Глава 16. Брать и давать

Эксцессы со стороны русских несомненно послужили немцам поводом для оправдания того, что они заглотнули старую нацистскую концепцию о неполноценности русских, как наживку – вместе с крючком, леской и грузилом. Что позволило им в очередной раз подправить свой календарь и сделать вид, будто новая эра началась с неправых деяний других. Точно так же они отреагировали на поражение 1918 года; и раз уж подобные исторические ошибки глубоко укоренились в памяти нации, их вряд ли можно искоренить. Правда больше не приветствуется, да и в любом случае она не способна разрушить или заместить собой созданные к тому времени мифы – в 1918 году это был миф об «ударе ножом в спину» (самообман есть прелюдия к новой катастрофе).

В 1945 году подоспело множество новых оправданий – и обвинений. Нет необходимости говорить, что те, кто громче всех выдвигал обвинения, далеко не всегда отличались чистой совестью. Как мы уже видели, один из наиболее эффективных способов дать отпор возможному русскому насильнику – это открыто и мужественно противостоять ему. Но как могли немцы быть открытыми с народом, которому они сами принесли невыразимые страдания?

Политические отношения между Россией и Германией должны были в первую и главную очередь основываться на честном признании того факта, что немцы совершили в Советском Союзе самые чудовищные преступления. Однако немцы никогда не были готовы сделать подобное признание. Они не смогли проявить мужество в момент слабости – что достойно огромного сожаления, – когда видели, как «высшие проявления героизма» быстро сменяются полным крахом.

Было бы неправильным считать, будто русские не смогли заполучить Германию только из-за поведения своих войск. Скорей всего, результат не отличался бы, если бы они вели себя, как ангелы небесные. Они проиграли ее еще до того, как ступили на немецкую землю – и не из-за преступлений, в которых повинны сами, а из-за немецких преступлений в России. Даже предательское нападение Германии на СССР в июне 1941 года не стало чем-то новым в истории – это было всего лишь повторением немецкого вторжения 1918 года, неудержимым империалистическим стремлением «расы господ».

Русские эксцессы 1945 года не уничтожили самоуверенность немцев, а просто предоставили им возможность забыть собственные зверства и указать обвиняющим перстом на кого-то другого – в результате чего формирование партнерских отношений, которые сами по себе могли дать Европе прочную политическую структуру, оказалось надолго отложенным.

Во время бесед в Москве один мой собеседник также сказал мне: «Берлин был безраздельно нашим не более двух месяцев, а это слишком короткий период для укрепления отношений с гражданским населением».

Подобное утверждение отражает весьма необоснованный оптимизм. На самом деле немцы настроились на враждебность задолго до прихода русских в Берлин. И к тому времени, когда контингенты войск западных союзников вошли в Берлин, чтобы занять свои сектора в начале июля 1945 года, настроенность немцев стала непоколебимой. Не пошло на пользу и то, что Восток и Запад начали ссориться друг с другом, и большой парад победы, для которого берлинские женщины не покладая рук шили флаги союзников, превратился в мало впечатляющее военное шествие. Для этой цели западные контингенты специально принарядились, тогда как русские танки Т-34 и минометные батареи выглядели так, словно только что покинули поле боя. При виде этих танков, перед лицом которых немецкие дивизии вынуждены были отступать около двух тысяч километров, зачастую в панике (я знаю, о чем говорю, потому что сам побывал там), берлинцы разразились саркастическим улюлюканьем и свистом. Несомненно, им хватило всего восьми недель, чтобы забыть, что западные союзниками тоже были их врагами. Однако им приходилось сталкиваться с британцами и американцами только на поле боя, и не имелось возможности опустошать их страны, грабить их дома и выгонять женщин и детей на двадцатиградусный мороз.

