Глава 18. От разрухи – к культуре!

Берлин как центр издательского дела встал на ноги задолго до Берлина как культурного центра. Это сейчас принято говорить со сверкающими от энтузиазма глазами о Берлине лета 1945 года так, будто после окончания нацистского правления интеллектуальная и культурная жизнь Берлина, которая так долго подавлялась, с неудержимой силой забила ключом, что ненадолго напомнило «ренессанс» 1920-х годов, единственное время, когда немецкий город являлся центром мировой культуры. Однако те, кто так говорит, похожи на путников в пустыне, приходящих в восторг от стакана солоноватой воды после двух дней без питья, той самой воды, которую в обычных обстоятельствах они выплеснули бы. По правде говоря, в Берлине не возникло никакого достойного упоминания «ренессанса». Или, если уж на то пошло, во всей Германии тоже.

Пустыми оказались не только ящики письменных столов писателей – те, кто из них еще остался в Германии, не писали практически ничего, чего не намеревались издавать нацисты, – но и их головы. Ни у кого не нашлось новых идей, соответствующих новым временам. Не было того возрождения, которое немцы наблюдали в 1918-м; Гитлер сделал все возможное, чтобы подобного не случилось. Главными театральными событиями стали «Наш городок» и «На волосок от гибели» Торнтона Уайльда. Основными литературными – переиздания Гете, Гейне, Адальберта Штифтера и других великих творцов прошлого, чьи произведения, как мы видели, были рекомендованы школьникам для чтения, за неимением чего-то более или менее современного.

Разумеется, куда приятней и веселей станцевать короткий балет или поставить «Дядю Ваню» на импровизированной сцене кое-как залатанного зала и получать рацион № 1, чем от 6 до 8 часов в день разбирать кирпичи и получать рацион категории № 2. Вот почему в Берлине развелось почти столько же «деятелей искусства», сколько и «мусорщиц». Имели ли эти усилия какое-нибудь значение, кроме обеспечения людей необременительной и хорошо вознаграждаемой работой? Вот что сказал на эту тему Фридрих Люфт:

«Вчера мне подвернулась возможность проехать через город. Ужасно! К разрухе в своем районе как-то привыкаешь. Но только сейчас я понял, как мало всего уцелело в Берлине. Я задумался: а не вводим ли мы сами себя в заблуждение? Я проезжал мимо бесчисленных афиш, рекламирующих театральные, оперные и концертные программы. Позднее я просмотрел рекламу в газете; в разных районах ежедневно давали почти 20 спектаклей и с полдюжины концертов. В двух зданиях оперы постоянно шли представления – какой еще город в мире мог таким похвастаться? Но не являлось ли все это какой-то нездоровой тенденцией? Не было ли слишком безответственно и легкомысленно заполнять все эти театры и кинозалы? Я обдумал этот вопрос и решил, что ответ очевиден – НЕТ!

Мы прошли долиной скорбей и печалей. И видит Бог, даже после этого у нас нет поводов для легкомысленных поступков. Повсюду вокруг нас горе. Остается еще многое сделать. Но благословенны те часы, которые отрывают нас от самих себя, – часы, которые возвращают в нашу жизнь музыку и звуки великих мастеров. Благословенны часы, дающие нам возможность расслабиться, наполняющие нас новыми мыслями, открывающие нам новый мир и возносящие над убогой повседневностью.

Поэты… давайте послушаем, что у них есть сказать нам сегодня. Война оставила нас обессиленными, духовно опустошенными и жаждущими добра и духовного очищения; она оставила нас исполненными любознательности к нашему миру, слышащими призывный звук добра, братской любви, нового понимания человечности, который теперь зазвучал снова – теперь, когда воздух перестали сотрясать гимны ненависти, как это происходило 12 долгих лет.

