Глава 17. Советская администрация

Русские принялись за политическое переустройство в своей части Германии со всей возможной скоростью. Их целью стало в доступное им время поставить всех перед рядом свершившихся фактов. Используя любых немцев, кому они могли доверять, они хотели создать центральную городскую администрацию, которая стала бы моделью нового политического порядка во всей Германии. Для исполнения этого плана они решили перебросить из Москвы группу Ульбрихта.

Советская администрация была торжественно введена в должность «Распоряжением № 5 от 23 апреля 1945 года», о котором мы уже упоминали. Советское военное командование действовало в соответствии с ним, когда учреждало муниципалитеты в Берлине и переходило от военного к гражданскому управлению. С назначением генерала Берзарина комендантом города в Берлине была создана центральная администрация; ее взаимоотношения с военным командованием маршала Жукова специально оставили неопределенными.

Русские тут же принялись за работу по передаче своих обязанностей чисто немецкой администрации – по крайней мере, номинально. 10 мая Берзарин собрал всех уже назначенных местных бургомистров и рукопожатием утвердил их в должности. На деле их власть оставалась ограниченной незначительными местными делами, что было к лучшему, поскольку большинство новых бургомистров оказались на своем посту более или менее случайным образом.

По какому принципу их отбирали, объяснил один из старших советских офицеров: «Когда нам попадался кто-то, кто сражался с фашизмом во время гражданской войны в Испании или находился в тюремном заключении за активные связи с Сопротивлением, мы считали таких подходящими кандидатурами для содействия нам в ликвидации последних пережитков нацистского правления».

Но как только на берлинскую сцену вышел Ульбрихт со своей Коммунистической группой действий (1 мая), отбор стал менее случайным. Назначенные русскими бургомистры районов до поры до времени продолжали занимать свои посты, однако отбор кандидатов на свободные должности теперь зависел от Ульбрихта. Его ранние планы никоим образом не базировались на коммунистической диктатуре – социал-демократы и представители партий среднего класса привлекались к управлению наравне с коммунистами. Исключение составляли только бывшие нацисты. Некоторых из них, которые слишком уж поспешно предложили свои услуги в Тиргартене, быстро отстранили от должности по указанию Ганса Малке, члена группы Ульбрихта.

Ульбрихт с усердием взялся за формирование центральной администрации Берлина. Вечером 4 мая он вызвал Йозефа Орлоппа, социал-демократа из старой гвардии, в Веддинг и заручился его поддержкой. Затем он связался с Андреасом Хермесом, бывшим министром сельского хозяйства и продовольствия Веймарской республики, которого нацисты приговорили к пожизненному заключению после заговора 20 июля, но которому удалось вырваться из их волчьей хватки. Ульбрихт представил его Берзарину, и тот предложил Хермесу возглавить продовольственное снабжение Большого Берлина, на тот момент наиболее важную и ответственную должность. Хермес согласился принять предложение – если ему выдадут велосипед. Карл Марон, другая видная фигура группы Ульбрихта, попросил о сотрудничестве доктора Артура Вернера, владельца архитектурно-строительного училища и типичного представителя верхней прослойки среднего класса. Вернер стал первым после капитуляции мэром Большого Берлина. (Позднее Хермес основал в Берлине Христианско-демократический союз.)

В отношении профессиональной компетенции советские и немецкие члены первой администрации оказались довольно разношерстой командой. И хотя русские привезли в Германию большое количество первоклассных экспертов, большинство из них были необходимы у себя дома и пробыли в Германии только короткое время. Из тех, кто все-таки остался здесь, лучшие умы оказались не в местном правительстве, а в советской военной администрации в Карлсхорсте.

Как мы уже видели, русские единолично владели Берлином всего два месяца. Тот факт, что им удалось это даже на такой срок, можно отнести как на счет хитрости Сталина, так и того, что американцы все еще не осознавали политической значимости столицы. Трумэну хотелось бы перебросить американские войска из Тюрингии в Берлин 21 июня – дата, которая помешала бы планам Микояна по демонтажу предприятий в городе. Русским отчаянно не хватало еще семи дней, и, чтобы выиграть их, Сталин сообщил Трумэну, что все его генералы необходимы на параде в Москве на этой неделе, а во-вторых, по всему Берлину оставались минные поля, которые русские хотели обезвредить до прихода союзников. Поэтому он внес предложение, чтобы оговоренные в Ялте зоны или оставались оккупированными, или были эвакуированы к 1 июля.

В результате первое обсуждение формирования союзной администрации, в которой теперь должна была быть представлена и Франция, не состоялось раньше 7 июля. 1 августа, пока «Большая тройка» совещалась в двух шагах от Потсдама, этому образованию присвоили пышное название «Союзная комендатура». (Последующие события выходят за рамки нашего повествования.)

За два предшествующих месяца некоторые старшие советские чиновники смогли добиться такой известности среди берлинцев, что их имена были даже на устах детей. Такими были: Тюльпанов со своей бритой наголо головой, руководитель культурного отдела советской администрации; здоровяк Семенов, щуплый главный редактор Tagliche Rundschau Красанов и Дымшиц, советский инспектор прессы, который служил ответственным редактором Tagliche Rundschau, пока Тюльпанов не перевел его в Карлсхорст. Довольно долгое время западные державы не могли найти никого, кто был бы равен этим людям. Британцы назначили нескольких экспертов на руководящие посты на гамбургском радио, однако те не имели почти никакого политического влияния. Американцы вряд ли могли сыскать хотя бы одного человека, который смог бы разъяснить, почему в Баварии преобладают католики, а в Саксонии протестанты; некоторые даже не знали, что такое различие существует. Первые французские назначения также оказались не особо удачными. Они включали в себя как мощную коммунистическую фракцию тех, кто сражался в Сопротивлении, так и таких, кто совершенно не был заинтересован в сотрудничестве с русскими. Тем не менее западные державы имели куда более толковых служащих в нижних эшелонах власти, чем русские, некоторые из которых немного знали немецкий.