Учитывая подобное отношение, можно подумать, что русским оказалось далеко не просто заставить берлинцев вернуться к работе. На самом деле все вышло как раз наоборот. Русские удивились тому, как быстро люди засучили рукава и энергично взялись за дело. Что в очередной раз доказало, что немецкие основательность и деловитость не пострадали из-за катастрофы; даже в аду мы, немцы, наверняка покажем дьяволу, как надо раздувать огонь, на котором он собирается нас поджарить.

Как мы видели, в Берлине русских охватила статистическая мания. Они заняли еще только часть города, и Гитлер был пока жив, когда они приступили к переписи населения. Через четыре недели не осталось практически ничего, что еще не учла статистика. Лишь немногие из этих данных были действительно использованы военной администрацией; в частности, численность населения всегда опережала тех, кто вел статистику. Как сказал генерал Берзарин кинооператору Кармену через неделю после оккупации: «Нынешнее население больше двух миллионов, однако оно продолжает ежедневно расти за счет постоянно возвращающихся людей».

Помимо официальных обращений, первыми из-под печатных прессов Берлина после советской оккупации вышли продовольственные книжки. Раздали 2 миллиона экземпляров и еще 200 000 держали про запас. Три недели спустя резерв закончился, и напечатали еще 100 000. Такой огромный прирост явился результатом не столько репатриации упомянутых Берзариным эвакуированных, сколько возвращения после 10 мая мужчин, которые до этого скрывались и были теперь менее напуганы, а самое главное, понимали, что жены не имели возможности прокормить их без продовольственных книжек.

Согласно советским подсчетам, тогдашнее двухмиллионное население Берлина на 70 % состояло из женщин, детей и пожилых пенсионеров. Что означало наличие мужской рабочей силы численностью в 500 000 человек. И только полмесяца спустя русские заметили, что количество мужчин возросло до 900 000 человек.

Даже при всем при этом именно женщины, а не мужчины привели Берлин в порядок и сделали его снова пригодным для жизни. Еще с 1 мая, когда русские приказали 300 немкам расчистить взлетные полосы берлинского аэропорта голыми руками, с чем они справились столь успешно, что русские самолеты могли приземляться уже на следующий день, берлинцы стали считать этих «мусорщиц» символом возрождения Германии.

Женщин забирали на улицах и отправляли на работы, или они делали это добровольно, потому что нуждались в более высоких рационах, которые давала им такая работа. При полном отсутствии инструмента и транспорта они могли бы довольно легко увильнуть или работать спустя рукава, но им это было несвойственно. В этом разоренном городе сразу, как только смолкли пушки, люди принялись за работу с энергией, равной которой не сыскалось во всей остальной Германии.

Система рационов с ее пятью различными категориями работников, несомненно, стала дополнительным стимулом. Эта система подвергалась безжалостным нападкам антисоветских критиков. Ее называли бесчеловечным способом порабощения населения. Арно Шольц заявил следующее: «Освободители с самого начала показали свое истинное лицо, когда ввели продовольственные рационы. Продовольственные книжки раздавались по хитроумному принципу – якобы на основе значимости работы каждой отдельной личности». Критики не говорят нам, что именно предосудительного или «коммунистического» содержалось в такой системе. Более разумно было бы рассматривать ее как капиталистический метод вознаграждения за труд – чем больше работы, тем выше оплата (Арно Шольц. Берлин в петле голода. Берлин, 1953. С. 12).

Критики заслуживает не факт того, что существовали различные категории рационов, а то, что по самой низкой категории выдавалось то количество пищи, которое называлось «голодным, или кладбищенским, рационом». И что хуже всего, под такое распределение тогда попадало от 800 000 до 1 000 000 пожилых жителей.

Между различными группами существовали существенные различия. Группа I могла получить 600 граммов хлеба в день, тогда как группа V только 300. Разница в мясном рационе была еще значительнее: 3 унции для группы I и чуть больше унции для группы V. (В 1 унции 28,3 грамма.) Только картофель выдавался всем поровну: полкило в день каждому, вне зависимости от категории.

