Уроки на основе опыта

Столкнувшись с ситуацией на Востоке, армейские офицеры написали несколько более чем резких меморандумов и предложений. Многие из них, особенно в начале войны, лишь косвенно касались вопросов политической войны. Например, фельдмаршал фон Клюге по истечении десяти недель войны издал приказ, резко осуждающий грабежи и неоправданные реквизиции, чинившиеся немецкими войсками, и требовавший скорейшего и полного прекращения всех злоупотреблений под угрозой немедленного наказания. Тонко замаскированная под старания укрепить дисциплину в войсках, в действительности это была ранняя попытка – выдвинутая некоторыми младшими офицерами штаба 4-й полевой армии – проявить большее уважение к местному населению.

Даже фельдмаршал фон Рейхенау, один из самых убежденных нацистов в армии, призывал Гитлера разрешить создание украинских и белорусских дивизий – шаг, предназначенный в первую очередь для подкрепления военного контингента, но неизбежно чреватый политическими последствиями. С самого начала войны имелись свидетельства, что поддержка коллаборационизма ни в коем случае не ограничивалась одними лишь нацистскими кругами, даже если упор по-прежнему делался на военном, а не политическом аспекте.

Первая крупная попытка со стороны группы офицеров сознательно протолкнуть концепцию политической войны была предпринята осенью 1941 г. в зоне ответственности группы армий «Центр», когда пошедшая на сотрудничество городская администрация Смоленска направила Гитлеру меморандум с предложением наделить политическими и административными правами местных должностных лиц. (Еще раньше, в середине сентября, 39-й моторизованный корпус представил меморандум, посредством которого пытались доказать, что немецкие ожидания легкой победы оказались наивными, но что среди советского населения существует потенциал недовольства, который, при умном политическом подходе, Германия может использовать. Это потребует, среди прочего, отмены «приказа о комиссарах», провозглашения некоего политического плана на будущее – возможно, даже относительно создания российского правительства, – а также заявлений по поводу политики частной собственности и по ряду других важных вопросов.)

Вслед за этим меморандум Штрик-Штрикфельдта, который в то время служил переводчиком и офицером разведки, был передан фельдмаршалу фон Боку, командующему группой армий «Центр», – главным образом благодаря усилиям полковника Хеннинга фон Трескова, блестящего энергичного начальника оперативного отдела штаба фон Бока. В этом меморандуме содержался довольно амбициозный призыв к «созданию российского Временного правительства в изгнании», формированию «русской освободительной армии» и улучшению условий в лагерях для военнопленных, где будут набираться ее формирования. В ноябре предложение было переправлено фельдмаршалу фон Браухичу, главе ОКХ – Главного командования сухопутных сил вермахта. Хотя оригинал документа недоступен, есть достоверные свидетельства того, что фон Браухич сделал на его полях пометку, что он рассматривал проект как «решающий» для ведения войны. Хотя с самого начала он, по-видимому, весьма неоднозначно относился к обращению с местным населением, неспособность завершить кампанию к концу осени побудила Браухича пересмотреть некоторые основные вопросы «восточной политики». Однако в середине декабря 1941 г. Гитлер сместил самого фон Браухича, и проект Штрик-Штрикфельдта зачах на корню.

После краха первой «легитимной» попыткой создания русской «контрармии» и правительства Штрик-Штрикфельдт перешел к устной и письменной формам убеждения. Он прочел две свои лекции перед слушателями курсов Генерального штаба, отпечатал их «за собственный счет», поскольку они не могли быть изданы с санкции ОКВ, и распространил их среди влиятельных офицеров. Лекции эти представляют собой вещественные доказательства ранних настроений Штрик-Штрикфельдта. Первая лекция призывала продемонстрировать, что, согласно проведенным в местах заключения тестам на интеллект, советские пленные не уступали другим европейцам и что, хотя у них было мало четких представлений о политическом будущем своей страны, многие из них являлись стойкими патриотами. Германия, заключал Штрик-Штрикфельдт, столкнулась с выбором – идти с русским народом или без него: без него она не могла добиться успеха хотя бы потому, что подобный курс требует такого объема сил, которые Германия не в состоянии мобилизовать.

Вторая брошюра начиналась с аксиомы, что «солдат (немецкий) должен отличать друга от врага»: русский может оказаться тем или другим, в зависимости от немецкой политики. Когда некоторые офицеры упрекнули Штрик-Штрикфельдта в «излишней психологии», он ответил: «Лучше чуть побольше психологии и немного меньше крови». Он не стремился идеализировать русских; на самом деле он просто приводил примеры деградации, отчасти как результат поколения времен большевизма, который, согласно его тезису, и был настоящим врагом – как считали и с которым боролись многие русские задолго до появления немецких солдат. «Когда мы говорим о «низшей расе»… мы имеем в виду только большевиков. Никогда не следует обращаться в таких терминах с терроризируемыми массами русских, украинцев, белорусов и казаков, которые были и остаются объектами кровавой большевистской системы». Русские по своей природе лишены корысти, и поэтому им необходимо дать основание для борьбы; жители Востока, уже присоединившиеся к немецкой армии, желали знать «не только то, с чем они сражаются, но и то, за что они сражаются». Вытесняя большевиков и реинтегрируя Россию в Европу, заключал Штрик-Штрикфельдт, Германия и Россия имели общую цель, стремясь к которой они могли бы заключить союз и «пожать друг другу руки».

