Пробные камни в немецкой политике

Армейские командующие в Прибалтике стремились к созданию органов администрации, состоявших из коренного населения. Такая делегация с более широкими полномочиями для делегированных в этом конкретном регионе «туземцев», очевидно не регламентированная конкретными инструкциями, была санкционирована Верховным командованием. Гражданские ведомства, в том числе штат Розенберга, чувствовали, что даже здесь армия вышла за пределы того, что имел в виду Берлин. И действительно, именно разногласия по поводу этого вопроса приблизили вышеупомянутую конференцию 16 июля.

Когда был создан рейхскомиссариат «Остланд», Лозе и некоторые его подчиненные начали ссориться с армейским командованием на тему «чрезмерной» толерантности, которую они проявляли к прибалтийским политическим кругам. Тем не менее молодой РКО согласился с свершившимся фактом, спровоцированным армией после того, как Лейббрандт сообщил Лозе, что Гитлер по просьбе Розенберга одобрил создание местных консультативных советов в каждом из трех балтийских генеральных комиссариатов.

В то же время планы Розенберга по германизации уменьшили его рвение поддержать самоуправление в Балтийском регионе. Даже когда была создана общая сеть самоуправления под контролем Германии, город Рига оставался во власти его друга, Хуго Витрока, снискавшего дурную антилатвийскую репутацию. Некоторые из подчиненных Лозе также не нуждались в расширении полномочий коренных народов и выступали решительно против установления балтийского самоуправления выше локального уровня. Кроме того, немецкие деловые круги, надеявшиеся закрепиться в экономике «Остланда», обвинили «пробалтийские» элементы в германской администрации в том, что они «отдали» страну коренным жителям после того, как она была «завоевана кровью и потом немецких солдат».

Несмотря на эти конфликты, все же была введена небольшая доля самоуправления. В Литве и Латвии выбор «правильного» персонала для консультативных советов повлек за собой серьезные разногласия среди конкурирующих националистов и коллаборационистов из коренных народов, а также среди представителей немецкой армии, СС и «Остланда»; в Эстонии, после некоторых пререканий, установление прогерманского марионеточного режима прошло более плавно. Тем не менее в марте 1942 г., когда преобразование этих советов в «консультативные» правительственные органы было формализовано, даже эти «квислинговые режимы» обеспечили некоторое участие прибалтийского населения – «привилегию», которую коренные группы в соседних старых советских регионах получили. Но как бы ни был ограничен круг их полномочий, эти органы явились отходом от стандартного нацистского плана для Востока. На практике немецкие и местные органы были смутно переплетены в неоднозначный административный клубок, который никогда не распутывался.

Такое же отношение проявилось и вне политического поля. Цены в Прибалтике, в то время бывшие ниже, чем в Германии, устанавливались на уровне, превышающем таковой в остальной части Востока. В то время как в прилегающих великорусских территориях урожаи должны были быть достаточными только для выживания местного населения, на балтийских землях рассматривалось выращивание более ценных культур – не из-за каких-либо экономических желаний, а прежде всего из-за политических целей. Оккупационные власти были склонны позволить прибалтийскому населению иметь больше в области культуры, чем любым другим из Untermenschen. Лозе с гордостью написал летом 1942 г., что после «политикоидеологической чистки» снова начали функционировать школы, а также снова изучался немецкий язык, который славяне считали недостойным. Музеи и библиотеки, со значительными изъятиями и обставленные немецкими экспонатами, вновь были открыты. Прибалтийские государства были единственными районами на оккупированном Востоке, освобожденными от приказа министерства Розенберга в декабре 1941 г., закрывающего школы с образованием выше четвертого класса. «Балтенланд», казалось, собирался стать членом нового германского «ордена» – ниже самого рейха, но явно превосходящего остальную часть Востока.

Однако этот привилегированный статус не затрагивал долгосрочные цели Германии. В то время как массовое переселение в военное время не было предпринято, нацистские взгляды резко проявлялись по двум вопросам: в политике, автономии и экономике, при реприватизации.

