Нет!

Кризис наступил совершенно неожиданно. 4 марта 1943 г. Гиммлер направил Борману меморандум: «Будьте добры сообщить фюреру, что, по моей информации, вермахт создал и предает гласности существование Русского комитета и Русской освободительной армии. Что явно противоречит недавним директивам фюрера. Прошу предоставить мне информацию о решении фюрера».

Действуя месяцами под покровом незаконности и привлекая повышенное внимание в Германии и за рубежом, вся власовская инициатива не могла не вызвать враждебного отношения различных кругов: от российских реакционеров и нерусских сепаратистов до нацистских экстремистов как в СС, так и во фракции Бормана – Коха. Как только внимание сосредоточилось на деятельности Власова, в течение нескольких недель были с легкостью собраны порочащие доказательства против него и его соратников. В частности, протесты и негодование вызывало его выступление в Гатчине. Как-то Власов заявил, что надеется стать гостеприимным хозяином, принимающим немецких офицеров в освобожденном Ленинграде. Как мог этот советский военнопленный, яростно восклицали экстремисты, нагло мечтать о том, чтобы развлекать победоносных немцев в Ленинграде, который фюрер намеревался стереть с лица земли! В середине апреля началось официальное расследование и зазвучали практически не завуалированные угрозы – от Кейтеля до Веделя – по поводу политических заявлений Власова. Если ранее ненацистские высказывания списывались на счет продуманной пропаганды или принимались на веру, как «меньшее зло», теперь они привлекли внимание главнокомандования, и отдел пропаганды вермахта был вынужден отчаянно запрещать поддержку своего протеже на высоком уровне. Во многом благодаря настойчивости Гелена в том, что Смоленский комитет необходим из разведывательных соображений, первая буря стихла. Его сторонники, однако, не питали иллюзий относительно преходящего характера такой отсрочки: в середине мая ОКВ представило всю проблему целиком Гитлеру.

19 мая фюрер разрешил противостояние Розенберга и Коха в пользу экстремистов. Хотя конкретно Власов здесь не фигурировал, это решение по сути нанесло удар по механизму концепции политической войны в целом. Сторонники Власова быстро предприняли попытку сплотить сторонников поддержки своего проекта. В ведомстве генерал-квартирмейстера (и от его имени) Вагнер и Альтенштадт проявили крайнюю активность; Тресков и Герсдорф даже убедили Клюге одобрить проект в письменном виде. Гелен написал длинный доклад, пытаясь показать, что, поскольку проект Власова был запущен в качестве пропагандистского маневра, рейх не мог оставить его без серьезной потери престижа, тогда как положительный эффект от его использования был настолько велик, что возможно, жизненно важно – и вполне безопасно – сделать следующий шаг: провозглашение Гитлером самоуправления в России под руководством Власова. Гелен осуждал министерство Розенберга за проволочки и отсутствие энтузиазма в отношении Власова, который «доказал свою абсолютную надежность… и знает, что для него пути назад, к Сталину, нет». Приложения к меморандуму, направленному в ставку Гитлера, включали в себя отчеты о реакции СССР и Запада в отношении Власова.

Наконец, через Бройтигама была предпринята попытка заручиться поддержкой Розенберга. Если военные не могли рассчитывать на то, что их представителем станет Кейтель, то, возможно, министр восточных оккупированных территорий представит этот вопрос с политической точки зрения? Однако Розенберг не захотел снова подставлять свою голову. На мгновение министр восточных оккупированных территорий забыл о своей антимосковской предвзятости; если бы движение Власова похоронили, то же самое случилось бы и с его сепаратистскими комитетами. Информированный о том, что вопрос должен был быть решен лично Гитлером, он направил в ОКВ своеобразный план использования Osttruppen в психологической войне, призывая к назначению полномочных представителей министерства восточных территорий в каждую группу армий «для контроля и политического руководства этой деятельностью». В конце концов, Розенберг позволил убедить себя уведомить Кейтеля о своем желании вместе с Йодлем встретиться с фюрером – по поводу Власова. Также он направил Борману новый проект по созданию комитетов для различных советских национальностей, а также заявление с целью показать одобрение Власовым будущего создания суверенных Украины и Кавказа.

