Гросширма, 6 мая 1945 года

До Гросширмы мы добрались уже в предрассветных сумерках. На восточной окраине этого населенного пункта расположился командный пункт полка, где мне сообщили, что немецкая пехота заняла перехватывающие позиции севернее нас, а гауптман Бергер с третьей ротой расположился возле поселка Ротенфурт. Мне же предписывалось совместно с тремя штурмовыми орудиями оборонять Гросширму от танков. Выполняя этот приказ, Цитен разместил свои самоходки слева, а Боргман – справа от дороги.

Мы с обер-фельдфебелем Боргманом и унтер-офицером Эльзнером стояли возле самоходки номер 223 и обсуждали сложившееся положение дел.

– Вы серьезно считаете, господин обер-лейтенант, что пехота впереди нас еще способна к сопротивлению? – спросили меня мои боевые друзья.

В ответ я печально покачал головой и честно сказал:

– Уверен, что при виде первой же русской каски пехотинцы бросятся врассыпную. А кто может их в этом упрекнуть? Кто же захочет в самый последний момент попасть к русским в плен?

Во время нашего разговора унтер-офицер Менте не отводил взгляда от дороги на Гросфойгтсберг.

– Прямо на нас движется Т-34! – воскликнул он.

Не зря Менге слыл в роте первоклассным наводчиком. Он немедленно взял на прицел неприятельский танк, который, не ожидая сопротивления, быстро приближался и строчил по убегающей пехоте, как на занятиях по стендовой стрельбе. Раздался выстрел, и Т-34 загорелся. Такая же участь постигла и другой русский танк, появившийся из-за вершины высоты на отдалении тысячи метров.

– Танки мы подбили, а наша пехота продолжает улепетывать во все лопатки, – заворчал Боргман.

Тогда я двинулся навстречу пехотному лейтенанту, пересекавшему со своими людьми дорогу неподалеку от нас.

– Почему вы отходите? Вы же должны обеспечивать нашу безопасность впереди!

На мой окрик лейтенант остановился, пропуская своих людей, которые быстро исчезли за домами в южном направлении. Когда они уже не могли его слышать, он заявил:

– Я не могу больше удерживать их. Кто-то пустил слух, что скоро мы капитулируем. Никто не хочет погибать за минуту до окончания войны. Мне очень жаль. Мой вам совет – уходите тоже!

С этими словами лейтенант отвернулся от меня и последовал за своими людьми.

– Пехота бежит, штурмовые орудия, похоже, тоже смываются. Мы что, будем оборонять населенный пункт в одиночку? – неодобрительно покачал головой Боргман.

У меня комок подкатил к горлу. Я судорожно сглотнул и тихо проговорил:

– Это конец. Зачем нам разыгрывать из себя героев перед самым закрытием занавеса? Если штурмовые орудия будут уходить, мы к ним присоединимся, а Эльзнер останется в качестве арьергарда. О нем я лично позабочусь. Желаю удачи!

После этого я пожал Боргману руку и подозвал к себе Рихтера:

– Поехали на командный пункт полка!

Когда мы туда приехали, там все готовились к эвакуации, а командир полка принялся меня заклинать, чтобы моя рота продержалась еще хотя бы полчаса, уверяя при этом, что юго-восточнее нас возле города Фрайберга создаются новые оборонительные позиции. Я поддался на его уговоры и поехал к третьей роте, чтобы посмотреть, что к чему, но от самоходок и след простыл.

Тогда я поехал назад к Боргману. Однако, не доезжая до перекрестка перед Гросширмой, мы увидели отходившие штурмовые орудия.

– Вы дальше не проедете! – крикнул мне их фельдфебель. – На перекрестке русские танки!

Прокричав это, он скрылся в своей САУ, которая немедленно дала полный газ и понеслась прочь.

Тогда я метнулся на свой командный пункт, но там было пусто. Мне ничего не оставалось, как вернуться. Однако легковушка тоже исчезла.

«Проклятый Рихтер! Так и знал, что наживу с ним неприятностей», – пронеслось у меня в голове.

Получалось, что из всей роты в Гросширме остался только я один, и передо мной открылась только одна перспектива – не менее шести километров шлепать пешком на юго-восток по проселочной дороге до Фрайберга. Я рванул изо всех сил, постоянно непроизвольно оглядываясь – не показались ли русские, ведь в Гросширме сдерживать их было больше некому. И тут меня словно током ударило.

«Черт возьми! А как же Эльзнер? – мелькнуло у меня в голове. – Он ведь, скорее всего, до сих пор стоит на западной окраине Гросширмы в ожидании моего персонального приказа!»

Но возвращаться туда было равносильно самоубийству, и я непроизвольно принялся ругать всех подряд: командира полка, уговорившего меня не покидать позиций, русских, неумолимо двигавшихся вперед, Рихтера, бросившего своего командира, и себя самого, конечно.

В этот момент за кустами я заметил молоденького солдата, который в отчаянии возился с мопедом. Увидев позади себя офицера, он испуганно повернулся и попытался что-то доложить. Выяснилось, что Хайни, которому не было еще и семнадцати лет, отстал от своего отряда истребителей танков. Мопед он стянул в Гросширме, но не смог его завести.

– Видимо, в нем что-то сломалось, – виновато сказал Хайни.

Я осмотрел мопед, нашел поломку, быстро ее устранил и после нескольких попыток завел мотор. Хайни уселся сзади, и мы помчались вперед.

