Сейчас, похоже, кое-кто решил дать и ему позабавиться.

Нет, не так! Общение с «Добрым ангелом, светлым Даймоном» вывело на уровень формирующейся мыслеформы все связанные с ним воспоминания, в том числе о походах Воронцова, Новикова и Берестина на большую войну, в которой и он мечтал принять участие, да не довелось. На это наложились его последние размышления о «сбережении народа». И, наконец, собственное подсознание или соответствующая структура Сети для снятия неизвестно кем устроенного стресса с картиной собственной смерти предложили своеобразную компенсацию. Забудешь, не забудешь страшную картину, а отвлечешься.

Еще один штрих нельзя исключать из рассмотрения. Если уж позволили (или приказали) Шульгину-Шестакову одержать победу в первой современной войне двадцатого века, то скорее всего решили устроить ему небольшую стажировку. На войне еще более современной.

К делу подошли серьезно. Не только личную память восстановили в полном объеме по всем реальностям, а кое-чего добавили. В принципе известное, но проходившее краем сознания. Из читанных военных мемуаров советских и немецких полководцев, кое-какой публицистики, художественных книжек и фильмов «про войну», столь популярных среди школьников послевоенных лет.

Сейчас он все знал подробнее и глубже всех остальных вовлеченных в сюжет персонажей. На текущий момент и вперед, на всю протяженность их жизней, написанных воспоминаний, всей правды и неправды, что там содержалась, с чем они ушли на тот свет, стыдясь или гордясь.

Само собой, техническая сторона вопроса оставалась для него непонятной. В отличие от Новикова с Берестиным и Воронцова его никто не инструктировал, не готовил морально и материально. Вбросили – и все. В расчете, что сам разберется и поступит, как хочет. Но снабдили и обеспечили неплохо.

Раннее утро двадцать седьмого июня сорок первого года. Он, как в своем варианте Воронцов, а точнее, взамен него, очутился на стыке рвущихся на восток вражеских группировок. Только не дивизионным комиссаром, а комиссаром госбезопасности третьего ранга. Три ромба в петлицах, которые повесомее для окружающих, чем звезды генерала армии. В разгар величайшего встречного танкового сражения, происшедшего в треугольнике Луцк – Броды – Ровно. Сражение под Прохоровкой описано тысячекратно, а это забыто или скорее непонято. Подробное изложение битвы было впервые опубликовано в пятьдесят седьмом, затем в шестьдесят первом, но не вызвало в историческом сообществе никакой реакции. Хотя в нем столкнулось втрое больше танков, чем под Курском или когда-либо в истории. В лоб, без разведки, без знания обстановки, без пехотного и артиллерийского прикрытия. Броня на броню.

Наши его, к сожалению, проиграли, потеряв столько бронетехники, что хватило бы, время от времени пополняя неизбежные потери, грамотно воевать до самого Берлина. Зато немцы, без особого труда справившись с броневой армадой, утратили не только темп, как казалось поначалу, а последние шансы на выигрыш «блицкрига». О чем в тюремных камерах или на собственных виллах горько плакались прославленные на других полях сражений клейсты, манштейны, гудерианы и несть им числа, «героям упущенных побед».

Шульгину для исполнения «миссии» были выделены три «тридцатьчетверки-85». Не беда, что в натуре они появятся только через три года. При тогдашней общей бестолковщине, мании секретности и технической неграмотности высшего комсостава смутно знакомый танк, с башней несколько иной формы и пушкой подлиннее обычной, вопросов вызвать не мог. Если немецкие специалисты сообразили, что «Т-34» – не совсем то, что «БТ», только к сентябрю, так что с наших спрашивать?

Сам он ехал, как и положено начальнику, в обычной «эмке», кистью перекрашенной из черного в цвет хаки, без всяких наворотов, кроме экрана системы глобальной ориентации, на котором карта местности и «точка стояния» воспроизводились с точностью до метра. За ним еще две легковушки и полуторка с бойцами личной охраны.

