бы и силой, и нате вам…
Шульгин продолжал:
– Погоны сотника княжна носит, доказала, что в седле сидеть умеет, темноты не боится… – Усмехнулся не по-здешнему. – Чего же еще? Прокатимся верст на десять-пятнадцать, своими глазами поглядим. Коней четверо? Вчетвером и поедем. Ты, княжна, я, и еще кого-нибудь возьмем. Неждан, кто у тебя в набеги ходил, кого в разведку послать без сомнений можно?
– Меня бы лучше всего…
– А оборону держать кто будет?
– Тогда Юряту возьмите. Дикое поле ему – что дом родной. Почитай, сызмальства туда наведывается, всегда живой возвращался, и не с пустыми руками.
Его и взяли, мрачного воина лет под сорок, ноги колесом от освоенного с детства умения на любом аллюре скакать без седла и стремян.
Шульгин снял свои растяжки, отдал последние распоряжения на случай, если их отряд запоздает или вообще не вернется, и двинулись.
Юрята хотел было стать впереди, но Сашка указал ему место замыкающего.
– Я буду головным. В случае чего мне и командовать. За мной князь, потом княжна, а ты озирайся, саблю обнажи, винтовку поперек луки. Не знаешь, что ли, часто дозор пропускают, последнего с седла сдергивают, остальных в спину бьют…
– Верно говоришь. – Дружинник посмотрел на него с уважением.
– Вдруг начнется – княжну спасай, а мы как-нибудь…
Сосны в этом лесу стояли далеко друг от друга, почва под ними, покрытая толстым, многолетним слоем опавшей хвои, промокнуть не успела, потому Шульгин вел дозор метрах в десяти правее дороги, колеи которой, от ходившего здесь броневика, уже заполнились серой водой. Если даже одноконной цепочкой по ней ехать, ничуть не быстрее, чем пешком, получится, для маневра возможности никакой, фланги для нападения открыты. Лесом же – все наоборот.
Сашка, просидев ночь то с Акинфом возле броневика, то в избе, присматривая за Еленой и изучая карту, обдумал свое положение. Оно ему, без всяких оговорок, нравилось больше, чем любое предыдущее в этом завихрении. Тем, что создавало невиданное поле свободы. Если и отсюда не выкинут, само собой. Но подсказывала интуиция – не выкинут. Если это Ловушка, то она, по определению, независима от управляющих контуров Сети. А сам он независим от Ловушки. Как хороший пловец – от водоворота, смертельного для дилетантов.
Тем более Игорь невольно выступает в качестве прикрытия, вспомогательного десанта, погибающего на плацдарме, пока главные силы высаживаются совсем в другом месте.
Он решил предложить своим соперникам или, если таковых не имеется, обычным законам природы нечто вроде партии «в поддавки». Следовать «естественному» развитию событий, никак ему не противодействуя, даже в мыслях. Проявила княжна взбалмошное желание отправиться на поиск дружинников своего конвоя – пожалуйста. Поддержим, вопреки вполне разумной позиции Игоря. Если ею кто-то управляет, посмотрим, с какой целью. Если действительно аффект глупой девчонки, разведка все равно не помешает. А то, что он, единственный, способный осознавать происходящее с нескольких точек зрения, повел себя как слабое звено, уступившее начальственной воле, – вполне может повысить его личные шансы. Стал бы упираться, «брать управление на себя» – тут и засветился…
Никак его не оставляла мысль, забавная или настораживающая, что озеро, вокруг которого они крутились, имеет некий мистический смысл, а то и функцию. Слишком часто оно возникало в контексте их приключений. В «настоящем» шестьдесят восьмом году они ездили сюда с друзьями в студенческий лагерь. Потом Левашов купил здесь «имение», где Новиков впервые открыл ему истинную сущность Ирины. Еще дальше – друг Шестакова Власьев избрал его местом своего отшельничества. Туда же сам Шестаков-Шульгин прибежал из Москвы, спасаясь от чекистов. И теперь Ростокин избрал Нилову пустынь в качестве опорного пункта своей реальности.
Прямо Бермудский треугольник какой-то. Или проще – им самим, молодым, никакого представления о грядущем не имеющим, он так запал в память, что остальные события нанизываются на предложенную ось, как куски баранины на шампур. Потому что больше не на что. Кроме московских реперных точек, естественно.
А сейчас он едет, покачиваясь в седле, ручной пулемет с взведенным затвором, пристроенный поперек седельной луки, смотрит в глубь леса по левую руку. Так правильнее. Если враг движется по дороге или по ее правую сторону, он обнаружит себя раньше, чем сам заметит разведку, и времени развернуть ствол хватит.