Следующую историю подтверждают несколько надежных свидетелей. Один полковник из штаба Берзарина занимался тщательным анализом продовольственной ситуации в Берлине. Для этого он приказал своим людям погрузить все документы центрального продовольственного управления на грузовик и доставить их в комендатуру, где нескольким советским переводчикам было велено извлечь из них необходимые цифры и данные.

Они брали одну кипу документов за другой и добросовестно переводили в них строчку за строчкой. Единственное, что они смогли сообщить полковнику, так это то, что в 1934 году в Берлин с фермы Н. в Бранденбурге перевезли десять свиней. После того как его в течение суток засыпали подобной информацией, полковник понял, что такой подход к делу оказался не слишком продуктивным. Следующим решением он отправил нескольких своих переводчиков в Груневальд и Далем с приказом отыскать немца, знакомого со всем этим. Они ходили из дома в дом, пока в конце концов не нашли нужного человека. И только таким образом полковник получил наконец необходимый ему анализ.

Аналогичная ситуация наблюдалась и с немецкой стороны. В частности там, где посты среднего уровня занимали люди, не имевшие никакой квалификации, кроме их предполагаемой политической «благонадежности». Они не рвались занимать самые высокие посты, поскольку там их некомпетентность быстро обнаружилась бы, и, само собой, им не хотелось заниматься низовой работой, поскольку там пришлось бы что-то делать. Поэтому они стали бургомистрами районов, начальниками полицейских участков или руководителями антифашистских организаций, таких же новомодных, как вывешенные ими из своих окон красные флаги. Большинство таких паразитов недолго пользовалась плодами своих должностей. Некоторых вышвырнули всего через день, тогда как другие продержались несколько недель. Однако кое-кому удалось оставаться в должности до самого раздела города, когда им представился случай возродить свои надежды. Теперь они предлагали свои услуги западному командованию, которому представлялись как старые борцы за свободу и демократию. Более прибыльный путь к «черному рынку», который подобные им типы с готовностью приняли в Гамбурге, Ганновере, Мюнхене и других местах, в Берлине все еще был закрыт, просто потому, что в мае и июне 1945 года в городе не существовало настоящего «черного рынка». Ожил он возле развалин Рейхстага только после появления западных союзников и процветал в основном на поставках американских сигарет. Если судить об объемах заключенных там сделок, то американцы должны были отправлять в оккупированную Германию один нагруженный сигаретами корабль за другим.

Берлинцы дивились внезапному появлению чиновников, которых еще пару недель назад можно было принять за бродяг и которые за ночь приобрели такое положение, что могли указывать полиции, что делать. Эти люди были отнюдь не коммунисты, хотя и одевались на тот манер, который, как им казалось, русские считали типично «интеллигентским». Самым ярким предметом их антиуниформы считался берет, который, как они знали, Илья Эренбург носил на фронте. (Кстати, Эренбург был единственным из советских интеллигентов, кто надевал этот символ левого крыла французского интеллектуализма.)

Их расчет оказался верен только ввиду того, что русские не рассматривали их в качестве «фашистских монстров», которым следовало отправиться на тяжелые работы в Сибирь. Однако их надежды на высокие должности с особыми рационами и специальными документами сбывались крайне редко – русские неизменно отказывались видеть в этих лубочных революционерах подходящих людей для дела восстановления Германии. И хотя многие из них умудрились внедриться в администрацию и некоторое время удерживаться на своих постах путем политических интриг, их неизменно увольняли, когда русские устраивали одну из своих неожиданных чисток. Год спустя большая часть этого сброда покинула Берлин – он оказался не их естественным местом промысла.

Как ни удивительно, значительное их количество привлекла служба в полиции – несомненно, как кратчайший путь превратиться из жертвы в охотника. Что в результате получилось, описал для нас доктор Иоханнес Штумм, который позднее возглавил полицию Берлина.

Доктор Штумм служил в политическом отделе полиции Берлина до 1933 года, когда его, как известного социал-демократа, нацисты отстранили от должности. Однако он до сих пор помнил многих из старых политических преступников, и, когда он 3 мая явился в кабинет бургомистра на Пренцлауэр-Берг, там его приветствовал один из них, коммунист из старой гвардии по имени Дегенер. «Что вы тут делаете?» – спросил доктор Штумм. «Я новый бургомистр, – усмехнулся Дегенер, – а вы полицейский, верно? Вы можете создать у нас полицейский участок?» Штумм согласился при условии, что Дегенер снабдит его приемлемыми для русских документами. Дегенер немедленно выдал сертификат, что Штумм имеет предписания по «обеспечению сохранности полицейских документов» – весьма важная задача в глазах помешанных на статистике советских чиновников.