Десять минут ему было отведено, чтобы вжиться в роль, просмотреть карту. Оперативные сводки и приказы Верховного командования за последние дни Шульгину были известны, равно как и реальное положение дел на текущий момент. Главная, как говорится, «фишка» заключалась в том, что это был мир именно Сталина-Новикова и Берестина-Маркова. На Западном фронте усилиями Алексея фронт держался в предполье между новой и старой границами, и Минск еще не пал. Здесь, на Юго-Западе, пользуясь подавляющим перевесом в силах, наши войска непрерывно контратаковали и даже заняли встречным ударом находящийся на самой границе Перемышль. Советские войска, кроме пехотных и артиллерийских частей, имели на этом участке более двух с половиной тысяч танков против восьмисот немецких. Беда в том, что командование фронтом абсолютно не представляло реально складывающейся обстановки и продолжало импровизировать абсурдную конструкцию из обороны и наступления одновременно. Опираясь на собственные фантазии, слухи и никчемные теперь приказы из «красных пакетов».

Новиков-Сталин, полностью поглощенный событиями на Западном фронте, судя по всему, рассчитывал, что генерал Кирпонос с неделю продержится своими силами, а там общее изменение обстановки заставит немцев прекратить наступление и перейти к обороне. Для координации действий в помощь командованию фронтом был направлен лично начальник Генштаба Г.К. Жуков. Демонстрируя свои «лучшие» качества, будущий гений до предела запутал попавшихся ему на глаза командиров, сам ничего не понял, углубил дезорганизацию и отбыл восвояси.

Но Шульгину встретиться с ним позволено не было, из каких-то специальных соображений, а то бы он ему показал! Сотрудников ГУГБ Георгий Константинович боялся до неприличия, о чем не постеснялся упомянуть в своих мемуарах. Задача «комиссара» была весьма локальной, одноразового действия, но в случае успеха сулила коренное изменение всей стратегической картины.

Как раз сейчас готовился совместный контрудар четырех механизированных корпусов в направлении Дубно с целью разгромить наступающие немецкие войска и занять устойчивую оборону перед линией старых укрепрайонов.

Он еще успел и папиросу закурить, ту же самую «Северную Пальмиру», популярную у больших начальников, как «Кент» у партийно-административных работников в семидесятые.

Полевая дорога вывела его к месту, где член Военного совета фронта корпусной комиссар Вашугин с матом и под угрозой расстрела заставлял командира Восьмого механизированного корпуса Рябышева и его комиссара Попеля немедленно перейти в наступление. Бессмысленное, неподготовленное и не согласованное с соседями, ведущее к гибели корпуса и прорыву немцев на оперативный простор. Неподготовленное настолько, что не только данных о положении противника, но обычных карт даже у комполков не имелось.

Не важно, подлинная это была сцена или воспроизведенная специально для него с макетами исторических персонажей, портретно неотличимых от оригиналов, сейчас она была абсолютно реальной для Шульгина.

Он приказал водителю, сержанту госбезопасности, остановить машину, а за ним и танки притормозили, попыхивая дизелями. Вышел на поляну, всем видом демонстрируя свою значительность, левой рукой держал папиросу на отлете.

Тут как раз разыгрывалась кульминация не только личной судьбы двух талантливых командиров – судьбы всего Юго-Западного фронта. Целый синклит собрался для реализации этого рокового решения. Вашугин, прокурор, председатель Военного трибунала фронта, порученцы и адъютанты, десяток штабных красноармейцев, сплошь вооруженных автоматами, которых так не хватало в боевых подразделениях.

– За сколько продался, Иуда? – сдавленным от ярости голосом спрашивал невысокий ростом коркомиссар у генерал-лейтенанта с тремя орденами Красного Знамени. Тот тянулся в струнку перед членом Военного совета, опешивший, не зная, что ответить.