Успокоив свою совесть – как и настойчивых помощников, – Розенберг отправился на Украину. В его отсутствие 8 июня 1943 г., на совещании с Кейтелем и Цейцлером, Гитлер нанес движению Власова последний удар.

Одной из причин, по которой Кейтель настаивал на том, чтобы передать решение всей проблемы фюреру, была перспектива объединения РОА, предложенного ради поражения советских войск в одной из основных листовок, использовавшихся в операции «Серебряная полоса». Само по себе это не вызвало гнев фюрера. Отделяя психологическую войну от политических намерений, Гитлер не видел ничего пагубного в подобных обращениях, даже несмотря на то, что они превышали санкционированные ограничения на использование имени Власова. Реальная опасность, как считал фюрер, заключалась в политических последствиях, которые не Красная армия, а некоторые немцы, такие как Клюге, усматривали в этой тактике. Важно было держать власовскую пропаганду именно таким образом: не допускать ее разрастания в действительно политическое движение. Германия не нуждалась в лидере-коллаборационисте из коренных жителей России: «Нам следует избегать даже малейшей поддержки мнения, будто таким образом [возвеличивая Власова] мы могли бы на самом деле найти компромиссное решение – что-то наподобие так называемого свободного или национального Китая (Ван Цзинвэя) в Восточной Азии».

Как Кейтель перефразировал пожелания фюрера, «мы рассматриваем подписание этих пропагандистских листовок Власовым и национальным комитетом как чисто пропагандистское действие».

Решение Гитлера ограничило Власова предоставлением своего имени для немецких пропагандистских обращений, адресованных другой стороне линии фронта. Что касается оккупированной территории, то «мне вообще не нужен в наших тыловых районах этот генерал Власов». Любопытно, что Гитлер ощутил то, что не смогли почувствовать многие из немецких покровителей генерала: перспективу, что РОА и ее политическое руководство могли бы однажды порвать с нацистами. «Мы не должны передавать [Osttruppen], – заключил Гитлер, – третьим лицам, которые получают их в свои руки, а затем говорят: «Сегодня мы с вами, и завтра нет».

В очередной раз Гитлер оказался более последовательным, чем его «гибкие» подчиненные. Непримиримый характер германо-русских отношений, как их видел Гитлер, наглядно проявился в его замечании о том, что «если бы коллаборационисты выступали против интересов своего народа [сотрудничая с Германией], то у них не было бы чести; если бы они пытались помочь своему народу, они были бы опасны». Учитывая цели и методы фюрера, серьезное политическое сотрудничество Третьего рейха и антисталинистской России было попросту невозможным.

Решение фюрера сигнализировало о внезапной приостановке кампании политической войны. На одном из совещаний Гитлер разрушил планы трех групп, которые работали, хотя и с противоположными целями, над различными вариациями политических вопросов. Он нанес решительный удар по политике противодействия Коху Розенберга и по продвижению последним нерусских сепаратистов, по армейским сторонникам более крупных и лучших Osttruppen и по защитникам политического движения Власова.

Этот вопрос имел достаточно важное значение для Гитлера, чтобы обсудить его в специальном обращении, доставленном командующим групп армий 1 июля 1943 г. Он выразил озабоченность по поводу того, что ценность продвигаемых армией вспомогательных местных формирований сильно переоценена и что прежде всего из их создания не следует делать никаких политических выводов. Немецкий солдат интересовался не программой русской или украинской свободы, утверждал фюрер, а перспективой послевоенного расселения на Востоке в качестве фермера-первопроходца. Проблема, как выразился Гитлер, заключалась в том, чтобы «…найти путь, который, с одной стороны, ведет к цели – формированию батальонов на Востоке – и, с другой стороны, позволяет избежать их становления армиями и дачи политических обещаний, которые нам когда-нибудь придется выполнять…».

Между тем Кейтель составил официальное письмо Розенбергу, содержащее вердикт фюрера. Краткое изложение меморандума, касающегося не только Власова, но и нерусских национальных комитетов, гласило:

1) Национальные комитеты не должны использоваться для набора добровольцев.