Полицейский участок в магистратуре Пренцлауэр-Берга находился в ужасном состоянии. Вся мебель оказалась поломана или украдена, а нацистская полиция сожгла все документы на соседнем кладбище. Штумму, его жене и привратнику пришлось трудиться несколько дней, чтобы привести часть кабинетов в порядок. Вскоре, когда стало известно, что районная полиция снова начала функционировать, туда хлынули полицейские, стремившиеся вернуться на прежнюю работу, и гражданские, чтобы предложить помощь или получить совет. Штумм нанял нескольких чиновников и 14 действующих полицейских, которые поначалу выглядели как обычные берлинцы. У них не было ни формы, ни оружия.

Во время своего пребывания в Москве я спросил одного отставного советского офицера, что он думал о берлинцах в 1945 году. С некоторой нерешительностью и явно беспокоясь о том, чтобы не обидеть меня, он ответил: «Знаете, они выглядели довольно жалко».

То же самое относилось и к 14 полицейским Штумма. Да и сам участок выглядел не менее убогим. Четыре пишущие машинки из прежнего участка забрали чиновники-коммунисты. Штумм выяснил адреса и имена и навестил их. «Одному из них я сказал: «Вы ведь коммунист, верно?» – «Да, – ответил тот, – а также антифашист». – «Очень хорошо, – сказал я, – антифашист не станет красть вещи. Сделайте доброе дело – верните нам пишущие машинки. Они необходимы для построения социализма в этой стране».

В середине мая Штумма и нескольких других начальников участков, получивших свои назначения столь же случайным образом, вызвал советский комендант. Он сказал им, что теперь они наконец получат «настоящих» полицейских. Представьте изумление Штумма, когда перед ним предстала группа бывших заключенных Бранденбургской тюрьмы, которым удалось убедить русских, будто они политические заключенные! В результате профессиональных полицейских, которых Штумм и его коллеги заново приняли на службу, пришлось снова уволить, и только с великим трудном Штумму удалось отстоять одного из них.

«Исключительно ради того, чтобы поладить с русскими, я назначил одного наиболее смышленого из бранденбургского сброда своим заместителем. Как только он появился в участке, то обнаружил белый китель нацистского полицейского и напялил его. Я сказал ему, что в таком обмундировании он вряд ли доберется живым до противоположной стороны улицы. Он быстро все понял. Сейчас он генерал-майор в восточной части, в Volkspolizei – Народной полиции.

Когда объявили о вакансии на пост полицай-президента, началось большое хождение туда-сюда в кабинет Берзарина. В конце концов кресло начальника полиции в здании профсоюза железнодорожников на Линиенштрассе занял бывший подполковник и кавалер Рыцарского креста по имени Маркграф, который имел полномочия сформировать управление полиции всего Берлина.

Незадолго до праздника Троицы бургомистр Дегенер вызвал Штумма и сказал ему: «Вы могли бы занять более высокий пост в полиции. Почему бы вам не посмотреть, что делается на Линиенштрассе?» Приняв такой совет, Штумм обнаружил себя в толпе соискателей всевозможных полицейских должностей, однако, воспользовавшись своими документами, он смог пробиться прямо в отдел кадров. «Главным там был рыжий парень по имени Гесслер, и с ним находилось еще шесть-семь типов, ни с кем из которых мне не хотелось бы повстречаться в темном месте».

Гесслер организовал встречу Штумма с Маркграфом, который выглядел «довольно-таки беспомощно», несмотря на свою форму полковника полиции. Он не имел ни малейшего представления, с чего начать формирование полиции Берлина, – в мирной жизни он трудился пекарем. Когда Штумм рассказал Маркграфу о своей службе в полиции, полковник моментально ухватился за то, что, по всей видимости, счел ниспосланным небесами шансом, и велел Штумму составить полный план реорганизации полицейских сил. «Когда он вам нужен?» – спросил Штумм. «Завтра», – ответил Маркграф. Штумм: «Завтра Троица». Маркграф: «Тогда к понедельнику». И это был тот самый импровизированный план, который берлинская полиция приняла к исполнению и которого придерживалась вплоть до 1958 года.

Теперь Штумму присвоили подходящее звание – такое, чтобы произвести впечатление на русских. Поскольку вицеполицай-президентом уже назначили доктора Кионку, о котором позднее выяснилось, что он состоял в СС, и которого сняли с должности, и поскольку Штумм не желал носить военное звание, его сделали «директором полиции».

Вскоре Гесслер, «начальник отдела кадров», сообщил Штумму, что Маркграф всего лишь подставное лицо и что всем здесь заправляет он, Гесслер.

«В скором времени я начал интересовался тем, что происходило в отделе Гесслера. Он строил из себя фанатичного коммуниста, однако его люди выглядели чистой воды бандитами. Они даже ночевали в своем отделе. И для этого имелась веская причина, в чем я убедился, когда однажды осмотрел это место в их отсутствие. Из-под койки Гесслера я вытащил ящик. Он оказался полон золота, серебра, часов и драгоценностей. Когда я сообщил об этом русским, они забрали своего протеже вместе с ящиком. Оказалось, он был убежденным нацистом и офицером нацистской пожарной службы».

25 мая Берзарин приказал, чтобы всю полицию, которая насчитывала уже 11 000 человек, обеспечили униформой. Откопали целую кучу формы гражданской обороны и оптом перекрасили ее в синий цвет. «Когда шел дождь или снег, наши полицейские походили на тигров – по их униформе широкими полосами стекала краска». Первые три месяца они не получали жалованья, затем оно составило всего 450 марок для самой высокой категории. Но жалованье не имело особого значения; наиболее существенным было то, что полицейских определили на продовольственные рационы категории I.