Далее критики отрицали, будто «дополнительные рационы» могли перевести человека в более высокую категорию. Такие дополнительные рационы можно описать как аналог «пакетов фюрера», которые в последние годы войны выдавали на дезинфекционных пунктах солдатам, отправлявшимся на Восточный фронт, чтобы их письма из России стали более радостными благодаря небольшому количеству колбасы, мучных изделий, сахара и бутылке вина. Сталинские дополнительные рационы выдавались людям, занимавшим ответственные посты в администрации, – как и артистам и деятелям науки, занимавшимся своей профессиональной деятельностью неким приемлемым образом или принадлежавшим к одному из разрешенных профсоюзов. На самом деле русские ничего специально не придумывали для Берлина, а попросту применили свою собственную систему. Хоть это и можно рассматривать как некую форму подкупа, но это просто отражало мнение русских, что работники интеллектуального труда заслуживают особого поощрения.

Но даже если «пакеты Сталина» на самом деле оказались предосудительной попыткой подкупа, они никогда не принесли бы результата, если бы не нашлось желающих быть подкупленными и готовых к этому. И кроме того, ничем не подтверждено, чтобы хотя бы десяток человек из тысяч удостоенных особых рационов действительно отказался от них.

Точно так же введение продовольственной книжки категории V, «голодного рациона», не являлось русскими репрессалиями – это только французы увлекались подобного рода крючкотворством. Дело в том, что имеющихся запасов хватило бы ненадолго. Даже предусмотренные рационы не всегда можно было получить.

С самого начала оккупации и вплоть до 1 августа 1945 года советская администрация раздала (поначалу во всем Берлине, а после прибытия западных союзников в конце июля – только в советской зоне): 58 771 тонну муки, 11 015 тонн крупы, 8200 тонн мяса, 352 тонны масла, 250 тонн растительного масла, 1513 тонн маргарина, 100 000 тонн картофеля, 3527 тонн соли, 5221 тонну сахара, 161 тонну чая, 380 тонн кофе и 804 тонны эрзац-кофе.

Расходы на все эти продукты были дебетованы на счет городской администрации на том основании, что на самом деле они должны были пойти на содержание оккупационной армии. Русские выделили на это 41,5 миллиона рейхсмарок, и, начиная с 1946 года, за них расплачивались поставками в Советский Союз промышленных товаров.

Когда выдача рационов задерживалась, люди голодали. Те, кто не желал оставаться голодным, были вынуждены «организовывать» себе дополнительные источники продовольствия, что оказалось далеко не просто в отрезанном от внешнего мира городе без транспорта. И хотя Берлин никогда не походил на Москву 1942 года и здесь в рационы не включали олифу и столярный клей в качестве заменителей продуктов, как в Ленинграде, когда население принялось выращивать картофель и овощи на каждом свободном квадратном метре земли, в городе повсеместно царил голод.

Трудно сказать, где сильнее голодали, в центре или в пригородах. Обитатели центра без садов завидовали жителям пригородов, но напрасно, поскольку снабжение основными продуктами – хлебом и картофелем – в центре происходило лучше и быстрее, чем в предместьях, которые, как совершенно ошибочно считали русские, в состоянии позаботиться сами о себе. Более того, походы за едой в ближайший парк обычно приносили больший результат, чем подобные вылазки в сельскую местность.

Доктор Б. обладал весьма специфическими знаниями в ботанике. Он знал дикие растения, которые можно было использовать как дополнения к диете, и курсы на эту тему, которые он проводил, стали весьма популярны. В мае он организовал свою первую экспедицию за дикорастущими овощами. Путь ее пролегал через Целендорф. В специальном интервью он рассказал мне, что опыт, накопленный при дефиците продуктов во время Первой мировой войны, сослужил ему добрую службу. (Очевидно, имелись и некоторые преимущества в принадлежности к нации, приученной к поражениям.) В его экспедициях принимало участие от пятидесяти до ста человек. Доктор Б. думает, что он обучил примерно 15 000 берлинцев выживать на крапиве, одуванчиках и других малоизвестных растениях.

