Приближаясь к кульминации

С немецкой точки зрения «Смоленское воззвание» произвело весьма благотворный эффект. Сразу несколько армейских структур на Востоке захотели узнать, почему это воззвание не получило поддержку в местной, спонсируемой Германией прессе и в форме народных митингов. Даже Лейббрандту пришлось признать, что эффект русских листовок был «очень хорошим». Ежемесячная сводка из различных сфер военной администрации в исключительно ярких выражениях (возможно, несколько приукрашенных в Берлине ad usum delphini – для высших сфер) сообщала о влиянии «Смоленского воззвания» на гражданское население. По мнению группы армий «А», воззвание «вызывает крайний интерес. Население ожидает дальнейших публикаций и мер в том же духе». Группа армий «Центр» сообщала, что движение Власова получило народное одобрение, однако тут жизненно важно «единообразное руководство» всеми действиями. Точно так же группа армий «Север» обнаружила, что «и здесь деятельность генерала Власова также находится в центре внимания. Считаем крайне необходимым сделать деятельность комитета реальной, с тем чтобы наша пропаганда не утратила доверия населения».

Инициативная группа организовывала Власову поездку по оккупированным территориям, где он мог обратиться к населению и Osttruppen – которые, хотя все еще рассредоточенные по подразделениям размером не более батальона, высокопарно назывались Русской освободительной армией (известной по своей русской аббревиатуре как РОА) и должны были считаться военным – и в той же степени фиктивным – аналогом Смоленского комитета. Если на самом деле – и в соответствии с законом – в сознании своих членов и многих немцев РОА находилась в «фантомной стадии», тем не менее в ней имелся символический и содержательный смысл.

С некоторыми оговорками поездка Власова прошла успешно. Не будучи больше военнопленным, он действовал как «свободная» личность и общался с множеством русских; к тому же он имел возможность представить свое дело немцам такого ранга, как фельдмаршал Клюге. После публичного выступления в Смоленске Власов отправился в Могилев, где выступал с лекциями перед группой русских офицеров [-коллаборационистов]. Согласно внутреннему немецкому отчету, Власов высказался за честный союз с Германией. «Он не желал возрождения старого (царского) режима, как это могли себе представить некоторые эмигранты; он отвергал капитализм точно так же, как отвергал и большевизм». В сильных выражениях Власов заявил в присутствии немецких чиновников: «Русский народ жил, живет и будет жить. Никогда не удастся свести его к статусу колониального народа». Затем Власов обратился к группе немецких чиновников пониже рангом и набросился на «серьезные злоупотребления» в немецкой политике. «Он считал, – продолжалось в отчете, – что без сотрудничества с населением на оккупированных территориях… Германия в течение нескольких лет проиграет войну из-за истощения людских и материальных ресурсов… Если у Германии нет намерения порабощать или колонизировать (Советский Союз), то этот факт должен быть немедленно отображен в авторитетных заявлениях и соответствующих деяниях».

Отчет об этом обращении привлек серьезное внимание. Фельдмаршал Кюхлер [группа армий «Север»] согласился с тем, что «миссия генерала Власова обречена на неудачу, если в ближайшее время не будут даны четкие указания по поводу политики Германии в отношении России». Генерал-комиссар Эстонии Лицман и представитель МИД в штаб-квартире Лозе Адольф Виндеккер сошлись во мнении, что наиболее актуально стояла задача предоставления удовлетворительного ответа на вопрос населения: «Какое нас ждет будущее?» На следующий день Виндеккер написал в МИД, что «все больше голосов утверждают, что нынешний этап войны на Востоке решается в основном в политическом плане… Поэтому мы должны сделать все, дабы укрепить подлинное и самоотверженное сотрудничество помогающих нам людей».