Это была выматывающая душу езда – дороги развезло, и нам приходилось по уши в грязи ехать по холмам то вверх, то вниз, подталкивая мопед руками при подъеме. Вскоре Хайни, сидя на багажнике, отбил себе весь зад, но мальчишка не сдался, а только мрачно пошутил:

– Лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Русские непрерывно обстреливали всю местность не только артиллерией, но и «сталинскими органами», и впереди, по ходу нашего движения, то и дело поднимались в воздух черные грибы от разрывов. Это побуждало нас увеличивать скорость. Наконец, когда наши силы были уже на пределе, а сами мы походили на огромные комки грязи, недалеко от Фрайберга нам удалось выехать на дорогу, по которой двигался заправщик нашего дивизиона. С облегчением вздохнув, я втиснулся в кабину водителя рядом с фельдфебелем, но окончательно пришел в себя лишь тогда, когда некоторое время спустя мы обогнали самоходку унтер-офицера Эльзнера.

– Когда штурмовые орудия начали покидать свои позиции, то Боргман к ним присоединился, – сообщил Эльзнер. – Я же, как и было приказано, остался. Прошло около получаса, за которые русские специально из-за нас воздвигли на высоте настоящий противотанковый рубеж. Когда они открыли огонь, то стало совсем невмоготу, и нам пришлось тоже смываться оттуда. При этом во время движения мы постоянно делали остановки и смотрели, не появитесь ли вы.

Узнав, что обер-ефрейтор Рихтер бросил меня и смылся на машине, Эльзнер и Менте осуждающе покачали головой.

– Я знал, что Рихтер – трусливая свинья, – проговорил Эльзнер. – Но это уже слишком. Такого не позволит себе даже наделавший от страха полные штаны самый захудалый солдат.

На рыночной площади Фрайберга возле «Золотых ворот» кафедрального собора, построенного в готическом стиле, мы увидели Цитена с тремя самоходками. Четвертую же, как он доложил, им пришлось взорвать, так как она завязла в болоте недалеко от Гросширмы.

Вскоре разнесся слух, что в районе Рудных гор создается новый оборонительный рубеж, а пока всем надлежит собраться в населенном пункте Миттельзайда. Все, кто был во Фрайберге, плотными колоннами устремились на юг. Когда же мы туда прибыли, то оказалось, что Миттельзайда настолько забита войсками, что о постое для солдат не могло быть и речи. Однако совсем скоро местечко опустело.

Я обошел все вокруг и не увидел ни одного немецкого солдата. Тогда мы с Цитеном и Боргманом стали держать военный совет, чтобы определиться, что нам делать дальше.

– Две самоходки практически вышли из строя и более не боеспособны, – доложил Цитен. – Мы изучили дорогу позади Миттельзайды – она круто идет в гору. Будет просто удивительно, если эти груды металлолома смогут по ней подняться на вершину.

Выслушав его, я принял решение:

– Эльзнер, ваша самоходка находится в наилучшем состоянии из всех. Вы останетесь здесь и будете обеспечивать огневое прикрытие до тех пор, пока три другие машины не поднимутся на гору и не займут укрытие. После этого начнет выдвижение и ваш «Носорог». На сей раз я останусь с вами.

По моей команде первые три самоходки тронулись с места. Почти час понадобилось для того, чтобы самая изношенная из них с грехом пополам поднялась на гору. Тем временем Эльзнер прилагал титанические усилия, дабы подавить русские противотанковые пушки, пытавшиеся стрелять по уходящим «Носорогам». Однако воспрепятствовать приближению к населенному пункту неприятельской пехоты, рассыпавшейся цепью, он не мог.

Мы дождались того момента, когда русские пехотинцы почти добрались до дома, возле которого стояла наша самоходка, и только тогда двинулись сами.

Миттельзайда благополучно осталась позади, и мы стали подниматься наверх по склону. Позади нас вражеские противотанковые пушки пытались было подбить нашу самоходку, но их огонь силами трех «Носорогов», стоявших на вершине, удалось подавить. Не успела машина Эльзнера подняться, как он немедленно развернул ее в сторону противника и занял позицию, чтобы дать возможность поврежденным самоходкам хотя бы немного оторваться от неприятеля.

Самоходка открыла огонь, и Эльзнеру с Менге удалось подбить еще два танка.

– Теперь можно и уходить, – заметил я. – Это остудит пыл Иванов.

На душе стало гораздо легче, когда мы подъезжали непосредственно к самому горному массиву.

– Сколько же всего танков вы подбили, Эльзнер? – поинтересовался я.

– Эти были номер двадцать семь и двадцать восемь, – в присущей ему рассудительной манере ответил унтер-офицер.

– Значит, с начала январского русского наступления рота подбила в общей сложности девяносто восемь танков, – с восторгом подытожил я и с грустью добавил: – Жаль, что сотню нам разменять уже не удастся. Это был наш последний бой.

– Вы серьезно, господин обер-лейтенант? Мы ведь не капитулируем? – испуганно спросил Менте.

– А чем вы прикажете нам сражаться, Менте? Пехота драпает во все лопатки, а у нас осталось всего две боеготовые самоходки. И это, по сравнению с другими подразделениями, еще много.

Не доезжая до местечка Дойчнойдорф, я приказал сделать привал, а Цитена послал на разведку в сторону населенного пункта Герен.