Искусство – это не воскресное развлечение, как и не украшение, которое выставляется в стеклянной витрине по выходным дням. Искусство – суровая необходимость, особенно теперь, когда у нас столько тягот. Только духовное делает жизнь насыщенной, и что касается меня, то я не желаю жить в мире без музыки. Какой прок в новом доме с пустыми комнатами? Нет, искусство – это необходимое условие настоящей жизни. Невозможно уделять ему слишком много внимания или слишком сильно любить его» (радиопрограмма Фридриха Люфта на радио R.I.A.S. в первом цикле программ под названием «Голос критика» от 7 февраля 1946 г.).

Все это замечательно, однако искусство, предлагавшееся нам в то время, не содержало даже намека на новую духовность. Художественных выступлений, от серьезных до любительских, имелось в избытке, но единственной новизной в них оказалась изменившаяся политическая обстановка, в которой они происходили. И все же нельзя не отметить, что артисты были свободны в своем творчестве и что Берзарин сам избрал способ облегчить им жизнь.

Но даже при всем этом режиссерам, актерам, певцам, административному персоналу, рабочим сцены и музыкантам оркестра сначала пришлось поработать стекольщиками, плотниками, малярами, уборщицами и кровельщиками, прежде чем можно было дать первое представление. Муниципальная опера, которой в 1943 году пришлось перебраться из разбомбленного здания на Бисмаркштрассе в Адмиралпаласт, теперь обрела новый дом в относительно хорошо сохранившемся «Театре Запада» на Кантштрассе. Театр открылся 15 июня с балета. Вслед за ним 23 июня последовал симфонический концерт. В течение следующего года в нем дали 142 оперы, 67 балетов, 78 концертов и 43 специальных представления для британских войск.

В конце июня Эрнста Легала назначили главным помощником режиссера (генерал-интендантом, то есть старшим управляющим). Прочесывавший улицы в поисках немецких солдат русский патруль задержал его, а когда в документах они увидели слово «генерал», то по ошибке приняли его за высокопоставленного офицера. Дабы вывести их из заблуждения, Легал прямо посреди улицы с превеликим удовольствием продекламировал им Пасхальный монолог из «Фауста». Это убедило их, однако его все равно отправили в фильтрационный лагерь Людвигсфельде, где он пробыл два дня. Вернувшись в Берлин, Легал связался с Паулем Вегенером, который ссудил ему костюм и нашел место для проживания. Потом Вегенер, которого русские глубоко уважали, попросил Легала помочь ему в организации центра для артистов на Гаштайнерштрассе. Также он устроил встречу Легала с Берзариным в Карлсхорсте, куда их обоих доставили на грузовике и где накормили роскошным завтраком.

15 июня из Москвы прилетел Густав фон Вангенхайм, еще одна крупная величина немецкого театра. Он обосновался в театре «Шифбауердамм», где использовал под свое жилье гримерную. Соколовский предоставил ему автомобиль и водителя. Винцер, занимавшийся в городском совете вопросами культуры, свел Вангенхайма с Фелингом, который тогда руководил театром в Целендорфе – перед тем, как возглавить «Немецкий театр».

Примерно в то же самое время на Шлютерштрассе открылся центр для артистов, которым Пауль Вегенер руководил «подобно Богу Отцу», как выразилась Рут Андреас-Фридрих. Здесь набирали актеров на различные роли во всех берлинских театрах, и здесь же люди могли снабжать друг друга удостоверениями о политической благонадежности и профессиональной пригодности, которые являлись ключами к заветным рационам категории I.

4 июля 1945 года, в Доме радио на Мазуреналлее была основана «Культурная лига за демократическое восстановление Германии», и первые послевоенные годы Дом радио оставался ведущим культурным центром Берлина.

Музыканты Берлинского филармонического оркестра вытащили себя из всеобщей разрухи собственными силами. В марте 1945 года, в Адмиралпаласте и Зале Бетховена, они дали последние концерты в нацистской Германии, в апреле они все еще имели возможность записывать музыку для немецкого радио. Затем часть их инструментов пришлось укрыть в бомбоубежище разбомбленного концертного зала на Бернбургерштрассе, тогда как большую часть отправили в Кульмбах в Баварии. Некоторые из дальновидных музыкантов забрали свои инструменты домой. Сам оркестр отказался от эвакуации в Южную Германию, хотя на этом настаивал сам министр вооружений Шпеер.

