Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Был у меня товарищ,
Лучшего ты не найдешь…
Было два часа ночи, и при лунном свете разглядеть подробности необъятного русского ландшафта не представлялось возможным. В ночной тиши угадывались лишь очертания бесконечных лесов, которые прорезала широкая просека железнодорожной линии Барановичи – Минск. На безопасном удалении от края леса, таившего в себе угрозу, виднелся окруженный частоколом домишко блокпоста.
Мимо него с лязгом проследовал поезд с солдатами, возвращавшимися из отпуска. Из-за опасности наехать на мину или подорванные рельсы он ехал со скоростью не более 30 километров в час и для пущей безопасности толкал впереди себя две платформы. Перед блокпостом, закинув за спину длинные винтовки старого образца, стояли два железнодорожника с едва различимыми фонарями в руках. Они поприветствовали машиниста, и бесконечная цепочка вагонов, раскачиваясь на ходу и постукивая на стыках рельс, проследовала мимо них по многократно отремонтированным путям. Из окон, затемненных на случай налета вражеской авиации, иногда пробивались тонкие лучики света. Большинство пассажиров дремало, забывшись беспокойным сном.
Несмотря на поздний час, в одном из купе при тусклом свете двух свечей играли в карты. Это была вынужденная мера, поскольку лампа не работала.
Лейтенант инженерных войск с Германским крестом в золоте на правой стороне груди бросил свои три последние карты на чемодан, служивший в качестве столика для игры в скат, и со смехом воскликнул:
– Вот так-то, господа! Как я вас? Думали, что не наберу нужного количества очков? Как бы не так! Мы тоже не лыком шиты! Да, да, вечно витающие в облаках господа штабные офицеры.
Пожилой майор, к которому были обращены последние слова, принялся тщательно перемешивать карты и на прекрасном венском диалекте произнес:
– Ну чего вы хотите, господа? Мы, венцы, слабо разбираемся в игре в скат. Для нас предпочтительнее тарок.
– А я при таком слабом освещении постоянно путал черви с бубнами, – начал оправдываться военврач, участвовавший в игре в качестве третьего игрока.
Четвертым участником игры был я, а поскольку сидел на прикупе, то решил воспользоваться этим – немного приподнял светомаскировку и посмотрел в образовавшуюся щель. От пробегавшего за окном леса веяло скрытой угрозой. Бросилась также в глаза сцена, разыгравшаяся возле блокпоста.
– Мне что-то стало не по себе – мы сейчас проехали мимо блокпоста, укрепленного словно крепость, – заметил я.
– Непостижимо, – отозвался сапер. – Вот уже два года мы оккупируем эти земли, а покорить их не можем. Все это здорово напоминает мне картины из жизни на Диком Западе, которые я часто представлял себе, будучи мальчишкой. Там американские поселенцы, защищаясь от диких индейцев, тоже вырубали широкие просеки вдоль линий железных дорог и сооружали вооруженные блокпосты.
Лейтенант помолчал немного, а потом добавил:
– Вы видели подобные «крепости» на вокзалах? Они представляют собой двойные деревянные и земляные валы с бойницами! Тем не менее повсюду развалины – последствия нападений и разрушений, учиненных партизанами. Взорванные мосты, железнодорожные пути, сгоревшие паровозы, руины вместо вокзальных зданий, и повсюду кресты на могилах погибших железнодорожников и солдат. Нам никак не удается покончить с этими партизанами!
Все замолчали, и мы еще с четверть часа ожесточенно рубились в скат. Затем майор широко зевнул и бросил свои карты – он, естественно, снова проиграл.
– Все. Господа, я страшно… – начал было он.
Видимо, майор хотел сказать «устал», но не успел. В этот момент раздался ужасающий визг тормозов, поезд дернулся и резко остановился. От такого торможения нас вместе с багажом разбросало по купе. Сапер сдавленно вскрикнул, а затем грязно выругался – тяжеленная кобура с пистолетом, лежавшая на багажной полке, сорвалась и ударила его по затылку. С искаженным от боли лицом он принялся растирать место ушиба и яростно прошипел:
– Проклятье! Вот тебе и на! Не успели мы упомянуть черта, как он тут как тут! Это наверняка дело рук партизан!
Послышался звук открываемых окон, из которых стали высовываться солдаты с заспанными лицами.
– Что случилось? – посыпались вопросы.
Между тем вдоль состава забегали железнодорожники с фонарями и факелами в руках, в дрожащем свете которых перед отпускниками вставала картина какого-то мистического леса, наполненного призраками.