Естественно, на проведение подобных экспедиций требовалось разрешение властей, и русские были только рады сделать такое одолжение. И только когда основной источник снабжения, западные пригороды, были переданы англо-американцам, фуражировку пришлось прекратить: американский военный патруль разогнал жизнерадостную команду доктора Б., и все предприятие запретили. С тех пор ее члены собирались тайно. «Мы встречались даже на кладбище Далема и искали съестное. Надеюсь, мертвые нас простят. Мы хотели жить». Места бомбежек оказались особенно полезными; здесь теперь росло много съедобных растений, которых в Берлине раньше не видели.

С самых первых дней мая в Веддинге, Штеглице, Нойкёльне и Шарлоттенбурге открылись консультации для домохозяек. Инструкторы по ведению домашнего хозяйства добровольно давали уроки. Фрау доктор Л.М. рассказала следующее:

«Мы вряд ли могли получить хоть что-то просто так. Трудно было сыскать даже примитивную кухонную утварь, а уж такую вещь, как мясорубка, достать было просто невозможно. Нам часто говорили, что все наши уроки хороши, но где, скажите на милость, взять ложки для готовки? В определенное время проводились демонстрационные уроки. Они пользовались неизменной популярностью, и, хотя у нас мест хватало только на 40–60 человек, еще столько же стояло внутри и снаружи зала и слушало нас. Однажды в Нойкёльне даже пришлось вызвать полицию для поддержания порядка среди нескольких сотен собравшихся.

Мы показывали, как можно лучше приготовить блюда из кукурузной муки, манки, из унции мяса «кладбищенского рациона» или двух унций рациона III. Самая большая проблема состояла в том, чтобы получить достаточно витаминов. Раз в месяц выдавали кочан капусты. К счастью, доктор Б. смог помочь нам с теми дикорастущими растениями, которые ему удалось собрать во время своих вылазок в леса и места бомбежек. То, что он нашел и на сбор чего домохозяйки отправлялись каждый день, готовилось в соответствии с его советами. Шпинат заменялся лебедой, делались салаты из листьев одуванчиков и коричной травки, джем и чай из шиповника, «восточные» специи из нескольких специфических растений, растущих на мусорных кучах. Мы издавали свои рецепты в виде так называемых «писем домохозяйкам». Они стоили пару пфеннигов, и по всему городу их расхватывали, как горячую выпечку. Если бы нам хватало средств, мы печатали бы их по 10 000 экземпляров. Голод превращает людей в прилежных учеников. До сих пор помню мужчину, который пришел пожаловаться, будто из-за нашего рецепта лебеды он разболелся. Когда мы спросили, как он ее готовил, он сказал, что собрал ее целых два ведра, сварил все сразу, а потом проглотил в один присест.

Не существовало регулярного потребления животного белка, наиболее важного для жизнедеятельности. Ежедневный рацион в унцию мяса содержал не более трех-четырех граммов белка, тогда как минимальное дневное потребление белка должно составлять тридцать пять граммов. Углеводы оказались более доступными».

Но без инициативы отдельных людей, без их решимости сделать все возможное в невозможных обстоятельствах, сотни тысяч берлинцев не пережили бы 1946 год. Не следует забывать, что два с половиной миллиона людей проживало на относительно небольшой территории и что они оказались привязанными к одному месту из-за катастрофической нехватки транспорта и ограничения в передвижениях. Чтобы оценить, какие трудности все это собой представляло и сколько нужно было изобретательности для преодоления того, что сегодня производит впечатление бессчетного количества непреодолимых проблем и препятствий, читателю следовало бы ознакомиться с массой утомительных местных особенностей. Вместо того чтобы обрушивать все это на его голову, мы просто приведем пример одного частного случая, который, помимо всего прочего, явился не столько случаем самопомощи, сколько примером фанатической преданности долгу. Он относится к восстановлению одного из любимейших мест берлинцев, Зоопарка, и наш рассказ основан на подробном отчете Катарины Хайнрот из Берлинского общества любителей естествознания.

