Ныса, 23 марта 1945 года

Бемер выбил свою трубку о каблук сапога и спрятал ее в нагрудный карман. К тому времени я уже побывал на вершине высоты, обследовал ее обратный склон вплоть до придорожной канавы и вернулся к плавающему бронетранспортеру. Мы взобрались в машину, и Бемер вопросительно посмотрел на меня.

– Мы изучили все возможные огневые позиции для наших самоходок возле Нысы, – с удовлетворением сказал я, обводя пальцем на карте дугу вокруг города. – На этом все. Поехали в расположение.

Бронетранспортер быстро доехал до Нысы и помчался по улицам города, напоминавшего город-призрак. Только раз нас обогнала санитарная машина, спешившая к последнему действовавшему мосту через речку. Мы с тоской посмотрели на эту переправу на южный берег и свернули к кварталу Меренгассе.

– Возьми вправо! Русские самолеты! – закричал я Бемеру, увидев внезапно появившиеся бомбардировщики противника.

Мы выпрыгнули из машины и кинулись к входу в массивное и крепкое здание. Большая нарисованная стрелка указывала на то, что в нем имелся подвал, оборудованный под бомбоубежище.

– Они наверняка летят бомбить мост, – печально сказал Бемер. – В который уже раз. Когда-нибудь им удастся его разрушить, и тогда мы с нашими самоходками окажемся в ловушке.

– Их бомбы относит далеко к южному берегу, – успокоил я водителя, который хотел уже юркнуть в подвал.

Мы стали наблюдать за бомбометанием второй эскадрильи.

– Проклятье! – вскричал я. – Они заходят на мост!

Тут появилась третья эскадрилья, шедшая прямо на нас. Недолго думая мы открыли входную дверь, в два прыжка спустились в подвал и, сделав пару поворотов в коридоре, оказались в бомбоубежище. Сначала послышался приглушенный свист, тональность которого становилась все выше, а сам звук – все громче, превращаясь в визг. Затем раздался грохот. Стены подвала затряслись, и с потолка посыпалась известка, а также обломки кирпичей – прямого попадания бомбы подвал вряд ли бы выдержал.

«Неужели конец?» – подумал я, но тут все стихло.

До нас доносился только гул моторов удаляющихся бомбардировщиков и тявканье немецких зениток. Тогда мы бросились по лестнице вверх и выбежали на улицу. На месте дома напротив клубились тучи пыли, а само здание было полностью разрушено. Причем несколько его обломков упали на наш бронетранспортер. Бемер юркнул на водительское сиденье и запустил стартер – мотор сразу же завелся.

– Нам повезло, господин обер-лейтенант! – крикнул он. – Все в порядке!

– Мост тоже уцелел, – ответил я, посмотрев на переправу. – Придет время, и мы выберемся из Нысы.

Вскоре машина въехала во двор дома, в котором располагался мой командный пункт. Там нас поджидал начальник штаба дивизиона обер-лейтенант Брюкнер, который довел до меня сложившуюся обстановку:

– Во время атаки на Нысу русским ценой больших потерь удалось захватить отдельные участки на подходе к городу, но прорвать нашу оборону они не смогли. А вот возле Ротдорфаим удалось овладеть переправой через реку Ныса-Лужицка, и теперь иваны продвигаются на юг в сторону населенных пунктов Штайнау и Нойштадт, достигнув уже Опперсдорфа. Поэтому оборона Нысы теряет всякий смысл. Необходимо предотвратить прорыв противника в западном направлении, для чего ваша рота перебрасывается в Цигенхальс.

Такое известие солдат моей роты только обрадовало – они были рады оставить позади Нысу с ее опасным мостом. Вместе с тем мы понимали, что впереди нас ожидали ожесточенные бои.

Прайланд, 24 марта 1945 года

– Мне очень жаль, но другие помещения для постоя заняты, – пожал плечами казначей.