Вмешался бригкомиссар Попель:

– Вы бы выслушали, товарищ корпусной…

– Вас, изменников, полевой суд слушать будет. Здесь, под сосной, выслушаем и у сосны расстреляем…

– Потрудитесь прежде выслушать…

– Заткнись, штатный адвокат при изменнике! Не хотите к стенке – двадцать минут на решение – и вперед…

На появившиеся на опушке танки и машину никто из присутствующих не обратил внимания. Не до того. Танки – это проза жизни механизированного корпуса, а тут разыгрывались шекспировские страсти. Еще один узелочек, на который завязывались судьбы войны и мировой истории. Не начни корпус Рябышева бессмысленное наступление в пустоту, оттянись назад, за линию пока еще боеспособных пехотных соединений, где предполагалось наладить взаимодействие с Девятым МК Рокоссовского и Девятнадцатым МК Фекленко, 11-я и 13-я танковые дивизии немцев увидели бы перед собой танково-механизированную группировку, составляющую половину всех танковых сил Германии, причем в обороне на выгодных позициях. Семьдесят процентов советских танков при этом качественно превосходили немецкие. Даже те, которые потеряли способность передвигаться. Все равно пушки 45 и 76 мм, особенно из засады, могли расстреливать «Т-2» и «Т-3» беспрепятственно. Их малокалиберные короткоствольные пушки не брали броню «КВ», «тридцатьчетверок», модернизированных «Т-28» даже в упор.

А еще советские войска располагали значительным количеством тяжелой артиллерии, включая мощные шестидюймовые гаубицы-пушки, которых у немцев не было даже в проектах.

Не путайся под ногами у способных командиров сталинские выдвиженцы, совсем другая история могла бы в тот день сложиться. Был Вашугин средненьким командиром полка, стал за два года надсмотрщиком над командующим фронтом, вот и руководил. И наруководил.

Происходящее на кругленькой лесной поляне было так интересно срежиссировано, что никакой Мейерхольд не сумел бы. Звук между соснами разносился отчетливо, каждое слово – весомо и разборчиво.

Вразвалочку, большими пальцами расправив складки гимнастерки под ремнем, неторопливо ступая начищенными сапогами, похлопывая по голенищу старинным кавалерийским стеком, Шульгин подошел к просцениуму трагической пьесы, остановился, качнулся с каблука на носок.

Безусловно, он был хорош. Особенно в сравнении с жалким подобием себя, умершим недавно в приюте для бедных. За ним так же неторопливо подошли и остановились с автоматами «ППД» на изготовку три сержанта и один лейтенант в фуражках с васильковым верхом.

Дослушав истерическую речь Вашугина и убедившись, что его так никто до сих пор не заметил, Сашка резко шагнул вперед, властно отодвинул левой рукой комиссара Попеля с линии, отделявшей его от Вашугина, медленно и презрительно спросил:

– А ты кто такой?

Член Военного совета фронта аж задохнулся.

– Да я, да я! Вы что, не видите… Я член…

– В этом – согласен. Именно то и есть! Кому и чей – пока не понял. Доложись по полной форме. Как учили. Ну! – Голос его завибрировал, как стальная полоса.

Накопленная за многие годы злость, помноженная на никак не выветривающееся из памяти зрелище собственной смерти, произвела должное впечатление.

Вашугин чисто инстинктивно сообразил, что не какой-нибудь комкор запаса, не успевший получить новое звание, стоит перед ним, а страшное ГУГБ в лице одного из высших представителей. Дернулся, закусил губу и ответил, сдвинув каблуки:

– Корпусной комиссар Вашугин, член Военного совета Юго-Западного фронта…

И тут, наверное, снова у него взыграло. Человек, способный застрелиться, осознав свою ошибку, все ж таки – сильный человек. Хотя и не совсем.

– А кто вы, товарищ комиссар? И какое право имеете вмешиваться? Я подчинен только ЦК! Я…

Пышные черные усы дергались, но выглядели приклеенными. Почему, бог весть, но такое впечатление.

– Ты, ты… – Шульгин усмехнулся, пистолет доставать не стал, просто откинул крышку кобуры. – Может, вспомнишь, орел, был такой у тебя начальник по фамилии Гамарник?

Рифма вышла сама собой, непредусмотренно.

