Клайнбаутцен, 26 апреля 1945 года

Утро следующего дня оказалось для отделения управления ротой нерадостным и началось с большого перепуга. После того как накануне вечером пехотинцы заняли позиции по охранению моей роты, я отправился с визитом на их батальонный командный пункт, который находился всего в нескольких домах от моего. Мы торжественно поклялись поддерживать друг друга и выпили за это не по одному стаканчику шнапса. Немного захмелев, я пришел к себе и сразу же улегся спать.

На рассвете все еще крепко спали, а на посту, неся последнюю смену, стоял посыльный Пфайль. Раздевшись до пояса, он решил помыться под колонкой во дворе, а в это время его любимый шпиц сцепился с проходившей мимо кошкой.

Внезапно послышался знакомый надрывный звук дизельного мотора, грозное позвякивание танковых гусениц, и перед взором насмерть перепуганного Пфайля возник окрашенный в защитный цвет Т-34 с красной звездой на башне. Побросав все на землю, посыльный в два огромных прыжка добрался до домика, рывком открыл входную дверь, чуть было не сорвав ее с петель, вбежал в комнату и заорал:

– Т-34! Он уже стоит перед домом!

Поднялась такая паника и суматоха, что словами не описать. Все, как были без сапог и в одних подштанниках, схватились за оружие, которое оказалось под рукой, и ринулись кто куда – одни к двери, другие к окнам. Я же вытащил свой пистолет и позже никак не мог сам себе ответить на вопрос – что бы я с ним стал делать против танка? Единственным, кто подумал о «Панцерфаустах», стоявших прислоненными к стене в углу комнаты, оказался ефрейтор Шустер. Схватив один из них, он снял его с предохранителя и направил на танк из окна.

К великому счастью, в этот момент люк у танка открылся, из него на свет божий вылез ефрейтор Пич и принялся приветливо махать рукой своим товарищам, оторопело смотревшим на него из окон дома. Мы окружили ефрейтора, который поведал нам, что еще накануне заметил стоявший на нейтральной земле и брошенный экипажем русский танк, поврежденный во время налета «Штук». Ночью вместе с двумя пехотинцами он пробрался к танку и обнаружил, что машина на ходу.

Тут все начали на все лады восхищаться ефрейтором и дружески похлопывать его, а сам Пич принялся хвалить необычайно мощный мотор танка, не забыв отметить и слабые стороны русской боевой машины – трудное переключение передачи и примитивное оснащение.

В целях безопасности я приказал гауптфельдфебелю Штраусу прикрыть башню, а также корму танка флагами со свастикой и после обеда от греха подальше отбуксировать Т-34 в тыл под надежной охраной. После нескольких стаканчиков шнапса, выпитых за удачную добычу, Пфайль на своем мотоцикле доставил механика-водителя Пича в его первый взвод.

Не прошло и часа, как нас чуть ли не до смерти перепугали во второй раз. Я как раз завтракал вместе с отделением управления ротой, как вдруг в помещение вбежал возбужденный посыльный из штаба пехотного батальона и доложил, что мимо нашего первого взвода в направлении Креквица проследовали русские танки.

«Как такое могло произойти? И что произошло с первым взводом? Неужели его уничтожили?» – подумал я и приказал Пфайлю заводить мотоцикл.

Тот быстро подрулил во двор, шпиц запрыгнул в коляску, я уселся на сиденье сзади, и мы, извергая гром и молнии, с быстротой ветра помчались в западном направлении.

Уже через несколько минут мы с облегчением установили, что с первым взводом все в порядке – самоходки на приличном расстоянии друг от друга стояли на своих огневых позициях. Зато на лице вышедшего нас встречать лейтенанта Цитена от уха до уха играла улыбка, которую он не смог сдержать, даже отдавая рапорт. Оказалось, что за пятнадцать минут до нашего прибытия его взвод подбил семь танков противника.

– Вон они стоят, – довольный собой, сказал он.

