Село Болеховцы, 28 июля 1944 года

Мы составили в саду столы со стульями и устроили такой роскошный пир, как будто нам пришлось голодать до этого несколько недель. Когда же фельдфебель выкатил несколько бутылок с обжигающим французским красным вином, нашему восторгу вообще не было конца.

Вторая рота отмечала заслуженное награждение некоторых солдат Железными крестами. Казалось, что все забыли о страхе смерти и лишениях последних десяти дней.

Так быстро переключаться могут только настоящие фронтовики – совсем недавно они смотрели в безобразное лицо смерти, а теперь жизнерадостность так и била из них ключом. Они как дети радовались выпавшей им возможности приятно провести время в течение нескольких дней отдыха от бесконечного марша и наслаждались красотами окружавшего их ландшафта. Тот же, кто не в силах был «забыть про пережитое», в духовном плане быстро ломался под воздействием ужасов войны.

Вот уже три дня мы располагались в селе Болеховцы, раскинувшемся в живописных предгорьях Карпат, и в то время, как ремонтники днем и ночью трудились над восстановлением боеспособности поврежденных «Хорниссе», экипажи самоходок набирались новых сил для дальнейших сражений.

Прогуливаясь со своим другом Рюлем по саду, я достал фронтовую газету и с ожесточением произнес:

– Наши люди радуются наградам и закатили пир на весь мир, а между тем на всех фронтах попахивает весьма дурно. Ты только почитай, что тут написано – неудачи в районах высадки союзников в Нормандии, в Италии наши войска откатились уже до Флоренции, а на востоке речь идет о выравнивании линии фронта и оставлении Лемберга и Брест-Литовска.

– Звучит действительно удручающе, – хмуро заметил Рюль. – А что там пишут о нашем участке фронта?

– В Галиции наши войска в плановом порядке отступают на новые позиции в предгорьях Карпат и успешно отбивают все атаки непрерывно наседающих советских воинских частей. К этому следует добавить террористические акты на территории рейха. Мы же обстреливаем Лондон «Фау-1». Что ты на это скажешь?

– Ты ведь только что написал письмо домой. И как ты охарактеризовал в нем сложившееся положение? – вопросом на вопрос ответил хитрый Рюль.

Я несколько замялся, а потом достал из кармана приготовленное к отправке домой письмо, быстро просмотрел его и сказал:

– Ты прав, я действительно коротко изложил в нем события последних двух недель. Наверное, тебя заинтересуют вот эти строки: «Несмотря ни на что, настроение в дивизионе отменное. Мой взвод оказался весьма успешным – мы не потеряли ни одного человека и ни одной боевой машины. Для нас война по-прежнему является своеобразным видом спорта. Мой взвод подбил девять танков, а на моей «Хорниссе» красуются уже тринадцать белых кругов. В остальном же, как принято говорить в нашем дивизионе, мои дела обстоят просто отлично».

Я откашлялся и, несколько смутившись, добавил:

– Звучит так, как будто война не так уж и страшна, верно? Но о смерти я стараюсь писать как можно меньше. Мне не хочется огорчать своих родителей тем самым страшным, что мы переживаем изо дня в день. Ведь они с нетерпением и тревогой ожидают любую весточку о том, что их сын жив и здоров…

– И поэтому ты изображаешь войну как какой-то вид спорта!

Я хотел было что-то сказать в свое оправдание, но Рюль не дал мне возможности произнести хоть одно слово, заявив:

– Ах, оставь, Гельмут! Мы все поступаем точно так же! Летчики-истребители с триумфом машут плоскостями своих самолетов после каждого сбитого противника, подводные лодки выбрасывают вымпел после каждого потопленного вражеского судна, а мы малюем на своих самоходках белые круги в знак подбитого неприятельского танка. А когда число уничтоженного врага становится достаточно большим, то за это нам вручают медали. Все как в спорте. Только этот вид спорта, которым мы занимаемся, сам по себе ужасен.

– Ты прав, Вернер. Этот спорт действительно ужасный, и разве не жутко то, что мы радуемся своим успехам?

– Солдат не может годами служить с опущенной головой и осознанием чувства своей вины, – откликнулся мой друг. – Печаль и скорбь мы оставляем для своих павших боевых товарищей. Но и для этого времени у нас практически не остается. Помнишь, как поется в песне о добрых боевых друзьях: «Хочет протянуть мне руку, пока я перезаряжаюсь. Не могу тебе пожать ее».

– Кто ж не помнит слова военного похоронного марша!

– Я о другом, Гельмут. Все мы – люди молодые, многим едва перевалило за двадцать. Жизнь продолжается, а для нас это лучшие годы, и поэтому каждый старается извлечь из этой проклятой войны что-то хорошее. Слышал такое интересное выражение: «Наслаждайся войной, поскольку мир будет ужасен»?