– Я, особо уполномоченный Ставки Главного командования Шульгин, на месте оценив обстановку, считаю, что твое поведение заведомо преступно. Ты сейчас что приказал генералу и бригкомиссару? Спалить последний наш боеспособный корпус в бессмысленной атаке? За двадцать минут подготовить и организовать наступление, на что не одни сутки требуются? А потом? Сослаться на отсутствие сил для сопротивления и открыть фронт немцам? Такой у тебя преступный замысел? Данной мне властью объявляю тебя врагом народа…

И протянул раскрытое удостоверение, в которое был вложен квадратик картона со всеми положенными грифами и личной подписью Сталина. Не корпусному, бригкомиссару Попелю.

Тот отчетливо, с торжественными нотками прочел:

– Распоряжения и приказы подателя сего обязательны к исполнению всеми представителями партийных, советских и военных органов. Секретарь ЦК ВКП(б), Председатель ГКО и Ставки Главного командования И. Сталин. Подпись, печать!

Вашугин побелел. Не столько от личного страха за себя, как от немыслимого изменения обстановки. Хотя отчего же немыслимого? Не так ли он минуту назад собирался поступить с Попелем и Рябышевым?

– Товарищ комиссар госбезопасности! Но я же выполняю Приказ номер три, тоже подписанный лично товарищем Сталиным, наркомом Тимошенко и начальником Генштаба Жуковым… А они отказываются!

– Вот и дурак. Ты сам карту когда-нибудь видел? Не сегодняшнюю, вообще карту? Не ту, что в дурака играют, – топографическую?

Вопрос поставил комиссара в очередной тупик, что отчетливо проявилось в его взгляде.

– Ладно, Вашугин. Расстреливать я тебя не стану, а вот проявить себя в исполнении приказа Ставки позволю.

Подошел, натренированными в занятиях боевыми искусствами пальцами сорвал с петлиц Вашугина ромбы, покачал на ладони, как бы не зная, куда девать. Можно и на землю бросить. Потом протянул Рябышеву:

– Спрячьте, до случая…

Прокурорские и судебные начальники, от греха подальше, оттянулись за ближайшие деревья. Никто из них не осмелился не то чтобы вступиться за Вашугина, а хотя бы поинтересоваться достоверностью предъявленного мандата. Да куда им! Если кто в глубине души помнил основы законодательства, тот быстро сообразил, что, начнись разбирательство, сам факт их согласия с эскападами коркомиссара уже являлся подсудным. Кто военный прокурор и кто комиссар? Совершенно разные вещи.

Шульгин же, повторяя в чем-то друга Берестина, поманил рукой попавшегося на глаза танкового подполковника, который, прячась за стоявшей неподалеку «бэтэшкой», смотрел, полураскрыв рот, на разборки высшего начальства.

– Фамилия, должность?

– Волков, командир 24-го танкового полка.

– Я вас прошу, товарищ Волков, передайте этому товарищу свои шпалы, у меня под руками нету, а взамен, когда найдете, приколите себе четыре. Комкор приказ подпишет, а я завизирую. Имею право. Согласны, товарищ Рябышев? Достоин товарищ Волков нового звания и должности командира ударного передового отряда?

Из истории Шульгин знал, что в реальности подполковник Волков проявил себя в последующих боях очень хорошо, сумел выйти на коммуникации противника и уничтожить танковый полк и тыловые подразделения 11-й танковой дивизии немцев. Но вскоре героически погиб, к сожалению.

Генерал-лейтенант, за пять дней настолько замотанный, что в идиотской ситуации с озверевшим коркомиссаром не догадался молча выстрелить ему в затылок, а затем списать эту потерю на «обстоятельства», кивнул. Больше всего ему хотелось спать.

Сержант, порученец Шульгина, неторопливо прикрепил на петлицы бывшего корпусного комиссара три шпалы. На пять ступенек вниз опустил Сашка амбициозного чиновника. Но ведь не расстрел и не самоубийство.

– Запомни, Вашугин. Дураком быть – право каждого, но нельзя этим правом злоупотреблять. Я только что спас тебя от паскуднейшей ошибки в твоей жизни. Если ты уверен в правильности того приказа, который заставлял выполнять знающих дело командиров, то вперед! Товарищ Рябышев, назначаю старшего батальонного комиссара заместителем командира передового отряда. Как ты распинался здесь – к вечеру взять Дубно? Вот и бери…

Шульгин никогда не был злым человеком. Просто при встрече с хамами, подлыми дураками или откровенной сволочью у него срывало стопора, как говорил Воронцов. И тогда он поступал не всегда по-христиански.

