29 апреля 1945 года

«В воскресенье в нас по-прежнему вселяли уверенность в армию Венка и надежды на переговоры с западными державами. Однако в том, что касалось действительного положения вещей, нас держали в полном неведении…» (Крукенберг, цитата из работы.)

«Как и следовало ожидать, 29 апреля сражение стало только еще более яростным. Направления атак противника были все более очевидными. Один из прорывов осуществлялся с востока к центру Берлина; второй, с юга, был направлен на станцию метро «Зоопарк» – через Темпельхоф, Лютцовштрассе и Гогенцоллернплац; третий, с севера и северо-запада, через Шарлоттенбург, тоже имел своей целью станцию «Зоопарк». Продолжали поступать доклады о тяжелых боях и глубоких прорывах противника. Самые тяжелые бои велись в районе Александерплац, Шпиттельмаркт, вокруг вокзалов в Потсдаме и Анхальт, а также вблизи Ноллендорфплац.

Отдельные локальные успехи никого не вводили в заблуждение по поводу истинного положения дел. Части фольксштурма и гитлерюгенда, разнородные подразделения специального назначения, из которых по большей части состояли наши войска, никак не могли противостоять современной модернизированной армии – тем более в уличных боях. Численность наших частей сократилась до такой степени, что дивизии уменьшились до размера полков. Да и боевой дух войск стал падать. Наша пропаганда кормила их надеждой на всякого рода помощь от спешащих на подкрепление армий. Что было типично для пропаганды Геббельса, его метода считать цыплят до того, как они вылупились. …Теперь даже самым недалеким из нас пришлось признать, что их снова одурачили. Неудивительно, что осознание этого пошатнуло боевой дух людей» (Вейдлинг, цитата из работы).

Отрывок, который мы только что процитировали, ясно показывает, что и самого военного коменданта Берлина вводили в заблуждение неточные и неполные рапорты командующих секторами. В связи с этим мы можем привести цитату из письма генерала Крукенберга автору от 14 июня 1945 года:

«Когда меня допрашивали, я заметил, что они (советские офицеры) обижались, когда я говорил им правду об обороне столицы и о том, насколько на самом деле были слабы силы защитников, – если мы отбросим бесполезный фольксштурм, то я не думаю, что их численность превышала 25 000 человек (включая вспомогательные силы противовоздушной обороны и гитлерюгенд). Более того, развернутые нами войска были жестоко потрепаны».

Эти цифры Крукенберг приводит, опираясь на личный опыт и беседы с другими офицерами. Разумеется, цифры эти могут быть всего лишь приблизительными – для точного подсчета в наличии нет никаких записей, доступны данные только по некоторым соединениям, например по дивизии «Мюнхеберг», боевой группе Монке и дивизии «Нордланд»; чего не скажешь об остальных. Наше последующее обсуждение распределения продовольствия после капитуляции со всей очевидностью покажет, насколько просто было «залечь на дно» среди груды развалин, которые тогда представлял собой Берлин. Более того, русские брали в плен и считали солдатами множество тех фольксштурмовцев, которых Крукенберг исключил из числа боеспособных оборонительных сил.

Немецкие писатели, описывая события тех дней в Берлине, прибегают к драматическим тонам. Хорошие примеры тому можно найти у Майкла Масманно и Вернера Гаупта, где мы можем прочитать:

«Площадь находится под плотным советским огнем; Вейдлинг с товарищами перебежками бросаются вперед и добираются до станции метро. Здесь они останавливаются перевести дух. Дальше путь заблокирован. Сотни, нет, тысячи женщин и детей нашли себе убежище в тоннеле. Они сидят, лежат и стоят в тесноте. Никто не может пошевелиться. Вряд ли найдется место, чтобы отправить естественные надобности. Воздух спертый и теплый. На каждом лице можно прочесть страх. На офицеров никто не обращает ни малейшего внимания. Никто не узнает военного коменданта Берлина».

Да и как его могли узнать? Вейдлинг в городе всего несколько дней; до того как он опубликовал свое обращение о сдаче, никто, кроме ближайших соратников, не слышал его имени.

