Перемышляны, 21 июля 1944 года

В предрассветных сумерках пять самоходок второй роты стояли на высоте, откуда открывался вид на село Борщев. Оно лежало в непосредственной близости к городу Перемышляны и, судя по всему, было занято противником.

Наша атака прошла как на учениях – когда мой взвод добрался до окраины населенного пункта, между домов забегали русские солдаты, попадая под пулеметный огонь и осколки от снарядов. Перепуганные и еще не отошедшие ото сна иваны сдавались в плен. Две самоходки командира первого взвода лейтенанта Вернера Рюля тоже ворвались в село, и мы, двигаясь уже по полям на север, продолжали слышать громкие выстрелы его «Хорниссе».

Вскоре показались силуэты строений города Перемышляны, и тут Ктонцель обратил наше внимание на два подозрительных стога сена – уж больно ненатурально они выглядели. На всякий случай мы выстрелили в один из них осколочно-фугасным снарядом. Солома разлетелась, и нашим взглядам открылся танк. Тогда заряжающий зарядил пушку бронебойным снарядом. Прозвучал выстрел, и танк от меткого попадания загорелся. Одновременно самоходка Штробеля обстреляла второй стог. В результате горело уже два неприятельских танка.

Однако когда мы попали под хорошо организованный огонь противотанковых орудий, наше приподнятое от удачного начала настроение быстро улетучилось. Пришлось уносить ноги и скорее прятаться в укрытии.

Тогда нас обогнала саперная рота, а мы потихоньку двинулись вслед за ней. При этом самоходка унтер-офицера Штробеля сильно отклонилась влево. Она остановилась на небольшом возвышении и сразу же открыла огонь. Горный кусок быстро произвел подряд три или четыре выстрела, и послышались восторженные возгласы экипажа и саперов. Вскоре Штробель доложил, что на дороге у южного выезда из города его «Хорниссе» подбила два танка.

Тут с большим шумом на своем командирском бронетранспортере приехал майор Цан, и я с гордостью доложил ему об успехах своего взвода. Он изучил обстановку и поинтересовался моими предложениями.

– Видите вон ту высоту? – ответил я. – Нам следует ее занять, поскольку оттуда мы сможем перекрыть все подъездные пути к городу.

Цан согласился, и мы направились к высоте, у подножия которой нас уже поджидал Воятский, посланный туда на разведку. Сильно волнуясь, он доложил, что видел в Перемышлянах множество танков противника.

К сожалению, во время атаки произошло несколько технических поломок – у одной самоходки сорвало болты и была сильно повреждена бортовая передача, а у другой порвалась гусеница. Пришлось вызывать ремонтников. Мы решили воспользоваться вынужденной передышкой и приготовить в маленькой избушке роскошный обед из нескольких найденных там кур.

Рюль подоспел как раз вовремя, чтобы принять участие в трапезе. Набив рот, он возбужденно принялся рассказывать о том, как был подбит вражеский танк на удалении четырех километров.

– Ты бы это видел! Цан может подтвердить, он как раз проезжал мимо. Мой наводчик чертовски неловко произвел серию из восьми выстрелов, и все они ушли «в молоко». Тогда Цан принялся ругаться за перерасход боеприпасов и сам произвел корректировку. Ты не поверишь! Он попал с первого выстрела! «Вот так надо подбивать танки, Рюль!» – сияя как новогодняя елка, гордо бросил Цан и уехал. Это он послал меня к тебе. К сожалению, моя самоходка поломалась, и ее сейчас буксируют в ремонт. Вторая же «Хорниссе» вышла из строя еще в Борщеве, так что теперь я безработный. Может быть, у вас найдется мне применение!

Между тем ремонтники закончили работу по восстановлению самоходки Ктонцеля, а вот машину унтер-офицера Рабе они увезли с собой в тыл. Пришлось занимать огневые позиции только двумя «Хорниссе», которые в течение следующего часа подбили еще три танка. После этого Перемышляны стали выглядеть так, как будто в городе все умерли. Тогда мы тщательно осмотрели в бинокли все закоулки, и наши усилия себя оправдали. В одном месте мы обнаружили грузовик, а в другом – противотанковое орудие. Когда же снарядом была снесена стена дома, то за ней оказался танк. Целый день мы не давали Иванам покоя.