В начале мая два музыканта оркестра встретились дома у Фишера, директора оркестра еще с довоенных времен. В течение недели разыскали еще почти сорок музыкантов. Первая репетиция состоялась 17 или 18 мая в школе района Вильмерсдорф. Инструменты из бомбоубежища на Бернбургерштрассе исчезли – никому не известно, куда их утащили мародеры или русские. Фраки и инструменты, отправленные в Кульмбах, также бесследно исчезли. Три года оркестранты выступали в обычных костюмах и играли – кроме тех, у кого остались собственные, – на взятых взаймы инструментах.

А поскольку Фюртванглер, как и большинство немецких дирижеров, пока не прошли денацификацию, оркестр попросил Лео Борхарда, запрещенного в Третьем рейхе дирижера, дирижировать на первом послевоенном концерте в Титаниапаласт. Согласно одному из музыкантов, концерт дали в воскресенье 27 мая, однако Рут Андреас-Фридрих, друг Борхарда, утверждает, что он состоялся в субботу 26 мая. Официальная хроника городского совета Берлина полностью проигнорировала этот концерт, который несомненно должен был стать важной вехой берлинских культурных событий. И хотя не имеет особого значения, 26 или 27 мая давался концерт, это небольшое расхождение показывает, что даже очевидцы, сами принимавшие непосредственное участие в культурной жизни тех лет, часто оказываются неточны, когда дело доходит до деталей, и что многому из впоследствии опубликованного в качестве подлинных материалов от очевидцев событий не во всем можно доверять.

23 августа 1945 года, по трагической случайности, Борхарда застрелил британский военный патруль – в темноте солдат принял английскую машину дирижера за русскую. Преемником Борхарда стал румын Серджу Челибидаке, который в конце войны был студентом Берлинского музыкального училища и который блестяще воспользовался такой неожиданной возможностью.

Денацификация Фюртванглера стала в немалой степени заслугой издательской группы Стихноте. Вернер Стих-ноте – который тогда владел и управлял издательским и типографским домом, а сейчас является директором издательского дома Ульштейна, – в конце войны оказался в Капуте, в земле Бранденбург. Здесь находилось излюбленное место деятелей искусства и науки; перед эмиграцией в США здесь жил Эйнштейн. Вот что рассказал сам Стихноте, когда мы спросили его, чем он занимался в то время:

«Вместе с Кипенхойером, Кукельхаусом и Андреасом Вольфом, в своем укромном месте, мы ожидали появления русских. Когда они пришли – если не ошибаюсь, это было 21 или 22 апреля, – то почти не доставили нам неприятностей. Начать с того, что мы их мало видели. Своих женщин мы спрятали в подвале. Когда русское подразделение пришло обыскивать наш дом, женщин они не заметили, однако часов я лишился в первые же пять минут.

Нам повезло, потому что русские назначили Вольфа, книготорговца, родившегося в России и бегло говорившего по-русски, первым гражданским комендантом Капута. Нет необходимости говорить, как это упростило нам жизнь. Однако, когда я через несколько дней вернулся на свои предприятия в Потсдаме, меня там встретили уже менее благожелательные русские. Как и все остальные типографии, мою опечатали.

Поначалу все мы переживали шок от того, через что только что прошли. Никто и думать не смел строить планы на будущее, когда на кону стояли наши жизни. После того как более или менее снова заработала система рационов, русские ввели свои пресловутые льготы для тех, кого они называли творческой интеллигенцией. Я оказался одним из их бенефициаров.