От такой наглости кровь бросилась мне в лицо.

– Вы хотите выделить для размещения фронтового подразделения помещение заводского цеха? – возмущенно воскликнул я. – А в это время тыловые крысы из обозов будут нежить свои толстые задницы на пуховых перинах?! Мне наплевать на то, что вы там себе напланировали. Если вы не вышвырнете всю эту сволочь из их теплых местечек, то это сделает моя рота!

– Только попробуйте! – разозлился казначей, чья физиономия все более стала походить на морду мопса. – Тогда я нашлю на вас военную полицию, и она отдаст вас под военно-полевой суд.

– Пугайте этим свою бабушку! Тогда ваши цепные псы будут вынуждены взять под стражу всю мою роту! Только в этом случае пусть они сами вместе с обозниками под вашим командованием отбиваются от русских танков! Так-то вот! Вы можете поцеловать меня в задницу, а ваш наряд о выделении нам фабричного помещения повесить на стенку у себя в сортире. Именно там ему и место!

Я с силой захлопнул за собой дверь. Бемер все понял и вихрем помчался назад на северную окраину Цигенхальса, где ждала моего возвращения моя рота. Уже давно наступила полночь, и поэтому мои солдаты сами обследовали близлежащую территорию и нашли себе подходящее помещение для постоя.

Меня, отделение управления и экипаж командирской самоходки под номером 201 они разместили в роскошной вилле. Пока готовился перекус, я решил воспользоваться благами цивилизации и принять ванну.

Большое, отделанное черным кафелем помещение ванной комнаты показалось мне райским уголком. Ступеньки вели к небольшому четырехугольному бассейну, и погружение в его теплые воды, в которые были добавлены ароматизирующие вещества, оказалось верхом блаженства. Для принятия же пищи я облачился в красивый длинный халат и уселся на отделанные шелком огромные подушки.

Засыпая, я слышал, что мои люди тоже стали плескаться в бассейне, а вот как они располагались в кроватях по соседству, уже не видел.

С самого утра на вилле царило оживление – не успели мы умыться, побриться и позавтракать, как к нам стали прибывать все новые и новые гости, решившие навестить нас. Среди них были командиры первой и третьей роты, а также знакомые из других частей и подразделений, прослышавшие о том, что у «двойки» имеются хорошие запасы спиртного – перед тем, как покинуть Нысу, мы провели основательную ревизию винного погреба одной из городских гостиниц. К тому же Бемер умел мастерски приготовить из различных ликеров в прямом смысле слова «оглушающие» коктейли. Однако наибольшей популярностью пользовалось бордо урожая 1919 года и вино «Либфрауен-мильх» 1921 года разлива. В результате все гости без исключения уходили от нас с весьма приподнятым настроением.

А вот после обеда, уже ближе к вечеру, пожаловали и незваные «гости» – два мрачных представителя полевой жандармерии. Лейтенант Цитен попытался было спасти ситуацию, протянув им наполненные до краев бокалы, но они с каменными лицами отказались.

– Ваша рота незаконно вломилась на виллу и ограбила подвал. Украв вино, ваши люди устроили попойку. За это вам придется ответить перед комендантом города! – заявил один из жандармов.

– Полегче, фельдфебель! Ваши утверждения абсолютно беспочвенны! – резко ответил я, не без умысла опустив принятое обращение «господин». – Во-первых, когда мы заняли виллу, она уже была ограблена, а ее подвалы опустошены. Во-вторых, спиртные напитки, о которых вы говорили, мы привезли с собой из Нысы, выполняя указание о том, чтобы спиртное не попало в руки врага. У вас есть еще вопросы?

– Так точно! – ответил фельдфебель полевой жандармерии, в качестве реванша тоже опустивший обращение «господин обер-лейтенант». – Вы можете доказать, что спиртное происходит из Нысы? И есть ли у вас ордер на расквартирование, выданный городской комендатурой?