Хотя поначалу не существовало постоянного черного рынка, люди принялись вести обмен предметами первой необходимости. Однако советские власти боролись даже с этим – они опасались, что их собственные войска могут начать разворовывать имущество Красной армии и продавать его. Что происходило на самом деле, можно понять из следующего документа:

«Полицай-президенту Берлина. Отчет: Рейды на черном рынке

23 октября 1945 года, в 3:00 (утра), заместитель начальника советской Центральной комендатуры Берлина прибыл в участок и приказал произвести облаву на спекулянтов с Александерплац в 11:00 (утра) того же дня. …Около 1500 человек быстро и незаметно взяли в кольцо; всех их забрали на Магазинштрассе и передали отделу криминальных расследований. …Русская военная полиция отобрала из них примерно 100 человек из союзных хозяйственных служб и отправила на грузовике в центр города. К 13:00 операция завершилась.

В тот же самый день, в 14:30, в соответствии с приказом Управления полиции от 22 октября 1945 года, была произведена облава (вторая) на спекулянтов с Александер-плац. Было арестовано 100 человек.

Днем 23 октября снова позвонил заместитель начальника советской Центральной комендатуры Берлина и приказал провести еще одну облаву до 15:00. (Арестовали еще 500 человек. Дела в тот день на Александерплац, должно быть, получили весьма неприятный оборот.)

Во время рейдов не произошло никаких нежелательных инцидентов. Помощь русской военной полиции в советском секторе особенно приветствуется, поскольку ее присутствие позволяет избежать неприятных инцидентов с военнослужащими союзных сил или с иностранцами вообще, которых достаточно много в известных местах функционирования черных рынков. Сержант Вагнер» (Вальдемар Бергман и Гюнтер Малиц. Становление демократической полиции в Берлине 1945 года – Der Aufbau der demokratischen Polizei in Berlin 1945).

Поначалу работа новой полиции сильно страдала от непрестанной смены состава. Причины для этого были очевидны. В мае и июне 1945 года большинство тех, кто претендовал на посты в полиции, оказалось некомпетентными людьми, стремившимися получать максимальные рационы за минимальную работу. Когда обстановка начала снова нормализоваться – стало больше продовольствия и даже от полиции ожидался определенный объем работы, – многие из таких людей попросту исчезли или были уволены. К середине 1946 года таких отстраненных от службы, среди которых оказалось 62 бывших нациста и 600 уголовников, насчитывалось 3600 человек из общего состава в 12 500 полицейских. Еще 5000 уволили из полиции в первый год, в результате чего берлинская полиция лишилась около 75 % своего первоначального состава. Разумеется, у полицейских не было оружия, даже деревянных дубинок. И тем не менее им удавалось достаточно хорошо поддерживать общественный порядок.

Пожарная служба тоже начала постепенно возрождаться. К 15 мая 300 человек из изначальных 10 000 вернулось к своим обязанностям. У них не имелось никакого оборудования, и можно было видеть, как они спешат на вызов со своими устаревшими брандспойтами.

Эпидемические заболевания угрожали не только жителям частных домов и подвалов, но также и пациентам совершенно переполненных больниц. В некоторых из них царила такая антисанитария, что невозможно передать словами. Все больше берлинцев заражалось через паразитов; вспышки тифа стали все более и более частыми. В больницах устроили большие дезинфекционные станции; даже людей, пришедших всего лишь с перевязанным гноящимся пальцем, дезинфицировали с головы до ног. Впервые в своей практике берлинским врачам пришлось иметь дело с отеком от недоедания – к следующей зиме такие случаи стали столь распространенными, что считались обычным делом. Летом 1945 года также бушевали дизентерия и брюшной тиф; на пике эпидемии сообщалось о 900 новых случаях заболеваний ежедневно.

Приказ № 21 советского военного коменданта от 20 июня показывает, как сильно русских беспокоило распространение инфекционных заболеваний в Берлине. Значительно раньше, в середине 1944 года, появление практически неизвестных в самом Советском Союзе венерических заболеваний среди советских солдат, проходящих через приграничные страны, вызывало у русских серьезное беспокойство. Теперь, когда в Берлине разразилась эпидемия брюшного тифа, экспертам Микояна были предоставлены особые полномочия. В разделе «С» приказа № 21 двенадцати фармацевтическим предприятиям было приказано направить все свои ресурсы на производство лекарств против эпидемии. Энергичный офицер, полковник Чертов, лично отвечал перед комендантом за санитарное состояние города; он даже получил указания проверять, чтобы все мусорные баки проходили ежедневную дезинфекцию.

Угроза эпидемий лучше, чем что бы то ни было, показывает, в каком на самом деле состоянии пребывал Берлин в первые послевоенные месяцы. Рассказы о том, как замечательно русские и берлинцы взялись за восстановление города, имеют тенденцию заставить нас забыть, что все эти работы проходили на фоне невыразимых лишений и страданий. Когда в середине мая 1945 года Микоян вернулся в Москву, он дал интервью репортеру «Правды», Раменской. Вот что он в нем сказал:

«У жителей Берлина не осталось запасов продовольствия, и они голодают. Повсюду женщины, дети и старики выпрашивают у солдат Красной армии куски хлеба или толкутся у наших полевых кухонь в надежде, что им хоть что-то перепадет. Немцы умирают от истощения. …Люди едят траву и кору деревьев. Они набрасываются на остовы лошадей, оставленных гнить на улицах».

