Геополитика голода

Усилия по сохранению status quo были присущи в равной степени как политическим догматикам, сопротивлявшимся устремлениям народных масс на Востоке, так и деятелям от экономики, сторонникам скорейшей разработки ресурсов. Здесь была точка пересечения интересов Коха и Геринга. По многим причинам Розенберг, занятый вопросами политики и расовой инженерии, не мог дольше отвлекаться на обсуждение этих тем. Его столкновение со специалистами в области экономики усугубилось их отказом принимать во внимание его политику национальной «дифференциации».

Особое значение Розенберг и экономические штабы придавали Украине и Кавказу. Но в то время как Розенберг требовал привилегированного положения в политике для этих территорий, экономисты продолжали преследовать свои цели – получение максимальных урожаев зерна на Украине и хищническая добыча нефти на Кавказе. Политика особых преференций, предоставляемых населению, наталкивалась на политику его максимальной эксплуатации. Конфликт так и не был разрешен на практике. На бумаге было зафиксировано положение о приоритете немецких интересов над интересами местных жителей. Потребление продовольствия на Востоке должно было быть сокращено в пользу народа Германии. «Это краеугольный камень, на котором должна строиться наша экономическая политика».

Был согласован план между экономическими учреждениями и ведомством Розенберга, согласно которому «Восток» делился на две зоны: лесные районы и черноземные области. «Наша задача встроить советскую экономику… в европейскую, что означает необходимость ее корректировки, которая будет происходить в соответствии с типами ареалов [Landstriche]. Будут развиваться только те ареалы (регионы), которые смогут снабжать нас продовольствием и нефтью».

Богатый южный регион, который, можно сказать, соседствовал с «Великой Украиной» Розенберга, вместо того чтобы кормить остальной Советский Союз, «следовало в будущем повернуть лицом к Европе». Что же касается «лишнего» северного региона, который должен был содержать размещенные там войска, Берлин заявил за месяц до вторжения: «Германия не намерена развивать здесь экономику». Более того, в директиве говорилось, что любой «подвоз продовольствия с плодородного Юга на Север должен быть прекращен». «Население этих северных районов, особенно городское, ожидает страшнейший голод. Это может способствовать его бегству в Сибирь».

Дело было не только в том, что военные экономисты были столь заняты мыслями о тоннах зерна и стадах скота, что не обратили внимания на население этих районов. С поразительной откровенностью они рассмотрели все возможные варианты и пришли к заключению: «Попытка спасти население от голодной смерти путем доставки в северные районы продовольствия из черноземного региона может быть предпринята только в ущерб поставок в Европу. Это подрывает возможности Германии выстоять в войне и противодействовать блокаде, установленной Британией. По этому вопросу должна быть полная ясность… Следствием этого будет намеренное разрушение промышленности, а также гибель большого количества людей в этих и прежде отсталых областях России». Политический и экономический экстремизм имел схожие последствия.

Розенберг продолжил выполнение «антимосковитских» пунктов своего плана. Все же планы Коричневой папки, составленные под его руководством, несколько отличались от плана Зеленой папки, принятого экономистами. Необходимость выбора, стоявшая перед Розенбергом, объяснялась тем, что он отдавал приоритет политическим целям, но в то же время признавал необходимость решения экономических вопросов. Снова он оказался между сторонниками всеобщей конфискации и немногими представителями «просвещенного личного интереса», которые утверждали, что работа удовлетворит потребности советского населения, в особенности крестьянства. Будучи не в состоянии поддержать обе точки зрения, он продолжал предлагать невозможное. Несмотря на то что Розенберг понимал всю непопулярность советской колхозной системы, он настаивал на том, что «сельскохозяйственные предприятия надо оставить такими, какие они есть, а крестьянин должен охотно идти на сотрудничество».

Не только ведомство Розенберга, но и множество других организаций в Берлине не смогли ответить на элементарный вопрос: как заставить крестьянина делать то, чего он не желает. Если для того, чтобы колхозная система функционировала, требовалось принуждение (с чем были согласны большинство немецких экспертов), было ясно, что сила потребуется и для ее дальнейшего сохранения, и для внедрения любой другой системы, которая не считается с крестьянами. Альтернативой было бы в данном случае попытаться прибегнуть к побудительным стимулам, с помощью которых можно было бы заставить сельское население восточных районов работать ответственно и убедить их, что это в их интересах. Однако, зная точку зрения германского руководства, неудивительно, что оно уделяло мало внимания вопросу изучения процессов, происходящих в советском обществе. Не предпринималось никаких усилий для изучения уязвимых мест в советской системе организации труда, его экономической и социальной составляющей. Что более удивительно, крестьянство – ахиллесова пята советской системы – вообще не рассматривалось как причина нестабильности. Было неизбежно, что колхозник будет судить о любой новой системе, альтернативной советской, по своему довоенному горькому опыту. Можно было с уверенностью предсказать, что, пока не произойдет радикальных изменений в немецкой аграрной политике, поддержки от крестьянина не будет.

Идеи национал-социализма о роли сельского хозяйства неизбежно сказывались на представлениях немцев о будущей сельской жизни на Востоке. Однако эти концепции были сформулированы на немецкой почве и применительно только к ситуации в Германии. Такие положения, как прославление наследственного немецкого крестьянского двора (Erbhof), мифическая идеология «крови и почвы» (Blut und Boden), были полностью не применимы в отношении восточного крестьянства, для которого был характерен совершенно иной кодекс поведения и этика. Самые первые публичные заявления, сделанные после начала вторжения, имели новое обоснование. Было заявлено, что русский человек не способен эффективно организовать свою среду обитания; это касалось также сельского хозяйства, политики и военного дела. «По своей сути», утверждал Берлин, русский человек «существо стадное», «коллективист». Таким образом, одной из задач Германии было «помочь» русскому вновь «обрести себя». Все лицемерие этого заявления хорошо иллюстрируют выводы, сделанные из этого утверждения. «Как только будут восстановлены мир (деревенская община) и артель, мы станем свидетелями возрождения… понятия «коллективная ответственность».

Однако все это было всего лишь внешним прикрытием подлинных интересов Германии. Концепция аграрной политики разрабатывалась властями, осознававшими опасность быстрого истощения ресурсов. Все же сбор зерновых не был основной целью немецкой политики. Появлялись другие цели, «логически обоснованные» сами по себе, как считали нацисты, но которые было трудно примирить друг с другом. К ним относились также три основных требования, касавшиеся восточных областей: обеспечить наибольшие объемы поставок продовольствия (1) и рабочей силы (2); добиться взаимопонимания и сотрудничества с восточным крестьянством (3). Последнее требование не сразу нашло признание у немцев. Второе обрело актуальность лишь после ряда поражений немецких войск, и только первое имело важнейшее значение на протяжении всей войны.