– Теперь понятно, откуда ветер дует и кто на нас настучал. Это небезызвестный казначеишка. Хорошо. У нас нет ордера, но эти помещения пустовали, так что с этим вопросом все ясно – здесь мы ничего не нарушили. Теперь относительно спиртного. На бутылках, естественно, нет штампа, подтверждающего, что они были изъяты в Нысе, а слову офицера в полевой жандармерии, судя по всему, никакого значения не придают. Однако то, что в винном погребе виллы хранилось большое число оплетенных бутылей с ликерами, весьма сомнительно, не так ли?

По внешнему виду «цепных псов» нельзя было сказать, что мои ответы их удовлетворили и они собираются уходить. Тут в помещение вбежал посыльный и сообщил:

– Из дивизиона пришел срочный приказ о выдвижении, господин обер-лейтенант! Хайдау¹ возле Нысы атакуют русские танки! Роте приказано немедленно прибыть в Хайдау!

Представители полевой жандармерии недоверчиво переглянулись, а я, глядя им в лицо, откровенно расхохотался:

Хайдау – немецкое название польского села Хайдуки-Ныске.

– Ушам своим не верите, фельдфебель? Понимаю, это ваш долг. Тогда поехали вместе с нами! Приглашаю от всего сердца – в Хайдау наш разговор можно продолжить. Кроме того, мы будем рады любой пехотной поддержке.

После этого я повернулся к лейтенанту Цитену:

– Мы с Бемером поедем первыми, а ты вместе с ротой выдвигайся следом. На все про все вам не более получаса.

Затем я разложил карту и наметил маршрут движения, отметив в качестве контрольных точек населенные пункты Альт-Ветте, Прайланд и Штайнхюбель.

Наконец представители полевой жандармерии почувствовали себя у нас явно лишними. Я же выбежал на улицу, увидел, что вся рота бурно празднует, и, уже садясь в «Фольксваген», крикнул, обращаясь к лейтенанту Цитену:

– С этого момента полный запрет на употребление спиртного! Солдатам следует подержать головы в холодной воде. Ганс, проследи, чтобы все протрезвели!

Через полчаса мы оказались возле Хайдау. До Штайнхюбеля дорога, соединявшая населенные пункты Цигенхальс и Нысу, была скрыта от неприятеля грядой холмов. В Штайнхюбеле наша машина повернула на восток и поехала уже по открытой местности. Сразу же стало очень неуютно – вокруг нас стали разрываться снаряды. Те из них, что отскакивали рикошетом, издавали неприятный вой, к которому примешивался хлесткий звук от выстрелов танковых пушек.

На восточной окраине Хайдау мне сразу стало ясно, что моя рота в любом случае прибудет слишком поздно, поскольку с другой стороны в село уже входили русские танки.

«Что ж, если не здесь, то мы можем встретить Иванов в Штайнхюбеле. Однако следует поторапливаться», – подумал я.

Под жестоким обстрелом мы помчались назад, прихватив с собой пехотинца, которому осколком снаряда снесло нижнюю челюсть. Я изо всех сил старался помочь бедняге, пытаясь перевязать в прыгавшем на кочках «Фольксвагене» огромную рану, но у меня ничего не получалось. Тогда по совету Бемера я использовал упаковки от двух перевязочных пакетов и несказанно обрадовался, когда в Штайнхюбеле передал раненого в руки опытного санитара.

Возвращаясь в Цигенхальс, я напрасно ожидал появления своей роты. Мы проехали до места нашего прежнего расквартирования и увидели стоявшие на дороге в колонне самоходки. Не дожидаясь моих слов, Цитен протянул мне помятую бумажку с текстом радиограммы, из которой можно было понять, что приказ о передислокации отменяется.

Зная об отчаянном положении дел в Хайдау, я не поверил своим глазам и распорядился запросить в штабе дивизиона разъяснения. Вскоре оттуда поступил весьма грозный приказ о немедленном выдвижении.

