Смоленск, 25 сентября 1943 года

Поезд до Смоленска так и не доехал, остановившись от него в ста километрах на конечной станции в Орше – большое отступление немецких войск затронуло и Смоленск.

Мне надлежало прибыть в 18-ю танковую дивизию, но в Орше никто не знал, где находился ее штаб. Тогда, в надежде добраться до Смоленска, я забрался в какой-то товарняк, следовавший в восточном направлении. Однако мои надежды развеялись как дым – в полдень моя поездка закончилась в пресловутой Катыни, где были обнаружены братские могилы более четырех тысяч польских офицеров, расстрелянных Советами в мае 1940 года. Под проливным дождем, кляня всех на чем свет стоит, я со своим багажом направился к шоссе. В конечном итоге мне повезло – одна легковушка из организации Тодта меня подобрала.

Во время этой поездки по усеянной воронками дороге до меня впервые дошел смысл слова «отступление» – навстречу нам в западном направлении двигались бесконечные колонны автомобилей. В случае поломки все, что не было прибито или привинчено, немецкие войска забирали с собой, а остатки взрывали. Несколько солдат гнали перед собой большое стадо коров. Пара человек, конечно, не могла подоить столь большое число буренок, и животные отчаянно мычали. Их вымя было переполнено и воспалено, а из него прямо на землю капало молоко. На бесчисленных телегах на запад двигались также эвакуировавшиеся русские. И хотя они претерпели от немцев немало зла, все равно многие из них предпочли идти вместе с нами навстречу неизвестности, чем снова оказаться под пятой ненавистной большевистской системы.

Смоленск превратился в город-призрак. Он выглядел как вымерший и производил удручающее впечатление. Во многих местах полыхали пожары.

Я доложил о своем прибытии коменданту района обороны, некоему генералу, от которого наконец узнал, где можно найти 18-ю танковую дивизию. До ее штаба мне пришлось добираться на попутках, а встреча с начальником отдела штаба дивизии по делам начальствующего состава произвела на меня и нескольких других молодых офицеров, прибывших в течение последнего дня, весьма тягостное впечатление. От дивизии осталось всего шестьсот человек, и теперь ее ожидало расформирование.

Что мне оставалось делать? Выбор был невелик – либо отправляться назад на родину в армию резерва, либо предпочесть неизвестность и остаться. Я избрал второе, и в середине октября меня перевели к истребителям танков.

На Восточном валу

Бурое село, 15 октября 1943 года

– Так-так, значит, вы – стрелок-мотоциклист! – скептически заметил гауптман Хольтмайер, пожимая мне руку. – Что ж, неплохая школа, однако как истребителю танков вам предстоит многому научиться. Я снабжу вас необходимыми наставлениями, а лейтенант Шуберт поделится с вами некоторыми важными хитростями. Лучше вам расположиться на постой у него. А теперь, как говорится, ни пуха ни пера!

С этими словами гауптман разрешил мне удалиться. Я взвалил свой багаж на плечо и пошлепал по жидкой грязи, в которую превратилась деревенская улица, к жилью командира взвода Шуберта.

Войдя в убогую крестьянскую избушку, я очутился в маленькой прихожей, своеобразном тамбуре, где на стене висело похожее на тыкву и наполненное водой приспособление для умывания хозяев дома. Из днища этого сооружения торчал стержень, заменяющий пробку, – при желании умыться необходимо было сложить руки лодочкой, поднести их к стержню и нажать на него. Когда ладони наполнялись водой, ими проводили по лицу. Можно было, удерживая стержень в нажатом состоянии, и прополоскать рот. Для экономии воды данные действия осуществлялись в комбинированном виде – сначала ее набирали в рот, а затем, прополоскав его, выпускали подогретую таким образом воду в ладони и умывались. Такое, естественно, предполагало, что русские осуществляли утренние водные процедуры, будучи полностью одетыми.

Находились и немецкие солдаты, которым такого утреннего омовения вполне хватало. Большинство же мылись с голым торсом над корытом, а чопорные русские наблюдали за этим занятием, презрительно морща носы.

– Какое бескультурье! – говорили они.

Справедливости ради и к чести русских следует заметить, что в деревне имелась баня, которую местное население посещало раз в неделю.

В избе была всего одна комната, одну стену которой занимала огромная русская печь, на которую хозяева на ночь укладывались спать. Потолок был низким, а перекошенные форточки в мизерных окнах не открывались. Таким образом, помещение проветривалось только при открытой двери, и в нем стояла ужасная вонь.

Когда я вошел, перед моими глазами предстала весьма живописная картина: на скамье возле окна рядком сидели несколько голых по пояс мужчин, которые занимались весьма важным делом – ловлей вшей. На печной лежанке восседали русская мамаша и немецкий солдат, ощипывая кур. Посередине же комнаты прикрепленный к потолку висел огромный железный котел, где кипятилось белье, а какой-то парнишка в тренировочных штанах грел его паяльной лампой, распространяя в помещении дополнительный смрад. Паренек посмотрел на меня и воскликнул:

– Ага! Еще один новенький! Приветствую тебя, о чужеземец! Проходи без стеснения в эти роскошные покои, и пусть тебя не смущает натертый до зеркального отражения паркет!

С этими словами он протянул мне руку и с улыбкой произнес:

– Я – лейтенант Шуберт, а эти бравые охотники на крупного зверя составляют половину моего взвода.

