Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Постоянное и трудно скрываемое стремление Германии овладеть ресурсами Восточной Европы свидетельствовало о ее намерении эксплуатировать их во благо рейха. Ради достижения этой цели были сформированы перспективные планы колонизации и сиюминутные планы их использования для поддержания германской военной машины. Интересы местного населения не принимались во внимание. Критерием политики на Востоке, который Берлин определил в своих основных экономических директивах и указаниях (Коричневая и Зеленая папки), было «благосостояние германского рейха и его народа».
Традиционный немецкий взгляд на комплементарные роли в экономике индустриальной Германии и аграрной России оставил свой след в первоначальных планах 1941 г. В противоположность предыдущим проектам, основанным на взаимной выгоде, новый подход – развитие только сельского хозяйства на Востоке и отказ от развития промышленности – превратился в чисто колониальный. Как выразился один высокопоставленный чиновник министерства оккупированных восточных территорий Тер-Недден, Восток снабдит Европу сырьем, а в обмен Германия будет посылать туда промышленные товары.
Эти цели зависели не только от отношения нацистов к одной России. Теория «большого пространства» (Grossraum) предполагала ограничение экономических функций «низших» территорий, к которым кроме СССР относились Польша, Югославия, Румыния, и сведения их к более примитивным процессам, в основном к добывающим отраслям экономики: сельскому хозяйству, горнодобывающей промышленности и эксплуатации сырьевых ресурсов. Политическая цель этого подхода была весьма прозрачна, она заключалась в сосредоточении более высокоразвитого производства в Германии, прежде всего тяжелой индустрии и контроля за финансами.
Постоянно отказывая русской нации в «интеграции» в европейское политическое сообщество, Гитлер настаивал на «интеграции» экономики Востока в европейскую, с целью сделать его ресурсы доступными для Запада. Фюрер утверждал: «Совсем еще недавно было трудно представить, как может существовать в Восточной Европе большое государство с почти неограниченными природными ресурсами… в то время как густонаселенная Центральная и Западная Европа испытывает нехватку сырья, которое они должны импортировать. Мы должны отныне полностью открыть территории Восточной Европы, столь богатые сырьем, для густонаселенных областей европейского Запада». В обмен на это, рассуждал Гитлер, Россия станет обширным рынком сбыта для немецких товаров. После войны европейская промышленность «уже не будет больше нуждаться в иностранных рынках», потому что советские жители «настолько бедны, что все промышленные товары, начиная с простейшей стеклянной посуды, найдут там сбыт». Официальные планы предусматривали, что «оккупированные восточные территории всегда будут служить для Запада рынком сбыта продукции, требующей больших трудовых затрат…».
Восточная экономика призвана была обеспечивать постоянный рост благосостояния Германии. «Мой план, – говорил Гитлер своим сторонникам, – заключается в том, что мы должны воспользоваться всеми представившимися нам возможностями». В планах на будущее для советской промышленности не было места. Политика деиндустриализации отвечала интересам рейха и давала преимущества в экономическом плане. Как указывалось в Коричневой папке, эта политика «препятствует нежелательной концентрации местного населения в промышленных центрах; сама же промышленная продукция, результат интенсивного труда рабочих, остается в рейхе и старых индустриальных странах Европы, обеспечивая им достойный уровень жизни».
В то время как экономические цели не были основным побудительным мотивом для вооруженного нападения Гитлера на Советский Союз, для людей, заинтересованных в экономической эксплуатации Востока, настоятельные потребности в зерне, нефти и сырье были альфой и омегой оккупационной политики Германии. Работники экономических отделов, ответственные за использование ресурсов Востока, не были ни дипломатами старой школы, ни кабинетными экономистами, ни, наконец, экстремистами-догматиками. Взвешенно собирая и анализируя факты, военные экономисты за много месяцев до начала войны подсчитали, что советская территория к западу от так называемой линии «А – А» (Архангельск – Астрахань) даст достаточное количество ресурсов, чтобы восполнить возможную нехватку продуктов в военных условиях.