Через пятнадцать минут рота была уже на марше. Возле Прайланда я опять поехал вперед, ведь ситуация могла в корне перемениться. Так оно и произошло – в Штайнхюбеле творилось черт знает что. Мимо нас проносились грузовики с прицепленными к ним противотанковыми пушками и минометами. Поэтому Бемер был вынужден осторожно припарковаться, чтобы не зацепить улепетывавших во все лопатки по придорожным канавам пехотинцев.

– В чем причина такого повального бегства, дружище? – спросил я какого-то пехотного офицера, держа его за ремень.

– Позади нас иваны с танками! – завопил он.

О том, что русские танки напирали, догадаться было нетрудно – один за другим слышались выстрелы танковых пушек, посылавших снаряд за снарядом в Штайнхюбель.

«Действовать надо быстро, ведь если русские возьмут Штайнхюбель, то тогда они легко смогут опрокинуть всю нашу линию фронта», – подумал я.

Бемеру понадобилось все его умение, чтобы, лавируя среди бегущих подразделений, быстро добраться до Прайланда, на окраине которого на первой самоходке Цитен пытался объехать противотанковое заграждение. Я быстро обрисовал ему складывающуюся обстановку и направил его занять позицию на высоте восточнее шоссе. Железнодорожные пути вели наверх к станции, откуда должен был открываться хороший обзор Хайдау и дороги на Штайн – хюбель.

Позади Цитена возле противотанкового заграждения появилось несколько «Пантер» 19-й пехотной дивизии. Делая умопомрачительные зигзаги, они пробрались через препятствие и, громыхая гусеницами, покатили в сторону Штайнхюбеля. Мне оставалось только порадоваться неожиданно появившемуся прикрытию своей роты с фланга.

Вслед за «Пантерами» подъехали и остальные пять моих самоходок. Я взобрался на свою двести первую, приказал у подножия высоты рассредоточиться, и мы вслед за Цитеном стали подниматься широким фронтом по ее склону.

Когда мы добрались до вершины высоты, нашим глазам открылась такая картина, от которой захватывало дух. Прямо перед нами примерно в полутора километрах лежал Хайдау, в котором было полным-полно русских. Они безраздельно хозяйничали там, ведь наша артиллерия их практически не тревожила.

Слева от нашей позиции проходила дорога, которая вела от Хайдау к Штайнхюбелю, скрытому от нас возвышенностью. На шоссе стояла колонна русских танков, поскольку головные из них вели бой с нашими «Пантерами». Что там происходило, мы не видели, но оглушающие звуки танковой дуэли слышали хорошо. Шансов выйти победителями в бою против такого превосходящего в количественном отношении противника у всего лишь пяти «Пантер» не было. Но неприятель не учел, что им могут помочь наши самоходки, открыв огонь по русским танкам с фланга, что мы и сделали!

Первым начал стрелять экипаж лейтенанта Цитена, сразу подбив Т-34. Пока наши самоходки заходили на огневые позиции, запылала и вторая тридцатьчетверка. Дальше все происходило как на учениях – из пушек вырывалось пламя, и снаряды рвались среди огорошенных таким оборотом дел русских.

На этом относительно небольшом расстоянии промахов практически не было. Конечно, не каждое попадание выводило русские танки из строя, однако при столь беглом огне наших самоходок одна неприятельская боевая машина загоралась за другой. После того как был подбит шестой танк, тридцатьчетверки прекратили наступление и остановились, силясь понять, откуда по ним ведется столь губительный огонь. Двигаться вперед им не давали «Пантеры», не позволяя достичь Прайланда, а оставаться на месте они тоже не могли, ведь это означало для них неминуемую гибель. В результате русские повернули назад в сторону Хайдау.