Раскрыл коробку папирос, протянул всем, кто находился рядом: Попелю, Рябышеву, Вашугину тоже и ставшему полковником Волкову. Спичку поднес сержант из-за спины.

После глубокой затяжки сказал Рябышеву:

– Исполнит отряд свою задачу, она, кстати, смысл имеет, возьмет Дубно, обрежет немцам коммуникацию – отдайте Вашугину ромбы. Пусть делает с ними, что хочет. Не вернется из боя – доложите, что пал смертью храбрых. Перебежит к немцам – тоже доложите, как есть. Выбор за тобой, товарищ Вашугин…

Шульгин большим пальцем указал за спину, на бесстрастных, как члены хора в античной трагедии, сержантов.

Кто думает, что подобные сцены даются легко, сильно ошибается. Нервы горят не слабее, чем в бою.

А что же тогда сказать о Попеле и Рябышеве? Сашке – эмоциональный всплеск, а людям сорок первого года – едва не снесший головы взмах крыла бессмысленной и унизительной смерти. От руки представителя той самой власти и партии, которым они беззаветно отдались двадцать лет назад.

Да, следует позаботиться еще о других представителях фронта. Большие люди – прокурор в чине бригвоенюриста, председатель трибунала – тоже. И свита от лейтенантов до майоров. Целый взвод набирается. Берестин когда-то повеселился, поставив на место всего лишь одного капитана ГБ, а тут сколько подходящей публики.

– Этих – тоже в строй. До тех пор, пока обстановка не нормализуется. Вы хотите что-нибудь возразить, товарищ? – заметил он негодующий жест бритоголового прокурора.

– Да, хочу! Невзирая на ваши полномочия. Прокурорский надзор и судебные органы…

– А ты бы лучше заткнулся. – Грубить в этой ситуации Сашке просто нравилось. Разрядка как-никак. – Какой на хрен ты надзор, если при тебе какой-то придурок собирается ставить к стенке заслуженного генерала? Ты обвинение рассмотрел в установленном порядке, заслушал свидетелей, приказы изучил и сопоставил? В трибунал дело передал, командующему фронтом доложил? Что-то я такого не заметил. Стоял, сволочь, и кивал…

Ромбик в петлице у прокурора, три у Шульгина, и грозная эмблема на рукаве, и напор, и расстегнутая кобура…

– Вашугин тебе был выше закона? Его приказы выполнял? Так и сейчас будет! Генерал, – повернулся он к Рябышеву, – посадите всю эту команду, – он обвел рукой вашугинский синклит, – в две полуторки и направьте в составе ударного батальона на Дубно. Пусть хоть раз в жизни немцев увидят… А то, мать их так, ромбами и шпалами обвешались, а с какой стороны у винтовки приклад, плохо помнят. Выдайте им по винтовке и по сорок патронов!

Жестоким человеком Шульгин себя не чувствовал. И негодяем тоже. Вот когда невинного человека к смерти приговариваешь или к десятилетнему сроку, почесываясь и отхлебывая чаек с лимоном, тогда – сволочь. А дать увешанному знаками отличия и различия командиру высокого ранга проявить себя в открытой борьбе с врагом – благодеяние! Вдруг уцелевшие найдут именно там свое призвание?

Строевые командиры все равно поглядывали на бывших властителей судеб с опаской, потому Шульгин поручил исполнение своего приказа сержантам. Тем все равно, что Блюхер, что нарком Ворошилов, что захолустный прокурор.

– Все, товарищи командиры. Что было, то было. Теперь слушайте мою команду, – сказал он, когда они сели вокруг раскладного стола рядом с машиной комкора.

Рябышеву Шульгин приказал немедленно собрать все свои дивизии и полки, подгребая по пути любые пехотные и артиллерийские части, независимо от подчиненности, стремительно отойти, прикрываясь арьергардами, на линию реки Горынь и прилегающих укрепрайонов. Где и занять жесткую оборону.