Невозможно как-то обобщить отношения с русскими. Слишком уж велики различия. Наши встречи с русскими интеллигентами в управлении Тюльпанова оказались наиболее продуктивными. Во время них я познакомился со многими видными и влиятельными русскими. Реабилитация Вильгельма Фюртванглера брала свое начало в моем доме. Живший здесь импресарио русского происхождения свел вместе управление культуры и Фюртванглера. И, к чести русских, они приложили все силы для реабилитации Фюртванглера. Я присутствовал на первом после его возвращения в Берлин концерте в Титаниапаласт и видел, что многие русские были так растроганы, что даже плакали.

Поскольку мы оказались полностью отрезанными от внешнего мира и, более того, от своих друзей – не было ни газет, ни радио, ни телефонной связи, – я решил собирать у себя дома по субботам «посиделки». На них появлялись издатель Питер Шуркамп, художники Пауль Штреккер и Граф Луккнер, профессор Шадевальдт и многие другие. Это было для нас что-то вроде «сарафанного радио». Однако такие встречи имели и свои неудобства. Когда о них стало известно, появилась и мысль о существовании «группы Стихноте», в результате чего русские и коммунисты стали коситься на нас с подозрением.

Вскоре после возвращения в Германию Иоханнес Р. Бехер связался со мной и попросил помочь с организацией «Культурной лиги за демократическое возрождение». Все мы считали, что каждый, вне зависимости от своих политических взглядов, должен принять участие в этом деле. Я стал одним из соучредителей «Культурной лиги в Бранденбурге – вместе с братом Карла Либкнехта, профессором химии Либкнехтом, историком Грисбахом, художником Отто Нагелем и историком искусства, профессором Куртом. Для начала лига организовала выставки и чтения работ своих авторов, лекции и т. п.

Однажды, когда мне удалось убедить профессора Курта провести лекцию о Ван Гоге, он закончил свое выступление цитатой из Ecce Homo Ницше.

«Но я живу в своем собственном свете, я вновь поглощаю пламя, что исходит из меня» (цитируется по: Ницше Фридрих. Сочинения: В 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1990. Перевод Ю. М. Антоновского. – Пер.).

Цитата эта привела к первым разногласиям в «Культурной лиге». Чувствительность в то время была столь велика, что даже такая безобидная цитата из Ницше привела к жестоким спорам.

Поначалу «Культурная лига» не имела ярко выраженного коммунистического уклона и заявляла о себе как об общекультурной организации. Но когда начало усиливаться давление со стороны коммунистов, настоящим ее членам пришлось делать свой выбор – моим стал побег на Запад.

В левое крыло нашей лиги входили Клаудиус, Мархвитца и Бернард Келлерманн, который точно не был коммунистом. Кстати, все эти трое стали членами первой приглашенной в Россию делегации».

Свои заметки Стихноте сделал 20 лет спустя после описываемых событий. Чтобы узнать мнение, составленное в то время, нам следует обратиться к Арнольду Бауэру, опубликовавшему в конце 1945 года статью «От руин к новой жизни? Культура города и пригородов в Берлине»:

«Берлин всегда недолюбливали, и его энергичные обитатели, которых Гете не приемлет, как дерзких и нахальных, постоянно являлись объектом презрения для всей остальной страны. Такое отношение не изменилось и теперь, когда бывшая столица лежит в развалинах. На оптимистическое заявление муниципалитета «Берлин восстанавливается» скептичные провинциалы из других зон отвечают вопросом: «А зачем?»