Сохранением мер советской национализации и постоянным контролем Германии над прибалтийской экономикой оккупационные власти нанесли ущерб тем слоям населения, которые стремились к восстановлению частной собственности. В 1942 г. были предприняты половинчатые и символические усилия по реституции, но только в 1943 г. была принята серия постановлений о «реституции» частной собственности.

На практике они никогда не выполнялись полностью – отчасти из-за трудностей, присущих этому процессу, отчасти из-за промедления, а отчасти из-за немецкого отступления. Несмотря на то что политика Лозе претерпела небольшие изменения в отношении «нового прагматизма», меры реприватизации тем не менее были в значительной степени заглушены из-за его постоянного сопротивления. Указ об этом был фактически навязан ему директивами, одобренными Гитлером по предложению Розенберга. Незадолго до их принятия Лозе обобщил свою позицию в подробном отчете, в котором был сделан вывод о том, что «мое предыдущее и неоднократно выраженное противодействие плановой реприватизации продолжает существовать». Основываясь как на амбициях Лозе по созданию империи, так и на его статистическом подходе к экономическим проблемам, задержки не сделали ничего, чтобы улучшить отношения между оккупационными властями и их субъектами. Когда наконец были объявлены указы, они упали на почву, которая была полностью пропитана народным разочарованием. Об этом хорошо сообщил Лицман, комиссар Эстонии:

«Причина снижения популярности морального духа [т. е. прогерманских настроений] – это прежде всего исключение из экономической жизни, процесс, который продолжает развиваться. Их почти полное отторжение от реальной торговли, надвигающийся роспуск банков, все еще не выполненное властями стремление к реприватизации со стороны коренного населения, огромное количество [немецких] монополий и компаний, комиссаров и т. д. и т. п., которые размножаются ежедневно как грибы, каждый из которых лишает коренное население других областей деятельности, оказывают крайне удручающее воздействие на моральный дух, что рано или поздно приведет к пассивному сопротивлению, что в свою очередь серьезно ухудшит военное положение.

…Дуализм нашей политики – экономические меры, как если бы мы действовали в гау, реинтегрировались в рейх, оставляя население в неведении о своем будущем, неизбежно приводят к напряженности и имеют противоположный эффект по сравнению с тем, к чему мы стремимся».

Дуализм, на который указывает Лицман, был отражением органических противоречий в немецкой политике. Хотя экономические меры, принятые для «прояснения ситуации», были незначительными и в целом не были существенными, центр дебатов переместился в политическую сферу. Некоторые, в том числе глава администрации РКО, высказались за прекращение неопределенности, «открыто заявляя прибалтийским народам, что они больше не могут рассчитывать на государственную независимость в будущем, несмотря на их близкие расовые, исторические и культурные связи с немецким народом, так что им нужно сейчас смотреть в будущее, готовясь к изгнанию со своей родины».

Однако большинство немецких чиновников в Прибалтике предпочитали более «тонкий» подход. По мере активизации германской мобилизации коренного населения три национальных консультативных совета также стали более мужественными в повышении уровня своих требований – в том же направлении, что и предложения немецких «пробалтов», – как из искреннего «освободительного разнообразия», так и из узкоутилитарных целей. Более умеренные просили об уменьшении зависимости от Германии; наиболее амбициозные требовали заключения не менее как «мирных договоров» со странами Балтии. Такое отношение ни в коем случае не зависело от «либерального» мировоззрения или даже от принятия традиционной европейской государственной системы: Балтийский регион считался исключением из «Восточного массива» и выступал за некоторую форму «признания» для него, что хорошо совмещалось с нацизмом и выраженными антироссийскими настроениями.