Вернувшись в Берлин в середине марта, Власов написал, как представляется, нелицеприятный отчет. Его единственная доступная версия, представленная Торвальдом, в свете других материалов кажется заслуживающей доверия. Это заставило некоторые немецкие круги возмутиться Власовым больше чем когда-либо. (Торвальд ошибочно утверждает, что Власов вернулся в Берлин к 10 марта: в вышеупомянутом отчете из Могилева цитируется его речь, произнесенная там 13 марта. С другой стороны, тот факт, что Власов действительно представил доклад, подтверждается независимыми источниками.) В дневниках Геббельса имеется запись от 29 апреля 1943 г. с тем смыслом, что «министерство восточных территорий отложило дело Власова в долгий ящик. Нельзя не удивляться отсутствию политического инстинкта у нашей центральной берлинской бюрократии». Фрагмент другого меморандума Власова, Малышкина и Жиленкова (в качестве председателя, секретаря и члена Русского комитета соответственно), имеющегося в оригинале на русском языке, был, по-видимому, представлен в министерство восточных территорий; его содержание предполагает, что он датируется тем же периодом времени. Меморандум призывал к созданию компактной Русской освободительной армии, с формированиями размерами до дивизии, со своим собственным командованием, с собственными знаками отличия и формой (хотя бы только потому, утверждали они, что ношение немецкой формы «рассматривается населением и самими добровольцами как акт измены Отечеству»). Что касается политической стороны, то меморандум «требовал публичного провозглашения существования, целей и программы комитета; предлагался свой подход к ряду конкретных военнопленных генералов и офицеров, которые, по всей вероятности, могли присоединиться к комитету; и, по крайней мере на словах, поддерживал идею «Новой Европы» под руководством нацистов. По важнейшему национальному вопросу меморандум доказывал «нежелательность организации отдельных национальных комитетов (украинского, грузинского, армянского, узбекского и т. д.)», поскольку в результате наступит раскол, а не объединение всех сил, борющихся за свержение большевизма. Принимая как должное право всех советских национальностей на самоопределение, меморандум призывал отложить «до победы» вопросы границ и будущего политического устройства.

«Массы русского населения, – писал Власов, – особенно образованные слои, смотрят сейчас на эту войну как на немецкую захватническую, в результате которой завоеванная российская территория перейдет к Германии, Россия исчезнет как государство, а русский человек будет сведен к положению белого раба. Немецкая пропаганда опровергает эти утверждения, не имея при этом четкой программы… Одна лишь ненависть к большевизму больше не может мобилизовать русский народ. Население хочет знать, за что оно должно сражаться и проливать свою кровь – за какую новую Россию».

Повторяя в основном те же критические замечания, которые он высказывал в Могилеве в отношении принудительного труда, злоупотреблений местной администрации, произвольных арестов и террора (это совпадение придает дополнительную достоверность тексту Торвальда), Власов продолжал: «Все это привело к радикальным переменам в отношении населения к Германии. Поэтому необходимо изменить немецкую политику в отношении русского народа и дать ему веру в сотрудничество со всеми народами Европы».

Похоже, все – и немцы и русские – независимо друг от друга пришли к одинаковым выводам и аналогичным формулировкам политической борьбы и радикального изменения восточной политики. Никто не переставал задаваться вопросом, является ли ситуация вообще «обратимой» и могло ли даже самое великодушное и просвещенное поведение на Востоке убедить население в том, что немцы являются меньшим злом, чем Советы, или нивелировать патриотизм и ненависть, которые воодушевляли Красную армию. Возможно, в качестве поучения, а не подлинной оценки Власов добавлял, что нельзя рассчитывать на доверие Osttruppen к немцам; тем не менее «сегодня все еще возможно завоевать их доверие ради великой борьбы. Завтра будет слишком поздно».