Однако даже менее раздражительные имеют полное право поражаться всей этой бурной интеллектуальной и культурной деятельности среди такой разрухи. Десять берлинских ежедневных газет непрестанно жалуются на нехватку места, что не позволяет им размещать объявления о предстоящих культурных событиях. Идут широкие общественные дебаты касательно того, стала ли вся эта деятельность реакцией на подлинную потребность самовыражения после двенадцати лет интеллектуального застоя и промывания мозгов или скорей выражением отчаянной потребности людей разной степени талантливости осуществить свои неиспользованные способности – вкупе с желанием ловких дельцов сделать на этом хорошие деньги. Если коротко, не столкнулись ли мы со случаем культурной инфляции? На первый взгляд кажется легко ответить на данный вопрос простым ДА; достаточно всего лишь бросить взгляд на бескрайнее количество культурных мероприятий и образовательных лекций, рекламируемых и обозреваемых в газетах. Бросаются в глаза такие заголовки, как: «В пригороде Берлина, Целендорфе, где поощрение искусства стало совершенно особой задачей…» (вместо Целендорфа вполне подойдет любой другой пригород); или что Культурное общество Далема организовывает «вечер культуры», на котором известные лекторы будут говорить с «голосами поэтов, живших три тысячи лет назад». Когда вы читаете программу, на вас обрушивается целый поток знаменитых литературных и исторических величин. Присутствующим обещано, что «…ответы на извечные вопросы человечества дадут Эхнатон, царь Давид, Софокл, св. Франциск Ассизский, Данте, Сервантес, Шекспир… Достоевский, Уолт Уитман и Поль Клодель – в сопровождении величественных пророческих песнопений (вот так!)…».

Такого вот сорта вещи мы читаем в благоприятных отзывах прессы и куче программок. Но если вы убедите себя присутствовать на подобных мероприятиях, то обнаружите, что они неизменно проходят в неотапливаемых школьных залах с листами картона вместо стекол, так что ноги ваши замерзнут – как и эстетическое удовольствие. Это не столько смешно, сколько печально и, несмотря на все возражения и сомнения, заслуживает уважения, поскольку эти люди, несомненно по доброй воле, стараются преодолеть бесчисленные трудности. Настоящие мастера или хотя бы первоклассные любители посвятили себя множеству подобных представлений. Несмотря на всю вполне оправданную критику, не приходится сомневаться, что большое количество энергии, как деловой, так и художественной, огромный энтузиазм и практические навыки пошли на то, чтобы сделать – и поддерживать – Берлин интеллектуальным и культурным центром. Чтобы понять местную культуру Целендорфа, Шмаргендорфа и других пригородов Берлина, над которой так любят насмехаться, нужно припомнить, как непросто было сделать первые неуверенные шаги после катастрофического краха и в исключительных обстоятельствах того времени. Когда в мае 1945 года отупевшие и оглушенные пещерные жители Берлина выбрались из своих нор, дабы возрадоваться данному им новому шансу на жизнь, они обнаружили, что в руины обратилась не только их среда обитания. Рухнул и мир их собственных иллюзий. Разумеется, тогда нашлось не много таких, кто сохранил ясность мысли, но ими оказались в основном «интеллектуалы», которых выслеживали и подвергали гонениям их бывшие «хозяева». А когда к ним присоединилось несколько честных и мужественных людей, вышедших вдруг из подполья и помогших заложить фундамент нового немецкого самоуправления, наконец-то пробил час освобожденной интеллигенции. Всем хотелось размять свои затекшие интеллектуальные «мускулы» и применить их на то, что оказалось ближе всего, буквально под рукой: на работу в своем районе. Люди усаживались вместе со своими единомышленниками, дабы составлять самые вдохновенные программы. Могу лично подтвердить, что именно из таких кругов вышли деятели, которым суждено было изменить курс народного образования. В их число входили ведущие личности из мира кино, театра и литературы, а также изгнанные нацистами директора школ, освобожденные из концлагерей политически мыслящие писатели и другие, считавшие своим долгом низовую работу в сфере культуры. Так горячо обсуждавшиеся проблемы тех дней до сих пор не разрешены и в принятии решений, по которым центральным властям во многом приходится полагаться на импровизацию. На множество вопросов все еще нет ответа; например, в чем должна состоять задача нового университета? Когда снова откроется старый университет, и даже это, похоже, отложено на отдаленное будущее? Другие вопросы касаются нового базиса обучения в целом, библиотечной системы, и последний – но не менее важный – вопрос о многих пользующихся дурной репутацией районных театрах и театриках, вылезших словно грибы после дождя.

