Очередные перестановки на вершинах советской власти никого особенно не удивили. Ни в стране, ни за ее рубежами. Слишком долго продолжалась в государстве рабочих и крестьян кадровая чехарда на всех уровнях, чтобы всерьез задаваться вопросом о причинах того или иного взлета и падения.

«Так нужно», «Партии виднее», «Не оправдал доверия» – вот и весь сказ. Вчера читали восхваления в газетах в адрес одного «верного ленинца», завтра несли на демонстрациях портреты уже другого, не менее верного, но на повседневной жизни рядовых трудящихся эти перемены отражались в исчезающе малой степени.

Другое дело – «Ближний круг», члены Политбюро, секретари ЦК, наркомы и их заместители. Здесь византийские игрища составляли суть и смысл существования, часто – саму возможность выживания, в нынешнем номенклатурном качестве или физическую. Оттого зачастую работа сама по себе имела третьестепенное значение. Куда важнее было умение правильно просчитать нынешний расклад сил и авторитетов «в верхах», оценить прочность господствующей или вероятность только намечающейся «линии», сиюминутное настроение хозяина. Судьбы важнейших государственных проектов или внешнеполитических доктрин зависели всего лишь от того, кто из приближенных успел доложить свое предложение первым, да еще и попасть «в масть» идеям, смутно бродящим в загадочно устроенном мозгу Хозяина.

Со всеми этими обычаями кремлевского двора Шестаков был достаточно знаком и, будучи человеком здравомыслящим и осторожным, никогда по своей воле к карьерным рывкам не стремился. В прежнем качестве постарался бы отвертеться, пусть и пойдя поперек высочайшей воли. Иногда такие попытки проходили, бывало, что и с неожиданной пользой для кандидата в «выдвиженцы».

Впрочем, «прежний» не получил бы сам по себе такого предложения, без случая с чекистами, поддержки Лихарева, подготовленного Антоном меморандума и психологической атаки Шульгина. Сашке же, после событий последних дней, кроме всего прочего, хотелось помериться силами с достойным противником.

Умел он достойно себя проявить на уровне Врангеля, Колчака, Слащева, так что ему Молотов да Каганович с Микояном? Товарищи, бесспорно, поднаторевшие в кремлевских интригах, так ведь малообразованные, вдобавок ничего не знающие о реальных закономерностях своей собственной жизни и истории.

На экстренно собранный январский Пленум ЦК ВКП(б) большинство его членов съезжались и слетались с теми же точно чувствами, с какими всего две недели назад влачил свою участь сам Шестаков. Времена для всех прочих казались прежними, до ужаса непредсказуемыми. Уезжая из дома или служебного кабинета, никто, включая всесильных членов Политбюро, даже ближайших из ближних, вернейших из верных, не мог быть уверен, что вернется в том же качестве, вернется вообще. Если за четыре года расстреляно и посажено две трети делегатов последнего Съезда и половина членов Политбюро, о чем можно говорить?

Могло и обойтись, конечно. Повестка была объявлена расплывчатая, «О некоторых вопросах внутрипартийной работы и задачах текущего момента». Поговорят о хозяйственных и внешнеполитических итогах года, планах на будущее, получат подобающую «накачку», а кто и награды, проголосуют по проектам резолюций «в общем» и «в целом», да и разъедутся до следующего раза.

В конце концов, если по-прежнему набивается людей полный зал и в буфете не протолкнуться, значит – живем пока. Знакомых лиц с прошлого сборища почти не убавилось…

Первое заседание пошло вполне рутинно. Было в докладе генсека об итогах и задачах, о героической борьбе испанского народа, о дальнейшем росте авторитета Страны Советов на международной арене, о крепнущем день ото дня единстве нерушимого блока коммунистов и беспартийных…