В то время как движение Власова набирало популярность и поддержку в немецких кругах, конкуренты соперничали с пленным генералом за лидерство в российском движении перебежчиков. Некоторые русские реакционные эмигранты отказывались «признавать» Власова и его сподвижников, считая их продуктом и невольными пособниками коммунизма. Сепаратистские национальные комитеты, а также профашистские казачьи лидеры, такие как атаман Петр Краснов, выступали против права Власова представлять все народы Советского Союза. Демагоги и несостоявшиеся полководцы продвигали в оккупированных районах свои кандидатуры на руководящие посты. (Сюда включались попытки 2-й танковой армии протолкнуть Каминского, скандально известного русского нацистского «реформатора» и военачальника в брянских лесах, в комитет Власова, с тем чтобы сделать его более представительным – скоротечная попытка, которую поддержал даже сам Клюге.) Даже немецкие чиновники русского происхождения добивались поддержки своих частных политических «освободительных» движений. В частности, Карл Альбрехт (Доев), немец, уехавший в Россию в 1924 г. и сумевший стать заместителем народного комиссара лесного хозяйства, вернулся в Берлин в 1930-х, где присоединился к министерству пропаганды Геббельса. Руководя «черной» русскоязычной радиостанцией, Альбрехт весной 1943 г. обратился за поддержкой к Лиге борьбы за социальную справедливость, программа которой призывала к спасению России от евреев и большевиков и к почетному миру. Если и должен был быть российский лидер, говорил Альбрехт друзьям, то сам он когда-то занимал более высокую должность, чем Власов. После войны Альбрехт стремился представить свою позицию и роль в военное время в совершенно ином свете. Однако и его показания в защиту Бергера, и его «мемуары» следует считать абсолютно недостоверными.

Между тем рост движения Власова позволил усилить армейскую пропагандистскую кампанию. Самому Власову предоставили штаб-квартиру (или, точнее, поместили под домашний арест) в шикарном пригороде Берлина; в Дабендорфе создали тренировочный лагерь для пропагандистов РОА; русскоязычные газеты – «Заря» для гражданских лиц и «Доброволец» для РОА – были реорганизованы и расширены; в середине марта немецкая пресса впервые опубликовала обращение Власова – событие, которое вызвало значительный резонанс за рубежом; и в апреле 1943 г. в Брест-Литовске (Бресте) состоялось совещание бывших – а ныне военнопленных – офицеров и солдат Красной армии при участии ведущих сотрудников Власова.

В целом немцы, казалось, были довольны успехом этой деятельности. В то время как большинство военнопленных оставались враждебными, недоверчивыми или пассивными, к батальонам присоединились тысячи, которые шли под обобщенным названием РОА; еще больше людей на Востоке поддалось харизме Власова и стало задаваться вопросом, действительно ли фундаментальный разворот в немецкой тактике находится не за горами. Воодушевленная успехом первой поездки Власова, пропаганда вермахта организовала новую серию выступлений и обращений, на этот раз отправив его на север, в Ригу, Псков и Гатчину. Там его приняли столь же благоприятно. Как записано в дневнике экономической инспекции в Пскове – ни в коей мере не симпатизировавшего Власову ведомства, «Власов – великолепный оратор и производит впечатление честного и очень умного человека, уверенного в своих целях. Он говорил о своей карьере, о своем отношении к большевизму и Сталину, о своих впечатлениях о Германии, о необходимости сотрудничества. В 1812–1813 гг. русские помогли немцам освободиться; теперь немцы отплатили бы, вернув этот долг, позволив русским построить свой новый дом. Только самоотверженным трудом новая Россия может занять свое место в Новой Европе, одинаково далекой от большевизма и капитализма, и обеспечить себе новое, безопасное, счастливое существование. Русские с величайшим вниманием слушали Власова и бурными аплодисментами демонстрировали свое одобрение… Появление Власова, как он сам в шутку заметил, развеяло все слухи о том, что он умер или вовсе никогда не существовал. Совершенно излишне и нецелесообразно, – добавлял немецкий протоколист, – беспокоиться, не запаздывает ли это предприятие [т. е. Власова], каковы его перспективы и имеет ли Власов искренние намерения».