– А он действительно будет ужасен?

– Ответа на твой вопрос, Гельмут, у меня нет. Возможно, нас поджидают некие сюрпризы. Однако лично мне все равно, что там будет, и я намереваюсь до конца исполнить свой долг хотя бы потому, что люблю свою родину. Я верю в будущее Германии, хотя сейчас ситуация и кажется безнадежной.

Мы замолчали и задумчиво стали наблюдать за заходом в Карпатские горы кроваво-красного солнца.

Город Долина, 31 июля 1944 года

День начался мощнейшим огневым ударом немецкой артиллерии. Огненный смерч продолжался всего один час, а затем для проведения атаки в восточном направлении проследовала пехота с танками. Наши «Хорниссе» заняли заранее разведанные огневые позиции еще во время артиллерийской подготовки, и теперь все командиры экипажей старательно выискивали подходящие цели, которых было слишком много.

Русские возвели мощный противотанковый рубеж, который открывал врата в настоящий ад для наступающих немецких танков – многие из них так и остались стоять, объятые пламенем. Досталось и нашим «Хорниссе», стоявшим на высоте, – прямым попаданием была выведена из строя последняя самоходка первой роты, что стоило жизни одному нашему боевому товарищу. И все-таки яростная атака германских войск принесла свои плоды. Русским пришлось начать отход, и через два часа цель наступления была достигнута, а взаимодействие с окруженной ранее горнострелковой дивизией восстановлено.

После обеда наши войска перегруппировались и начали наступление в южном направлении непосредственно на город Долину. Мне было приказано занять огневые позиции на южной окраине этого населенного пункта, и, когда мои «Хорниссе» следовали к месту назначения, уличные бои еще продолжались. По прибытии же нас поджидал неприятный сюрприз – мы с удивлением обнаружили, что действовать нам предстояло в гордом одиночестве. Тут откуда-то спереди, используя придорожную канаву в качестве укрытия, прибежал лейтенант с двумя истребителями танков и с кривой ухмылкой сообщил:

– Нас послали сюда, не зная, что в домах противник оборудовал огневые позиции орудий с раздвижными станинами. Мы, естественно, считали, что нам следует поддерживать атаку пехоты, и, ничего не подозревая, двигались по улице. Внезапно иваны сзади открыли огонь с близкого расстояния по нашим машинам. Вырваться из этого ада удалось только нам троим. Там впереди полным-полно русских. У них есть и 20-мм зенитная пушка.

В этот момент, к нашему счастью, подоспели два отделения горных стрелков. После короткого совещания я решил подъехать со своими «Хорниссами» к пользовавшимся дурной славой домам и накрыть русских осколочно-фугасными снарядами. 20-мм зенитную пушку мы уничтожили первым же выстрелом, и противник бросился наутек. Тогда горные стрелки заняли оставленные неприятелем здания и помогли истребителям танков замаскировать их противотанковую пушку.

Тут показался мотоцикл. По мерному рокоту его двигателя мы без труда определили, что это едет ефрейтор Диль. Ефрейтор затормозил возле самоходки, поднял на лоб пылезащитные очки и, обращаясь ко мне, сообщил:

– Господин лейтенант! Вам надлежит срочно прибыть к майору Цану!

Наш путь вновь проходил по городку, и по бесчисленному множеству убитых солдат можно было догадаться, насколько упорно оборонялись русские. Возле северного выезда из Долины возвышались здания солеварни, рядом с которыми виднелась фабрика по производству карбоната калия. Здесь на небольшом пригорке и расположился штаб 100-й егерской дивизии.

– Меня вызвал к себе майор Цан, – доложил я офицеру для поручений обер-лейтенанту Гайзингеру и поинтересовался: – Что у вас новенького?

Гайзингер пожал мне руку и, указав глазами на невысокого человека с красными лампасами на брюках, пояснил:

– Этот корявый человечек в форме генерал-майора является командиром горных егерей. Ему-то и переподчинен майор Цан со своей группой бронированных машин. Судя по всему, генерал осуществляет общее руководство проводимой нами операцией. Ага, вот и наш командир, он вас заметил. Можете спокойно подойти к нему.

Однако майор Цан сам подошел ко мне и, пожав руку, заявил:

– У меня для вас новая задача. Видите вон там, на юго-западе металлургический завод? Прямо рядом с ним располагается высота 303. Вам следует занять на ней огневые позиции и огнем поддержать атаку нашей бронированной группы. Я добьюсь распоряжения, чтобы вас сопровождала рота горных стрелков.

– Разрешите обратить ваше внимание, господин майор, на то, что на южной окраине города находятся довольно крупные силы русских. Если я со своими «Хорниссе» уйду оттуда, то там для обороны останутся только два отделения пехоты и одна противотанковая пушка.

