Глава 24

Борьба нарастает

Битва меморандумов

Оружием, чаще всего используемым во внутренней немецкой кампании, чтобы сделать войну и оккупацию политически значимыми и приемлемыми для советского населения, стало перо. За четыре года войны бесчисленное множество меморандумов и докладов было написано, отправлено, одобрено и подшито – и зачастую утрачено и забыто.

До 22 июня 1941 г. письменные предложения были не столь многочисленны, поскольку большая часть планирования до вторжения в СССР производилась на внутрислужебном уровне и переговоры велись в основном в устной форме; и даже при этом некоторые из представленных ранее проектов были отринуты как фантастические или вредные для немецких интересов. Примером тому может служить попытка Рудольфа фон Кнюпфера, русского с немецкой родословной, который, хотя и был тесно связан с правыми русскими эмигрантскими течениями, тем не менее оказался вполне приемлемой персоной для группы Розенберга – Лейббрандта. В мае 1941 г. Кнюпфер представил меморандум, призывая к созданию русского Reprasentanz – представительного органа, который мог бы «говорить» с русским народом. Вслед за тем Лейббрандт назначил Кнюпфера своим связным с министерством пропаганды: первый не мог представить себе другого варианта русской политической войны, кроме как чистой воды пропаганду. Позднее Кнюпфер возглавил сектор «Великороссия» в министерстве Розенберга, где стал чем-то вроде «гадкого утенка» среди стаи «ненавистников России». Его последующие меморандумы не имели существенного значения; к тому времени более влиятельные круги – в частности, Русский комитет в министерстве иностранных дел – также выдвинули аргумент, утверждавший, что рейху на Востоке нужны не марионетки или наемники, а истинные российские патриоты.

Столь же тщетные усилия предпринимал Вальтер фон Конради, молодой сотрудник дипломатической службы, специализирующийся по вопросам, связанным с Советами и временно назначенный для надзора за радиопропагандой в России. В ноябре 1941 г. он подчеркнул в своем меморандуме необходимость позитивной политической программы, которая была бы «популярной, эффективной, гибкой и привлекательной». «В долгосрочной перспективе нельзя было оставлять население оккупированных территорий на Востоке в неведении относительно тенденций нового политического порядка». «Новый порядок», по его мнению, должен был включить Россию в «Единую Европу», дать населению гарантии против территориальных захватов со стороны Германии и возвращения помещиков. Стоит ли говорить, что меморандум был сразу же забыт.

Еще одна попытка, которая привлекла к себе более пристальное внимание, была предпринята известным немецким писателем Эдвином Эрихом Двингером сразу после начала вторжения. Отчеты о его жизни в России во время и после Первой мировой войны, а также несколько резко антибольшевистских романов, опубликованных между войнами, принесли ему широкую известность. При нацистах Двинтер стал офицером СС и протеже Гиммлера, а в июне 1941 г. присоединился к «маршу на Восток» в качестве военного корреспондента. По личному желанию Гиммлера он был прикомандирован к штабу фон дем Бах-Зелевски, части СС которого должны были войти в Москву. Его первые впечатления явно соответствовали точному образцу восприятия «низшей расы» – по крайней мере, такими они выглядели в печати. По этому поводу один немецкий профессор, находившийся в Киеве с неполитической миссией, посчитал себя обязанным написать домой: «Двадцать лет большевистского правления оказали гораздо меньшее влияние на дух населения, чем я предполагал ранее. Доклады Двингера на эту тему, которые неоднократно публиковались в прессе, являются грубейшей ошибкой, причинившей огромный вред».

И тем не менее даже статьи Двингера и особенно некоторые из его более поздних засекреченных меморандумов были сочтены столь крамольными, что вызвали вспышку негодования среди его прежних покровителей из СС. На какое-то время он хранил молчание, последовав «настоятельному совету» РСХА, главного управления имперской безопасности, не вмешиваться в восточную политику. Судьба автора – несомненно, не являвшегося врагом режима – дала пищу для размышлений тем, кто пожелал бы заявить, что жители Востока являются человеческими существами, чьи чувства и чаяния нельзя безнаказанно отбрасывать в сторону.

Другим человеком, изменению политических настроений которого способствовали события на Востоке, стал Теодор Оберлендер. Профессор экономики Кенигсбергского университета, он имел репутацию убежденного нациста. Определенный на службу в абвер, он был первоначально прикреплен к подразделению, занимавшемуся украинскими коллаборационистами. Когда разворот Берлина на 180 градусов по отношению к украинским националистам привел к его временному отзыву, Оберлендер представил первый из нескольких своих меморандумов военного времени, который показывает, что его точка зрения начала претерпевать изменения.