Согласно их мнению – и всей экономико-административной машины, начиная от Геринга и ниже – долгосрочные политические планы (будь то в интерпретации Бормана или Розенберга) зависели от насущных экономических требований войны. В части «А» Коричневой папки говорилось: «Непосредственная цель, имеющая наибольший приоритет… в отношении недавно оккупированных восточных территорий, – это выиграть войну, чему должны способствовать восточные территории, обеспечивая независимость Европы от поставок продовольствия и сырья. Эта непосредственная цель имеет все преимущества даже в тех случаях, когда необходимые меры, предпринимаемые для продолжения войны, входят в противоречие с намерениями в отношении будущего Восточного пространства (Ostraum)».
Наличие конфликта между догмой и практикой было признано в области экономической науки раньше, чем в других областях. Максимальная эксплуатация означает игнорирование долговременных преобразований в экономике и политике, которые Берлин был намерен провести. «Во время войны требования военной экономики являются высшим законом всей экономической деятельности на оккупированных восточных территориях». Розенберг и его сотрудники неохотно, но все же признали убедительность этого аргумента.
Германия испытывала острую потребность прежде всего в продуктах сельского хозяйства. «Согласно приказам фюрера должны были приниматься все необходимые меры для немедленной и максимальной эксплуатации оккупированных областей в пользу Германии». В 1939 г. запасы зерна в Германии превысили 7 миллионов тонн; к 1941 г. они значительно сократились, хотя согласно условиям торгового договора 1940 г. Советский Союз обязался поставить на следующий год значительное количество зерна. Накануне вторжения экономисты планировали, что армии на Востоке будут кормиться с захваченных земель, и рассчитывали на ежегодные поставки зерна в количестве 7 миллионов тонн с оккупированной немцами территории Востока. Берлин ожидал увеличение продуктивности на 10–20 процентов не на пустом месте, и это не было бы непосильной задачей. Этого было бы достаточно, чтобы покрыть дефицит контролируемой Германией Европы. То, что было действительно важным, так это не качество зерна, не будущая структура фермерского хозяйства и его общественных отношений, но количество своевременно собираемых зерновых.
В сельском хозяйстве актуальные потребности военной экономики первоначально не требовали радикального пересмотра немецких долговременных планов. В других отраслях конфликт между краткосрочными и конечными целями был более острым. Отвечая потребностям момента, было необходимо прибегнуть к «максимальной эксплуатации относительно ограниченных средств производства» даже в промышленности и не дать им угаснуть по политическим соображениям. Однако это не означало восстановления всех отраслей советской индустрии, торговли и горнодобывающей промышленности. «Было бы полностью ошибочным утверждать, что мы должны как можно быстрее восстановить все предприятия на оккупированной территории… Восстановление предприятий может иметь место только в тех отраслях, продукция которых находится в дефиците».
Потребность немедленной и тотальной разработки ресурсов вела к тому, что работы отличались низким организационным уровнем. Простейшим выходом было отложить решение таких проблем, как реприватизация и децентрализация, и избегать вопросов модернизации, если только ее отсутствие не сказывалось на производительности предприятия. Именно специалисты по экономике среди немецких планировщиков потребовали после оккупации восточных территорий сохранения status quo согласно политике наименьшего сопротивления. Еще до начала наступления на Восточном фронте они убедили Розенберга, что все предприятия на Востоке должны управляться в условиях немецкой оккупации на тех же основаниях, что и при советской власти. Должны были сохраняться советские зарплаты, а местная администрация продолжать свою работу на низовом уровне. Запрещались любые изменения в сельскохозяйственных отношениях и колхозном строе, поскольку это могло привести к серьезным сбоям в производстве сельскохозяйственной продукции. Вторым аргументом в поддержании snatus quo в сельском хозяйстве был следующий: система совхозов и колхозов позволяла более эффективно контролировать и вести сбор продукции, чем бесчисленное количество индивидуальных хозяйств, которые могли бы возникнуть на руинах советской системы. Поэтому майские директивы 1941 г. провозглашали: «Предпосылкой успешного производства и получения добавочного продукта является сохранение больших предприятий (колхозов и совхозов)… Их распад на несколько миллионов индивидуальных сельских хозяйств приведет к тому, что одна только мысль о немецком влиянии на производство станет утопичной. Любая попытка роспуска больших сельских хозяйств должна пресекаться самым решительным образом».
Экономические ведомства хотели, чтобы колхозы служили немцам так же, как они служили советскому режиму. Желания советского крестьянства не имели никакого значения.
Войти с помощью соц. сетей: