Люди и оружие

С дипломатами, лишенными политического влияния, армия оставалась основной силой, которую можно было бросить на чашу весов политической борьбы. Может показаться парадоксальным, что из ее среды должны были выйти самые влиятельные политические действующие лица, поскольку чаще всего именно «прагматичные» военные уклонялись от вопросов политики. Более того, по образованию и происхождению Генеральный штаб и профессиональные военные кадры были чужды самой концепции политической войны.

Отчасти это объясняется разнообразием взглядов военных. Действительно, в армии имелись только четко определенные центры, вокруг которых группировались сторонники «политической войны», – прежде всего военная администрация, службы генерал-квартирмейстера, отдел пропаганды вермахта и различные подразделения разведки, связанные с Востоком. Остальная часть военного истеблишмента – Верховное главнокомандование (ОКВ), а также действующая армия – оставались в основном в неведении или скептически относились к подобным усилиям. Более того, некоторые военные поддерживали политическую войну именно на основе своих эмпирических наблюдений на Востоке, как механизм, который должен был пойти на пользу армии, ослабляя боевой дух противника и облегчая контроль над оккупированными районами.

Фактически армия оставалась единственным кандидатом на начало политической войны, потому что она находилась в положении обладания реальной властью, которую она осуществляла на Востоке, наступая и удерживая фронт, управляя огромной территорией и контролируя советских военнопленных, из числа которых могли быть завербованы антисталинистские лидеры. Кроме того, «военная необходимость» обеспечила абверу и армейской пропаганде удобное – и часто необъяснимое – прикрытие для задач, которые в противном случае были бы просто невыполнимы под пристальным вниманием гитлеровских политических органов. Со временем, в той мере, в какой офицерский корпус стал очагом оппозиции и оказался вытесненным из сферы влияния, критика нацистской восточной политики нашла благодатную почву для процветания. Наконец многие из «старой российской партии» с их менее жестким, более осведомленным и политически ориентированным подходом оказались в армии – либо в качестве профессионалов, таких как генералы Кёстринг и Нидермайер; либо гражданских служб в таких специфических структурах, как пропаганда или разведка.

Большинство главных нацистов в военном командовании крайне быстро проигнорировали политические проекты. Кейтель и Йодль обладали слишком узким мировоззрением, им недоставало смелости и воображения, чтобы одобрить такие схемы, которые, помимо всего прочего, предполагалось проводить в жизнь вопреки пожеланиям Гитлера. Даже такие компетентные военные руководители, как Гальдер, не проявили ни интереса, ни понимания политического потенциала завоеванного населения. Среди армейской «старой гвардии» нашлись офицеры, которые, несомненно, лучше ощущали значимость этого вопроса. Некоторые, как фельдмаршал фон Браухич, были отправлены в отставку слишком рано, чтобы иметь решающее влияние. Однако кое-кто не побоялся высказываться по широкому кругу вопросов. Типичным представителем последних был генерал Эдуард Вагнер, генерал-квартирмейстер, легко возбудимый маленький человек и отнюдь не убежденный нацист, который отвечал как за военное снабжение, так и за управление военной администрацией. Еще до вторжения поднявший проблемы оккупационной политики, он один из первых – в сентябре 1941 г. – осудил методы Коха и, в конечном итоге, стал участником организации неудачного покушения на Гитлера 20 июля 1944 г. Вагнер был заинтересован в политической войне как средстве достижения военных целей. Учитывая нехватку немецких войск для охраны в тыловых районах оккупированной России, рост партизанского движения и его угрозу для немецких линий снабжения, сильную зависимость армии от получаемого у местного крестьянства провианта и непоколебимой уверенности его подчиненных на местах, что при умелой политической обработке население можно легко оторвать от Советов и привлечь на сторону Германии, Вагнер неоднократно высказывал свои мысли о настоятельной необходимости политической деятельности.

