Гражданские усилия

В министерстве иностранных дел имелись собственные сторонники политической деятельности. И «Русский комитет» в Берлине, и наблюдатели МИД на местах почти непрерывно представляли различные политические проекты, которые так и остались на бумаге. Еще 30 января 1942 г. Густав Хильгер, бывший советник посольства Германии в Москве, представил Риббентропу меморандум, призывающий к коренному изменению оккупационной политики и обращения с военнопленными.

Фон Риббентроп (вспоминает Хильгер) прочитал его и определенно вышел из себя. «Чем вы, по-вашему, занимаетесь? – закричал он на меня. – Если фюрер узнает, что вы написали в этом меморандуме, он сразу же велит вас расстрелять. И правильно сделает…»

Перед лицом кажущейся незыблемой официальной позиции поток подобных аргументов должен был иссякнуть. Единственной дальнейшей попыткой МИД – которая в итоге привела к обратному результату – стали усилия Шуленбурга использовать эмигрантов в качестве представителей своих (в данном случае кавказских) соотечественников. В этом редком случае Гитлер и Розенберг единодушно выступили против подобного начинания, в результате чего, как было показано, МИД Германии отстранили от восточных дел.

Министерство оккупированных восточных территорий продолжало гнуть собственную линию. Изредка Розенберг раздражался в достаточной степени, чтобы требовать перемен в политике по отношению к военнопленным, «остарбайтерам» и украинцам. Среди его подчиненных по-прежнему составлялось и распространялось множество меморандумов, многие из которых касались планов пропагандистской войны. В частности, объемистый коллективный доклад, известный как Grosse Denkschrift – «большой меморандум», был составлен несколькими главами отделов, включая Менде, Клейста, Маркуля и Мильве-Шродена. Оглядываясь назад, некоторые из его авторов признают, что он был составлен недостаточно продуманно, чтобы убедить политиков-реалистов: тем не менее, заканчиваясь рекомендациями по изменению политики, он состоял в основном из псевдонаучного анализа действовавших на Востоке «сил». Розенберг утверждал, что он представил его Гитлеру, который якобы отказался от него, заявив, что любое изменение политики может рассматриваться только с позиции силы, а отнюдь не слабости; и поэтому такие перемены должны ожидать новых побед Германии – которые пока не происходят. Вместо этого Борман издал свою знаменитую директиву об ограничении культурных, санитарных и образовательных услуг на Востоке. Розенберг униженно пытался возражать, но тщетно.

«Большой меморандум», полуофициальный документ, представленный информированными экспертами, не входил в ту же категорию, что и частные, независимые и сделанные по собственной инициативе доклады и рекомендации, поступавшие с мест, из армии, абвера и т. д. Докладные последнего типа составлялись также в министерстве Розенберга. Aufzeich-nung – реестр Бройтигама от октября 1942 г. неоднократно цитировался как образец откровенной критики. В том же самом духе, хотя и в другом ключе, была составлена Falle-Sammlung – подборка задокументированных случаев злоупотреблений и неудач немецкой политики. Вывод из этого документа носил в себе направленность на четкую политическую войну: кампания будет иметь смысл только в том случае, если она включит в свои задачи «освобождение советских народов» – цель, которая «сделала бы из советских масс союзников, без которых мы обречены задохнуться» на бескрайних просторах Востока. В формулировке отражен прагматичный характер предложения: цель лозунгов не освобождение, а победа. Тем не менее даже этот своекорыстный аргумент был отвергнут.

По мере продолжения войны протесты и жалобы росли в объеме и разнообразии. Главнокомандующий итальянскими войсками в России маршал Джованни Мессе той же весной 1942 г. призывал к радикальному изменению оккупационной политики. Профессор палеонтологии, временно пребывавший в Киеве, после краткого ознакомления с ситуацией предложил свои выводы: «Чего мы достигли за год? Все группы населения были отвергнуты. Первоначально чистосердечное и искреннее понимание, с которым мы встретились, постепенно уступило место глубокому разочарованию. В настоящее время только страх перед большевиками и их местью удерживает значительные группы населения на нашей стороне… Однако еще не поздно найти возможность для сотрудничества… Нам следует отыскать группы и слои людей, среди которых мы можем обрести поддержку».

В большинстве этих сообщений не содержалось даже намека на антинацистские настроения или предостережений о поражении. Убежденных и преданных фанатиков, хорошо известных своими антизападными, антидемократическими или антисемитскими высказываниями и деятельностью, может быть, и можно было позже обнаружить среди тех, кто выступал за перемены – если не в долгосрочной перспективе, то по крайней мере во всех публичных доказательствах таких намерений и в краткосрочной тактике. Видные писатели, чьи произведения широко публиковались, присоединились к хору – такие как Гизелер Вирсинг, один из столпов так называемого Tatkreis – группы националистов, писавших о Британии и Соединенных Штатах во враждебном ключе. В августе 1942 г. он представил 24-страничный доклад о будущем немецкого правления в России. Вряд ли это было вызвано внезапной переменой взглядов; скорее осознанием того, что отказ от колониализма, содействие «гражданской войне» [в СССР] между людьми и лидерами и формирование «освободительного движения» советских граждан на немецкой стороне – короче говоря, создание всеобъемлющей политической программы для Востока – предлагают единственный выход из тупика, в который, как предвидел Вирсинг, полным ходом шла Германия.

К середине 1942 г. этот предполагаемый подход получил широкое распространение в нацистских кругах. «Высокопоставленный офицер люфтваффе» (который, как с гордостью подчеркивали его фашистские послевоенные защитники, никогда не принадлежал к антигитлеровскому сопротивлению) в меморандуме, опирающемся на «параллели» между коммунизмом и американизмом и с вкраплениями антисемитских высказываний, обратил внимание на подъем русского национализма. «В военном отношении, – утверждал он, – мы можем подавить большевиков, однако никогда не преодолеем русский большевистский национализм». Таким образом, «в долгосрочной перспективе мы сможем удерживать Россию только в том случае, если наряду с нашими собственными потребностями мы будем учитывать и чаяния русских». Таким образом, получалась любопытная вещь – настойчивое утверждение о «неистребимой опасности» русского национализма оказалось обоюдоострым мечом: оно послужило аргументом для его подавления в стиле Гиммлера, но также вдохновило кое-кого из тех, кто принял русский национализм как величину постоянную, рекомендовать его использование в немецких целях.

Всевозможные доводы в пользу изменения политики исходили из разных кругов и опирались на различную аргументацию. Что объединяло всех их авторов, так это, по-видимому, осознание того, что, поскольку суть «восточной политики» Германии являлась продуктом органичного развития нацистского мировоззрения, «лобовая атака» была столь же тщетной, сколь и опасной для ее инициаторов. С другой стороны, пишет немецкий обозреватель, «авторы различных меморандумов недостаточно хорошо понимали, до какой степени немецкая восточная концепция идентична воле Гитлера, насколько опасна даже самая осторожно сформулированная фундаментальная критика и, следовательно, насколько тщетны даже самые умно обоснованные предложения».

Некоторые усилия даже привели к ужесточению официального курса и подозрительному отношению ко всяческой критике. «В конце концов, никто не хотел слышать слово «политический» в связи с жителями Востока, обращение с которыми, по словам выразителей официальной линии, являлось чисто административным вопросом». В то же время понимание проблемы многими наиболее влиятельными наблюдателями оставалось (если использовать термин Д. Мессе) «платоническим», поскольку им недоставало либо смелости, либо способов, либо инициативности для воплощения убеждений в жизнь.