2) Власов не должен появляться на оккупированной территории.

3) Что касается продолжения работы власовской пропаганды, то фюрер не отказывается от своего согласия лишь в том случае, если ни один из пунктов программы Власова не будет осуществляться без прямой санкции Гитлера. Ни одно немецкое ведомство не должно серьезно относиться к приманке (lockmittel), содержащейся в 13 пунктах программы Власова.

Как только решение было принято, послушные последователи Гитлера быстро выстроились в очередь. Йодль, ссылаясь на слова Власова, сказал Кёстрингу, что «только самые глупые телята выбирают своих мясников»: русское «освободительное движение» слишком взрывоопасное оружие. Эрих Кох рьяно повторил позицию фюрера: армия Власова не могла стать ничем иным, как «остывшим кофе». Было глупо, заявил он немецкому журналисту, полагать, будто 500 тысяч человек «армии Власова» могут заменить 500 тысяч немецких солдат; в конечном итоге, они только способствовали бы вражескому прорыву, для ликвидации которого потребуется 500 тысяч немецких солдат. Что касается политических перспектив, то Кох повторил аргумент фюрера: «Почему такая смена курса? Если бы у армии Власова был флаг, а у его солдат честь, нам пришлось бы относиться к ним как к товарищам с естественными человеческими и политическими правами, и тогда национальная русская идея могла бы добиться успеха. Ничто не может быть менее желательным для нас, чем подобное развитие событий».

В июле, на совещании с Розенбергом, Заукелем и другими должностными лицами, Кох снова заговорил об инициативе Власова. Согласно протоколам, «Кох потребовал роспуска так называемой Русской освободительной армии Власова и перевода Hiwis [ «хиви»] в категорию рабочей силы. Недвусмысленный приказ фюрера по этому вопросу необходимо было выполнить».

Сторонники «русской освободительной» инициативы были сами обескуражены. Не принадлежавшие к данному кругу и убежденные антинацисты, такие как Ульрих фон Хассель, воскликнули: «Слишком поздно!» Гроте пришел к выводу, что больше ничего нельзя сделать. Штрик-Штрикфельдт, ставший близким личным другом Власова, разочаровался во всем проекте. Один за другим все сторонники «политической войны» потерпели неудачу, вне зависимости от своих целей и намерений. Почти трагикомично выглядит то, что Риббентропа, так часто «шагавшего не в ногу», его собственный Русский комитет уговорил наконец вступиться перед Гитлером за возрождение дела Власова. Хотя министра иностранных дел заранее подробно проинформировали, он ушел с совещания с Гитлером в очередной раз убежденным в правоте фюрера.

Эта неудача неизбежно должна была иметь свои последствия для Власова и его последователей. Их отношение к рейху заметно охладело. Некоторые из коллаборационистов отныне стали более восприимчивы к советским предложениям вернуться в Красную армию или присоединиться к партизанам. Другие пришли к мнению, что вся деятельность является лишь средством выживания и источником средств к существованию. Немногие пребывали в неверии, что «Гитлер мог быть настолько тверд», надеясь, что вспышка озарения должна вскоре неизбежно осветить ставку фюрера. А остальные пришли к заключению, что уже слишком поздно и что выбора между двумя воюющими сторонами попросту не существовало.

Решение Гитлера от июня 1943 г. завершило единственную в своем роде главу восточной политики. В том же году, как показывалось ранее, был введен – в основном под воздействием поражений и нехватки ресурсов – новый этап несколько более примирительной тактики Германии. Примечательно, что изменение тактики ограничивалось такими сферами, как пропаганда, экономика и межличностные отношения; оно еще не проложило себе путь в самую сложную область – в политическую войну.

Одновременно тогда же, летом 1943 г., внимание Германии переключилось с оккупированных территорий на военнопленных, рабочих и коллаборационистов в самом рейхе. Учитывая продолжающиеся поражения армии и рост партизанского движения на Востоке, главной заботой творцов немецкой восточной политики отныне стала одна оставшаяся переменная величина: Osttruppen.