Правда состоит в следующем: банда политиканов и военных преступников, чьей единственной целью было выиграть несколько часов времени, без всякой необходимости продлила бомбардировки и артиллерийские обстрелы города с миллионами мирного населения в нем; они назначили подчиненных, чтобы следить за исполнением своих безумных приказов даже на этой последней стадии безрассудства; и столкнулись с противником, который, понимая, что война в любом случае уже выиграна, не спешил, дав им тем самым шанс продолжать свой фарс так называемой обороны столицы. Вся эта защита по сути свелась к отсрочке неизбежного объявления капитуляции: орудия Волермана находились в Тиргартене, в бункере Зоопарка и еще в трех-четырех местах; они выпустили в различных направлениях несколько снарядов; фаустпатроны били по русским танкам и всему, что двигалось; в любого солдата или гражданского, неосмотрительно оставившего укрытие, стреляли снайперы.

Что до победителей, то хорошо известный литературный критик, Ф. Люфт, имел возможность наблюдать за ними из своего дома в маленьком тупике рядом с Ноллендорфплац. Вот что он видел:

«Во второй половине дня, примерно в пять часов, «наши» русские вернулись вместе со своими «сталинскими орга́нами», которыми из Тиргартена засыпали бункер Гитлера и другие места снарядами. На ночь они поставили свои машины позади моего дома. В 7:00 или 7:30 утра снова вышли на работу. И хотя они все еще находились на войне, а может, благодаря этому, вели они себя чрезвычайно дружелюбно».

«Правда» от 29 апреля сообщила следующее: «Над Берлином висит пелена черного дыма. По сути, дни и ночи в Берлине не отличаются друг от друга: те же самые обстрелы, те же самые взрывы и повсюду пожары, пожирающие все на своем пути». Вполне правдиво, если только там оставалось чему гореть.

В той же статье «Правды» можно прочесть: «Каждый из бесчисленных берлинских перекрестков усеян всеми мыслимыми видами препятствий: траншеи, баррикады, противотанковые ловушки. Заграждения из колючей проволоки, известные как «спираль Бруно», тянутся на протяжении целых кварталов. На трамвайных путях перевернули вагоны, чтобы преградить нам путь».

Танки появлялись на улице и стреляли до тех пор, пока защитники не разбегались. Затем они осторожно подъезжали и сносили препятствие. Сделав это, они останавливались и поджидали, пока пехота не овладеет ближайшими развалинами.

29 апреля в бункере фюрера неутомимый Вейдлинг внес несколько новых предложений: «берлинский гарнизон» мог бы попытаться прорваться и вывести с собой Гитлера. Руководитель гитлерюгенда, Аксман, целиком и полностью поддержал план и ручался за свой гитлерюгенд как гарантию жизни и безопасности фюрера. А поскольку ситуация в городе постоянно менялась, оба начальника штаба Вейдлинга, Рефиор и Дуффинг, тоже постоянно меняли свою точку зрения на детали плана прорыва.

Похоже, мог быть только один вариант прорыва сквозь кольцо русских: по Херштрассе и мосту через Хафель, мимо Пихельсдорфа и запада Шпандау, где фанатичные гитлерюгендовцы обергебитсфюрера Шлюндера и майора (бывшего фюрера гитлерюгенда) Тейлхаккера по-прежнему стреляли из руин по танкам, вынуждая тем самым русских топтаться на месте. Самая последняя идея заключалась в том, что две группы будут с боем пробиваться по обеим сторонам Херштрассе – по левому флангу группа из остатков 18-й моторизованной дивизии, а то, что осталось от 9-й парашютной дивизии, по правому. Руководить операцией Вейдлинг решил из выгодной позиции впереди. Арьергард должен был состоять из войск боевой группы Монке, дивизии «Нордланд» Крукенберга и специалистов по радиолокации с острова Фемарн, переквалифицировавшихся теперь в пехотинцев.

Но в какое место офицеры планировали переместить Гитлера? Было бы ему лучше вне Берлина, чем укрывшись под Рейхсканцелярией? И зачем помогать тому, от кого они вскорости все как один отрекутся? Не изобрели ли они весь этот план исключительно ради того, чтобы получить разрешение на прорыв, который позволил бы им сдаться западным союзникам прежде, чем они будут захвачены в плен русскими? Каковы бы ни были причины, Гитлер отказался участвовать в этой игре.

В тех изолированных местах, где все еще продолжались бои, войска не знали ничего об обсуждении плана Вейдлинга в бункере фюрера. Согласно командиру дивизии «Нордланд», у них даже не было радиосвязи, чтобы выяснить, что происходит за пределами непосредственно их сектора. «Город вокруг нас абсолютно пуст, поэтому мы не могли получать новости также и от населения».