Важная проблема очищения публичных и абонементных библиотек не ближе к своему разрешению, чем это было шесть месяцев назад, после краха гитлеровского режима. Разумеется, это огромная радость – расчистить книжные полки немногих уцелевших после бомбардировок библиотек от нудной макулатуры, написанной проповедниками национальной ненависти. И все же простое уничтожение не сможет удовлетворить критически настроенных людей, поскольку им хорошо известно, что умонастроения – какими бы ограниченными они ни были – не могут быть так просто искоренены только потому, что сочинения, в которых они заключались, уничтожены. Вопрос, как быть с пограничными (промежуточными) случаями, порождает много проблем и обсуждается в комитете (по денацификации) и по сей день.

Достаточно порицания было обрушено на наиболее неадекватные «творения» искусства пригородов и самодеятельных театров, но в те беспорядочные дни мая было чистым удовольствием видеть людей, имевших смелость снова говорить открыто и свободно. Во время импровизированного выступления в больнице одна из лучших артисток немецкого кабаре, Кейт Кул, которая при Гитлере была обречена на молчание, впервые за много лет трогательно декламировала песни Бертольта Брехта и стихи Курта Тухольского. Наконец-то проклятие было разрушено.

Театральные постановки в разрушенном городе отличались – часто исходя из местных предпочтений – чрезвычайным разнообразием, однако всем программам не хватало слаженности. Если не считать трех-четырех театров, не забывавших о великих традициях и гармонично сочетавших классический и современный репертуары, в продуваемых всеми ветрами залах пригородов, о которых мы уже упоминали, ставили сущую мешанину пьес. В Панкове ставили Рабиндраната Тагора, в Веддинге Леонарда Франка и Ромена Роллана в Штеглице – к неудовольствию устроителей, часто при пустых залах. Массы больше привлекали кинотеатры, которые были переполнены вне зависимости от того, что в них показывали. Разделение Берлина между союзниками дало кинотеатрам дополнительный толчок. Замечательные американские триллеры, игривые французские комедии, цветные английские исторические фильмы, потрясающие русские фильмы, с большим пафосом отражающие советское видение жизни, – все они приводили аудиторию в восторг и заставляли забыть, как холодно снаружи».

Однако не только театры, концертные и кинозалы предлагали берлинцам духовную пищу. Существовали также замечательные дискуссионные группы, о чем свидетельствует следующее сообщение: «Имели место и антисемитские настроения с последующим обсуждением их в Клубе художников и писателей». Хайнц Ульштейн заявил, что рассматривает антисемитизм как социальный феномен, а не как нечто, обязанное своим происхождением врожденной расовой ненависти. Он говорил как человек, отделявший себя от иудаизма, как представитель общечеловеческой расы, не признававший никакой иной социальной лояльности. Только полная ассимиляция евреев способна навсегда искоренить преступное недомыслие гонений на евреев. Рудольф Курц говорил в основном о коллективной психологии антисемитизма и цитировал выводы Сартра и Леви-Брюля. Только непреклонная кантианская этика, говорил он, способна стать заслоном на пути массового безумия. Новая конституция должна поставить вне закона проповедь расовой ненависти и тем самым помочь в деле защиты человеческого достоинства. Вольфганг Харих привел неизбежно поверхностный отчет по социологической истории немецкого еврейства. С марксистской прямотой он рассмотрел антисемитизм как барометр социальной нестабильности. Пастор Груббер выдвинул христианскую точку зрения. Он утверждал, что расовые различия являлись частью Промысла Господня и что ассимиляция, которая размоет эти различия, не выход из положения. Гарри Дамро и профессор Лизелотт Рихтер внесли предложение, чтобы немецкой молодежи больше рассказывали о культурных достижениях евреев.

Как это часто случается в подобных дискуссиях, данная тоже оказалась непродуктивной. Такой разброд мнений, неравноценных по содержательности, высказанных в кругу людей, от которых можно было ожидать общего согласия по такого рода вопросу, в очередной раз показал, что важные концепции не могут быть выработаны в отсутствие какой-либо умственной дисциплины» (Арнольд Бауэр. Neues Leben aus den Rumen…? ноябрь 1945 г.).