Физическое состояние берлинцев было намного хуже, чем у населения остальной части Германии, даже при том, что жители города были обеспечены намного лучше – система рационов нормально функционировала в столице вплоть до самого разгрома, – чем население недавно оккупированных Германией стран, где вермахт забирал все, что имело ценность, – от произведений искусства до заводского оборудования. Одного русского офицера, хорошо знавшего как Германию, так и Британию, цитирует Майкл Балфор – когда на Потсдамской конференции тот высказывал английскому корреспонденту свое мнение, что немцы были лучше накормлены, менее измождены и одеты лучше, чем британцы. Он по-прежнему так считал и четыре месяца спустя, после поездки по Германии. Однако ему следовало бы исключить Берлин, само существование которого тогда висело на волоске.

Особое недовольство у берлинцев вызывали непредсказуемость и непостоянство настроения солдат Красной армии. Что еще сильнее осложняло сотрудничество с русскими и сеяло между ними излишнее недоверие. Существует множество рассказов об отдельных перепадах настроения русских, от жестокости до невероятной сентиментальности. Фрау Х.К., которая жила на Галлешес-Уфер, рассказала нам:

«Как-то ночью, когда мы с матерью улеглись в постель, ворвался подвыпивший русский и стал тыкать штыком в наши постели. Но когда он увидел мою забинтованную голову (результат небольшой травмы), то пожалел меня и оставил в покое. На следующее утро пришло несколько русских, которые принесли нам хлеб и сардины. Один из них освободил мой ночной столик, положил на него еду и сказал: «Угощайтесь!»

Некоторое непостоянство в поведении могло наблюдаться у отдельных солдат, но только не у советских офицеров на административных постах. В их случае непредсказуемость перерастала в своего рода прием, в столетней давности русскую привычку скрещивать руки на груди как признак силы. В комбинации с хронической подозрительностью, для которой – что следует признать – не имелось недостатка оснований, такая непредсказуемость порой загоняла дело восстановления в полный ступор; часто помогающие русским немецкие организации настолько боялись сделать что-то не так, что предпочитали не делать вообще ничего.

Что еще больше осложняло дело, так это то, что русские в официальных случаях считали себя обязанными вести себя крайне отчужденно, тогда как при частном общении они вели себя более непринужденно и душевно, чем представители любой другой из оккупирующих держав, которых с такой надеждой дожидались берлинцы. Берлинцев застали врасплох их враждебность и бестактность, особенно американцев, которые, похоже, возвели свое презрение к немцам в принцип. Их поведение резко контрастировало с поведением русских, которые вне рабочего времени вели себя раскованно, дружелюбно и зачастую чрезмерно общительно. К сожалению, русские тоже заметно поостыли, раз теперь весь город больше им не принадлежал, а присутствие союзников придало некоторым берлинцам достаточно храбрости, чтобы вести себя вызывающе и затевать политические споры, иногда спонтанные, иногда вызванные злым умыслом.

В первые несколько недель, как мы видели, дела обстояли совсем иначе, даже несмотря на то, что большинство немцев так и не смогло понять русских – исходя из того, что одни русские солдаты насиловали немецких женщин, а другие падали с велосипедов, они пришли к выводу, что все русские должны быть грубыми и неотесанными. Если офицер вечером вел себя с шумным дружелюбием, а на следующее утро сидел за своим столом и был неразговорчив или отрывисто отдавал приказы, то они расценивали это как явную двуличность. Верно и то, что многие неожиданные знакомства производили крайне благоприятное впечатление, и истинный берлинец, особенно если он имел отношение к искусству или образованию, был потрясен фантастическим и доскональным знанием немецкой культуры, которое обнаруживалось у многих русских, – однако такое рассматривалось как исключение. В большинстве случаев немцы и русские оставались чуждыми друг другу. Однако неоспоримо следующее: по меньшей мере в мае и июне русские предприняли усилий понять немцев больше, чем те сделали со своей стороны.

Все эти обстоятельства – голод, болезни, подозрительность и многие другие факторы – следует иметь в виду, если мы хотим получить истинную картину царившей в Берлине атмосферы и в полной мере оценить свершившееся там чудо.

21 июля 1945 года «Командующий советскими оккупационными силами в Германии, генерал-майор Антипенко» отправил «члену Государственного Комитета Обороны, товарищу Микояну» следующий меморандум:

«Настоящим докладываю, что решения Государственного Комитета Обороны выполнены в следующем объеме:

В июне выдано 2 800 000 продовольственных книжек. Очередей нет. Дети обеспечены регулярным снабжением молоком, которое доставляется из окрестных деревень в объеме от 60 000 до 65 000 литров в день. Немецким фермерам передано 5000 коров. Дневной рацион на 20 июня состоял из: мука – 55 (мера веса не указана), крупа – 30, мясо – 41, соль – 49, сахар – 34, чай – 39, кофе – 22, солодовый кофе – 12, картофель – 190. Жиров нет; их крайне не хватает. Очаги заражения очищены, все трупы убраны. Продовольственные склады и канализация прошли медицинское освидетельствование. Открыты следующие медицинские учреждения: 92 больницы, 4 детские больницы, 10 родильных домов, 146 аптек, 9 амбулаторных клиник, 13 перевязочных и различные другие учреждения. Количество доступных койко-мест 31 780. В больницах работает врачей: 654; в частных клиниках: 801. В Берлине учреждены: Центральное и различные районные управления здравоохранения.

Выходная мощность электростанций увеличена до 98 000 кВт. К электросети подключено 33 000 жилых домов, 51 водонапорная и канализационные станции, 1084 пекарни и более 3000 фонарей уличного освещения.