Так как некоторые из тех, кто первоначально продвигал «балтийское самоуправление», тем временем покинули РКО, усилия в этом направлении были в основном ограничены разговорами и меморандумами, поданными или представителями самих прибалтийских народов (особенно латвийскими офицерами, которые чувствовали, что их акции растут по мере увеличения трудностей для вермахта), или отдельными немецкими должностными лицами. Парадоксально, что СС в поисках прибалтийских «добровольцев» были одним из первых в Берлине, чтобы поддержать спрос на более широкую «родную» (местную) власть в Прибалтике; и с Готтлобом Бергером, пробившим себе путь в Ostministerium, Розенберг был склонен продвигать проект статута, предоставляющего автономию трех прибалтийских земель. Хотя Розенберг все еще был далек от восторга от перспективы предоставить им официальную автономию, он наконец уступил убеждениям некоторых своих подчиненных и направил проект фюреру, который, зная о поддержке Гиммлером проекта, проявил к нему интерес. В соответствии с этой схемой Литва, Латвия и Эстония станут «государственными образованиями» под «защитой» рейха, который будет удерживать контроль над военными и иностранными делами и многими отраслями экономики. Таким образом, рейхскомиссариат «Остланд» исчезнет.

Однако 8 февраля 1943 г. Гитлер вынес отрицательное решение. Во многом это стало результатом действий Бормана, который отчасти был против усилий Гиммлера по расширению СС, отчасти против попыток Розенберга «подорвать» (как это называл Борман) официальную политику. Как и следовало ожидать, Лозе решительно выступал против автономии, которая стала бы концом его собственной власти в «Остланде», – его взгляды стали известны в ставке фюрера так же, как и мнение Коха. В конце концов Ламмерс сообщил Розенбергу, что Гитлер не желает обещать автономию для Прибалтийских стран.

Однако приговор Гитлера не был опубликован; он все еще казался не совсем решенным в этом вопросе, особенно в связи с критическим дефицитом людских ресурсов, который, по мнению некоторых официальных лиц, можно было бы смягчить, используя латышей и эстонцев. В этих условиях сторонники автономии могли законно продолжать настаивать на ее принятии, особенно под модным видом «упрощения функций немецкой администрации». Таким образом, появился новый «тихий фронт»: с одной стороны, офицеры СС и армии, выступающие за автономию по военным причинам, с «пробалтами» в администрации «Остланда» и министерства Розенберга, смыкающегося с ними в основном по политическим мотивам; с другой стороны «фронта» находились Борман и Лозе, который устоял в своей оппозиции сторонникам автономии; в середине, как обычно, находился Розенберг. Яркий Лицман, поддерживая фельдмаршала Кюхлера и действуя через голову Лозе, встречался с Гиммлером в апреле 1943 г. и дал ему конфиденциальный отчет, который должен был быть передан в ставку фюрера. Одновременно представитель министерства иностранных дел в Прибалтике Адольф Виндекер призвал свой домашний офис работать в том же направлении. Он сообщил о типичном разговоре с Лицманом.

Отвечая на вопрос о том, почему из его постоянного стремления предоставить автономию ничего не выходит, он (Лицман) уверенно объяснил, что рейхсминистр Розенберг в принципе не мог отказаться от своей любимой идеи о немецком «Остланде» из-за своего прибалтийского происхождения и что рейхскомиссар Лозе слишком придерживался искусственной концепции «Остланда», хотя бы для того, чтобы не ставить под угрозу свое положение, и выступал против любого ослабления правил в отношении этого.

Указывая на параллельные усилия, предпринимаемые для продвижения политических и пропагандистских экспериментов среди других восточных народов, Виндекер – отнюдь не либерал – заключил: «Поэтому я считаю своей неотъемлемой обязанностью еще раз подчеркнуть, насколько важно, чтобы людям из стран Балтии было немедленно предоставлено «временное политическое решение в соответствии с их справедливыми пожеланиями».