«Генерал Кребс, – записал Вейдлинг, – очень заинтересовался планом прорыва. Он звонил несколько раз в течение дня, желая знать, как продвигаются дела. Затем попросил начальника штаба, полковника фон Дуффинга, посвятить его во все подробности».

В своих «Заметках» Дуффинг выразил мнение, что шансы успешного прорыва были минимальны:

«Положение на мостах было далеко не ясным. Одни доклады говорили, что они в наших руках, другие – что мы их потеряли. Я отправил офицера разведки из 56-го танкового корпуса, капитана Кафурке, которому полностью доверял, вместе с несколькими унтер-офицерами из штаб-квартиры корпуса на рекогносцировку мостов… Но, даже если мосты устояли, не было никакой уверенности, что мы сможем прорваться через Эльбу…» (Полковник фон Дуффинг. Заметки о боевых действиях – Notizen zum Kampfgeschehen. – Авт.)

Вечером Вейдлинг собрал всех своих командиров для совещания на Бендлерштрассе. Их осталось совсем немного. Согласно Дуффингу, совещание было целиком посвящено прорыву – с благословения Гитлера или без оного. «Насколько я могу припомнить, было решено следующее: провести необходимые приготовления, взвесить шансы, встретиться в 10:00 утра 30 апреля для дальнейших указаний».

А подавляющее большинство населения уже подчинялось совершенно другим приказам или поддавалось совершенно другим искушениям. Снова цитируем нашу анонимную женщину-писателя:

«Странно, что первым делом они спрашивают: «У вас есть муж?» Если сказать, что НЕТ, они тут же лезут целоваться. Если сказать ДА, надеясь, что вас оставят в покое, то тут же звучит следующий вопрос: «А где он?», «Он был в Сталинграде?». Если, с другой стороны, у кого-то есть живой супруг, которого можно предъявить (как одна вдова сделала с господином Паули, хоть он всего лишь ее квартирант), они сразу сбавляют натиск. Не то чтобы для них имело значение, кого они берут – у них нет угрызений совести из-за замужних женщин, – однако они предпочитают не иметь рядом мужа, поэтому придумывают, как избавиться от него, где-то заперев или отправив куда-нибудь. И вовсе не из опасения, поскольку им уже известно, что ни один муж здесь не причинит им особых проблем. Однако, пока они не совершенно пьяны, присутствие мужа в том же помещении все же им мешает… Женщина в очереди за водой рассказала мне, как мужчина в ее подвале кричал на нее, когда иваны пытались увести ее: «Бога ради, иди с ними! Ты навлечешь неприятности на всех нас!»

Цивилизованные буржуазные идеи полетели за борт. Та ночь стала свидетелем рождения документа, в котором, словно в фокусе, сконцентрировалось все безумие руководства Германии: фюрер посчитал необходимым продиктовать личному секретарю, фрау Гертруде Юнге, свое личное и политическое завещание.

Русские находились менее чем в полукилометре, но они были слишком заняты, штурмуя Рейхстаг.

Берзарин заступил на пост коменданта Берлина. В то время как в незанятых районах быстро росло смятение, администрация старалась восстановить порядок в остальном городе. Берлин поделили на небольшие участки во главе с отдельными комендантами. Жителям запретили выходить за границы этих участков.

Изолированность бункера фюрера, отсутствие достоверных новостей и постоянные слухи о помощи извне побудили нескольких молодых офицеров штаба Кребса выдвинуть новый план прорыва – с целью проинформировать генерала Венка об отчаянной ситуации и поторопить его. План получил энергичную поддержку генерала Бургдорфа и рейхслейтера Бормана. Не нашлось более тонкой соломинки, чтобы ухватиться за нее. Даже Гитлер проявил к плану мимолетный интерес. Он спросил, кто эти офицеры и как они намерены прорваться. Затем разрешил им попытаться.

29 апреля, в 13:30, капитан Герхард Болдт, майор Бернд фон Фрейтаг-Лорингховен и полковник Вейс покинули бункер через выход на Герман-Геринг-штрассе. «Со стороны Потсдамской площади, – говорит Болдт, – нас накрыло клубами дыма». Двоим офицерам удалось проскочить. Третий попал в плен к русским.