ДИРЕКТИВА

Главнокомандующего советской военной администрации

(СВАГ) и Главнокомандующего группы советских оккупационных войск в Германии

от 4 сентября 1945 г. № 51

О восстановлении и деятельности немецких организаций культуры в советской зоне оккупации

1) Основными задачами организаций культуры и культурной деятельности в советской зоне оккупации считать следующее:

а) Полное искоренение нацизма, расизма, милитаризма и прочих реакционных доктрин и тенденций.

б) Мобилизация искусства как составной части борьбы с фашизмом и перевоспитания немецкого народа в духе демократии.

в) Общее ознакомление с мировым искусством, включая русское.

2) Для лицензирования театров, концертных залов и оперных театров в советской зоне оккупации следовать следующим предписаниям:

а) Все планы открытия театров, концертных залов, оперных театров, симфонических и прочих оркестров в советской зоне оккупации и в советском секторе Берлина, как и их программы, должны представляться на рассмотрение управления образования центральной немецкой администрации в советской зоне оккупации для регистрации в управлении образования СВАГ. …

в) Назначение директоров и администраторов театров, опер и т. п. должно быть одобрено управлением образования центральной немецкой администрации в советской зоне оккупации и подтверждено управлением образования СВАГ. …

е) Немецкие фильмы или фильмы, снятые в советской зоне оккупации Германии, могут демонстрироваться только по специальному разрешению начальника политсовета СВАГ.

3) Все прежние культурные сообщества и объединения в советской зоне оккупации считаются распущенными с даты капитуляции Германии.

Воссоздание культурных сообществ и объединений является предметом рассмотрения специальных комиссий управления образования центральной немецкой администрации или его отделений и одобрения управлением образования СВАГ.

4) Не допускается проведения каких-либо выставок в советской зоне оккупации, включая советский сектор Берлина, без предварительного оповещения и разрешения управления образования центральной немецкой администрации или его местных отделений.

Все планы по проведению выставок в советском секторе Берлина, городах, деревнях и землях в советской зоне оккупации должны быть представлены на рассмотрение управления образования центральной немецкой администрации для одобрения управлением образования СВАГ.

5) Глава управления образования центральной немецкой администрации обязан:

а) зарегистрировать все театры, концертные и выставочные залы;

б) представить на рассмотрение управления образования СВАГ список всех театров, опер и симфонических оркестров;

в) к 1 октября 1945 г. зарегистрировать всех актеров, певцов, музыкантов, танцоров, актеров кино и прочих артистов;

г) к 1 октября 1945 г. представить на одобрение управления образования СВАГ список всех кандидатов на посты директоров и администраторов всех организаций культуры, упомянутых в подразделе (а) раздела 2;

д) к 1 октября 1945 г. представить на одобрение управления образования СВАГ все программы организаций, упомянутых в подразделе (а) раздела 2, а также планы любых экспозиций на сезон 1945–1946 гг.

6) За исполнение данной директивы отвечает начальник управления образования СВАГ, тов. Золотухин.

7) Городскому и районным комендантам проследить за работой театров и выставок, дабы убедиться, чтобы без предварительного одобрения СВАГ не проводилось никаких выставок или спектаклей.

Главнокомандующий СВАГ и Главнокомандующий группы советских оккупационных войск в Германии

Г. Жуков.

Член Военного Совета СВАГ генерал-лейтенант

Буков.

Начальник штаба СВАГ генерал-полковник Куразов.

(Перевод русского оригинала директивы хранится в восточноберлинском Институте современной истории. Все наши попытки получить оригинал с целью сделать более качественный перевод не увенчались успехом. – Авт.)

Вот на что вкратце походила культурная жизнь Берлина, изложенная языком советской военной администрации. Как и сам язык, она была крайне консервативной, более того – реакционной и, по крайней мере в этом отношении, совсем не отличалась от того, что происходило в Германии с конца войны.