В ответ майор только пожал плечами:

– Долина для командования больше интереса не представляет. Значение имеет только продолжение наступления в направлении поселка Выгода. Нам во что бы то ни стало необходимо восстановить общую границу с Венгрией. Желаю вам удачи!

На этом разговор был закончен, и я отправился к своему взводу.

«Какая чудовищная вещь все же эта война, – подумалось мне при взгляде на горы трупов убитых солдат на улицах Долины. – Сначала за обладание данным городком в Галиции погибают люди с обеих сторон, а затем оказывается, что это не имеет никакого значения».

Можно только представить огорчение горных стрелков и истребителей танков, когда «Хорниссе» оставили их и направились выполнять новую боевую задачу. Нам и самим было стыдно, когда наши бронированные машины двигались по улицам объятого пламенем города. На юго-западном выезде из него русские окопались в небольшом металлургическом заводе, и нам пришлось снарядами сровнять с землей его постройки. Только тогда иваны сдались, и мы смогли двинуться дальше на высоту 303.

Здесь нас встретили огнем из противотанковых орудий. Однако несколько выстрелов наших самоходок быстро охладили пыл неприятеля, и его пушки замолчали. Пригибаясь к земле, мы с Воятским пошли вперед, а вслед за нами по крутому склону с чихающими и плюющимися от перегрузки моторами стали взбираться «Хорниссы». Внезапно прятавшаяся поблизости русская противотанковая пушка открыла огонь, но ответные очереди из бортовых пулеметов заставили ее расчет залечь. Затем русские попытались вместе с пушкой удрать, но мы помешали им, ведя по ним бешеную стрельбу. В результате иваны бросили свое орудие и понеслись наверх, а пушка, никем не удерживаемая, скатилась вниз.

Наконец я со своим взводом достиг вершины высоты, откуда открывалась панорама на все поле боя. Наша бронированная группа шла в атаку, придерживаясь западного направления, а мы обеспечивали ее прикрытие с фланга.

В конце концов городок Долина был нами оставлен, и на его южной окраине вновь стали хозяйничать русские. Начало уже смеркаться, когда наконец-то явились обещанные горные стрелки, но вскоре после этого перед нами была поставлена новая задача.

Мы спустились с высоты в небольшой населенный пункт севернее Долины, и я остановился на постой у евангелического пастора, поскольку оказалось, что здесь все еще проживала небольшая немецкая община. Мы вместе сидели за бутылкой вина, и жители сетовали на свою жизнь:

– Большинство фольксдойче уехало отсюда еще в 1939= 1940 годах после того, как между рейхом и Советским Союзом было подписано соглашение о выезде. Завтра и нам все же придется покинуть нашу малую родину, где сменилось уже третье поколение немцев. Вы не представляете, как тяжело оставлять свою землю в беде. Галиция покажется вам весьма отсталой. И это притом, что при австро-венгерской монархии край был процветающим. При польском правлении после Первой мировой войны дела пошли значительно хуже. Ведь украинское большинство проживавшего здесь населения, вынужденного вкалывать в качестве батраков и подневольных рабочих, ненавидело поляков, считая их хуже чумы. Между украинцами и поляками постоянно вспыхивали трения. Причем поляки вели себя как господа, но хозяйством руководили плохо. От развала край в известной степени удерживали немцы и евреи. Евреев здесь проживало достаточно много. Большинство из них не хотело иметь с поляками ничего общего и после Первой мировой войны выехало в США или в рейх. Теперь же они и вовсе почти все исчезли, хотя правильнее сказать – заключены в специальные лагеря для рабочих.

– А как вы, господин пастор, можете объяснить то обстоятельство, что здесь поляки занимают по отношению к немцам относительно дружественные позиции? Одна только третья рота в качестве добровольных помощников приняла на службу десятерых молодых поляков. Причем часть из них исполняет обязанности заряжающих.

– Галиция на протяжении ста пятидесяти лет находилась под властью Габсбургской монархии. Из славянских народов именно поляки выказали себя наиболее верными подданными, и поэтому им была предоставлена относительная самостоятельность в управлении территорией их проживания. А это, в свою очередь, способствовало утверждению поляков в качестве господ по отношению к украинцам. Когда же в 1939 году Галиция была оккупирована Советами, такое положение дел, естественно, ушло в прошлое. Поэтому поляки, проживающие в Восточной Галиции, видят в немцах естественных союзников. Ведь если немцы уйдут отсюда, то им придется несладко.

– Как странно, однако, устроен мир, – констатировал лейтенант Рюль. – В Восточной Галиции поляки ненавидят русских и уважают немцев, а вот в Западной Польше все совсем наоборот.

Мы выпили еще одну бутылку вина и после этого сердечно распрощались с гостеприимными хозяевами.