В зените торжества тезиса «низшей расы» эти идеи вызвали резкий обмен перепиской и нападки со стороны сторонников крайних взглядов; сам Штрик-Штрикфельдт отделался простым предостережением прекратить свою деятельность. Хотя обсуждаемые им проблемы быстро заслужили признание, превалирующий подход к ним пока не изменился. Новая пропагандистская директива, вышедшая в январе 1942 г. при прямом одобрении Йодля, подтверждала, что «с начала Восточной кампании ОКВ прилагало все усилия для использования определенных пропагандистских лозунгов. Однако, по политическим и экономическим причинам, психологическая война относительно ограничена по своему содержанию. Например, многими представителями власти на местах было предложено объявить о распределении земли и введении неограниченной частной собственности, что в данной форме пока невозможно…».

Между тем лица с большим авторитетом, чем Штрик-Штрикфельдт или Оберлендер, стали высказываться по поводу стимулов зарождающегося партизанского движения. Для чиновников военной администрации, чьи слабые посредственные силы в моменты кризиса часто забирались для боевых целей, партизаны, хотя все еще слабые и плохо организованные, являлись серьезной потенциальной угрозой. Если партизаны могли вселять страх или вербовать гражданских лиц, которые проявляли все большую враждебность из-за поведения немцев, то ключом к сохранению слабости партизан являлось удовлетворение чаяний рядовых жителей оккупированных территорий. В некоторых случаях партизаны были настоящим шоком, стимулировавшим подобные рассуждения; в других своими действиями предоставляли законный предлог военной необходимости в пику прежним сторонникам политической войны. Некоторые такие сообщения поступали еще в августе 1941 г.: «Имеется возможность организовать – с очень незначительными уступками – население, которое может оказаться весьма полезным. Если этого не сделать, то существует опасность, что крестьяне… падут жертвой коммунистической пропаганды и станут поддерживать партизанское движение».

В ноябре генерал фон Унру, энергичный старый профессионал, командовавший в то время тыловым районом группы армий «Центр», предложил дальновидный меморандум. Он состоял в следующем: «Мы полагались на меч и до сих пор пренебрегали духовным аспектом пропаганды. Русским меч не принес успеха, но другое оружие они использовали более успешно. Реквизиции, принудительный труд, голод и отсутствие политических обязательств восстановили против нас население, которое, по его словам, подвергалось запугиванию советскими партизанами. Кроме того, чтобы справиться с ними, имелось слишком мало немецких войск; следовательно, цель немецкой пропаганды должна заключаться в том, чтобы убедить российский народ сотрудничать с нами, необходимо использовать в наших целях бургомистров, подняв в глазах народа их престиж, дать людям то, что мы можем дать им сейчас, и успокоить их перспективой лучшего будущего под руководством Германии».

В числе конкретных мер, за которые ратовал Унру, были свобода вероисповедания, меры социального обеспечения, освобождение военнопленных, распределение земель и позитивные личные отношения между немецкими солдатами и населением. Его обоснованные аргументы ознаменовали новый подход, рожденный по необходимости, а не из сострадания, и приобрели известность благодаря личному авторитету Унру.

Только после кризиса середины зимы подобные взгляды в армейских кругах стали более привычными. Наиболее показательным из всех оказался, пожалуй, доклад, представленный в марте 1942 г. генералом фон Шенкендорфом, командующим обширным тыловым районом группы армий «Центр». Сосредоточившись на антипартизанской войне (которая к тому времени стала реальной проблемой), генерал утверждал, что в борьбе с партизанами психологическая война важна также, как и оружие.

«Предпосылкой эффективной антипартизанской войны, – писал Шенкендорф, – является готовность российского населения стать друзьями. Если это не будет достигнуто или поддержано немецкими войсками, партизаны получат поддержку населения в пополнении своих рядов и снабжении. Несмотря на жесткие экономические меры со стороны немцев… большинство населения проявляет лояльность… однако до сих пор мы мало что сделали, чтобы завоевать его симпатию. Перед ним необходимо поставить цели, которые им будут понятны и за которые они станут бороться. Это создание национальной России, свободной от большевизма, зависимой непосредственно от Германии, под руководством национального правительства «за мир и свободу». Ее западные границы будут определяться нашими планами колонизации. Даже фиктивное правительство должно иметь сильный пропагандистский эффект… Русские не станут приспосабливаться к России, превращенной в немецкую колонию… аграрная реформа, роспуск колхозов… свобода вероисповедания…»

Направленный Клюге, Гальдеру и Вагнеру, этот доклад привлек к себе значительное внимание – отчасти потому, что в нем прямо утверждалось то, что подразумевали другие, а отчасти из-за того, что он основывался не на сострадании или предубеждениях, а на личном опыте.

Действительно, такие ранние докладные записки за авторством Штрик-Штрикфельдта и Шенкендорфа по сути представляли все аргументы, которые последующие горы меморандумов должны были подтверждать сотнями способов. Их усилия символизировали новый образ мышления, однако результаты оказались практически нулевыми: официальная линия пока оставалась незыблемой.