Там же, 13 августа 1941 года

Обер-фельдфебель Хильски оперся на «Хорьх», легковушку, которой он очень гордился, и оценивающе посмотрел на свой взвод, выстроившийся перед ним полукругом.

– Внимание! – заорал он. – Нескольким русским частям удалось вырваться из Уманского котла в восточном направлении. В нашу сторону движется их кавалерийский полк. Перед взводом поставлена задача провести разведку и обнаружить, где эта часть в настоящее время находится. Мы выдвигаемся на юго-запад через село Желтое. Нам придается противотанковое орудие, которое будет следовать в конце колонны, а в ее голове пойдет отделение унтер-офицера Пфайфера.

– Мое отделение движется в авангарде, – заученно повторил наш командир.

– А вы справитесь? У вас ведь в отделении целых два кандидата в офицеры! – с иронией спросил Хильски.

– Так точно, господин обер-фельдфебель. Я задам им взбучку!

– Вот придурок, – яростно прошептал Таперт. – Никак не может успокоиться. Придется напомнить ему про БРДМ.

Последние слова, намекая на конфуз с «нужником на колесах», Вилли произнес довольно громко, и все отделение затряслось, едва сдерживаясь от смеха. Унтер-офицер Пфайфер покраснел как рак и яростно обернулся.

– Что за БРДМ? – поинтересовался Хильски, вероятно заметив злобное движение унтер-офицера Пфайфера.

Таперт подчеркнуто вытянулся в струнку, как всегда поступают провинившиеся солдаты, и четко доложил:

– Я хотел лишь спросить, стоит ли нам принимать в расчет БРДМ, беря с собой бронебойные патроны.

Тут ухмыльнулся уже весь взвод, поскольку об истории с «нужником на колесах», за малым исключением, было известно практически всем солдатам.

– Тут что-то не так, Таперт. Мне кажется, что это попахивает чем-то дурным, – отрезал Хильски и немало удивился, когда после такого заявления весь взвод начал давиться от смеха.

Однако он был достаточно опытен, чтобы в данный момент не докапываться до истины, и скомандовал:

– По машинам!

Все бросились к своим мотоциклам, а Пфайфер прошипел:

– Ну, погоди, дружок, я тебя проучу! От тебя самого вонять будет!

Но никто не обратил на это внимания – зажигание на мотоциклах было включено, и окрестности огласил громкий рев моторов. Они взревели еще раз, когда взвод двинулся в юго-западном направлении.

Винклер недаром слыл искусным следопытом, и мы довольно быстро проследовали через множество населенных пунктов. Людей из числа местного населения, с любопытством высыпавших на обочины дорог, становилось все меньше, и это показалось нам подозрительным – видимо, до них дошли слухи о подходе русских частей, и это заставляло проявлять осмотрительность. Ведь обычно украинцы были настроены по отношению к нам, немцам, дружелюбно, можно даже сказать – доверительно.

Как бы то ни было, наша разведгруппа проехала вдоль необъятных полей достаточно много километров, как вдруг в низине показалось какое-то большое село. Мы остановились и долго рассматривали его в бинокли. Дорога к нему зигзагообразно спускалась вниз, а в самой низине пролегала через мост, за которым начинались первые дома. Не обнаружив ничего подозрительного, Пфайфер дал знак к дальнейшему движению.

Наше отделение ехало примерно в трехстах метрах впереди остальных сил разведгруппы. Когда мы стали спускаться вниз, то село скрылось за небольшим холмом, и поэтому нам не было видно, что в нем происходило. Можно только представить наше удивление, когда позади нас внезапно разверзся огненный ад.

Наши водители непроизвольно затормозили. Тогда я обернулся и смог еще увидеть мотоцикл с пулеметом другого отделения, пулеметчик которого с коляски короткими очередями вел огонь по селу. Остальные пулеметчики взвода, по всей видимости, делали то же самое.

В этот момент Пфайфер, привстав на мотоцикле, заорал:

– Отделение! Вперед!

Такой приказ явно являлся рискованным, так как мы не знали, что ждет нас внизу после поворота дороги, огибавшей холм.