– Причем самую лучшую! – бросил один из ловцов вшей.

– Первым среди которых являешься ты, Карузо! – расхохотался Шуберт.

Я представился, а продолжавший кипятить белье лейтенант добродушно кивнул и добавил:

– Остальные имена вы узнаете сегодня вечером. Думается, что вы захотите накрыть поляну по случаю своего назначения.

Его слова были встречены бурным одобрением, а лейтенант, словно не замечая реакции своих людей, продолжил:

– Впрочем, с самым главным человеком на всем Восточном фронте вы уже знакомы. Это Карузо – наш драматический тенор, а лучше сказать – героический тенор.

– Героический тенор! Держите меня, а то я лопну от смеха! – бросил солдат, ощипывавший курицу. – Да его от фрикадельки контузить может.

– Вот и второй главный человек подал голос. Прошу любить и жаловать – наш Ястребиный Глаз, – все так же шутливо отреагировал Шуберт, а потом спросил: – А у вас, часом, нет вшей? Это очень важный вопрос.

Я покачал головой.

– Смотрите, а то вы можете прямо сейчас снять с себя белье и бросить его в котел. Нас всех вши заели.

– У меня самые элитные, могу одолжить одну пару на развод, – вновь вмешался Ястребиный Глаз.

Послышались смешки.

Вот так меня приняли в 88-м противотанковом дивизионе, а вечером я накрыл стол. Вечеринка превратилась в хорошую попойку, благо у меня имелся достаточный запас коньяка и самогонки, и в результате меня все зауважали. На вечеринке я познакомился только с двенадцатью солдатами третьего взвода, так как экипаж еще одной самоходной артиллерийской установки в полном составе находился в ремонтных мастерских.

Наряду с весельчаком и балагуром лейтенантом Шубертом обращал на себя внимание тихий и застенчивый унтер-офицер Эльзнер, который, несмотря на это, заслуженно считался асом среди наводчиков орудий, имея на своем счету девять подбитых вражеских машин. Командир же отделения управления взвода фельдфебель Боргман являлся бывалым воякой, крепко державшим своих людей в кулаке и решавшим все вопросы, не привлекая внимания начальства. А вот ефрейтор Хонер отличался тем, что повсюду таскал с собой гитару и был нарасхват на всех вечеринках и в часы досуга.

Совсем не походили на своих сослуживцев еще два колоритных персонажа. С ними-то я и познакомился, войдя в первый раз в избу. Один из них – обер-ефрейтор Франц Новак, тоже наводчик, – получил прозвище Ястребиный Глаз за то, что при любой возможности восклицал: «Смотрите внимательнее и будьте бдительнее!» Его связывала крепкая, непонятно на чем основанная дружба со старшим стрелком Требеном.

Требен был профессиональным певцом и, похоже, на самом деле выступал раньше драматическим тенором на небольших сценах. А вот назвать его героем было бы большим преувеличением. Пожалуй, Требен являлся самым плохим солдатом из всех, с кем мне довелось встретиться, и в военных вопросах вечно попадал впросак. Это вызывало постоянные насмешки сослуживцев, а сам он служил мальчиком для битья у отчаявшегося его исправить фельдфебеля. Во время учебных стрельб из винтовки за неправильную изготовку для стрельбы ему досталось на орехи даже от полковника, на что этот разгильдяй ответил:

– Какая разница? В цель я все равно не попаду.

Поскольку Требен оказался совершенно неспособным к решению технических задач, его назначили посыльным. Память у него была феноменальная – даже спустя несколько часов он безошибочно слово в слово излагал тексты самых длинных сообщений. А вот способность ориентироваться на местности у него заметно хромала, и Требен во время доставки донесений постоянно сбивался с маршрута. Когда же он все же добирался до цели и безошибочно излагал текст, то надобность в этом, как правило, уже отпадала.

Ястребиного Глаза, являвшегося, как большинство обер-ефрейторов, человеком довольно грубым и вместе с тем служившего надежной опорой своего подразделения, и Карузо, эту пародию на солдата, связывали довольно своеобразные отношения. Их можно было охарактеризовать как дружественно-враждебные. Доминирующим в них являлся Ястребиный Глаз, который постоянно критиковал своего товарища, издевался над ним и использовал в своих интересах. В свою очередь, Карузо буквально считывал с глаз приятеля любое его пожелание, за что получал от всеми признанного обер-ефрейтора определенную защиту.

Все эти подробности мне стали известны во время уже упоминавшейся вечеринки по случаю моего прибытия. Под гитару ефрейтора Хонера мы пели веселые и грустные песни о девушке по имени Линден и о том, почему на Рейне так хорошо. А на свежем воздухе перед крестьянской избушкой и при усеянном звездами небе Карузо исполнил знаменитую арию Пуччини «Горели звезды». Когда он закончил, все обитатели Бурого села, и немцы, и русские, стеной окружившие нас, солдат третьего взвода, в едином порыве разразились бурными аплодисментами.

В последовавшие дни я прилежно изучал наставления для истребителей танков, а лейтенант Шуберт посвящал меня в тонкости управления самоходными артиллерийскими установками типа «Мардер». Поэтому, когда через две недели он серьезно заболел и был вынужден отправиться на родину, я чувствовал себя уже достаточно уверенно, чтобы взять на себя командование его взводом.