К главному Сталин перешел неожиданно, как он любил и умел делать. Отпив глоток воды, ровным, почти скучающим голосом сообщил, что наряду с очевидными успехами имелись и серьезные недостатки. В том числе, в минувшем году далеко не на высоте своей задачи оказался НКВД. Чрезмерно увлекся поисками врагов народа и заговорщиков, причем совсем не там, где следовало. «Наметки заговора среди высших военных безусловно были, дело Тухачевского и его камарильи это неопровержимо подтвердило, но в дальнейшем наши славные органы пошли явно не туда. Нет ничего проще продолжать охоту на заговорщиков, не работая по-настоящему, а роясь в личных делах и выискивая, кто с кем когда вместе служил, на охоту ездил, на одних курсах учился или рекомендацию в партию давал и получал. Так всех здесь присутствующих можно посадить, и меня в том числе, потому что я тоже со всеми осужденными за ручку здоровался, а многих хвалил и на повышение выдвигал. За такие вот непартийные, неквалифицированные, глупые, объективно вредные методы работы мы сочли нужным отправить товарища Ежова в длительный отпуск. Пусть отдохнет, подлечится, а уже по итогам лечения рассмотрим, как его в дальнейшем использовать. Может быть, там, где ему не придется решать судьбы людей, а иметь дело с менее одушевленными предметами. На должность врио есть мнение назначить товарища Заковского, ранее работавшего первым заместителем товарища Ежова, но по роду занятий к ошибкам последнего отношения не имеющего. Все знают товарища Заковского? Встаньте, пожалуйста…»

Заковский встал с кресла в средних рядах зала.

– Пройдите сюда, к трибуне. Скажите, как вы относитесь к нашему предложению, как думаете реорганизовать работу?

Заковский, звучным голосом, массивной фигурой и значительным лицом выгодно отличающийся от непристойно плюгавого Ежова, в четкой двухминутной речи доложил, что понимает всю тяжесть и сложность ложащихся на его плечи задач, но приложит все силы для укрепления безопасности рабоче-крестьянской державы, охраны порядка, а также прав и законных интересов граждан. В ближайшее время эти давно назревшие вопросы будут, безусловно, подняты на должную высоту.

– Хорошо, товарищ Заковский. Мы очень на вас надеемся. Только зря вы не сказали, что еще одна важнейшая задача – принять незамедлительные меры к устранению ранее совершенных ошибок и несправедливостей и недопущению их впредь…

– Так точно, товарищ Сталин! Это настолько очевидно, что я просто не стал отнимать время у товарищей…

– Хорошо, что вы это понимаете. Присаживайтесь, – указал ему на заведомо пустовавший стул в президиуме.

Все это время среди присутствующих происходило почти незаметное шевеление, перешептывание, шуршание страниц блокнотов, что в стенограммах обозначается пометкой «оживление в зале». По судьбоносности случившееся вполне можно сравнить с введением НЭПа или публикацией статьи Сталина «Головокружение от успехов».

Если все случившееся и сказанное – всерьез, то последствия, в том числе и для членов ЦК, нетрудно осознать. Каждый понял главное, то, что завтра же разнесется по стране, от Минска до Владивостока, минуя и опережая официальные каналы: «Сажать больше не будут, а кто сидит – выпустят!»

Как всегда неожиданный, но долгожданный ход вождя! Хотя, может быть, тут же начнут сажать других, как это было в тридцать шестом, после устранения Ягоды.

Переждав реакцию товарищей, Сталин столь же сдержанно объявил о «переходе на другую работу» наркома обороны Ворошилова, отчего «оживление» усилилось неимоверно. Вплоть до стихийных выкриков «Правильно», «Давно пора» или редких «За что?».

– «За что?» – неправильная постановка вопроса, – тут же отреагировал вождь. – Каждый человек рано или поздно достигает в должности своего потолка. И уже не может работать так же продуктивно, как прежде. Ему нужно дать возможность испытать себя на новой работе. В этом суть большевистской кадровой политики. Товарищ Ворошилов руководил Красной Армией тринадцать лет. При нем она стала одной из лучших армий мира. Вскоре мы предложим ему не менее важный пост, где он сможет раскрыть и другие свои способности.

Зал затих, а те, кто допустил несдержанность, начали смущенно, а чаще испуганно оглядываться.

И, наконец, в завершение своего доклада Сталин, как о совсем малозначительном деле, сообщил о назначении члена ЦК наркома Шестакова Григория Петровича первым заместителем председателя Совнаркома и предложил избрать его секретарем ЦК. Участники Пленума кандидата знали, личных врагов у него по роду деятельности не было, потому вопрос проскочил как дежурный, малозначительный на фоне предыдущих, сенсационных.

А все ведь было совсем наоборот, только мало кто успел это понять. В чем и заключалось аппаратное мастерство Сталина. В двадцать втором году даже такие волки, зубры и изощренные политики, как Троцкий, Зиновьев, Каменев, Бухарин, не сообразили, что при желании и умении можно совершить, заняв никому не интересный, чисто технический пост партийного генсека.