Не успел Цитен закончить свой доклад, как появился «Фольксваген» командира отделения управления взвода. Из машины спрыгнул унтер-офицер Поле и, вытянувшись в струнку, заявил:

– Ушедший было от нас танк я подбил при помощи «Панцерфауста» в Креквице. Опасности больше нет.

Что же здесь произошло на самом деле?

Когда ефрейтор Пич вернулся с командного пункта роты, его с любопытством окружили солдаты взвода, пожелавшие выслушать подробный рассказ о том, какую панику у нас вызвал похищенный им у русских танк Т-34. Пич не смог отказать себе в удовольствии и стал выкладывать произошедшее во всех пикантных подробностях, не забыв рассказать и о том, как командир роты в одних подштанниках и лишь с пистолетом в руке выбежал воевать против стальной громадины. Внезапно раздался крик:

– Русские танки!

Все бросились к своим самоходкам, некоторые из которых находились довольно далеко. Ближе всех бежать было экипажу унтер-офицера Лемпе до боевой машины номер 212 и унтер-офицера Поля до самоходки под номером 214.

Но и им потребовалось определенное время, пока механики-водители займут свои места и запустят двигатели. Заряжающий самоходки номер 212 в запале даже забыл опустить поддерживавшую ствол штангу, и унтер-офицеру Лемпе пришлось вылезать на носовую бронеплиту, чтобы устранить допущенную ошибку.

Между тем восемь танков Т-34, выскочивших как черти из табакерки из-за ближайшей высотки, грозно лязгая гусеницами, устремились в сторону позиций взвода. Однако цель их атаки была непонятна – то ли они хотели просто пересечь автостраду и двинуться на Креквиц, то ли повернуть на восток и атаковать самоходки.

К тому времени, как командиры экипажей самоходок номер 212 и 214 доложили о готовности к стрельбе, намерение русских стало ясным – их головной танк пересек автостраду и, непрерывно стреляя, устремился на Креквиц. Самоходка же унтер-офицера Поля смогла произвести по нему всего один выстрел, да и то мимо. Когда на автостраду выехал второй танк, то наводчик прицелился уже лучше, и снаряд попал в гусеницу. Поврежденная неприятельская боевая машина завертелась на месте и остановилась, а ее экипаж выбрался наружу и бросился прочь.

А вот наводчик самоходки унтер-офицера Лемпе с самого начала оказался более удачливым. Он взял на прицел последний из приближавшихся танков, который к тому моменту как раз проезжал мимо, подставив свой бок. Первый же выстрел имел такую разрушительную силу, что неприятельская машина взорвалась. Тогда наводчик быстро прицелился по предпоследнему танку, и снаряд угодил ему прямо в башню.

Видя это, остальные четыре Т-34 остановились, допустив грубую ошибку – даже несмышленышу ясно, что по неподвижной цели попасть гораздо легче, чем по движущейся, особенно когда расстояние до нее не превышает тысячи метров. Прежде чем русские сделали хотя бы один выстрел, поняв, откуда по ним ведется смертоносный огонь, в течение трех минут все семь танков были выведены из строя – одни из них загорелись, другие взорвались, а третьи просто неподвижно застыли.

Несмотря на это, старший стрелок Веллер чувствовал себя смертельно обиженным, ведь его самоходка под номером 213 стояла дальше всех. Пока ее механик-водитель ефрейтор Пич добежал до машины и завел двигатель, задача по уничтожению танков противника была уже решена.

– Разве ты – Геракл, чтобы так долго рассказывать о своих героических похождениях? – чуть ли не плача, обращаясь к нему, завыл Веллер. – Забыл, что ты – наш водитель, а не мифический герой? Если бы не ты, то сейчас в знак уничтоженных вражеских танков мы бы уже рисовали пару кругов на дуле нашей самоходки!

Слушая обвинения в свой адрес, Пич, опустив плечи, молча сидел в своем водительском кресле с самым несчастным видом, не находя что сказать в ответ.