Возобновили работу 15 водонапорных станций, 85 000 зданий, и все муниципальные учреждения подключены к магистральному водопроводу.

Приступили к работе 38 очистных сооружений.

Готовы к эксплуатации 39,2 км постоянных подземных линий метро; работает 16 из 62 имеющихся составов метро.

8 трамвайных маршрутов охватывают в целом 65,4 км; 122 трамваев готовы к эксплуатации; кроме того, 7 автобусных маршрутов покрывают расстояние в 91 км и насчитывают 45 машин.

Введено в строй 5 газовых заводов общей мощностью 157 000 куб. м.

Различные городские предприятия поставляют в войска по ежедневной квоте 10 тонн маргарина, 10 тонн консервированного мяса, 5 тонн мыла, 1,2 тонны табака, 500 униформ, изделия из кожи и т. п. Ежедневные поставки угля составляют 7300 тонн.

20 июня мы создали трехдневный запас угля. Для доставки угля из Силезии было сформировано 18 составов.

Магазины и рестораны открываются крайне медленно (100 магазинов и 50 ресторанов).

Открылся Берлинский городской банк и его отделения. Городская администрация Берлина разместила там сумму в 25 миллионов рейхсмарок.

Открылись следующие берлинские театры и им подобные заведения: «Театр Запада», «Театр Ренессанса», Филармония, 45 варьете и кабаре, 127 кинотеатров. (Дневная посещаемость 80 000–100 000 человек)» («Помощь, оказанная населению Берлина Советским Правительством и командованием Советских вооруженных сил в 1945 г.», архивы Института марксизма-ленинизма, Москва, с. 24–25).

Приказ советской военной администрации в Германии (далее – СВАГ. – Пер.) от 21 июня гласил следующее:

«Председателям местных советов и главному бургомистру Берлина:

Для скорейшего восстановления промышленности и торговли в советской зоне оккупации приказываю:

1. К 15 августа 1945 года должны выйти на полную мощность предприятия, фабрики и заводы, производящие следующие виды продукции: синтетические горюче-смазочные материалы, искусственные удобрения, уголь и коксовые брикеты, электроэнергию; также предприятия по производству резины (синтетической резины, покрышек и т. д.), авторемонтные мастерские, заводы, производящие трактора и сельскохозяйственную технику, подвижной состав, суда и комплектующие для них, продукты питания, текстиль, кожаные изделия и обувь, товары ежедневного спроса и строительные материалы (цемент, стекло, кирпич). Приоритет следует отдать производству синтетических горюче-смазочных материалов».

22 мая возобновилось почтовое сообщение. Однако, когда в Берлин вошли западные державы, был издан приказ о его приостановке до создания центрального бюро цензуры – представители союзных властей явно с подозрением относились друг к другу. Такое бюро так и не было создано, потому что городской совет под руководством заместителя мэра, коммуниста Марона, всеми силами сопротивлялся этому.

Берлинская судебная система начала свое воскрешение с открытия 18 мая окружного суда Лихтенберга. Юрисдикция над политическими преступлениями осталась за СВАГ. Первые уголовные дела слушались в конце мая в окружном суде Штеглица. Большая часть обвиняемых состояла из воров и грабителей, однако в июне суд Фриденау разбирал дело об убийстве. Обвиняемым оказался старший почтовый инспектор по имени Киллинг, который вмешался в ссору между нацистом в униформе и немцем в гражданской одежде, нанеся последнему такие тяжкие увечья, что тот через неделю скончался. Киллинга приговорили к смертной казни, и после того, как были рассмотрены все возможные апелляции, приговор привели в исполнение. 21 сентября 1946 года его обезглавили на той же самой гильотине в Плётцензе, которую в последние месяцы Третьего рейха использовали для казни нескольких благороднейших сынов Германии. (Последняя нацистская казнь по приговору суда состоялась 18 апреля 1945 года, через два дня после начала русского наступления на Одере. Видимо, нацистские судьи хотели «очистить палубу» до прихода русских. В тот день обезглавили 30 человек. Сама гильотина, разобранная и аккуратно упакованная, до сих пор хранится в Берлине, ожидая повторного введения смертной казни в Западной Германии.) Согласно подписанному Жуковым приказу СВАГ № 49 от 4 сентября 1945 года, в советской зоне оккупации и Восточном Берлине введена единая судебная система.

«Реорганизация немецкой судебной системы на территории, оккупированной советскими войсками:

В целях упорядочивания судебной системы в зоне оккупации советских войск, сим приказываю:

1. Судебная система должна быть реорганизована по состоянию на 1 января 1933 г.

В землях Германии открыть следующие суды:

Окружные (Amtsgerichte),

Земельные (Landgerichte) и

Верховный Земельный суд (Oberlandesgerichte).

2. Главе центрального немецкого юридического управления завершить реорганизацию судебной системы в советской зоне оккупации к 1 октября сего года.

3. Руководству СВАГ оказывать центральному немецкому юридическому управлению всемерную помощь и поддержку.

4. Всех бывших членов НСДАП и тех, чья деятельность была напрямую связана с преступным судопроизводством гитлеровского режима, следует исключить из реорганизованной судебной системы.

5. Глава юридической службы СВАГ, Карасев, сим уполномочен контролировать претворение в жизнь данного приказа».

Невероятно быстро заново открылись школы – невероятно потому, что русские применили – и вполне справедливо – точно такие же жесткие стандарты для отбора учителей по принципу политической благонадежности, в результате чего значительное число соискателей оказалось дисквалифицировано. В 1938 году в Большом Берлине насчитывалось 13 000 учителей; к тому времени, как русские оккупировали город, их осталось всего 5000. Из них 2474 не допустили к работе, как бывших членов нацистской партии. Тем не менее уже в мае в большинстве районов заново открылись школы. Поначалу в них обучали только три первых класса; остальные дети занимались физической подготовкой и пением.

8 июня ответственный за школьное образование советский офицер, полковник Судаков, собрал вновь назначенных чиновников от образования и обратился к ним со следующей речью:

«Немецкая школьная система должна быть полностью реорганизована. Эта работа будет включать в себя демократизацию. У нас нет намерения советизации немецких школ или создания немецкой системы образования по образцу и подобию советской. Наша цель не в этом. В прошлом немецкий народ смог достичь высокого культурного уровня и породить величайших педагогов. Вот источники, от которых должна отталкиваться демократизация всей системы образования. Более 12 лет гитлеровский режим изолировал немецких педагогов от их коллег в других странах, особенно в Советском Союзе, Великобритании и Америке, строя вокруг них «Великую Китайскую стену». Во всех этих странах развивались и далеко продвинулись образовательные идеи. В том, что касается демократии, немецким учителям и педагогам было бы не вредно поучиться у Советского Союза».

Это обращение процитировано в подборке документов, охватывающих период с 1945 по 1946 год, изданной Сенатом Берлина – неполная, но весьма достоверная работа, приятно контрастирующая с линией, общепринятой в послевоенной литературе по Берлину, по большей части политически тенденциозной. Изложение обращения продолжается следующим: «…обсуждались и другие темы: перестройка и реорганизация берлинских школ на всесторонней основе, повторное введение религиозного и морального обучения, восстановление педагогов, изгнанных нацистским режимом, и дополнительный набор учителей» («Берлинцы в борьбе за свободу и самоуправление, 1945–1946» – «Berlins Kampf um Freiheit und Selbstverwaltung, 1945–1946», впервые опубликовано: Берлин, 1956. Цитируется по значительно дополненному второму изданию 1960 г. – Авт.).

В своей речи Судаков также сказал: «Мы любим и уважаем своих учителей. Командование Красной армии будет относиться к немецким учителям с таким же почетом и уважением, при условии, что они изберут правильную линию поведения».

Поскольку все учебники нацистского периода были запрещены, острая нехватка педагогов усугублялась такой же острой нехваткой учебного материала. Для преодоления этого препятствия власти издали ряд «временных инструкций». Историю и географию, которые, согласно Судакову, «оказались предметами, особенно пропитанными духом нацизма», исключили из учебного плана вплоть до дальнейших распоряжений. Судаков сказал: «Обучение этим предметам будет заменено изучением немецкой литературы – Гейне, Гете и других».

В июне 1945 года управление образования Берлина распространило речь Судакова, в качестве формулировки советской политики образования, среди районных чиновников от образования и педагогов. Несомненно, русские считали, что школы должны стать краеугольным камнем «перевоспитания» немецкого народа. Великое множество документов с самых первых дней оккупации показывает, как добросовестно русские старались поставить немецкое образование на ноги, с максимальной скоростью восстанавливая школы, всеми возможными способами содействуя возобновлению нормального обучения. Что в особенности подтверждает русское распоряжение, которое выпадает за хронологические рамки нашей книги, но выдержки из которого мы все равно здесь приведем, поскольку оно проливает свет на советское отношение к образованию. Это приказ № 13 начальника гарнизона и военного коменданта советского сектора Берлина, генерала Котикова, который был опубликован 29 апреля 1946 года.

Русским стало известно, что Нюрнбергский трибунал стал темой широкого обсуждения в средней школе в Нидершёневайде. На данный момент подобные обсуждения полностью соответствовали пожеланиям русских; на самом же деле берлинские учителя получили отдельные указания включать судебные процессы в свою информацию о текущих событиях. Однако предвзятость, с которой некоторые из учителей школы в Нидершёневайде, включая, возможно, и директора, фрау Г. Гуско, трактовали данный случай, довольно сильно возмутила русских. Вдобавок ко всему во время неожиданной проверки школы в ней обнаружили «фашистскую литературу».

Строгость, с которой советские власти теперь обрушились на ответственных за это лиц, возможно, явилась не реакцией на ошибки отдельно взятой школы, а скорее отразила общее ощущение беспокойства. В результате директрису уволили «за допущение среди своих учеников фашистских высказываний» и, соответственно, лишили права снова занимать руководящие посты в сфере образования. «Информацию о текущих событиях» запретили вплоть до дальнейших распоряжений, а все учителя, виновные в «изложении результатов Нюрнбергского процесса» своим ученикам, должны были заново пройти проверку властей, причем в течение двух недель.

Вдобавок ко всему «следующие ученики 6а класса (список из 8 человек прилагается) не будут допущены к урокам. (Это предложение звучит несколько невразумительно; предположительно, им просто закрыли доступ к текущим событиям или общественным наукам.) Бургомистр района Трептов получил указания предупредить родителей этих учеников, что, в случае повторения инцидента в будущем, их дети будут наказаны в соответствии с положениями военного времени».