В то же время покровители Власова также казались довольными усилиями, направленными на советскую сторону линии фронта. Даже Геббельс прокомментировал это: «Из ряда заявлений большевистских пленных я понимаю, что обращение генерала Власова все-таки вызвало некоторую дискуссию в советской [Красной] армии. Его обращение будет еще эффективнее, если мы более энергично его поддержим…»

А генерал Хельмих, который номинально «командовал» всеми Osttruppen, писал: «Попытки использовать русских для обращения к русским имели убедительный успех. Например, использование брошюр, подписанных Русским комитетом генерала Власова и создающих впечатление русской группы, сотрудничающей с Германией, дало желаемый эффект. По сообщениям военнопленных и приказам, которые нам удалось услышать, советское правительство запретило разговоры на тему Русской освободительной армии и обязало органы безопасности обращать особое внимание на брошюры Власова».

После тщательной подготовки 20 апреля была начата операция Silberstreif – «Серебряная полоса», направленная на наращивание темпов добровольного дезертирства из Красной армии. Впервые исходная пропаганда дезертирства, антисемитизм и материальные стимулы были подчинены совместному призыву Русского комитета и обещанию немецкой армии обращаться со всеми дезертирами особо и лучше, чем с другими военнопленными. Основной приказ № 13, изданный за подписью Цейцлера, воспроизведенный в виде листовки на русском языке и сброшенный в больших количествах на советскую сторону линии фронта, разъяснял, как следует хранить деньги, ценности, знаки отличия и награды добровольным перебежчикам, которых должны были разместить в хороших казармах, выдать им продовольственные рационы, гарантировать лучшую медицинскую помощь и свободное возвращение домой после войны. Такие люди не должны считаться военнопленными; по истечении одной недели им будет предоставлен выбор: присоединиться к РОА или одному из национальных «освободительных» подразделений или работать в качестве гражданских лиц в удерживаемых Германией регионах. В качестве существенного отхода от прежней практики этот указ предусматривал «удовлетворение культурных потребностей» перебежчиков, включая литературу, музыкальные инструменты и показ кинофильмов. Это также касалось политкомиссаров Красной армии. На эти веяния быстро отозвались нижние эшелоны на фронте. Типичен в этом отношении следующий приказ по 2-й танковой дивизии: «Исходя из понимания того, что в настоящее время среди русских наблюдается большая готовность к дезертирству, необходимо вести значительно более интенсивную пропаганду, направленную на побуждение к нему… Русский солдат должен быть убежден, что он дезертирует не к своим врагам, а к своим землякам, которые борются против коммунизма за свободную, независимую Россию и с которыми обращаются соответствующим образом».

Число дезертиров возросло с 2500 человек в мае до 6500 в июле. Вызывает сомнения, насколько это увеличение было связано с листовками; дезертирству способствовали другие различные факторы, включая погоду. Конечно, статистическая разница, интересная хотя бы в качестве пробы психологической войны, оказалась не слишком существенной, чтобы повлиять на ход сражений. Немецкое контрнаступление [операция «Цитадель»], которое должно было начаться почти одновременно с «Серебряной полосой», было отложено и в конце концов провалилось, не принеся заметных результатов. И тем не менее первые сообщения в майских листовках 1943 г. провозгласили кампанию успешной.

В то же самое время престиж движения Власова поднялся в глазах немцев благодаря официальной советской реакции на него. После нескольких месяцев молчания, весной 1943 г. Москва, по-видимому, сочла вызов слишком серьезным, чтобы его игнорировать. В то время как населению на советской стороне никогда не рассказывали о деятельности Власова, Главное политическое управление Красной армии начало «отвечать» публикациями и статьями в армейской прессе и лекциями в войсках, где разоблачались власовские листовки или радиопередачи. В доброй советской манере Власова теперь называли троцкистом, соратником Тухачевского и немецким и японским агентом еще с довоенных времен. Эта контрпропаганда поражала тем, что она касалась исключительно карьеры Власова, планов немцев и их бесчинства в России – колониализма, жестокостей и злоупотреблений. Москва не предпринимала никаких усилий для противодействия политической или социальной стороне программы Власова.