Доклады с мест подчеркивали важность военных комендантов и, в частности, высших армейских командиров тыловых районов в качестве источников понимания настроений и реакции населения на Востоке. Они постигали это не только благодаря своим официальным функциям, но еще и потому, что присущие этой небольшой группе черты также способствовали исполняемой ими несоразмерно значимой роли: это были в основном старшие офицеры и генералы, которые могли бы выйти в отставку или оставаться в отставке, если бы не Вторая мировая война; люди, которым больше не доверяли боевые задачи и которые больше не могли рассчитывать на продвижение по службе или карьерный рост. Получив свои звания в прежние времена, они обладали более высокими стандартами справедливости и, несмотря на то что их моральные качества и Zivilcourage (гражданское мужество) значительно варьировались, многие из них, в отличие от большинства своих молодых и более амбициозных коллег, не боялись писать домой в выражениях, противоречивших принятым стереотипам, а зачастую в резком и категоричном тоне.

Абвер адмирала Канариса также был одним из главных сторонников политической деятельности. Еще до войны он использовал в разведывательной работе эмигрантов; и хотя Канарис и его сотрудники по сути не благоволили политическим устремлениям эмигрантов, у них не имелось каких-либо идеологических барьеров, которые мешали бы использовать и поощрять их. Сама деятельность абвера обусловливала больший реализм, что нашло выражение в возражениях Канариса против «приказов о комиссарах» 6 июня 1941 г. и последующего жестокого обращения с военнопленными. Нетрудно понять, почему абвер принял сторону «политиков». Профессиональная практика, противостояние с СС и довоенный «украинский гамбит» – все это способствовало перемене отношения на по крайней мере пассивную поддержку политических экспериментов, которые осуществляли другие, и активное содействие некоторым якобы разведывательным операциям, которые на самом деле являлись политическими акциями. В отличие от Розенберга акцент на нерусские национальности в своей работе не заставил абвер утратить чувство реальности, лишая его возможности способствовать созданию аналогичных русских формирований или впасть в шовинизм.

Другим ведомством, которое заняло решительную позицию на стороне «политиков», стал отдел Иностранные армии Востока, 12-й отдел Генерального штаба сухопутных войск, занимавшийся разведкой в Советском Союзе. По самой своей природе он укомплектовывался квалифицированным персоналом и был крайне обеспокоен вопросом советских военнопленных. Его начальник, полковник (позднее генерал-майор) Рейнхард Гелен, был опытным профессиональным офицером разведки, который действовал весьма умело, не оставляя следов своих различных вмешательств в политические дела. С развязыванием войны остальные его подчиненные и доверенные сотрудники стали активными сторонниками «нового курса» на Востоке – такие как Алексис фон Ренне, балтийский немец, который бегло говорил по-русски, яростно ненавидел коммунизм и, будучи близким другом Штауффенберга, занял важный пост в разведывательной сети, пока не был схвачен по обвинению в заговоре 20 июля 1944 г.; и Хайнц Данко Херре, который работал под началом Гелена и какое-то время служил начальником штаба генерала Кёстринга. Наконец, еще одним важным центром сторонников политической войны стал отдел пропаганды вермахта. Будучи главным подразделением, занимавшимся всеми формами пропаганды, он создал в апреле 1941 г. специальный штаб по советским делам (секция WPr IV пропагандистского отдела вермахта), на фактическую работу которого большое влияние оказали некоторые младшие офицеры. Капитан Николас фон Гроте был журналистом из балтийских немцев, хорошо знакомым с российскими делами и отлично понимавшим значение политической пропаганды (отчасти обучившийся ей во время Французской кампании 1940 г.). Одним из первых он убеждал немецких политиков следовать лозунгу «освобождение, а не завоевание». Тем не менее его подход оказался несколько более утонченным, чем у прямолинейных «политиков», поскольку, в отличие от большинства своих коллег он подчеркивал пределы того, что может сделать политическая война или любая пропагандистская тактика в отсутствие более широких рамок приемлемых действий – Tatpropaganda или «пропаганда реальными действиями». Он осознавал, что сама по себе идея правительства в изгнании или комитета освобождения, скорее всего, будет иметь меньшую мотивирующую силу, чем политическая привлекательность в сочетании с конкретными реформами в сельском хозяйстве, частной собственности и местном самоуправлении. Все это время фон Гроте оставался бесстрастным, в основном «прагматичным» сторонником политической войны, главой секции, чья основная работа заключалась в том, чтобы помочь немецким армиям выиграть войну.