Сашка, было дело, подрабатывал метальщиком ножей и силовым акробатом в московском цирке. А там аттракцион конной джигитовки ставил старый, за шестьдесят уже, кубанский казак, отслуживший в кавалерии все кампании, от боев с басмачами в Средней Азии в двадцать девятом и до самой Померании, где конники Второго гвардейского корпуса, продолжавшие называть себя «доваторцами» (хоть и погиб Лев Михайлович в декабре сорок первого), зачерпнули касками балтийскую воду.
Засиживались, как принято, артисты после представления в подсобках, выпивали в меру, Василий Петрович, сняв напряжение (рискованные трюки он на арене демонстрировал), делился боевым опытом, находя в Шульгине благодарного слушателя. Раззадорившись, показывал на настоящих шашках, чем отличается спортивное фехтование, в котором Сашка был мастером, от настоящего, боевого. И будто предвидел, что придется «молодому» повоевать в конном строю (что представлялось абсолютно невероятным в разгар «атомного века»), щедро делился с ним кровью добытым опытом. Как одной шашкой справиться с вооруженным огнестрельным оружием противником, как конному взводу действовать в тылах танковой дивизии, и еще много разных приемов и хитростей, позволявших выжить даже в теоретически безнадежных ситуациях.
Шульгин считал, что дикие степняки, при всех инстинктах и условных рефлексах хищников и грабителей, интеллектуального превосходства над более цивилизованным противником не имеют по определению, а значит, и шансов на убедительную, с геополитическими последствиями, победу – тоже. Что история и подтвердила.
Игорь и княжна, помирившись, ехали рядом, о чем-то личном негромко переговариваясь, Юрята приотстал саженей на двадцать, что тоже было правильно.
Тишина стояла в лесу неимоверная. Птицы не пели, звери, которых в тринадцатом веке должно было бегать здесь изобильно, не попадались и голосов не подавали. Или ушли вглубь, или их вообще в сценарий не включили.
Дождь по-прежнему шелестел, шишки с вершин падали, а так – ничего.
Миновали две нешироких речки вброд, на подходе к развилке, где остатки конвоя увели за собой погоню, а княжна свернула к командному пункту Игоря, остановились. Так никого и не встретив. Ни своих, ни чужих.
– Знаешь, что я тебе скажу, княже. – Шульгин развернул коня. – Отъедьте с барышней (он нарочно употребил термин не из этого времени) вон туда, – указал на холмик с крутыми склонами и раздвоенной вершиной, на которой косо росли три корявых дерева и торчали корни давным-давно вывернутого пня. – Уж больно хорошая позиция. Пулемет мой возьми. Обождешь нас, а если что – прикроешь. Мы же с Юрятой пробежимся, вправо-влево, верст на пять в каждую сторону. Сдается, супостату здесь делать нечего. До сплошных фронтов стратегическая мысль не дошла, а за каждым случайным всадником загон устраивать – ни людей, ни коней не напасешься. Я правильно говорю, княжна?
Он впервые за три часа, расслабившись, прикурил папиросу, отпустив поводья и высвободив ноги из стремян.
– Не так, воевода, – вскинула Елена подбородок. – Я – не случайная. Не знаю, кто меня выдал, только на окраине Селижарова ждали именно мой отряд. Хорошо, мужик, кузнец, наверное, изба его на отшибе стояла, и дым из трубы шел едкий, сам же был в кожаном фартуке, остановил и предостерег. Приехало, сказал, днем около сотни диких, в лисьих шапках, оружием обвешанных, с ними несколько русских, по говору – рязанцев, по дворам стали. Через толмачей расспрашивали, не проезжали здесь обозом или верхами княжьи люди. Потом живность всякую хватать начали, в котлах своих походных варить без разбора и просто на кострах жарить кур и гусей. Кумыс пили и наше, что найти сумели. Один из русских, бражки не в меру выпив, проболтался, что через наши места сам князь проезжать должен или кто из его семейства. Вот взять их таторове изготовились. Кто пособничать будет – наградят, кто княжьим людям помогать – на кол посадят или хребет сломают. Это сват ему сказал, специально прибежавши. Ты, мол, Богдан, на самом краю живешь, предупреди наших, если покажутся.
Кузнец хотел племянника нам навстречу послать, за вторые выселки, да не успел. Мы раньше появились.
