30 апреля 1945 года

Репортаж «Правды» из Берлина:

«Берлин окружен! Столицу Германии взяли за горло. Шаг за шагом, дом за домом наши люди подбираются к центру города. Через Шпре. К Рейхстагу. К Тиргартену. В рукопашных схватках они захватывают дома, железнодорожные вокзалы и фабрики, ведут жестокие бои на улицах, в аллеях, в воздухе, на земле и даже под землей, в берлинском метро.

Берлин разрушен до основания. Над ним повисли облака черного дыма… В районах, где еще идут бои, мирное население исчезло с улиц. То там, то тут выбрасываются белые флаги…

Мы хотим увидеть берлинцев. Где они? Кто выбрасывает белые флаги? В воротах большого дома на нас с испугом смотрят пожилые женщины. «Что вы тут делаете?» – спрашиваем мы. «Пытаемся подышать свежим воздухом, – отвечают они. – Сделать глоток свежего воздуха». Мы понимаем, что есть два различных Берлина. Один, нанесенный на наши военные карты, – тот, в котором мы сейчас сражаемся и который разрушен американскими бомбами и нашими снарядами; и другой, подземный Берлин пещерного человека, в котором горожане, боясь воздушных налетов, томились месяцами.

Подвалы. Бункеры. Метро. Пещеры. Тьма. Сырость. Духота. Стиснутые, словно селедки в бочке, они сидят, вытянув ноги, и дремлют… Пожилые мужчины, молодые женщины, дети, младенцы и бабушки – все, кто желает выжить.

Несколько месяцев назад (точнее, несколько недель назад) томми уничтожили здесь электрические и водяные подстанции. Теперь нет ни света, ни газа, ни воды, ни тепла. Мы не бессердечные люди, но должны признаться: мы смотрим на эту пещерную жизнь без жалости или сострадания… Мы разговаривали с несколькими берлинцами. Чего они хотят? Жить! Жить! Просто жить! Положить конец этому ужасу, восстановить мир и порядок!

Горькое разочарование, унижение от поражения, ненависть к так бессовестно предавшему их Гитлеру, страх за собственные жизни – вот что чувствует сегодня простой немец.

Теперь они проклинают Гитлера. Проклинают его открыто и яростно, не стесняясь в выражениях. Было бы неправильно считать, будто все немцы одинаковы. Одни продолжают сражаться, другие выкидывают белые флаги. Одни сдаются, другие переодеваются в гражданскую одежду и устраивают на нас засады…

К нам подходит пожилой человек и приветствует нас поднятым вверх сжатым кулаком: «Рот Фронт!» Его зовут Карл Венцель. Его только что освободили из тюрьмы, куда он был заключен за «сопротивление нацистскому порядку». Он показывает нам свои документы…

Больше всего они хотят, чтобы стрельба в Берлине прекратилась, хотят, чтобы жизнь вернулась в мирное русло.

Как только назначили первых советских комендантов и появились ярко-зеленые плакаты и листовки с обращением к населению, весь подземный Берлин выполз из своих подвалов. Немцы толпятся и толкаются возле наших обращений. Пересказывают соседям, что в них написано, делают замечания и читают следующее: «Отвечая на клеветнические измышления гитлеровской пропагандистской машины, будто единственной целью Красной армии является полное истребление народа Германии, мы заявляем, что Красная армия никогда не стремилась к уничтожению или порабощению немецкого народа. Мы никогда не одобряли подобных извращенных, более того, враждебных нашей идеологии идей…»

С удовлетворением люди читают и следующие строки: «Мы призываем население соблюдать закон и порядок. Население обязано подчиняться всем требованиям властей».

Это обращение и листовки быстро восстановили спокойствие. Порядок вернулся. И теперь немцы начали осаждать комендатуры. Они приходили за различными документами и спросить, что дозволено, а что нет…»

Подобные репортажи создавали у московского читателя впечатление, будто весь Берлин находится под советским контролем. На самом деле Третий рейх все еще отчаянно цеплялся за отдельные части столицы.