«Зоопарк превратился в кровавое поле боя, усеянное воронками от бомб и иссеченное траншеями. Дорожки и лужайки перепаханы танками… Все здания разбиты снарядами или сгорели; не уцелело ни одной крыши. Повсюду груды развалин; везде разбитые машины и остовы танков: деревья повалили, чтобы создать преграды; изгороди повалены и разорваны; под упавшими ветвями тела людей и животных… Большая часть внешней стены разрушена, не работали водопровод, газоснабжение, подача электричества и канализация.

До 23 мая в Зоопарке все еще оставались русские; они жили в развалинах аквариума и заставили персонал похоронить 82 трупа и много мертвых животных. После ухода русского гарнизона мародерствующие солдаты и немцы стали совершать набеги на Ботанический сад. Они перелезали через разбитые ворота, стены, входы и окна. Поначалу не было никого, кто занялся бы этим местом; затем, после ожесточенных политических споров, бургомистр Тиргартена поручил бывшему водителю Зоопарка, В., возглавить работы по очистке.

Денег не было совсем. Бывшие работники Зоопарка, вместе со своими женами, с энтузиазмом и без всякой оплаты принялись за работу. Это благодаря им и муниципалитету Тиргартена, который позволил нам привлечь на помощь себе 2000 женщин, 1 июля Зоопарк снова открылся, хотя даже тогда он больше походил на груду мусора, чем на зоопарк.

В конце июля буквально из ниоткуда возник второй директор Зоопарка. Он был сменным официантом в нашем главном ресторане, и ему каким-то образом удалось убедить власти Берлина поставить его во главе этого места. Нет необходимости говорить, что между ним и бывшим водителем разразилась борьба за власть, и их встречные обвинения несколько недель громко звучали в саду. Вдобавок ко всему, представители оккупационных властей пожаловались в магистратуру, что оба директора пьяницы. Тогда отдел просвещения сместил обоих и в начале августа назначил директором меня, вплоть до формирования нового правления (которое, в соответствии с приказом союзников о прекративших свое существование компаниях, должен был назначить муниципалитет). Моим главным управляющим стал герр В.С. …

Все это лето мы предпринимали лихорадочные усилия, чтобы провести воду, канализацию и электричество. Поскольку никаких старых планов не сохранилось, нам пришлось положиться на опыт водопроводчика П., много лет работавшего в Зоопарке, электрика Б. и его сына, монтера И., и главного строителя, В. Самым важным по-прежнему оставались отопление и защищающие от непогоды убежища, которыми нужно было обеспечить оставшихся животных численностью в 91 экземпляр. Мы построили отсеки в развалинах больших павильонов для животных и накрыли их временными крышами. В результате у нас получился небольшой павильон для слона и вполовину меньший домик для обезьян. Еще нам нужно было позаботиться о посетителях. В обширных развалинах главного ресторана мы устроили небольшой буфет, накрыли бывшую кухню крышей и, восстановив одну из старых котельных и разгородив помещения, обеспечили центральное отопление и горячее водоснабжение. Все проломы в стенах ресторана заложили кирпичом, чтобы туда не проникали посторонние. В первую зиму нам удалось провести тепло в дома гиппопотама и фазанов. В других местах нам пришлось обходиться оставшимися железными и самодельными кирпичными печками. Все это оказалось бы невозможным, если бы британские военные власти не помогли нам с гофрированным кровельным листом, толем, стеклом и цементом. Каждый месяц заботливый полковник Л. обходил со мной Зоопарк, чтобы выяснить, что необходимо в первую очередь.