Соглядатаев у татар нашлось в достатке. Мы и десятью словами перемолвиться не успели, а уж появились. С трех сторон кучами повалили. Мои дружинники правильно сообразили, ряды сбили, стремя к стремени, и напролом ударили. Треть, наверное, потеряли, но через Селижаровский тракт прорвались. Еще треть осталась отход прикрывать, а мы дальше поскакали. Дважды нам наперерез небольшие отряды выбегали, опять то огнем, то сабельным боем мы их рассеивали, но и людей со мной все меньше оставалось. Сотник Владимир через каждые три версты по пять человек в засаде оставлял. К ночи, к волжской переправе, четверо со мной осталось. Сотник мне тропу указал, сам решил за развилкой бой принять, и, если уцелеет, дальше к Пено уходить, чтоб думали, будто и он только очередная застава, а главное – впереди.
– Да… Случается и так, – покачал головой Шульгин. – Молодец сотник, настоящий боец. Но все равно. С момента, как ты на тропу свернула, часов, пожалуй, двенадцать прошло. И нет никого. Так прикидываю, у татар тоже силы кончились. Шутка ли – чуть не полсотни верст погони? Твои люди вряд ли все погибли, скорее по лесам разбежались. Не рубка же лоб в лоб. Постреляли, сколь патронов хватило, – и в сторону. И Владимиру, будь я на его месте, верст через пять самое то с дороги в глушь уходить. Ничего глупее не придумать, как на единственной дороге спину врагу подставлять…
Шульгин по привычке разведчика смял в руке окурок, сунул в карман. Где-нибудь в другом месте выбросит, в целях дезинформации вражеских следопытов.
– Короче, здесь ждите, по сторонам посматривайте, говорите только шепотом…
Дальше поехали вдвоем. Он на самом деле полагал, что в дефиле между озерами Сиг и Вселуг, оттянув на себя остатки монгольской погони, сотник просто обязан был раствориться в непроходимых дебрях. Иначе какой же он воин? Шульгин вообще удивлялся, каким образом преследование продолжалось так долго. Уже первая тыловая застава, если в ней было три десятка, вражескую сотню обязана была перестрелять из засады, свалив поперек дороги несколько сосен. Топоры же у них должны были быть?
О чем и спросил Юряту.
– Могло и не быть, воевода. То ж не настоящие ратники, то княжья дружина. А саблями много не нарубишь… И откуда княжне знать, сколько на самом деле поганых было? Если не сотня, а тысяча? Тогда и патронов не хватит, и со всех сторон окружат, не выскочишь. Не так бы надо…
Договорить воин не успел. Спереди грохнул винтовочный выстрел, и он кулем свалился на обочину. Только Шульгин заметил, что пуля в него не попала. Просто реакция у старого бойца идеальная. Распластался, ногами в кустарник, а цевье винтовки зажато в руке, и левая рука легла на заранее расстегнутую кобуру.
Самое же главное – ноги из стремян Юрята выдернул неуловимым движением. Со стороны могло показаться, что он так и ехал, отдыхаючи.
Сам Шульгин рванул коня влево, под треск направленного уже в него пачечного огня. Метров через десять-пятнадцать не хуже Юряты рыбкой скользнул с седла, упал на четвереньки и, вытянувшись, пополз по-пластунски на источник огня. Наверняка монголы, если они из своего времени, а не из нашего, о таких тактических приемах понятия не имели.
Судя по звукам, стреляли метров со ста. Дурацкая самонадеянность. Если противник тебя не видит (а так и было в настоящем случае), нужно было подпустить его вплотную, а потом брать «тепленьким». Три десятка нукеров, судя по выстрелам, их было не меньше, навалившись толпой, своей цели могли достичь. Не в данном варианте, конечно, а теоретически.
Что ж, развлечемся еще немного. Что его могут убить в вымышленном мире, Сашка не опасался. Не за то боролись! Ладно, пусть и достанет его пуля, так скорее всего выбросит после «смерти» куда-нибудь еще. При таком подходе к судьбе и настоящая смерть (тьфу, тьфу) не представляется страшной. Просто он не успеет узнать, что все кончилось окончательно и навсегда.
А вот эти ребята, персонажи романов Яна, Балашова и прочих, уж точно супротив своей воли занесенные в чужую реальность, хлебнут сейчас по полной программе. Что им так полюбилось это место? Ехали бы себе и ехали, «к последнему морю». В Дубровнике, коней расседлав, отдохнули бы, искупались, пивка попили, на дискотеку сходили.
Одновременно Шульгин прикидывал: какая же складывается сейчас обстановка на театре?