Область Лозе

После быстрого продвижения германских войск в Литву и Латвию в первые недели войны Гитлер приказал передать их гражданской администрации с 1 сентября 1941 г.; 5 декабря Эстония также стала частью рейхскомиссариата «Остланд».

Сам Лозе не был важной или яркой личностью. Будучи фанатичным нацистом, он был скорее расслабленным бюрократом, нежели динамичным лидером. У него не было цельной «концепции» Востока или долгосрочных целей, и его не особо заботила судьба его подданных. Большую часть своего времени он посвящал своим личным делам.

Как и Эрих Кох, Лозе стремился к созданию своей личной империи, независимой от Берлина. Пытаясь превратить РКО как раз в такую империю, он упорно и порой по-детски старался «централизовать» все в своих руках, тем временем пуская по-настоящему важные вопросы на самотек. С учетом огромных территорий, колоссальных проблем, а также нехватки и низкого качества немецкого персонала Берлин неоднократно наказывал своим людям на местах избегать попыток контролировать каждую мелочь на оккупированных территориях. До Лозе это так и не дошло. Для него тоталитаризм был синонимом железного контроля. Результатом стал нескончаемый поток директив, инструкций и декретов, занимавших тысячи страниц.

Немецкое гражданское правительство привезло с собой полные грузовики картотек, папок, штампов, пишущих машинок и других офисных принадлежностей. В разгар войны, носившей характер смертельной схватки, между Ригой и четырьмя главными комиссариатами, находившимися под ее юрисдикцией, велась длительная переписка по поводу самых тривиальных административных проблем. Устанавливался ценовой контроль для металлических венков, для гусей с и без головы, живых и мертвых. Клейст указывает на декрет о «максимальных ценах на ковры» с разницей в 10 пфеннигов за килограмм между светло-коричневыми и темно-коричневыми вискозными коврами в Латвии. Лозе лично настаивал на подписании знаков «Курить запрещено» и правил по сбору мусора. Всякий раз, когда ему указывали на то, что он слишком щепетильно относился к таким мелочным вопросами, он отвечал, что люди принимают его за «ночного сторожа». Вскоре его так называемые «шнорерские указы» стали посмешищем для большей части немецкой администрации.

Когда группа наблюдателей из министерства пропаганды посетила «Остланд» осенью 1942 г., они сообщали о недовольстве среди подчиненных ведомств по поводу чрезмерной централизации в Риге, в результате которой низшие эшелоны стали «самыми ярыми представителями оппозиции Лозе». Генерал-комиссар Эстонии Карл Лицман угрюмо жаловался, что «в Риге воцарилась вакханалия экономической заорганизованности».

Своей основной задачей Лозе считал реконструкцию вверенных ему районов. Aufbau und Kultur – таков был его несколько лицемерный лозунг, который сам по себе уже символизировал пропасть между ним и Кохом. Его более пассивная позиция была обусловлена и тем фактом, что нацистская концепция не заклеймила прибалтийские народы термином «унтерменш». Отчасти просто по инерции, отчасти из соображений экономического удобства он стремился увековечить статус-кво, включая институты, которые он нашел, приняв руководство над РКО; поскольку, как он выразился, «не важно, что мы здесь сохраняем некоторые из прежних большевистских форм экономики… это правильные формы, и они позволяют нам добыть наибольшее количество ресурсов для ведения войны».

Поэтому он выступал против возвращения частной собственности досоветским владельцам; советские меры по национализации действовали еще долгое время из-за его страха перед переменами, из-за его веры в государственный контроль и, наконец, из-за того, что немецкая неспособность к «реприватизации» предположительно облегчила бы полное выселение народов Прибалтики в будущем. Тем временем увековечение «советизации» не могло не разозлить обширные слои населения.

