Прайланд, 25 марта 1945 года

Казалось, что ночь, которую мы были вынуждены провести на высоте, никогда не закончится, и всеми в определенной степени овладело чувство, похожее на похмелье. Из штаба дивизиона поступили только поздравления с успехом и больше ничего. В результате на этом участке фронта наши самоходки оказались единственным боевым охранением от русских.

Отделение управления роты обосновалось в небольшом здании путевых обходчиков у подножия высоты. Я попытался было прилечь, но беспокойные мысли не давали мне покоя, и поэтому около полуночи мы вместе с Бемером поехали в Билау.

На командном пункте пехотного полка я обрисовал сложившуюся обстановку и потребовал немедленно выделить нам пехотную поддержку.

– Может быть, вы подскажете мне, где взять необходимые для этого подразделения? – взглянув на меня воспаленными от бессонницы красными глазами, зло проговорил начальник штаба полка.

Такой ответ меня возмутил.

– Когда вчера в полдень мы прибыли в Прайланд, мимо меня, господин гауптман, пробежало достаточно много пехотинцев, улепетывавших от русских, – дерзко ответил я. – Вам нужно всего лишь послать их назад.

Начальник штаба сделал вид, что не заметил моей иронии, и лишь устало махнул рукой:

– Вы сами не знаете, что говорите. Подразделения тяжелых самоходок – истребителей танков относятся к элитным частям, которые снабжаются лучше всех. В бою они находятся всего несколько часов, а потом долго отдыхают. А вот у нас все совсем иначе. Люди вконец обессилели. Мы несем огромные потери, а взамен получаем только тычки. Нас все время суют мордой в дерьмо. Тут появляетесь вы и пытаетесь надувать щеки.

Излив желчь, гауптман немного остыл и уже тоном ниже устало добавил:

– Через три-четыре часа я пришлю вам несколько человек.

Я ничего не ответил и вышел в темноту ночи, обдумывая, стоило ли мне поспорить с гауптманом насчет его утверждения о том, что мы относимся к элитным частям и много отдыхаем. Ведь с одной стороны, насчет страданий пехоты он был абсолютно прав. С другой стороны, такой же пехотинец как-то раз заявил мне, что он категорически не хотел бы поменяться местами с истребителями танков.

– Нет уж, – сказал он тогда. – Трястись по полям в подобной консервной банке в качестве мишени для русских танков – это не для меня. Я уж лучше на своих двоих.

На обратной дороге мы с Бемером увидели, как над позициями русских в небе появился светящийся след.

– Иваны снова принялись палить, – заметил Бемер. – Сидят небось в своих окопах, держа винтовки между ног, и стреляют почем зря!

– Не важно, как они стреляют, – ответил я. – Главное заключается в том, что они это делают. А вот наша пехота молчит. И не потому, что не хватает боеприпасов. Постоянно слыша звуки выстрелов русских, немецкие солдаты теряют боевой дух, а иваны, наоборот, добиваются морального превосходства. Такое недооценивать нельзя!

Пехотный гауптман сдержал слово, и в серых предрассветных сумерках к нам пришел пехотный батальон. Однако к тому времени танкам в Штайнхюбеле и моей роте пришел приказ занять новые позиции на господствующих высотах между Билау и Морау. Первая половина моих самоходок начала передислокацию еще под покровом ночи, а когда на дорогу выехали последние машины и взяли курс на Билау, то уже наступил рассвет. Русские не преминули воспользоваться этим и послали им вдогонку несколько снарядов. Времени на завтрак и кофе не оставалось, и мои люди были вынуждены подзаправиться вином. Поэтому, когда меня вызвали на командный пункт дивизиона, Бемер ехать уже не мог – пришлось за руль садиться самому.

На половине пути нам повстречалась колонна машин из двух бронетранспортеров, двух четвертьтонных автомобилей повышенной проходимости и «мерседеса» в сопровождении двух грузовиков. С некоторым трепетом в душе я узнал командующего группой армий генерал-фельдмаршала Шернера, который уже успел прославиться среди солдат как «офицер, собирающий боевые дни для следующего назначения». Ходили слухи, что он, встретив какую-либо воинскую часть на отдыхе, немедленно приказывал ей следовать за собой и бросал ее на передовую. Доставалось от него и солдатам с плохо начищенными сапогами. Все это, а также манера часто появляться в первых линиях траншей как обыкновенный солдат, щедро угощать фронтовиков сигаретами и выслушивать их жалобы способствовало росту его популярности.

Воспоминания об этом, а также мои впечатления о встречах с ним в верхнесилезском индустриальном районе вихрем пронеслись в моей голове. Я затормозил и выскочил из машины. Колонна тоже остановилась. Выслушав мой доклад и услышав, что я отношусь к 88-му противотанковому дивизиону «Носорог», командующий поинтересовался:

– Не ваше ли подразделение сожгло вчера шестнадцать русских танков?

– Так точно, господин фельдмаршал, – вытянувшись в струнку, отчеканил я. – Вчера возле Прайланда вторая рота уничтожила двенадцать танков. Еще четыре подбили «Пантеры». Неделю назад под Фридевальде рота сожгла еще десять, а под Нысой – четыре танка.

Я сказал об этом не только потому, что хотел похвалиться, но и на всякий случай – всякое могло произойти, и если нам было суждено предстать перед военно-полевым судом, то такое могли принять во внимание.

– Хорошая работа! Выражаю вам и всем солдатам вашей роты благодарность. Вы курите?

– Так точно, господин фельдмаршал!

Шернер достал пачку сигарет и протянул ее мне.

– Благодарствую, господин фельдмаршал, но моя рота курит тоже.

– Понимаю, – рассмеялся Шернер. – Казначей! Пометьте себе! Выдать каждому солдату подразделения обер-лейтенанта по «посылке фронтовым бойцам». А что случилось с вашим водителем?

Я с ужасом посмотрел на свой «Фольксваген», из которого свесился Бемер. Его тошнило.

– Сказывается перенапряжение последних дней, господин фельдмаршал!

– Пусть немного отдохнет. Продолжайте в том же духе!

– Слушаюсь! – ответил я, щелкнув каблуками.

Колонна продолжила движение, и я с огромным облегчением посмотрел ей вслед.