Несмотря на три попадания, взбешен был и унтер-офицер Поле – ему не давал покоя тот факт, что первому танку удалось улизнуть. Ни у кого не спрашивая разрешения, он запрыгнул в пустовавший «Фольксваген» командира отделения управления взвода, пересек автостраду и по грунтовой дороге напрямик понесся к Креквицу. Оставив машину возле какого-то сарая, Поле осмотрелся и, не увидев ни одного немецкого солдата, очень удивился. «Неужели все сбежали?» – подумал он. Не обнаружил унтер-офицер и самоходок третьей роты.

Внезапно со стороны центра населенного пункта донесся оглушительный выстрел танковой пушки. Затем послышался приближающийся рев работающего двигателя и лязг гусениц – это возвращался Т-34. Возможно, его экипаж был обеспокоен тем обстоятельством, что другие танки так и не появились.

Тогда Поле пробежал по двору до угла дома, выглянул на улицу и увидел надвигавшийся на него танк с развернутой в обратную сторону башней. С собой у унтер-офицера было два «Панцерфауста». Один он прислонил к стене здания, а другой направил на Т-34 и нажал на спуск, но поторопился и не попал. Быстро схватив оставшийся «Панцерфауст», Поле стал целиться во второй раз.

Промаха допускать было нельзя, и он, задержав дыхание, чтобы успокоиться, решил подпустить танк поближе. Когда до машины оставалось всего двадцать метров, унтер-офицер выстрелил и попал Т-34 прямо в борт. Однако танк не взорвался и не загорелся, а остался на ходу. Но моральное воздействие попадания оказалось настолько велико, что русские предпочли покинуть свою машину – люки открылись, и экипаж начал спешно выбираться наружу.

В этот момент Поле со страхом обнаружил, что не взял с собой никакого другого оружия, и ему ничего другого не оставалось, как ринуться обратно к «Фольксвагену». Тут сзади послышались автоматные очереди – это начали стрелять немецкие пехотинцы, видимо очнувшиеся от звуков выстрелов «Панцерфаустов» и выбравшиеся из своих укрытий. Но это унтер-офицера уже не интересовало – главную задачу он выполнил. Поле сел в «Фольксваген» и помчался назад во взвод, вернувшись как раз вовремя, чтобы доложить мне о своем успехе.

Русским очень не понравилась потеря восьми танков. Мы не успели оглянуться, как они открыли по позициям первого взвода шквальный огонь из артиллерийских орудий и противотанковых пушек.

После обеда роту ожидал весьма неприятный сюрприз – на командном пункте батальона появился лично командир 20-й танковой дивизии генерал фон Оппельн-Брониковскии приказал овладеть мостом через речку Кляйне-Шпрее за высотой. Отделению из десяти пехотинцев при поддержке двух наших самоходок предписывалось захватить переправу и удерживать ее. Других бронированных машин у генерала под рукой не имелось, поскольку они должны были железным кулаком атаковать город Баутцен с юга.

Меня такой приказ сильно расстроил, поскольку боевые машины моей роты при их значительной высоте и довольно слабой броневой защите не могли служить в качестве своеобразного тарана. Но приказы не обсуждаются.

Для осуществления данной операции я выделил самоходки номер 212 под командованием унтер-офицера Лемпе и номер 213 под началом унтер-офицера Иллиха, строго предупредив командиров экипажей, чтобы они держались сзади как можно дальше и ни в коем случае не выдвигались за пределы обратного склона высоты. Остальные боевые машины, для чего привлекался и второй взвод, должны были оказывать созданной по приказу генерала небольшой боевой группе огневую поддержку.

Пока шла подготовка к атаке, старший стрелок Веллер вылез на броню своей самоходки и, гордо выпятив грудь, снисходительно взирал на пехотинцев, маршировавших мимо него прусским парадным шагом.

– Не вешайте нос, ребята! С такой поддержкой с тыла, как мы, с вами ничего не случится! Вот увидите, это будет всего лишь легкая пешая прогулка! – кричал он им, желая подбодрить, поскольку было заметно, что от перспективы предстоящей операции по захвату моста пехотинцы чувствовали себя не в своей тарелке.

На это молоденький лейтенант, которому было поручено командовать этой небольшой боевой группой, с недоверием посмотрел на стоявшего наверху Веллера и раздраженно возразил:

– Если вы такие герои, то почему не идете на своих штурмовых орудиях впереди? Мы бы с удовольствием поддержали вас огнем сзади.