…Шестаков-Шульгин вышел на работу на следующее утро после завершения Пленума, удивительно короткого по тогдашним партийным меркам. Иные длились по неделе, по две. Со смешанным чувством удовлетворения и тоски осмотрелся в новом кабинете, расположенном на том же этаже, что и сталинский, только в другом его крыле.

Кабинет был неплох, вдвое просторнее предыдущего и обставлен как положено. Шестакову наверняка должен был понравиться, а вот Сашке – совсем нет. Прежде всего – территориально. Сердцевина «осиного гнезда». Масса рубежей охраны, сотни посторонних, наверняка враждебных глаз вокруг. Бесконтрольно не войдешь и не выйдешь.

Правда, по должности полагался и еще один, секретарский, в здании ЦК на Старой площади. Там можно будет чувствовать себя посвободнее, да и, курсируя между ними, получаешь дополнительные степени свободы. Но это видно будет, присмотримся. А вообще, с тактической точки зрения, расположение старого шестаковского наркомата в Кривоколенном и личных апартаментов в нем выглядело куда предпочтительнее. Как оттуда легко было по веревке уйти в проходные дворы! Отсюда не уйдешь. Впрочем, как посмотреть.

Тут и Лихарев объявился. Он здесь размещался совсем неподалеку, сразу между первой приемной Сталина, комнатами Особого сектора, где властвовал Поскребышев, и узлом связи.

Осмотрел все, пребывая в образе хозяйственника и канцеляриста сразу, проверил, работают ли телефоны, на месте ли положенные зампреду предметы номенклатурного ассортимента. И только после этого, уже на правах равного, присел на край стола для совещаний. Закурил, протянув коробку и Шульгину.

– Что ж, Григорий Петрович, пока вроде все получилось. Поздравляю. Только не смотрите на меня так вот. Не стоит. Я понимаю – кто теперь вы и кто я. Субординацию соблюдать будем, но только там, – показал рукой в сторону тамбура с двумя высокими дверями, снаружи обитыми кожей и толстым слоем звукоизолирующего войлока. – А здесь прослушки нет, это уж я отвечаю. Кроме как на меня, вам в этом здании полагаться не на кого. Позже я вам общий расклад обрисую. Штат тоже вместе подбирать будем, начиная с секретарши. Если в старом наркомате люди, которым вы доверяете, остались, забирайте сюда. Полностью ваша компетенция. Сегодня-завтра с помощью Заковского всю охрану сменим: ежовцы тут ни к чему. Вот этот телефончик и кнопка звонка в мой кабинет ведут, всегда к вашим услугам. С Поскребышевым, пока поближе не познакомитесь, откровенничать не советую. Да и потом тоже… А пока вот что еще скажу: в первое время вам очень трудно придется. Абсолютно все члены ПБ, кроме, может, Микояна и Андреева, вас сейчас своим врагом считают. Зампреды Совнаркома, само собой, тоже. В ЦК очень настороженно отнесутся.

Там ведь тоже аппарат наполовину ежовский, остальные запуганы до невозможности. Так что недели две по преимуществу молчите, слушайте, присматривайтесь. Иосиф Виссарионович вам все, что сочтет нужным, растолкует. С ним тоже больше кивайте и полное согласие изображайте. Не зря мы такую интригу провернули, чтобы с первых же шагов все испортить…

Шульгин прислушался к «внутреннему голосу». Как Шестаков на подобные речи отреагирует?

Да нет, вроде нормально. Все по правилам аппаратной игры. Пришел в новую команду – не высовывайся. Он сам мигом бы Валентина осадил, но его задача сейчас другая. А для бывшего наркома Лихарев пока что спаситель в определенном роде, пусть и с собственными целями, но помогший из безвыходного положения взлететь на такой верх, что и не снилось. Так же может и опустить, коли потребуется.

– Постараюсь, Валентин Валентинович, – ответил он нужным тоном, однако подпустил в него чуть-чуть жесткости. Опять же в стиле личности.

– А вас скоро позовут. Члены Политбюро уже собираются. Там сейчас очередной тайм начнется…

Действительно, не прошло и двух часов, как Сталин по прямой связи пригласил его к себе. Там в раз и навсегда заведенном порядке уже расселись за длинным столом люди, Сашке знакомые только по фильмам и книгам, Шестакову лично, но с другой совершенно позиции.