Среди уцелевших животных были такие экземпляры, как слон Сиам, самка шимпанзе Суси, африканский марабу и родившийся в зоопарке в 1943 году самец гиппопотама (бегемота), Кнаушке. К концу 1945 года наше поголовье животных возросло до 205 экземпляров 72 видов, в основном за счет попугаев, подаренных нам их владельцами из-за того, что их нечем было кормить. Осенью центральный департамент продовольствия начал снабжать нас нормированными рационами пищи для животных, но приказал нам не увеличивать число животных из-за продолжающейся нехватки продовольствия. Мы с трудом увеличивали наши рационы, отправляя наши самодельные грузовики, которые работали на угле (с газогенераторным двигателем), за сотни километров, чтобы запастись летом зеленью. Одновременно мы выращивали овощи и корма для животных на тех свободных площадях, что у нас имелись. К несчастью, в течение последующих нескольких лет дела не стали лучше…

Мы понесли дополнительные потери, когда союзники взорвали небольшой бункер перед аквариумом, и особенно когда они предприняли две попытки подорвать динамитом большой бункер противовоздушной обороны позади Зоопарка. Вторая попытка, в первых днях августа 1948 года, оказалась самой худшей. Нам не только пришлось загонять всех животных – а к тому времени их число возросло до 649, – в ящики и вывозить за пределы Зоопарка, но еще по возвращении мы обнаружили множество новых повреждений, мало чем отличающихся от тех, что оставались от массированных авиационных налетов. И снова нам, пока не наступили морозы, пришлось приводить в порядок защищающие от непогоды убежища».

Подобного рода отчеты объясняют, почему комендант Берзарин проявил такой энтузиазм относительно «своих» берлинцев, когда корреспондент спросил его, как он с ними ладит. Все, что нам известно о Берзарине, предполагает, что он принял близко к сердцу благополучие города и ставил практические результаты намного выше вопросов идеологии.

Многие русские придерживались такого же отношения к делу. Что, например, объясняет, почему советскому редактору Tagliche Rundschau – «Ежедневного обозрения», Вайспапиру, дали специальное указание написать передовицу под названием «Против ложного патриотизма». Незадолго до этого советскому сельскохозяйственному чиновнику, отвечавшему за землю Бранденбург, удалось закончить посевную раньше соседних земель. Когда ему велели передать им свои трактора, он отказался на основании того, что у него еще полно работ по расчистке земли. Когда я обсуждал этот инцидент с Вайспапиром, он сказал: «Очевидно, этот чиновник перепутал Бранденбург с Украиной».

С другой стороны, Берзарин никогда не путал Берлин с Москвой. Он хотел показать народу «логова Гитлера», что для них наступила новая эра. Жители Берлина старались изо всех сил поддерживать в нем иллюзии, будто одобряют его усилия. И неудивительно, что, когда Кармен спросил Берзарина, сталкивался ли тот с актами саботажа, генерал ответил:

«Наоборот, я бы подчеркнул, что все управляющие заводов, инженеры и рабочие с великим рвением принялись за свою работу. Все мои приказы незамедлительно исполняются. Меня поражает, что немцы, так сильно пострадавшие при гитлеровском режиме и невероятно измученные долгой войной, теперь так искренни в своем желании помочь нам. Это хорошо организованная нация, и они любят дисциплину и порядок во всем. Только посмотрите, с каким энтузиазмом население взялось за расчистку улиц. Через неделю вы не узнаете Берлина».

«Правда» от 18 мая 1945 года:

«В данных обстоятельствах нашему командованию в Германии следует предпринять неотложные меры по улучшению ситуации с продовольствием… Инженеры и техники Красной армии помогают немцам восстанавливать электростанции, магистральные водопроводы, канализацию, трамвайные линии и метро, расчищать завалы и т. д. Жители Берлина с огромным энтузиазмом приветствуют такие меры…»

Однако энтузиазм берлинцев не являлся доказательством того, что они рады новым хозяевам. Все их мысли и мечты вращались вокруг появления «других». Как только просочились новости, что Берлин будет находиться под контролем четырех держав, надежды стали еще более крепнуть.