Так же прошел и следующий день. Однако непрерывный огонь русских постоянно усиливался, и мы могли занимать огневые позиции лишь на короткое время.

На реке Гнилая Липа, 23 июля 1944 года

Вся следующая ночь прошла на марше – необходимо было держать открытым коридор для отступающей армии. Вторая рота состояла теперь только из моего взвода, и ей надлежало усилить позиции первой роты южнее Перемышлян.

Из-за зарядивших в последние дни дождей дороги развезло, и они оказались напичканными всевозможными предметами ходовой части машин. Поэтому для того, чтобы преодолеть каких-то пару километров, нам потребовалась целая ночь. Наконец мы заняли огневые позиции на перекрестке дорог недалеко от моста через речку Гнилая Липа. Ночная темень набросила свое покрывало на трагедию, разыгрывавшуюся на размякших от влаги дорогах.

Занялся рассвет, и нашим глазам открылись длинные ряды пехоты, тяжело шагавшей по придорожным канавам. Многие были без оружия. То были солдаты отступавшей разбитой армии.

Они отдали последние силы, вырываясь из окружения под огнем наседавшего сзади противника. Теперь у них наступила апатия – ко всему безразличные солдаты, офицеры, полковники и генералы, порою даже без сапог, спотыкаясь, брели по колено в грязи. В их потухших глазах при виде наших самоходок иногда вспыхивал огонек радостной неожиданности и новой надежды. То и дело задавался один и тот же вопрос: «Мы правильно идем в тыл?»

Какой-то генерал поинтересовался у меня сложившейся обстановкой. Но что я мог ему сообщить? Мне не оставалось ничего иного, как поручить Воятскому сопроводить стареющего человека на командный пункт дивизиона.

Наступило весьма печальное утро, а затем и день, в течение которого нескончаемым потоком мимо нас шла отступавшая армия, охраняемая на флангах всего лишь несколькими «Хорниссе» нашего дивизиона, насчитывавшего уже только восемь боевых машин. Приданный же нам ранее 42-й танковый саперный батальон уже давно стал его неотъемлемой составной частью.

После обеда вся наша боевая группа вплотную расположилась возле села – судя по всему, русские опять оживились.

Прямо по пашне к нам приближалась немецкая артиллерия. Заметив наши позиции, артиллеристы распрягли лошадей, вскочили в седла и поскакали к селу. Тогда всем стало ясно, что эти вояки намерились бросить свои орудия. Какой позор! Мы их остановили и отослали назад за брошенными пушками.

Пехотинцы тоже шли прямо по пашне. Остановить их было невозможно даже тогда, когда они поднимались на высоту и проходили мимо позиций нашего дивизиона. Все еще пугливо и затравленно оглядываясь, они с облегчением вздыхали и кричали: «Мы все-таки это сделали!»

Ручеек беженцев становился все слабее. Наконец показалась последняя группа. Ее солдаты были при оружии и производили вполне приличное впечатление. Без всякого приказа они легли между «Хорниссами» и изготовились для стрельбы.

– Позади нас следуют только русские, – доложил пехотный фельдфебель с Германским крестом в золоте на груди. И он говорил правду – следующими появились уже люди в коричневых униформах. Наш выстрел осколочно-фугасным снарядом заставил их искать укрытие.

Ночью дивизион вновь начал отход в западном направлении. Мы переправились через речку Гнилая Липа и взорвали за собой мост. Ночью в темноте самоходка Штробеля застряла в грязи. Тщетно две другие «Хорниссе» пытались ее вытащить. Тогда опытные саперы под командованием фельдфебеля Зайлера подсказали нам выход из этой, казалось бы, безнадежной ситуации – они разобрали стоявшую неподалеку бревенчатую избу, а мы лопатками вручную вычерпали жижу. Затем общими усилиями бревна были уложены в топкой грязи в качестве настила. На это ушло три часа, а потом началось вызволение увязшей машины – самоходка медленно тронулась с места, вдавливая в размокшую почву крошившиеся под ее весом бревна.