Однако мы не ослабили хватку и, используя выгодную позицию, посылали по пятившимся танкам Иванов один снаряд за другим. Их башни нервно крутились в поисках невидимого врага, но обнаружить нас им не удавалось. Возможно, именно это и привело в конце концов к панике среди русских. А может быть, сказалось плохое оснащение их танков радиосвязью – радиостанции имелись лишь у некоторых русских боевых машин. Горело уже семь, нет, восемь танков, выстроившихся на прямой как струна дороге, представляя собой жуткую и одновременно прекрасную картину.

Я повернулся направо, поскольку уголком глаза заметил в той стороне какое-то движение, и чуть было не лишился дара речи. Мне пришлось резким движением сорвать с командира экипажа шлемофон и прямо в уши прокричать ему:

– Поверни направо, Рихтер! Два танка на высоте!

Фельдфебель удивленно посмотрел в указанном направлении, затем прижал ларингофон и принялся отдавать необходимые команды. От напряжения пот выступил у меня на спине.

«Только бы самоходка не заглохла!» – мысленно взмолился я.

По моему указанию командир экипажа другой самоходки тоже стал разворачивать машину в сторону новой цели.

Оказалось, что от Хайдау через высоту, в трехстах метрах от того места, где располагались наши позиции, пролегала проселочная дорога. Не подозревая о нашем присутствии, русские ехали по ней, и если бы им удалось преодолеть высоту, то они могли бы устроить в Прайланде для бежавших немецких солдат настоящую кровавую баню. Однако своей цели танкам Иванов достичь не удалось.

Несмотря на слишком мягкий грунт, обе самоходки смогли быстро развернуться в нужную сторону. Однако попасть в проезжающую почти рядом цель оказалось не так-то и просто – первый выстрел командирской машины неприятельский танк не поразил. Вторая же самоходка была более точной. Тогда неповрежденная тридцатьчетверка остановилась и развернула свою башню в нашу сторону. Однако выстрелить она не успела – наводчик командирского экипажа произвел второй выстрел. На этот раз снаряд угодил прямо в пушку вражеского танка, и она взмыла высоко в воздух, оставив вместо себя безобидный обрубок.

Люки Т-34 немедленно открылись, и экипаж попытался покинуть свою машину, но не успел – прозвучал еще один выстрел, который добил тридцатьчетверку. На этом русское наступление окончательно провалилось – иваны отошли назад, оставив на дороге в сторону Штайнхюбеля десять горящих танков, да еще два на высоте. Это явилось нашим большим успехом.

– Рихтер! Это был твой звездный час, каких для истребителей танков на войне выпадает немного и о которых можно только мечтать, – сказал я. – Шутка ли, оказаться в положении, считающемся безнадежным, и сделать все так, как хотелось бы, не получив при этом ни царапины! Да, такое бывает нечасто!

Однако, несмотря на достигнутый успех, фельдфебель Рихтер продолжал пребывать в мрачном настроении:

– Сначала надо выбраться отсюда, господин обер-лейтенант. Положение дел не такое уж безоблачное – от двух самоходок поступил доклад о том, что они застряли, а пехотной поддержки у нас нет.

– Вечно вы все испортите, Рихтер! Что за манера лишать человека радости? – раздраженно ответил я. – Однако вы правы. Следует предпринять необходимые меры.

По радио я связался с дивизионом, доложил о достигнутом успехе, а также о сложившемся положении и попросил срочно прислать пехоту для поддержки. Затем распорядился отвести исправные самоходки немного назад, а застрявшим приказал по максимому разгрузиться и попробовать выбраться самостоятельно еще раз. Но это тоже ничего не дало. Тогда я поехал в Штайнхюбель, возле которого действия немногих наших танков также оказались успешными – потеряв две машины, они подбили четыре

Т-34. Танкистам было ясно, что без нашей помощи им пришлось бы туго, и поэтому они сразу же согласились послать одну «Пантеру» на высоту, чтобы вытащить наши застрявшие самоходки.