Марионетки и патриоты

Первоочередной задачей для немцев стало найти замену Кубе. Одним из кандидатов на эту должность был Арно Шикеданц, назначенный комиссаром Кавказа, чьи мечты о величии испарились с немецким отступлением в начале 1943 г. Розенберг, уже и так воевавший со всеми вокруг, не решался назвать его имя. «Розенберг не хочет предлагать фюреру кандидатуру Шикеданца, – сообщил Бергер Гиммлеру, – пока не будет уверен, что тот приемлем для фюрера». Как и все остальные в СС, Бергер считал, что «назначение Шикеданца на должность в Минске будет неуместным».

Шикеданц не нравился Бергеру, так как последний хотел поместить на эту должность чиновника СС. Хотя Гитлер поначалу сомневался в том, что один и тот же человек сможет занимать должности генерального комиссара и генерала войск СС и полиции, он все же уступил, и бригадефюрер СС фон Готтберг стал новым главой Белоруссии, «единолично» объединив две позиции. Его назначение стало мерилом роста власти СС. В 1941 г. Розенберг опротестовал авторитет СС и полиции в своих владениях; теперь ему в качестве главного сатрапа был навязан офицер СС.

Сообщалось, что Готтберг в основном враждебно относился к белорусам, особенно к националистам. Действительно, некоторые из его помощников считали белорусский национализм всего лишь «выдумкой» и с радостью бы забыли о нем. Несмотря на то что Готтберг едва ли был кем-то большим, чем «вожаком разбойников», столкнувшись с реалиями Белоруссии 1943 г., он не спешил прибегать к «железным выводам», к которым на основании концепции «унтерменша» пришел Кох. Когда Готтберг пришел к власти, задачи были гораздо более прозаичными, но в то же время более злободневными, чем амбициозные планы и видения, с которыми Германия пришла на Восток. Минск становился вооруженной крепостью на партизанской земле; открытыми оставались только основные линии связи с Германией; сократились поставки сельскохозяйственной продукции; участились случаи нападений и убийств. Вскоре после своего назначения Готтберг отправился в Берлин на ряд конференций. Выслушав пронационалистические призывы в OMi, Готтберг признал, что его первым порывом было распустить Раду БНР, но затем он пришел к выводу, что необходимо продолжать поддерживать развитие белорусских националистов, чтобы заготовить почву для немецкого правления. По возвращении в Минск он решил пойти на «драматический» шаг.

21 декабря 1943 г., обращаясь к собранию активистов-националистов, он провозгласил создание Белорусской центральной рады (БЦР), совещательного органа, который заменял «Самопомощь» (БНС) и Белорусскую раду доверия и должен был стать «представительством белорусского народа в рамках существующего самоуправления». Его «права и обязанности» заключались в том, чтобы давать «необходимые и уместные советы» немецким властям и предпринимать «необходимые меры» в области образовательной, социальной и культурной деятельности. Президента БЦР должен был назначить Готтберг, и он же мог его уволить; все другие члены также назначались генеральным комиссаром по предложению президента.

С отставкой Ермаченко и смертью Ивановского новым белорусским «фюрером», готовившимся на должность президента, стал Радослав Островский. Бывший учитель средней школы, который до этого жил в Польше, Островский вернулся в Белоруссию с немцами в 1941 г. и сыграл важную роль в организации местной администрации. Будучи менее «мечтательным», чем некоторые из его коллег, он прекрасно понимал слабость националистического движения и по этой причине пришел к выводу, что оно может прийти к успеху только в том случае, если получит поддержку третьего государства. В 1943 г. он сумел убедить некоторых немецких чиновников в том, что его движение получит «широкую волну поддержки» в сельской местности. Несмотря на то что многие немцы продолжали опасаться смещения баланса власти в сторону «коренных» органов, к тому же не самых популярных, Островский утверждал, что «политический трюк» общественного признания предоставит необходимый напор в борьбе с партизанами, которая будет вестись самим населением. По некоторым данным, Островский выдвинул «условия» в виде созыва нового Всебелорусского конгресса и формирования белорусских вооруженных сил. Если таковы были его условия, у немцев было мало оснований их отвергать. Для них созыв конгресса был не более чем очередной мерой психологической войны; создание дополнительных белорусских вооруженных формирований приветствовалось, поскольку основной целью всей операции, с точки зрения Готтберга, была мобилизация белорусов.

На следующий день после официального провозглашения Рады Островский издал указ о «мобилизации» мужчин от 14 лет для будущих белорусских вооруженных сил. Он и его помощники много путешествовали в поисках новобранцев и сторонников. БКС, опирающемуся в основном на германоориентированную полицию, удалось собрать около 60 батальонов по обязательному призыву. Некоторые из них были отправлены для борьбы с партизанами; некоторые позднее были переправлены в Германию и реорганизованы в боевую дивизию.