Наконец «Хорниссе» выбралась на относительно твердое место, и усталые саперы, а также истребители танков расселись по самоходкам. Мы двинулись дальше, так как не могли позволить себе даже небольшой перекур – связь с дивизионом уже давно была оборвана. И вновь в кромешной ночной темени все три боевые машины вместе с вездеходом командира отделения управления взвода Воятским стали одиноко продираться вперед по незнакомым холмам, бесконечным лощинам и ручьям.

«Только бы опять не застрять!» – постоянно билась мысль в моей голове.

За два часа мы преодолели всего каких-то пару километров. Тогда я сделал короткий привал и, подозвав к себе младших командиров, сказал:

– Необходимо отыскать эту проклятую дорогу. По моим расчетам, мы находимся на высоте возле села Свирж. Если мы будем придерживаться северо-западного направления, то наверняка наткнемся на шоссе, ведущее в город Бобрка. Кто готов добровольно провести разведку?

– Сейчас темно хоть глаз выколи! – возбужденно воскликнул Воятский. – Как нам в таких условиях найти дорогу назад?

– Невзирая на опасность привлечь внимание противника, через сорок пять минут я подам сигнальную ракету, а через пятнадцать минут еще одну. Этого будет достаточно. Мы двинемся дальше не позднее чем через полтора часа.

В разведку вызвался пойти Горный Кусок вместе со своим заряжающим ефрейтором Квестом, но тут вмешался Воятский.

– В конце концов, проводить разведку – это моя задача, – как бы извиняясь за предыдущее свое высказывание, заявил он. – Я пойду и посмотрю, что находится к западу от нас.

Взяв с собой Бернера, Квеста и ефрейтора Шнайдера, Воятский быстро растворился в ночной темноте. Я же, отказавшись от мысли выставить часового, сам стал прохаживаться вдоль самоходок, чтобы не уснуть. Вскоре все остальные солдаты провалились в глубокий сон. Вокруг стояла такая тишина, что становилось не по себе. На востоке, по направлению к Перемышлянам, виднелось зарево – видимо, город еще был охвачен пожарищами.

«Вот так в огненном пекле один за другим и пропадают города», – с грустью подумал я.

Прошло сорок пять минут, и я подал белую сигнальную ракету, в мертвенном свете которой окружавший меня ландшафт стал казаться призрачным и зловещим. Когда же еще через пятнадцать минут в небо взмыла еще одна ракета, то вдали послышались крики. Тогда я достал свой почти разрядившийся карманный фонарик и посигналил. В ответ тоже последовали световые сигналы, и вскоре первым прибыл Горный Кусок.

– Шоссе находится от нас всего в двух километрах, – доложил Бернер. – Однако в некоторых местах почву настолько развезло, что самоходки там не пройдут.

Минут через десять появился и Воятский.

– У меня хорошие новости, – начал он. – Если двинуться вон туда, то мы выйдем к небольшому складу с горючим, а от него наверняка есть дорога к шоссе.

– Прекрасно, Воятский! Бензин нам крайне необходим, ведь по такой грязи моторы его просто пожирают. Итак, в путь!

Дорога до склада отняла у нас последние силы, и когда мы добрались до него, то увидели два барака, возле которых находилось несколько сотен бочек с горючим. При въезде у ворот с неприступным видом маячил удвоенный полицейский патруль.

– Этот склад принадлежит органам гражданского управления, и юрисдикция вермахта на него не распространяется, – грубо заявил один из полицейских.

Такой подход меня сильно озадачил, но я нашел в себе силы и вполне дружелюбно осведомился о том, где мы можем увидеть начальника склада. В этот момент открылась дверь одного из бараков, и показался какой-то зондерфюрер.

– Вот он, – хмуро бросил часовой. – Вы можете сами поговорить с зондерфюрером Нейбертом.

Я повернулся к Нейберту, поприветствовал его, представился и сказал:

– Подозреваю, что вы, господин Нейберт, недостаточно точно осведомлены о сложившейся обстановке. Мы – последнее подразделение между вами и частями Красной армии. Мои боевые машины следует срочно заправить горючим. Но не соляркой, а бензином! Не могли бы вы выделить нам две тысячи литров?