Тем временем русские спешили сделать все по-своему, зная, что им недолго оставаться безраздельными хозяевами Берлина. Они подозревали – и, как выяснилось позднее, совершенно правильно, – что, поскольку Англия пострадала от войны относительно не так сильно, а Америка не пострадала вообще, они вряд ли согласились бы с необходимостью и целесообразностью демонтажа немецкой промышленности. От французов русские могли ожидать некоторого понимания, однако в политическом отношении Франция была слаба. Поэтому, в течение мая и июня, русские старались вывезти в Советский Союз как можно больше предприятий.

Как все это происходило, описал доктор Г., который в 1945 году, вместе со 180 сотрудниками, помогал руководить семейным бизнесом по производству оптики:

«Специальное подразделение Красной армии численностью около 20 человек и примерно 20 немецких рабочих, собранных на улицах, явились в наши цеха. И хотя никто не предупредил нас об их приходе, мы заранее предприняли необходимые шаги. Например, сняли с токарных станков некоторые жизненно важные узлы, таким образом сделав их бесполезными. Ходили слухи, что не пощадят ни одной фирмы. Самим нам не позволялось входить на фабрику, пока там орудовало русское подразделение. Все это длилось три дня. Когда нам разрешили вернуться, то мы нашли одни лишь ржавые кабели».

С некоторых предприятий в Советский Союз отправляли и технический персонал с приказом развернуть завод на месте. К счастью, с доктором Г. такого не случилось.

«На выходе из фабрики имелась стальная ступенька. Русские, не подумав, потащили по ней тяжелые станки. Сомневаюсь, чтобы они добрались до места назначения неповрежденными. Все закончилось тем, что русские приобрели очень мало, а мы потеряли очень много. Лично я утратил оборудования для калибровки на полмиллиона марок. Часто грабежом ради собственной выгоды занимались и сами немцы. Вот что я видел на заводе Даймлера, куда для демонтажа привели немецких рабочих. Когда русские не видели, рабочие пробили дыру в стене и вытащили через нее столько инструмента, сколько смогли. Полагаю, каждый из них ушел с инструментами на 2000 марок. Дело принимало особенно неприятный оборот, если среди вашего персонала находились коммунисты, которые могли показать русским, что именно нужно демонтировать».

Русские принялись демонтировать предприятия сразу же после оккупации Берлина. Команда Микояна пыталась хоть как-то упорядочить возникший в результате хаос, но, когда она уехала, демонтажные команды из армии Жукова по-прежнему ссорились со всеми остальными и подчинялись только прямым указаниям из Москвы. На всех крупных предприятиях рабочих вызвали и приказали грузить станки на железнодорожные платформы. Идея, будто все мероприятие провалилось и большая часть оборудования осталась ржаветь на станциях или по пути в Советский Союз, является не чем иным, как преднамеренным искажением фактов. На самом деле немецкие заводы имели решающее значение в советских усилиях по восстановлению разрушенной войной промышленности. В приблизительных подсчетах общая стоимость демонтированных заводов Берлина оценивается в несколько миллиардов марок. Разумеется, самые большие потери понесла тяжелая промышленность, потерявшая 90 % предприятий, тогда как легкая промышленность лишилась не более 33 %. Однако легкая промышленность была сконцентрирована в центре Берлина и из-за войны понесла самые большие потери (31 % от всех недвижимых объектов), тогда как потери тяжелой промышленности оказались относительно малы (8 %) (Альфред Кун. Производство и основные фонды промышленности Западного Берлина. Vierteljahrshefte für Truppenführung. 1958. Т. 4. С. 398).

Демонтаж предприятий достоин упоминания лишь потому, что в первые два месяца после капитуляции это было основным занятием (и главной темой разговоров) берлинцев. Однако в подробном отчете по этому мероприятию нет никакой необходимости, поскольку в конечном счете оно не коснулось всей остальной Германии – если только не рассматривать массовую модернизацию индустрии Западной Германии и Западного Берлина как одно из его последствий.