Администрация Готтберга, казалось, была удовлетворена формальным прогрессом «белорусской акции». На этом позднем этапе вступило в игру административное изменение, которое обсуждалось в течение уже многих месяцев. Отчасти в качестве «награды» как Готтбергу, так и националистам, отчасти в качестве «наказания» за враждебность Лозе против Розенберга и СС, а отчасти как средство упорядочения немецкой администрации было принято решение отделить генеральный комиссариат Белоруссию от рейхскомиссариата «Остланд». Подписанный Гитлером 1 апреля 1944 г. указ отделил Белоруссию от Риги и превратил ее в обособленную единицу, непосредственно подчиненную Берлину.

Подобные меры едва ли имели какое-то практическое значение. Красная армия продвигалась вперед. Перед летним наступлением 1944 г. она уже проводила операции под Витебском и Могилевом; Смоленск (25 сентября 1943 г.) и Гомель (26 ноября 1943 г.) вернулись к Советам. В июне – июле 1944 г. Германия потеряла контроль над Белоруссией, а 2 июля БЦР поспешно сбежала из Минска (взятого советскими войсками 3 июля) на запад. Сначала в Познани, а затем в Берлине остатки Рады и «правительства» вновь собрались под опекой OMi.

Однако перед тем, как сбежать, Рада созвала Белорусский конгресс, который был обещан шесть месяцев назад. В середине июня, незадолго до того, как под под рев советской артиллерии началось советское наступление, в Минске собралось более тысячи белорусских националистов, созванных для установления фиктивной связи «легитимности» для «режима» Островского путем связывания его с Белорусской радой 1918 г., а также для принятия ряда уставов и подзаконных актов. Как отмечал один аналитик, «удивительно, как мало было обсуждено на собрании. Пересказывалась история, сыпались обвинения в адрес Польши и Советского Союза, в то время как о нынешней ситуации умалчивали. Как и об актуальных проблемах будущего. Молчание оказывалось более красноречивым, чем произносимые слова. Единственной новой идеей, которой ассамблея хотела обогатить националистическую доктрину, было проклинание евреев. Это подлое средство было самым легким способом откупиться от временных владык…».

Для врагов белорусской государственности и даже для националистических противников Островского это было грязным спектаклем, окрашенным кистью нацизма. Для ее сторонников это была вершина старых устремлений, которые предоставили бы возможность для хотя бы символического проявления того, что они называли «национальной волей», как выразились около 1150 избранных делегатов, которые вскоре разошлись. Через неделю эти люди оказались на пути к изгнанию и эмиграции.

Вот и подошли к концу три года германского правления в этой «наименее известной стране Европы». Политика Кубе и Готтберга, несомненно, отличалась от политики Коха. В то время как Кох не признавал население в целом как политический фактор, Кубе и Готтберг под влиянием происходивших событий перешли к сокрытию нацистских целей и продвижению одной конкретной группы, крайних националистов. Однако, как свидельствовал один немецкий эксперт, «Кубе и Готтберга мало заботило оказание помощи подвластному им населению; лишь благодаря повседневным проблемам они убедились в полезности участия коренного населения в обязанностях администрации путем постепенного предоставления ему все больших прав. Главным стимулом для Готтберга были, несомненно, многочисленные примеры, демонстрировавшие, что с партизанами можно успешно бороться только с помощью белорусов».

С другой стороны, как это ни парадоксально, из всех групп у националистов было меньше всего шансов сплотить людей во имя целей Германии. Националисты более раннего поколения по большей части были уничтожены Советами; рядовые белорусы и значимые небелорусские меньшинства на территории страны были просто раздражены деятельностью Островского.

Казалось, что «широкие массы» не особо волновали какие-либо сугубо «политические» вопросы. Материальные и моральные аспекты – немецкие реквизиции, партизанские набеги, избиение и унижение, принудительный труд, колхозы – были куда более насущными проблемами.

В то время как на Украине любые проявления «коренных» движений подавлялись, в Белоруссии именно к этим группам отношение оставалось толерантным, поскольку в небольших количествах такие группы с наименьшей вероятностью могли бы сплотить людей ради их дела. Антивеликорусские надежды Розенберга, подорванные его подчиненными на Украине, так и не смогли взойти в Белоруссии. Главный немецкий козырь оказался не в той колоде: сепаратизм здесь оказался слабее, чем в любой другой советской республике. Меры, направленные на поощрение националистов, мало кого побудили встать на сторону Германии, зато многих настроили против нее.

Кох никогда не пытался казаться тем, кем он не был, в то время как руководство в Минске пыталось «смягчить» зверства и нарушения видимостью уступок и многословием. Расхождения между немецкими словами и действиями были слишком явными и слишком остро ощущались, чтобы остановить массовое отчуждение – процесс, подогреваемый партизанским движением в большей степени, чем в Украине, в основном из-за более благоприятного ландшафта. Сравнение политики, применяемой в «Остланде» и в Украине, показывает как доктринерство и беспорядочный экстремизм Коха, так и обернувшуюся крахом запоздалую тактику притворной «дружбы» и просепаратизма Кубе и Готтберга. Разница в «политике», насколько бы важную роль она ни играла в немецком подходе, была недостаточно велика, чтобы повлиять на общественное мнение. Для рядовых жителей обе эти политики являлись одной и той же презренной формой иноземного гнета.