– Вот вам мой, от имени Ставки, приказ. – На листке полевого блокнота с отпечатанным поверху перечислением всех его должностей он остро отточенным красным карандашом написал вышесказанное. – Ни на какие иные распоряжения не реагируйте, за исключением лично вам адресованных и доставленных офицером связи, подписанных не ниже чем наркомом обороны. Если комфронта нажимать станет, просите у него письменной, под свою ответственность, отмены этого. А таких, как Вашугин и ему подобных впредь ставьте к стенке, не вступая в пререкания. В нынешней обстановке о них никто не вспомнит и с вас не спросит. Вот, к слову, комкор-9 Рокоссовский вообще ни один нынешний дурацкий приказ не исполняет, действует только по своему разумению. И корпус цел, и сам далеко пойдет…

Теперь осталось еще одно дело, казавшееся важным. Шульгин помнил, как после отъезда Воронцова генерал Москалев отказался выполнять его приказ на диверсию в тылу немецкого моторизованного корпуса. Как бы и здесь такого не случилось. Значит, стоит присмотреть лично хотя бы за первыми шагами командования.

Куда веселее, подумал он, было бы сейчас рвануть на машине до ближайшего крупного узла связи и вызвать Москву, Кремль. Поговорить по душам с Андреем. Интересный разговор мог получиться. Но ведь не получится. Скорее всего он просто не доедет. Шальную бомбу немецкий «Ю-87» сбросит или отзовут его на очередной уровень. Раз не было в воспоминаниях Новикова такого, так и здесь не случится. Парадокс, понимаете ли…

Но немножко побаловаться ему вряд ли помешают.

– Садитесь в свой танк, товарищ бригадный комиссар, – предложил он Попелю. – Прокатимся, пока передовой отряд изготовится, посмотрим, что там впереди делается…

Судя по книге воспоминаний Н.К. Попеля «В тяжкую пору», он был весьма храбрый человек, с первых дней войны лично водил танки в атаку, наблюдая поле боя через оптику прицела. И сумел, не покидая передовой, дожить до Победы. Шульгин и решил показать ему, каким образом следует воевать, чтобы сократить пресловутые тысячу четыреста восемнадцать фронтовых дней хотя бы вдвое.

Впереди двигались три шульгинские «восемьдесятпятки», за ними тоже три машины, но с пушками «семьдесят шесть». В первой на месте командира устроился бригкомиссар. Он не совсем понимал замысел странного чекиста. Приказ Вашугина возглавить ударную группу трехдивизионного состава с массой танков был плодом нервного срыва потерявшего голову начальника, но там хоть масштабы соответствовали должности. Идея же отправляться навстречу врагу, в неизвестность, всего лишь ротой не лезла вообще ни в какие ворота. Высокому представителю Ставки выезжать на передовую, без всякой охраны, в железной коробке, которая пусть и защищает от пуль и осколков, но жарко вспыхивает и взрывается от единственного снаряда немецкой зенитки, – безрассудство.

Попель был благодарен чекисту за спасение, чем черт не шутит, сдуру ведь и вправду мог Вашугин поставить его и Рябышева к сосне, заменяющей стенку, но параллельно испытывал совсем другие чувства. Как всякий нормальный человек тех лет, успевший покрутиться на разреженных высотах, где обитают птицы, увенчанные звездами и ромбами. Поведение, манера разговора комиссара вполне соответствовали общепринятым, а как же иначе, Шестаков знал «номенклатурный политес» получше армейского политработника. Но одновременно Николай Кириллович «пролетарским чутьем» ощущал в чекисте не нашего человека. Будь он просто из дворян или из царских офицеров, за двадцать с лишним лет пообтерся бы, а этот словно вчера оттуда. Один стек чего стоит, но прежде всего – презрение в глазах плескалось, когда он говорил с Вашугиным. Совсем не то, что испытывал сам бригкомиссар, стоя перед членом Военного совета. Приходилось Попелю в Гражданскую встречаться с белыми офицерами, до сих пор он помнил такие вот взгляды. Даже у пленных перед расстрелом.