В тот день – или, возможно, днем раньше, точнее не можем сказать, – в Берлин прибыл советский гражданин, который знал столицу так же хорошо, как свой родной город. Он был консулом советского представительства вплоть до того дня, когда Германия напала на его страну, то есть до 22 июня 1941 года. Во время дипломатической службы он проживал на летней квартире в Вильгельмсхагене, пригороде Восточного Берлина, по адресу Вибельскирхервег, 12, а квартира принадлежала бизнесмену по имени Отто Фадрански. Поспешно уезжая из Берлина, русский дипломат оставил и кое-что из своего багажа. Сейчас он собирался забрать свои вещи и попросил шофера отвезти его на квартиру.

Дипломат вылез из машины и был невероятно счастлив видеть своего прежнего хозяина и его жену живыми и в добром здравии. Они вместе выпили чаю, и пожилая чета спросила своего бывшего квартиранта о его дочери, Наташе, которую они очень любили. Затем они поведали о времени, проведенном вместе в бомбоубежищах, где прятались от налетов британских бомбардировщиков. Два часа спустя русский вернулся в пылающий город и позаботился о том, чтобы чете Фадрански не причинили никакого вреда. Его звали Смирнов, и позднее он стал советским послом в Западной Германии.

«Около 18:30 я сидел на командном пункте 1-го зенитного дивизиона (в бункере Зоопарка) с генералом Зюдовом и генерал-майором Раухом. Зазвонил телефон, и трубку снял Раух. По выражению его лица мы тут же поняли, что случилось нечто серьезное. Положив трубку, Раух сказал, что командующий берлинским оборонительным районом дал позволение каждому солдату попытаться прорваться и соединиться с нашими войсками за пределами Берлина. Оговаривалось лишь только то, что никто не должен уходить до наступления темноты, то есть до 20:30, и что все попытки прорыва должны осуществляться через Шпандау в направлении Нойруппина. Через несколько мгновений звенящей тишины мы начали оживленную дискуссию – такого рода приказ, похоже, не имел прецедентов в анналах немецкой армии. Одним из принявших в ней участие был полковник Гильза, командир артиллерийского полка 18-й моторизованной дивизии. Как только здание окружного суда в Шарлоттенбурге было упомянуто в качестве возможного места сбора, он покинул нас.

Мы трое все еще взвешивали все за и против, когда поступил еще один телефонный звонок, отменявший первый. Каждый, кто покидает Берлин без специального разрешения, теперь будет подвергнут наказанию. Оборона должна продолжаться «до последнего человека и до последнего патрона»…

Первым делом я поспешил на командный пункт полковника Гильза. Однако птичка уже улетела. Прорвался ли он сам и его люди, не могу сказать» (Волерман, цитата из работы).

«В тот понедельник мы строили предположения о возможных планах русских на 1 Мая, которое, как нам было известно, являлось праздничной датой в их календаре. Есть ли вероятность того, что они сделают ставку на внезапную атаку, дабы доложить своему генералиссимусу, маршалу Сталину, что захватили город, и прежде всего его центр и Рейхсканцелярию? Тот факт, что они значительно усилили артиллерийский обстрел центра города и Рейхсканцелярии, похоже, подтверждал наше предположение: «сталинские орга́ны» также развернули против наших позиций. Похоже, сражение за сердце столицы входило в свою кульминационную стадию. А поскольку продвижение противника на нашем участке обороны было незначительным, мы приготовились к новым ночным атакам и сменили мотопехотинцев, сражавшихся на передовой днем, отдохнувшими людьми. Боеприпасы, особенно фаустпатроны, мы переместили на переднюю линию возле Лейпцигштрассе. К несчастью, 4 наших танка были выведены из строя огнем противника, хотя их орудия остались неповрежденными. Вечером мы перетащили их на новые позиции, чтобы, когда начнется атака, преподнести противнику сюрприз.

Поскольку ежевечернее совещание командования сектора «Z», которое обычно отрывало меня от собственных обязанностей на два часа, в тот день отменили – не сообщив о причинах, – у меня оказалось достаточно времени, чтобы попытаться поднять боевой дух войск. По моему распоряжению были выданы особые «праздничные» рационы и дополнительные сигареты. В конечном итоге все зависело от отношения добровольцев, которые, находясь среди руин, в значительной степени были предоставлены самим себе… К нашему удивлению, артиллерийский огонь противника около полуночи почти полностью прекратился. Да и повсюду вокруг стало как-то необычно спокойно, особенно в соседнем секторе, перед самым министерством авиации» (Крукенберг, цитата из работы).

Так заканчивался день, в который фюрер ушел из жизни.