И хотя в этом плане он разделял готовность Коха эксплуатировать местное население и ресурсы ради военных нужд Германии, политическое мировоззрение Лозе, каким бы невнятным оно ни было, в значительной степени отличалось от того, что господствовало на Украине. Он не разделял биологическую ненависть Коха к людям, которыми он правил; он принял (так же как и советские учреждения) и с некоторыми изменениями увековечил систему символического самоуправления, которую спонсировали армейские командиры, пока территория не перешла к гражданской администрации. К началу 1942 г. Лозе даже совершал косвенные выпады в адрес Коха, когда говорил своим людям: «До тех пор, пока народ ведет себя мирно, относиться к нему нужно достойно. А совершать политические ошибки и лупить людей по голове все горазды».

Эта его позиция лучше проявилась на конференции с Герингом и другими высокопоставленными нацистами в августе 1942 г. В то время как немецкие чиновники были обеспокоены политическими и экономическими последствиями растущего партизанского движения, Лозе оправдывался за то, что не сумел произвести то, что от него ожидалось. Когда он сослался на нехватку рабочей силы, принудительную вербовку рабочих и отсутствие немецких сил в его регионе в качестве причин своей неудачи, Геринг тут же назвал его лжецом; Заукель раскритиковал его за то, что он разрешил производство таких «необязательных» товаров, как детские коляски; а Кох с гордостью заявил: «Берите пример с Украины». Извиняющаяся позиция Лозе объяснялась не несогласием с целями, а ее неэффективностью. Эта неспособность добиться результатов отразилась в подходе, радикально отличавшемся от подхода Коха. Он хорошо проиллюстрирован в следующем диалоге:

«Лозе:…У меня нет полиции и каких-либо других средств для контроля над территорией. Когда я хочу использовать силу или принуждение, люди начинают смеяться, потому что у меня нет соответствующих средств.

Геринг: Но вам были предоставлены [полицейские] батальоны!

Лозе: Несколько батальонов на территорию размером с Германию!

Геринг: Думаете, вы сможете выжать больше из своего региона, если получите больше полиции?

Лозе: Напротив. Полагаю, от региона мы получим еще меньше, если станем использовать силу».

В основе решения Лозе лежала слабость. Чтобы воспрепятствовать растущим военным потерям и поступавшим от фронтовых командиров требованиям пополнений и подкреплений, Лозе мог предложить смену поведения немцев. Людей приходилось «использовать», и надо было что-то им давать или хотя бы обещать взамен. Это не поменяло его основного отношения к их правам и будущему. Но если более мягкое обращение с местным населением могло увеличить производство, если фиктивное самоуправление повышало их моральный дух и готовность помогать немцам – значит, необходимо было пойти на как можно большее количество компромиссов в разумных пределах. Лозе стал образцом нацистского утилитарного malgre soi. В меморандуме длиной в 51 страницу, представленном Розенбергу и другим заинтересованным сторонам в декабре 1942 г., Лозе, хоть и выступал против развития подлинного местного самоуправления, потребовал публичного заявления о будущих политических целях, которые могли бы нести пропагандистскую ценность для населения на Востоке. И, продолжая вести проигрышную борьбу против реприватизации балтийской экономики, он настоятельно призывал (опять-таки в значительной степени – в пропагандистских целях) опубликовать «обязательную декларацию от лица ответственных кругов касательно реприватизации, которая будет проведена после войны в качестве признания… услуг, оказанных» прибалтийскими народами. Наконец, он выступал за некоторые улучшения в сфере поставок потребительских товаров и пайков для населения, с тем чтобы повысить его готовность работать на немцев.

Маленький «реформизм» Лозе был частично вызван неизменными аргументами некоторых из его наиболее реалистичных помощников. Их планы выходили далеко за рамки символических мер, на которые согласился РКО, и обычно Лозе жестко возражал против любого расширения полномочий коренных народов за счет немецкой (и особенно собственной) власти. Однако зимой 1942/43 г., как и многие нацисты, Лозе (Клейст подтверждает) хотя бы частично «пробудился от своих герцогских фантазий до относительной трезвости и сказал грустно: «Хорошо, я согласен со всем. Все это ничего не стоит [Тиннев, выражение идиш], если мы не выиграем первую войну». Шок Сталинграда только слегка ослабил вожжи в Риге.