Дебаты затянулись, все больше и больше чиновников поддерживали «автономию» в несколько наивной убежденности в том, что такие символические уступки могут восстановить ущерб, нанесенный за два года оккупации. Наконец, благодаря тому что Гиммлер настаивал на разработке десяти возрастных групп для СС в Эстонии и Латвии, этот вопрос был поднят на конференции с Гитлером в ноябре 1943 г., когда Розенберг встречался с фюрером. Показывая, что Гиммлер вмешивался в то, что Розенберг считал своим собственным домом, он тем не менее убеждал поддержать проект автономии. Борман, разумеется, выступал против этой схемы, и Розенберг незамедлительно доказал свою склонность к тому, чтобы отступать, когда его атакует более сильная сторона: он высказался, что ухудшение положения в Латвии и Эстонии вызвано главным образом «мягкостью» генерал-комиссаров. Собственный план Розенберга предусматривал либо установление культурной автономии, либо провозглашение (но не обязательно реализацию) в странах Балтии политической автономии. Согласно его заметкам, «фюрер неоднократно заявлял, что само собой разумеется, что он не может отказаться от этих стран, что, конечно же, не может быть и речи об этом. Он также по своей природе выступал против принятия таких далеко идущих уступок в трудные времена».

Игнорируя проект политической автономии, Гитлер попросил своих сотрудников пересмотреть декларацию о культурной автономии. Это, по крайней мере, то, во что Розенберг решил поверить. На самом деле, как быстро сообщил Ламмерс, весь вопрос был мертв и похоронен. Фюрер считал момент «несвоевременным» для таких заявлений, содержание которых, кроме того, «запоздало». Совет Ламмерса – надо забыть этот вопрос.

Между тем конфликты Лозе с его партнерами продолжались. Он представил бесконечные меморандумы против Лицмана, который отказался выполнить некоторые указы Лозе и санкционировал сам себе празднование дня независимости Эстонии. В сообщениях Розенбергу и Борману Лозе обвинил Лицмана в «политике слабости». В перетягивании каната с таким же упрямым высшим руководителем СС и полиции в «Остланде» Фридрихом Еккельном, который получил особые полномочия для мобилизации всех имеющихся трудовых ресурсов, Лозе писал о злоупотреблениях в официальных и неофициальных жалобах, ему отвечали взаимностью. Его конфликт с армией был настолько горьким, что в конце концов он публично дал пощечину генералу Фридриху Бремеру, главнокомандующему вермахтом в «Остланде».

Но вражда Лозе была наиболее очевидной в обмене резкими и порой оскорбительными сообщениями с Розенбергом. Каждый пытался устранить другого: планы Розенберга относительно балтийской автономии предусматривали ликвидацию РКО, функции которого были бы непосредственно взяты на себя его министерством в Берлине; Лозе, в свою очередь, подверг критике Ostministerium за его неспособность разработать четкую политику, вплоть до визита к Гитлеру (через Бормана) с проектом покончить с министерством Розенберга и поставить два рейхскомиссариата непосредственно под контроль фюрера.

После длительных переговоров, часто за спиной Лозе, сотрудники Розенберга сумели выпустить ряд новых указов в феврале 1944 г., передав некоторые полномочия в области культуры местной администрации в прибалтийских регионах; симптоматично, что Розенберг в последний момент выступал как нечто тормозящее их принятие, но наконец согласился, будучи уверенным, что Гиммлер обеспечил одобрение фюрера. Дополнительные усилия были предприняты для изучения возможности предоставления политической автономии (или, как предложили некоторые в последнюю минуту, подписания «мирных договоров») с Прибалтийскими государствами. Эти бесполезные проекты были прекращены из-за отступления немецкой армии. Бройтигам сообщил офицерам «Остланда» незадолго до их эвакуации в рейх: «В связи с военными событиями в «Остланде» в настоящее время не представляется целесообразным заниматься международным правовым статусом Латвии».

Длительная и часто ожесточенная дискуссия в отношении автономии не должна омрачаться тем фактом, что ее предоставление не принесло бы никаких заметных преимуществ для прибалтийских народов. Пропаганда автономии отражала стремление некоторых «прагматиков» к пропагандистскому паллиативу и надежду на то, что другие элементы будут использовать его как средство для искренней эволюции к балтийскому самоуправлению. Показательно, что даже такая символическая мера оказалась неприемлемой для немецких правителей.