Зондерфюрер при свете фонаря над входом в барак критически оглядел мою изрядно испачканную в грязи униформу, перевел взгляд на «Хорниссе», очертания которых все отчетливее проступали в предрассветных сумерках, и довольно грубо заявил:

– Горючее является собственностью органов гражданского управления. Мне не разрешается заправлять машины вермахта.

Вся эта ситуация показалась мне какой-то нереальной – фронта больше не было, со всех сторон наступали русские, которые в любой момент могли здесь появиться, а этот человек продолжал придерживаться старых предписаний. Хуже того, он глядел на меня как на врага!

– Органы гражданского управления, говорите вы, а где располагается ваше ближайшее начальство? – ошеломленно спросил я.

– В Лемберге. Но это вряд ли вам поможет.

– Однако в Лемберге уже давно хозяйничают русские!

– Прекратите ваши пораженческие утверждения, – зло прошипел зондерфюрер. – Лемберг героически обороняется, а ваше заявление о том, что большевики уже поблизости, походит на панику. Оно вполне вписывается в трусливое, более того, предательское поведение вермахта, на совести которого находится покушение на нашего фюрера. Радуйтесь, если я не подам на вас рапорт, а теперь покиньте территорию склада, господин…

Под конец своей тирады зондерфюрер буквально начал захлебываться от злости.

От такого оборота дел у меня пропал дар речи, и я ошарашенно посмотрел на Воятского, который первым пришел в себя:

– С ним по-хорошему нельзя, господин лейтенант. Он доводов разума не понимает, а его вышестоящая инстанция о нем, сдается мне, давно забыла. Мы сами возьмем все, что нам нужно.

Простые слова Воятского, кратко обрисовавшего сложившуюся ситуацию, придали мне решимости.

– Господин Нейберт, моя боевая группа находится в чрезвычайном положении, и поэтому я конфискую столько топлива, сколько понадобится для выполнения поставленной передо мной задачи.

Не обращая внимания на зондерфюрера, я продолжил, обращаясь уже к Воятскому:

– Заправьте «Хорниссы» горючим под завязку и прихватите для каждой самоходки по одной бочке бензина про запас. На время заправки весь персонал склада возьмите под арест. Вышлите охранение, чтобы русские не застали нас врасплох.

Зондерфюрер хотел было что-то сказать, но я не стал его слушать:

– Ваши возражения, господин Нейберт, не принимаются. Однако не беспокойтесь – я напишу вам расписку об изъятом горючем по всей форме!

В ответ зондерфюрер пробормотал что-то о пиратстве и о неизбежном наказании за проявление произвола, но потом неожиданно согласился на все мои условия. При всей твердолобости, судя по всему, порядок в отчетности был для этого человека важнее всего – он аккуратно заполнил несколько формуляров, внес в них точное количество изъятого горючего, которое продиктовали ему его люди, и дал мне расписаться. Я получил даже копии этих документов.

Мой взвод двинулся дальше, когда стало уже совсем светло. Зондерфюрер лишь беспомощно поглядел нам вслед и остался у ворот склада охранять свое добро, несмотря на всю безнадежность складывавшейся ситуации на фронте.

– Какая глупость, – буркнул унтер-офицер Ктонцель. – Чтоб он захлебнулся в своем бензине.

– Настоящий фанатик, – задумчиво покачав головой, бросил я. – Один из тех, кто серьезно подорвал нашу репутацию в оккупированных областях. И тем не менее мне его жалко. Из-за своего фанатизма он погибнет.

Мы были в пути уже около получаса, когда в стороне оставленного нами склада с горючим в небо взмыл огненный столб и до нас донесся грохот взрыва. Дошла ли наконец до зондерфюрера вся безнадежность его положения и он сам приказал взорвать свой склад, или его подожгли русские? Получить ответы на эти вопросы нам было уже не дано.

Вскоре взвод вышел на искомую дорогу, по которой должны были отступать наши войска. Она оказалась почти пустой – время от времени нам встречались только вставшие из-за поломок машины, и мы по мере сил старались им помочь, а через некоторое время «Хорниссы» миновали длинную колонну вставших грузовиков. Тогда я решил хоть немного прикорнуть, поскольку не смыкал глаз уже две ночи подряд, и продолжать бодрствовать мне становилось все затруднительнее. Заняв кресло радиста, я мгновенно провалился в сон.