Танки тоже вводили в задумчивость. Так, не вникая, «тридцатьчетверка» и «тридцатьчетверка». Башня да, несколько другой формы, и пушка, само собой. А вот техническая культура… Попель немало лет посвятил службе в танковых войсках, знал все типы машин, начиная с «Т-26» первых моделей и «БТ-2», и, что называется, нутром чувствовал, что эти три танка отличаются от его машины сильнее, чем сама она от «бэтэшки».

Бригкомиссар не ошибся, «Т-34-85», которые он видел, относились к последним сериям этой модели, изготовлены по самым совершенным для конца сороковых годов методикам. От архаичных машин первого образца отличались разительно.

«Надо бы спросить у чекиста, когда и на каком заводе выпущены его танки, – думал Попель, – что в них нового и необычного, когда начнут поступать в войска… Да поздно уже».

Их маленький отряд, пройдя десяток километров по лесной дороге, вышел к берегу речки Пляшевки. Судя по карте и расчету времени, с той стороны на южный берег только-только начали переправу разведподразделения 16-й танковой дивизии немцев.

День стоит настоящий июньский. Тепло, но не жарко, небо синее, без единого облака. Далеко на севере и северо-западе погромыхивает, но совсем не страшно, вроде уходящей грозы. Наверху ни одного самолета, ни нашего, ни вражеского.

С заросшего негустым лиственным лесом пригорка хорошо видны осторожно преодолевающие бревенчатый мост четырехосные броневики «Ахтрад» с двадцатимиллиметровыми пушками в угловатых башнях. За ними пылили по проселку до десятка «Т-3».

Вводная ясна. Немцы выйдут в существующий здесь оперативный вакуум, подтянут за собой мотопехоту, организуют плацдарм и с утра силами всей дивизии, а то и более того, получат великолепную возможность нанести сокрушительный удар во фланг наступающих на Дубно соединений корпуса. При том уровне тактической подготовки, что имеют средние и даже старшие командиры Восьмого МК, управление войсками сохранить вряд ли удастся.

Попель, высунувшись по пояс из люка, с биноклем в одной руке и сигнальными флажками в другой, пристально всматривался в открывшуюся ему картину. Шульгин спрыгнул на траву, добежал до его танка.

– Интересно, Николай Кириллович?

Бригкомиссар только поморщился. Тон представителя Ставки показался ему неуместным. А возразить – субординация не позволяет.

– Ваш передовой отряд сюда не успевает…

– Ему и направление другое указано. Мать… – не выдержал Попель, – ну где же, на хрен, наша авиаразведка? Где все? Атакуем?

– Да что же это у вас неискоренимые кавалерийские замашки? – со всей возможной иронией произнес Сашка. – Не наатаковались еще? А беднягу Вашугина за те же инстинкты осуждаете. Пока я не дам иной команды, стойте, где стоите, и наблюдайте…

До переправы было около двух километров, и Шульгин успел, не высовываясь из-за маскирующего подлеска, развернуть три своих танка в цепь с интервалами пятьдесят метров.

Он знал, что водители и башенные стрелки вверенных ему машин владеют своим искусством на уровне корабельных роботов. Тоже подарок.

Сам он с друзьями на Валгалле сумел вполне прилично освоить «Леопард», «МТЛБ» и прочие виды отечественных бронетранспортеров, но с «тридцатьчетверкой» дело имел впервые. Однако, как выяснилось, знал ее наизусть и мог с закрытыми глазами найти любой маховичок, рычаг и переключатель, что в башне, что в отсеке управления.

Теснее здесь, конечно, было, чем в «немце», и с эргономикой плоховато, однако в заданных условиях повоевать вполне можно.

С дистанции в восемьсот метров даже из обычной «СВД» ничего не стоит попасть в поясную, тем более – ростовую мишень. А тут с места, из танковой пушки с приличной оптикой, в едва ползущую машину размером с сарай!