Шульгин прекрасно понимал, что выступление вождя на Пленуме (который формально являлся между съездами высшей партийной инстанцией) было чистейшей, хотя и тщательно спланированной импровизацией. Но так и делаются государственные перевороты, чтобы противник до последнего момента ничего не подозревал и не понимал, а когда поймет – уже поздно.

Соратники выглядели настороженно-сосредоточенными. Вопреки обычаю, Сталин не пригласил никого из них на ужин после завершения Пленума, что можно было расценить как выражение общего неудовольствия, хотя вроде бы все прошло нормально, согласно уставу и регламенту, без сбоев и неожиданностей. Сейчас каждый перебирал в уме возможные причины и собственные прегрешения. На самом деле, кроме Молотова с его неудачной интригой в отношении Шестакова – Ежова, никаких заслуживающих внимания недоработок, тем более – явных провалов, никто за собой не числил. Вот только если коснуться «Большой чистки»… Ни с кем не посоветовавшись, Хозяин затеял «Новый курс», беря пример с Рузвельта. И, если сочтет нужным, все случившееся в истекшем году, все жертвы и кадровые решения вполне способен перевалить на соратников. Все в той или иной мере причастны, все проявляли активность и энтузиазм в подготовке директив об усилении борьбы «с троцкистскими и иными двурушниками» и разнарядок на репрессии.

Ежов, как непосредственный исполнитель, уже поплатился, и совсем не факт, что его минует судьба предшественника.

Ворошилов тоже – слишком старательно «чистил» армию и флот. По должности ему бы отстаивать «до последнего патрона» каждого попавшего на крючок чекистов командира и комиссара, как это делали Орджоникидзе, а потом Каганович в отношении нужных им людей, а он бежал «впереди паровоза». И в Испании его люди показывают себя далеко не лучшим образом.

Кто следующий?

Соратники понимали, каждый со своей позиции, что время упущено безнадежно. Им бы, сообразив, к чему дело клонится, сплотиться, выступить «единой платформой», как выступали против Троцкого. Не важно даже, на базе какой идеи – просто единой, против всего ПБ Сталин бы не устоял. Не смог бы сделать ничего каждому из них. От НКВД в случае чего защитил бы Ворошилов и армия, а других способов воздействия на партийную верхушку Хозяин не имел. Могли бы и ему предложить «другую работу».

Так ведь нет, каждый думал только о себе и своих личных с ним отношениях. Совершенно как в двадцатые, когда Сталин передушил «левых», «правых», «центристов» и «уклонистов» поодиночке.

А теперь поздно, разумеется. Снова каждому нужно выживать поодиночке.

Можно было, конечно, попытаться дать бой, «последний и решительный». Только как? Заранее ведь сговориться не успели. Кто рискнет выступить первым, не зная позиции и степени решительности остальных?

Каждый лихорадочно перебирал в голове расклады, бросая осторожные взгляды на соседей по столу.

В том, что новый зампред и секретарь приглашен на Политбюро, ничего необычного не было. Любой назначенец, входящий в номенклатуру, оказывался здесь, чтобы в неформальной обстановке ответить на вопросы и выслушать наставления. Шестаков полтора года назад уже проходил церемониал утверждения наркомом, вышел в тот раз из кабинета в мокрой от пота рубашке под гимнастеркой. Но сейчас ритуал словно бы развернулся на сто восемьдесят градусов, наставления пришлось выслушивать отнюдь не ему.

Шестаков сидел чуть поодаль, через два стула от последнего в ряду члена ПБ, вид имел подобающий обстановке, но не нервничал, как большинство сюда попадающих. Скорее выглядел человеком, вынужденным отбывать некий ритуальный номер, вроде как атеист, оказавшийся на церковной службе. Крутил в пальцах «Делегатский» красный карандаш над раскрытым блокнотом, посматривал по сторонам, разве что не считал летающих над кремлевским двором ворон.