«Отношение населения, – писал он, – обычно значительно ухудшается в течение нескольких недель после появления немецких войск. Почему так получается? Мы постоянно выказываем внутреннее неприятие, даже ненависть к этой стране и презрение по отношению к ее народу – поведение, которое препятствует какому-либо положительному сотрудничеству».

Приведя примеры украинцев, с которыми обошлись жестоко «по ошибке», и военнопленных, расстрелянных на глазах у гражданского населения, он продолжил: «Сельское население ничего не знает о своем будущем… Реквизиция последней курицы психологически столь же неразумна, как и экономически неразумно убивать беременных свиноматок и последнего теленка… Политика подавления неизбежно приводит к появлению огромного бюрократического аппарата и минимальной экономической производительности…»

Меморандум Оберлендера был распространен в частном порядке некоторыми из его друзей. Капитан Пфлайдерер, ранее служивший дипломатом в Москве, распространяя несколько экземпляров, добавил, что своим поведением немецкие войска провоцируют враждебность; и «то, что можно простить солдату, нельзя простить гражданскому чиновнику».

После провала «украинского гамбита» Оберлендер перешел в опекаемые абвером формирования, состоявшие из военнопленных и эмигрантов с Кавказа. Теперь, будучи рьяным сторонником «легионов освобождения», он стал инспектором – а по сути, командиром так называемого полка (горнострелкового) «Бергман», само существование которого являлось исключением из правил. Относительно терпимое принятие этой воинской части в нацистских кругах было обусловлено главным образом тем фактом, что это был проект, инспирированный разведкой и «не имевший очевидной политической подоплеки или цели». Здесь эволюция Оберлендера получила свое продолжение: чем чаще ему доводилось сталкиваться с «жителями Востока», тем сильнее его мнение отклонялось от нацистских норм. Осенью 1942 г. он распространил новый меморандум, призывающий прежде всего признать «психологию» как равноценное направление – наряду с оружием и экономикой – в борьбе за победу. По его мнению, многие немецкие попытки на Востоке потерпели неудачу не из-за того, что для этого требовалось, а из-за того, как это требовалось. Поэтому Оберлендер продолжал делать акцент на том, что, по его мнению, являлось характерными чертами украинцев (народ, который он знал лучше всего и считал крайне важным привлечь его на немецкую сторону), и представлять программу реформ, которые, как он считал, пойдут на пользу Германии. В июне 1943 г., вторую годовщину вторжения, Оберлендер отправил уже третью Denkschrift – докладную записку. С характерным для автора многословием в ней заявлялось, что «Новая Европа» не может обойтись без помощи славянских народов и, следовательно, крайне важно положить конец эпохе «низшей расы», провести более быструю аграрную реформу, проявить более терпимую культурную политику и сделать некоторые политические заявления относительно будущего.

«Если необходимые изменения в восточной политике не воплотить в жизнь, советский лозунг «второй Отечественной войны»… станет горькой реальностью завтрашнего дня… Очевидно, это последний шанс, когда мы все еще можем воспользоваться этой возможностью… и могли бы, несмотря на все уже допущенные ошибки, превратить население Востока в своих и европейских союзников».

Оберлендер и предположить не мог, что его докладная появилась всего через две недели после решения Гитлера прекратить всяческое политическое использование советского персонала на немецкой службе. Гиммлер незамедлительно потребовал ареста Оберлендера. Хотя приказ рейхсфюрера был отменен, из армии Оберлендера уволили, и почти до самого конца войны он пребывал в опале.

Другой «профессор из абвера», Ганс Кох, твердый сторонник украинской государственности и либеральной религиозной политики на Востоке, также был отстранен от активной политической деятельности. Если Шуленбурга и Хильгера можно считать выразителями подлинного крыла «свободной России», то Ганс Кох являлся их противоположностью в ориентации на «свободную Украину» – непредубежденным, непрактичным и, пожалуй, слишком эмоциональным. Задуманное с благой целью, но «топорно» исполненное покушение на Стецько [который не пострадал] в Львове в начале войны, а также его правдивые и резкие доклады с Украины осенью 1941 г. сделали Ганса Коха персоной нон грата. По прямому запросу RKU – рейхскомиссариата Украины армия отозвала его, и до конца войны он занимал незначительную должность.