Услышав слова лейтенанта, пехотинцы одобрительно закивали и принялись клясть истребителей танков на чем свет стоит.

– Сразу видно, что вы – не элитное подразделение, – отреагировал Веллер и, обращаясь уже к самому себе, добавил: – Ладно, главное, чтобы они не подпускали к нам русскую пехоту, а с танками мы уж как-нибудь справимся.

– Да заткнись же ты, наконец! – нервно бросил Квест. – Ты и так вытрепал пехотинцам все нервы, а теперь достаешь и нас!

В точно назначенное время пехотинцы устремились вверх на высоту номер 189, а когда они поднялись на вершину, то за ними последовали наши самоходки. Как и было приказано, они заняли огневые позиции на обратном склоне, немного не доходя до высшей точки, откуда хорошо просматривались мост, а также дорога, соединявшая населенные пункты Бурк и Добершюц.

– Можете двигаться дальше! – крикнул унтер-офицер Иллих лейтенанту. – Мы держим мост под прицелом! Пока никого не видно!

Лейтенант приказал своим людям рассредоточиться, и пехотинцы начали спускаться с высоты, в то время как истребители танков в оптические прицелы и бинокли принялись методично осматривать лежавшую внизу местность впереди себя, начиная от Бурка и кончая Добершюцем. Все было тихо, и никакого движения не отмечалось. Только со стороны Баутцена доносился сильный шум боя.

– Наступление на Баутцен, похоже, идет полным ходом, – заявил Иллих. – Возможно, генерал был прав, когда утверждал, что русские отходят из этой местности.

– Нет! Вы только посмотрите на этих трусов! – подал голос Веллер. – Уже в штаны наделали…

Не успел он закончить свою тираду, как на дороге впереди самоходок в нескольких местах блеснули вспышки выстрелов, и всех буквально оглушил громкий грохот противотанковых орудий.

– Расстояние 500! На дороге справа и слева от моста по одной противотанковой пушке! – закричал Иллих.

– Противотанковое орудие слева от моста под прицелом, – доложил Квест.

– Огонь! – прорычал Иллих.

Они начали посылать снаряд за снарядом, и Веллеру было уже не до комментариев и осмотра местности. Он уже не видел, как русские пехотинцы в трехстах метрах от них безжалостно расправились с немецкими гренадерами.

В результате беглого огня наших самоходок три противотанковых орудия противника были уничтожены, а русская пехота залегла. В итоге пятерым немецким пехотинцам удалось вернуться назад. Однако и среди них только один солдат не был ранен, а вот лейтенант пал смертью храбрых.

Не успели пехотинцы укрыться в безопасном месте, как русские открыли фланкирующий огонь по двум самоходкам с высоты под Бурком. Скорее всего, это стреляла зенитная батарея. В таких условиях наши боевые машины оказались беззащитными, и спасти их могло только бегство.

– Назад! – практически одновременно прокричали своим водителям командиры обоих экипажей.

Пич дал задний ход и одним рывком развернул самоходку на девяносто градусов, повернув машину по отношению к зениткам наиболее толстой лобовой броней. Затем он погнал ее по имевшимся тропкам, чтобы быстрее набрать скорость, одновременно стараясь держать курс на наши позиции. При этом трудно передать словами, насколько отвратительно чувствовал себя экипаж, слыша каждые двадцать секунд залпы зенитной батареи русских и видя вокруг себя вздымавшиеся в воздух столбы земли.

Экипажи сгрудились в боевом отсеке за защитной бронеплитой, каждое мгновение ожидая конца. Между тем самоходки развили максимальную скорость.

«Выбрались», – подумали было все, но радоваться оказалось рано.

В этот момент в правый бок самоходки Иллиха под номером 213 прямо в то место, где сидел заряжающий, угодил снаряд, мгновенно убив старшего стрелка Веллера. Машина загорелась.

– Всем наружу! – закричал Иллих.