Ритуально представив вождям нового соратника, Сталин сразу взял быка за рога:

– События последнего времени показали, что нашей системе не хватает некоторой гибкости управления. Многим товарищам приходится совмещать плохо сочетающиеся функции. Некоторые слишком увлекаются политикой в ущерб своим прямым обязанностям. Я понимаю, что политика гораздо интереснее, чем добыча угля, повышение урожайности или повседневная боевая подготовка войск. Однако там и следует проводить политику – политику партии. Все остальное, я так думаю, это политиканство. В Испанию, к примеру, мы посылаем людей, чтобы они помогли народу и правительству разгромить контрреволюцию, а они воображают себя этакими «теневыми послами» и начинают вмешиваться в дела, которые их совершенно не касаются, затевают интриги, уже нанесшие огромный ущерб нашему делу…

Он сделал паузу, чтобы слушатели задумались, примерили эти слова к себе.

– Вот мы решили посмотреть, не удастся ли нам кое-что в этом направлении поправить. Поэтому мне кажется, что каждому из товарищей следует сосредоточиться на тех направлениях, которые он курирует в настоящее время. Заниматься же всем сразу – неплодотворно. А товарищ Шестаков, у которого есть некоторый опыт и нужные способности, за что мы и сочли возможным его выдвинуть, попробует у нас изобразить из себя этакого диспетчера. Не отвечая ни за какую отрасль, он, будем надеяться, сможет беспристрастно изучать реальное положение дел, сводить воедино противоречивые данные и мнения и свои беспристрастные доклады и предложения выносить на заседания ПБ. Где мы, тоже беспристрастно, будем принимать обоснованные решения.

Есть вопросы?

Без вопросов не обошлось. Товарищи, разумеется, сразу усмотрели в такой реорганизации опаснейшую угрозу. Ведь любому очевидно, что, если система заработает так, как заявлено, рушится вся налаженная схема межотраслевых и межличностных связей, устоявшийся механизм согласований, сговоров, сдержек и противовесов. Одновременно опыт подсказывал, что идеальных конструкций власти все равно не бывает и налицо всего лишь хитрый ход, призванный замаскировать окончательное установление полностью самодержавной власти. Фильтр, которым становится ведомство Шестакова, будет пропускать сквозь себя только ту информацию, которая угодна Сталину (а то и самому «диспетчеру»), и якобы коллективные решения ПБ станут окончательно единоличными. Никто не сможет (по идее) знать, что именно и как будет сформулировано в «проекте решения», а что-то изменить и переиграть в ходе обсуждения, на глазах у Сталина, имеющего в руках должным образом составленную бумагу, физически невозможно.

Но вслух ничего такого, конечно, произнесено не было. Вопросы касались частностей, организационных тонкостей, сомнений в том, что товарищ Шестаков, оборонщик по преимуществу, сможет достаточно квалифицированно разбираться в десятках других вопросов и проблем. Ну и так далее, опытные бюрократы умеют выискивать в любом деле массу крючков и зацепок, особенно если хотят «замотать» его.

Микоян, к которому последнее время не имелось претензий, один из старейших по стажу членов ПБ, да еще и имеющий опыт руководства тайными операциями на вражеской территории, позволил себе достаточно прямой вопрос:

– Следует ли понимать, что и контроль за нашими контактами с республиканским правительством Испании также будет возложен на товарища Шестакова? Не на НКИД и наркомат обороны?

– Над этим мы еще подумаем. Но мы имеем в виду, что как раз в этом направлении работа товарища Шестакова оказалась наиболее успешной. В сравнении с другими ведомствами. В вооружении (в пределах наших возможностей, конечно) республиканская армия недостатка не испытывает, а вот правильно его использовать до сих пор не научилась. Что из этого следует?

Вопрос повис в воздухе, да и не требовал ответа.

– Таким образом, будем считать, что принципиальных возражений против такой вот реорганизации нашей внутренней работы нет? Законодательно мы пока ничего оформлять не будем? Товарищ Шестаков побудет у нас «зампредом без портфеля» какое-то время, покажет, правильным ли было наше решение или нет. Секретарем ЦК он тоже будет «без портфеля». Как это называлось раньше – генерал-адъютант для особых поручений. Так и запишите в протокол заседания, товарищ Лихарев.

Валентин, сидевший за отдельным столиком слева и сзади от Сталина, молча кивнул, стремительно покрывая закорючками страницы стенографического блокнота.

– Спасибо, товарищ Шестаков, вы свободны. Будьте на месте, готовьте предложения по штатному расписанию своего аппарата. Не стесняйтесь, пишите все, что считаете нужным, а мы потом посмотрим и скорректируем. Переходим к следующему вопросу…