По броневикам он приказал стрелять фугасными снарядами. Эффектнее и нагляднее получается. Стальные листы веером в разные стороны, башня плавно крутится в воздухе, с треском рвутся снаряды и патроны боеукладки, жарко вспыхивает бензин.

Четыре прицельных выстрела – четыре «Ахтрада» превратились в чадящие кучи железа. И раньше, чем командиры танков успели осознать изменение обстановки, «тридцатьчетверки» перенесли огонь на них. Только снаряды пошли в ход бронебойные.

Естественно, стрельбы такой точности и интенсивности ни сам Попель, ни его экипажи раньше не видели. Как-то не получалось в советских танковых войсках в то время действовать по принципу «выстрелил – забыл». Пушки были не те, прицелы, наводчики вообще вне всякой критики. У немцев, к сожалению, с меткостью обстояло получше, но не в этом случае. С их стороны донесся всего один, да и то сделанный наобум выстрел. И все. Силенциум, как говорили древние римляне, то есть – тишина.

Шульгин, вытирая пот со лба, шел навстречу выпрыгнувшему из башни Попелю, а его стрелки из трех стволов сразу разносили в щепки на совесть, еще австрийцами сделанный мост.

– Вот примерно таким образом, товарищ бригадный комиссар, воевать надо, – с явным удовлетворением за хорошо сделанное дело сообщил он. – В нынешней конкретной ситуации. Потерь нет, расход боеприпасов минимальный, задача выполнена на сто процентов с хвостиком. По такой методике вам даже «Т-35» и «Т-28» до конца войны хватит. А дивизией вылетать в лобовую атаку на артиллерийские позиции, да с пикировщиками над головой, – всей промышленности не хватит вас пополнять…

Сейчас он боялся одного – что его выдернут и отсюда, как не раз бывало, и пропадет весь воспитательный момент. Хорошо ли будет комиссару и атеисту увидеть, как грозные танки бесследно растворяются в воздухе вместе с «уполномоченным»? Совсем товарищ дезориентируется, впадет с непривычки в мистику, и непредсказуемо, в какую сторону ход его мыслей обернется.

Значит, нужно удерживать картинку, сколько хватит сил, чтобы успеть попрощаться, после чего удалиться по лесной дороге для выполнения очередного поручения Ставки.

Попель тоже выглядел довольным и даже восхищенным. Шутка ли – целый немецкий разведбат разгромили, а главное – обстановка на фронте стала намного понятнее.

– Если б надо мной никакого начальства, кроме господа бога, не было, я б тоже так воевал, – спокойно ответил он. – Ударил – и в кусты. А нам, хочешь не хочешь, и пехоту поддерживать надо, и марши в указанный район совершать, да и задачи танков в глубокой операции никто не отменял. Вот скоро на запад повернем, нам же Львов обратно брать и придется… Там в кустах не отсидишься.

Вступать в дискуссию и сообщать комиссару, что до расположенного в полусотне километров Львова идти придется три года, через Москву и Сталинград, он не стал.

– Я ж вам не предлагаю всю стратегию переписывать, я только показал, что в вашем нынешнем положении, пока бардак не войдет в рамки, вверенную технику следует использовать более рационально. Чтобы потом не было мучительно больно… Одним словом, прощайте, Николай Кириллович, дела ждут. Не вы один у меня в списке. Может, когда и встретимся. Желаю удачи…

– Подождите, товарищ комиссар госбезопасности. Один только вопрос – почему в распоряжении НКВД уже имеются такие машины, а мы про них даже слыхом не слыхивали?

– Вопрос, конечно, неуместный, но вам – отвечу. Прежде всего, строится эта машина на заводах нашего подчинения, вот нам и пришлось ее первыми в деле испытать. Похоже, неплохо слепили. Самое же главное – никакого смысла нет их в войска сейчас передавать. Вы ж людей за два года службы и тем, что есть, пользоваться не научили. Проехал я по дороге от Тернополя – без всяких немцев по обочинам десятки и сотни танков и тягачей из-за пустяшных неисправностей брошено. Дай вам эти – еще хуже было бы. Так что… Как в одном анекдоте говорится: «Сначала плавать научитесь, а потом воду в бассейн напустим».