Он вместе с Квестом выпрыгнул из самоходки и побежал назад. Вскоре их догнал радист обер-ефрейтор Шнайдер.

– А где Пич? – задыхаясь, спросил Иллих.

Отвечать Шнайдеру не пришлось, так как они увидели, что самоходка внезапно рванула с места и, объятая пламенем, набирая скорость, помчалась в сторону наших позиций.

В это время мы находились на опушке леса и, затаив дыхание, следили за развитием событий. Когда началась пальба из зенитных орудий, высотка закрыла видимость, лишив нас возможности оказать помощь. Однако мы сделали все, чтобы своим огнем подавить русскую зенитную батарею, и, возможно, нам удалось предотвратить нечто более страшное, чем попадание снаряда в самоходку номер 213.

С великим изумлением и одновременно восхищением мы следили за беспрецедентной ездой Пича на горящей

машине и немедленно стали со всех сторон поливать ее из огнетушителей, когда он благополучно добрался до наших позиций. Огонь удалось потушить, и тогда стала видна огромная пробоина. Можно сказать, что правый борт у боевого отсека просто отсутствовал, а сквозь эту дыру виднелось тело погибшего малыша Веллера, столь любимого всеми.

Вскоре прибыла и вторая самоходка. Однако из-за попадания вражеского снаряда в орудийную люльку боеспособность она тоже потеряла. Как только появился Иллих со своими людьми, а также выжившие пехотинцы, я немедленно отправил их в Клайнбаутцен. Туда же были отбуксированы и поврежденные самоходки, которые мы затем отправили в ремонтно-восстановительную роту. К сожалению, для прославленной боевой машины номер 213 эта поездка оказалась последней.

О провале операции я доложил с командного пункта полка, располагавшегося в Пуршвице. При этом меня не оставляло чувство вины за смерть старшего стрелка Веллера и за то, что я не смог возразить генералу. Там мне и стало известно, что захват моста более не представлял никакой важности.

Я не смог сдержаться и, когда мы сидели за чашкой чая с ромом, приходя в себя от пережитого в последние часы, кипя от гнева, сказал:

– И за это мы заплатили жизнями пятерых пехотинцев и нашего бедного малыша Веллера.

– Человек редко так расцветает на военной службе, как наш малыш Веллер, – печально заметил Иллих. – Как подумаю о том, каким счастливым он был, когда ему вручали Железный крест, то прямо выть хочется. А тут еще его первая любовь… Да, он стал настоящим мужчиной.

– А ведь ему не было еще даже девятнадцати, – добавил я. – Несчастная немецкая молодежь, которая знает только голод, нужду и страдания. А как только кому-нибудь из молодых улыбнется счастье, то смерть тут как тут. Интересно, задумается ли позже кто-либо над этим?

– А как же Инга? – робко спросил Квест. – Ведь она, похоже, искренне любила нашего малыша.

– Придется ей написать, – угрюмо ответил я. – Ведь это моя неблагодарная обязанность. Вы даже представить себе не можете, как ненавистны мне эти письма с сообщением о смерти. При этом, что очень важно, надо еще подыскать правильные слова, ведь близких погибшего необходимо утешить в их горе. Не думаю, что известие о награждении сына Железным крестом незадолго до гибели осушит слезы отца нашего малыша. Что касается Инги, то, как мне кажется, ее горе будет недолгим. Она еще так молода. С неделю девушка пострадает в готовности умереть от разлуки, а потом познакомится с кем-нибудь другим.

– Вы не находите, что это слишком цинично, господин обер-лейтенант? – бросил Иллих.

– Вы думаете? Уверен, что я прав. Человек не может жить в постоянной печали, иначе мир после войны захлебнется от слез. Нет, нет! За Ингу тревожиться не стоит – она легко переживет гибель Веллера. В этом и заключается преимущество молодости, – заявил я.

Да, именно так я заявил, хотя мне и самому было тогда всего двадцать три года. Однако мои юные годы уже успели сгореть в пекле этой проклятой войны – мы, фронтовики, не один год смотревшие в лицо смерти, превратились уже в настоящих умудренных опытом стариков.