Весной 1942 г. деятельность Aktivpropaganda была реорганизована, и секция WPr IV перешла в непосредственную сферу компетенции полковника Ганса Мартина, давнего верного последователя Геббельса и, по-видимому, посредственного человека. Поскольку Мартин не препятствовал работе группы Гроте, основным результатом этой реорганизации, отразившимся на ведении политической борьбы, стало переподчинение старой виллы на Викторияштрассе, 10 в Берлине, от министерства пропаганды секции WPr IV. Это был секретный комплекс, в котором держали несколько избранных пленников, представлявших особый интерес для пропагандистов, в том числе сына Сталина, нескольких несговорчивых генералов, а позднее и главную движущую силу русского движения Власова.

Внутри WPr IV имелись собственные противники политической войны; в секции оказалась значительная доля непоколебимых нацистов; она выпускала листовки явно непримиримого содержания и сомнительной пропагандистской ценности. Но в ней также обосновались такие прообразы активных защитников «Свободной России», как Вильфрид Штрик-Штрикфельдт. Родившийся и получивший образование в России до 1917 г., выходец из немецкой купеческой семьи, он покинул страну после того, как принял участие в борьбе с красными в рядах Белой армии. Часто обвиняемый в пробританских симпатиях, он оставался относительно неизвестным капитаном [царской армии], который тем не менее – отчасти своими собственными усилиями, отчасти благодаря случайно занимаемой должности – оказал значительное влияние, когда вопрос о политической войне достиг своего апогея.

«Политики» приняли на вооружение некоторые из самых благоразумных и достойных элементов нацистской государственной машины. Однако следует помнить, что в их число также входило некоторое количество самых крайних оппортунистов и лицемеров. Не менее важно и то, что сторонники политической войны не всегда занимали свою позицию в результате реалистичной оценки ситуации. По мере продолжения войны некоторые стали видеть в политических обещаниях панацею, которая смогла бы исправить ущерб, нанесенный на Востоке, восстановить пошатнувшийся авторитет рейха, заставить военнослужащих Красной армии забыть истинную сущность своего врага и массово дезертировать. Точно также, как официальная идеология отрицала использование подлинного политического подхода, так и некоторые политические деятели наивно видели в нем единственный ответ на все более угрожающий натиск на Востоке – и вдобавок дешевое решение, не предусматривающее ни материальных затрат, ни действительной утраты привилегий.

Согласно последним исследованиям, политическая война имела лишь ограниченный эффект. Это могла быть привлекательная тема – но лишь как одна из нескольких в хорошо сочиненной согласованной фуге. Нельзя ожидать успешного ведения в счете, когда практика и личные наблюдения противоречат всему обещанному. Даже перед лицом сильного национально-патриотического подъема в России, спровоцированного войной по обе стороны линии фронта, чрезмерно упрощенная озабоченность одной лишь политической пропагандой являлась скорее зеркалом желаемого, чем надежным проводником в сердца и умы людей. Остальное – недовольство и эмоции неполитического характера – имели по меньшей мере равную, а зачастую и большую актуальность.

На самых ранних этапах вторжения обращение к политическим методам ведения войны могло бы провести тонкую линию, которая обозначала различие между победой и поражением. С течением времени немецкая практика бездействия стала более очевидной, и у политической войны появились еще большие преграды, которые следовало преодолеть, – препятствия, возникшие в основном в Германии и ставшие вскоре непреодолимыми. И все-таки работа продолжалась. Собрание людей различных рангов и разного положения сплотилось против официальной восточной политики. Часто изолированные друг от друга, несогласные, невразумительные, порой непоследовательные, трусливые, нелогичные и неискренние, они начали медленно создавать неформальные круги друзей, чтобы работать ради перемен в политике. Сопротивление переменам было огромным, особенно когда речь шла о подрыве одного из основных аспектов нацистской политики. «Политики» столкнулись с труднопреодолимой задачей.