С громким гулом первый мотоцикл рванул за поворот. За ним последовал второй, затем третий. Потом и я увидел мост, а также русскую кавалерию, которая при выступлении из села попала под огонь наших пулеметчиков. Судя по всему, это был русский дозор, и наше появление явилось для всадников полной неожиданностью. Три лошади в конвульсиях бились на земле, а еще одна без седока в панике бросилась в ручей. Можно было наблюдать, как она выбралась на противоположный берег и галопом устремилась прочь. Тем временем остатки русской разведгруппы численностью восемь всадников во весь опор помчались назад, свернули на перекрестке и исчезли за домами.

Все эти картины, когда наше отделение без всякого промедления с ревом пронеслось через мост и ворвалось в село, промелькнули перед глазами как в ускоренной киносъемке. На дороге помимо лошадей лежал и убитый русский солдат. Мы проследовали до перекрестка и смогли только увидеть, как улепетывавшие всадники покидали село в направлении города Пятихатки. Тогда Пфайфер решил подстраховаться и выставил на развилке пост из двух мотоциклетных расчетов.

– Остальные со мной! Прочесать дома! – возбужденно заорал он и вместе с Нольте бросился в ближайший дом, стоявший слева от дороги.

Мы с моим вторым стрелком взяли на себя дом справа. Антек рывком открыл дверь, а я с пулеметом наготове ворвался в избу, где на меня уставилось множество испуганных глаз. Людей в форме не наблюдалось.

– Русски зольдат? – угрожающим тоном спросил я.

Люди отрицательно затрясли головами, а одна женщина в страхе указала рукой на соседний дом.

– Пошли, Антон! Похоже, рядом кто-то есть!

Мы выбежали наружу, подозвали к себе Винклера, дежурившего на перекрестке, и уже втроем осторожно стали приближаться к подозрительной избе. Винклер встал под окном и, когда я распахнул дверь, разбил своим автоматом стекло, направив его ствол внутрь помещения.

Мы одновременно увидели, что здесь расположилось несколько русских кавалеристов. Один из них лежал на кровати, и его перевязывала какая-то женщина, испуганно вскочившая при нашем появлении. Второй солдат сидел на полу, накладывая повязку на рану на своей ноге, а третий, опершись о стену, держал в руке револьвер в готовности открыть огонь. Однако, увидев направленное на него дуло автомата, опустил руку и выронил оружие на пол.

– Руки вверх! – на ломаном русском вскричал я и тут же понял, что мое требование излишне.

Эти трое русских не собирались сопротивляться. Тогда я поднял наган, заткнул его себе за ремень и подошел к тяжелораненому. Судя по знакам различия, перед нами лежал капитан, только очень молоденький. Лицо у него выглядело как восковая маска, а глаза были закрыты. Между тем женщина продолжила свою службу милосердия, обнажив его живот, развороченный двумя пулями. Она печально смотрела на совсем еще юного офицера, понимая, что его страшные раны смертельны. И тем не менее продолжала перевязку, в которой ей помогали также находившиеся в горнице две девушки.

Тем временем Антек завязал разговор с остальными двумя русскими солдатами, и, когда обер-фельдфебель Хильски, позванный Винклером, вошел в помещение, смог уже доложить о том, что удалось узнать от пленных. По их словам, один полк, правда сильно потрепанный, находился в селе Комиссаровка, а второй – в городе Пятихатки.

– На этом наша задача выполнена, – обрадовался Хильски. – Надо продумать, как нам побыстрее вернуться, чтобы не оказаться в жерновах между обоими полками. А этих Иванов мы возьмем с собой.

– Господин обер-фельдфебель, осмелюсь доложить, что этот офицер наполовину мертв, – обратил я внимание своего командира взвода на состояние раненого.

– Это не важно, – заявил в ответ Хильски. – Мы не можем оставить его здесь. Возможно, нам удастся узнать от него какие-нибудь ценные детали. Это война, а он враг. Отнесите его осторожно к моей машине.

Когда женщины закончили перевязку, русского офицера на носилках перенесли к «Хорьху» и разместили на заднем сиденье. Водитель легковушки с состраданием посмотрел на тяжелораненого капитана и озабоченно произнес:

– Я не смогу ехать на этих раздолбанных дорогах так, чтобы не растрясти его. Как бы он не помер.

Слова водителя оказались пророческими – мы не проследовали и половину пути, как капитан умер. У одного русского солдата, который был вынужден ехать на подножке, из глаз покатились слезы. Возможно, он был денщиком умершего офицера.