«Главному бургомистру Берлина предпринять необходимые меры дисциплинарного воздействия к главе районного управления образования Трептова за недостаточный контроль работы школ и к учителю А. Гутше за терпимость к фашистским высказываниям в классе. Главному бургомистру Берлина предупредить всех директоров школ, что любое учебное заведение, в котором допускаются фашистские высказывания или будет обнаружена фашистская литература, будет мною закрыто, а их руководство наказано в соответствии с существующими положениями» (Городской архив. Восточный Берлин 101/13).

В любых других сферах деятельности русские реагировали на «фашистскую пропаганду» не столь остро или решительно, даже в прессе или на радио.

Во время своего пребывания в Берлине Микоян издал приказ о издании немецких газет в самой Германии, и в течение четырех дней после капитуляции Вейдлинга группу советских офицеров собрали в штаб-квартире политотдела Жукова для воплощения этого приказа в жизнь. Под председательством полковника Соколова они учредили Tagliche Rundschau, главным редактором которой стал сам Соколов. Первый номер газеты вышел 15 мая. Номера с 1 по 4 имели подзаголовок «Вести с фронта для жителей Германии», однако с № 5 и далее заголовок поменяли на «Ежедневное обозрение для жителей Германии».

Редакционная коллегия сперва размещалась в Каролиненхоф. Поначалу там имелось всего два линотипа, которые пришлось откапывать из-под мусора. Позднее редакция перебралась в «Дом Моссе» на Циммерштрассе. По чистой случайности печатный пресс, который отпечатал первые номера Tagliche Rundschau, оказался тем же, из-под которого 28 апреля вышел последний номер Volkischer Beobachter. (Это напоминает случай с мюнхенской Suddeutsche Zeitung, чей первый номер отпечатали, за неимением ничего лучшего, теми же шрифтами, что и Mein Kampf Гитлера.)

Поначалу журналистам Tagliche Rundschau пришлось самим распространять газету, причем совершенно бесплатно. Каждый день рано утром они выезжали на своих джипах и расклеивали еще влажный от типографской краски последний выпуск на газетных стендах, установленных по всему городу. Новости они получали исключительно по радио; для этой цели Соколов реквизировал на предприятиях «Филипс» 6 радиоприемников. В газете было 2 русских и 4 немецких секретаря, все девушки высокой квалификации, включая одну, которая владела стенографированием на немецком, французском, испанском и английском языках. Ранее она вела стенограммы выступлений на съездах нацистской партии в Нюрнберге.

Старшего секретаря, которая раньше работала в немецкой газете, издававшейся в оккупированном Париже, приняли на новую работу сразу же после выхода первого номера Tagliche Rundschau. Когда ее спросили, не хочет ли она занять этот пост по политическим мотивам, та ответила: «Я не коммунистка, да и вы не собираетесь превращать меня в нее, но я голодна».

Вайсспапир, бывший редактор, с которым я разговаривал в Москве, сказал, что немцам очень нравилось, как она воздействовала на русских. «И тем не менее, – добавил он, – сейчас эта девушка навскидку цитирует Маркса. Она замужем за редактором издательства в Восточном Берлине и работала вместе с ним над изданием классики марксизма».

Другим членом редакционного совета был Вальтер Ауст, нынешний редактор Deutsche Aussenpolitik – «Немецкая внешняя политика», периодического издания ГДР. Обращение к журналистам он прочел в первом номере Tagliche Rundschau. Его друг-банкир, который считал, что русские «потому такие благоразумные, что знают желание немцев, чтобы ими правили твердой рукой», убедил Ауста принять приглашение. Его первое редакционное совещание состоялось в так называемом «Маргариновом доме». Тогда газета насчитывала всего два раздела – политика и местные новости. Вопросы культуры освещались кем угодно и как второстепенная тема. Ауст предложил создать экономический раздел – довольно-таки самоуверенный план в городе без экономики. Сам он стал заместителем экономического редактора с капитаном Нойдорфом из Одессы в качестве своего начальника.

Помимо редакционных совещаний, на которых обсуждался следующий выпуск, также проводилась ежедневная «аутопсия», во время которой последний вышедший номер безжалостно разносился в пух и прах. Немецкие журналисты, работавшие на газету, припоминают, какое оживленное время это было.

В первом номере, вышедшем 15 мая, читателям сообщали, что газета будет «рассказывать немцам правду о Красной армии и Советском Союзе, помогать им сделать верный выбор в нынешней политической ситуации, изжить последние следы гитлеровского варварства и направить всю свою энергию на восстановление нормальной жизни».

Двумя днями раньше, 13 мая, из Тегеля начало свое вещание «Радио Берлина». Его программы вскоре пробудили огромный интерес не только в городе, но и во всем мире, и некоторые материалы использовались также другими радиостанциями.

Через шесть дней после первого выхода Tagliche Rundschau в Берлине появилась вторая ежедневная газета. Ею стала Berliner Zeitung – «Берлинская газета», которая имела менее ярко выраженную официальную коммунистическую направленность. Полковник Кирсанов, ее первый редактор, позднее возглавил Tagliche Rundschau, а сейчас он преподает экономику в Московском университете. Во время нашей беседы в Москве он припомнил: «Я прибыл в Берлин 17 мая. 18-го меня представили главе политотдела СВАГ и поручили создать новостное агентство и новую газету. На это мне дали три дня и пять молодых помощников-лейтенантов».

Изначально Berliner Zeitung издавалась в Нойкельне, на Урбанштрассе; затем и она переехала в «Дом Моссе», где открылся новый издательский центр. С точки зрения журналистов, Берлин, хоть и лежащий в руинах, остался традиционным центром газетной индустрии.