– Железнодорожники! Почему остановили поезд? – перекрыл гомон голосов чей-то зычный бас.
Один из пробегавших людей остановился и заявил:
– Нападение партизан на впередилежащий блокпост. Возможно, пути взорваны на протяжении многих километров.
Захлопали двери, солдаты стали выпрыгивать из вагонов. И тут снова послышался все тот же зычный командный рык:
– Поезд без оружия не покидать! Всем оставаться в своих вагонах! Обеспечить охрану с обеих сторон! Офицеры, ко мне!
– Послушайте, а ведь мне знаком этот голос, – удивленно проговорил военврач. – Он принадлежит командиру 18-й пехотной моторизованной дивизии генерал-майору Цутаферну. Этот-то точно знает, чего хочет.
Мы нацепили портупеи, вышли из вагона и направились к голове поезда, где генерал о чем-то оживленно говорил с железнодорожниками. Стало ясно, что состав остановился возле какой-то небольшой станции, защищенной как маленькая крепость. Черное тело паровоза слегка вибрировало, через предохранительный клапан с шумом вырывался пар, огромные колеса устало застыли, а из трубы курился слабый дымок.
В тот самый момент, когда мы вчетвером докладывали генералу о своем прибытии, предохранительный клапан закрылся и в наступившей тишине послышался голос начальника станции:
– …блокпост охраняет небольшой мост. Жив ли его расчет, мне неизвестно, так как телефонная связь оборвана, а радиосвязи у нас нет. Судя по всему, можно говорить о нападении крупного партизанского отряда. Мы слышали много взрывов.
Офицер службы военных сообщений в звании Гауптмана тоже находился в группе возле генерала.
– Вы уже доложили о происшествии? – спросил генерал.
– Так точно! Мы сообщили в Барановичи, а также в Столбцы. Однако сейчас связи с ними нет. Позади состава, судя по всему, рельсы тоже взорваны. Мы слышали взрывы.
Генерал откашлялся и заявил:
– Предлагаю медленно ехать вперед до тех пор, пока это будет возможно. Может быть, нам еще удастся помочь людям на блокпосту. Затем мы обеспечим охрану на взорванных участках, пока ваши ремонтники будут заняты восстановительными работами.
– Согласен, господин генерал. Сейчас мы прицепим к составу еще два вагона.
Потом генерал обратился к остальным офицерам:
– Быстро составьте список личного состава и вооружения. Мы создадим несколько боевых групп, и, если будет достаточно времени, организуем акцию возмездия. Пора наказать этих бандитов!
– При такой дикой кутерьме, когда люди друг с другом даже незнакомы, это будет настоящей катастрофой, – тихо прошептал сапер.
Несмотря на скудное освещение, порядок удалось навести довольно быстро. При этом выяснилось, что винтовки имелись лишь у некоторых солдат. Правда, у офицера службы военных сообщений нашлись два пулемета и несколько стареньких автоматов. В конечном счете мы смогли образовать десять боевых групп по двадцать человек в каждой, из которых две были оставлены для охраны железнодорожной станции.
За этими приготовлениями мы не заметили, как прошел целый час. Затем послышалось шипение поступавшего в цилиндры пара, поршни привели шатуны в движение, огромные ведущие колеса несколько раз провернулись, вагоны дернулись, и состав медленно тронулся с места.
Впереди был смонтирован сильный прожектор, и я, лежа на передней платформе со своей группой, перед которой была поставлена задача прикрыть блокпост со стороны речки Лупа, внимательно всматривался в окружавший нас мрачный лес. Поезд шел со скоростью пешехода, но уже минут через двадцать в темноте показались языки пламени.
Внезапно откуда-то со стороны появились какие-то фигуры и начали отчаянно махать нам руками.
– Не стреляйте! Мы – немцы! – крикнули они и стали прыгать на подножки вагонов.
Оказалось, что четверо из них были немецкими, а двое – русскими железнодорожниками.
– Осторожно! Мост через Лупу взорван! – предупредил один из них машиниста, поправив ремень висевшей у него за спиной длинной винтовки.
Мы стали медленно приближаться к пожарищу и увидели пылающие развалины блокпоста. Тут в свете прожектора на путях показалось какое-то препятствие, и поезд, немного не доходя до него, остановился. Спрыгнув со своей группой с платформы, я решил посмотреть, в чем там дело. Глазам предстало жуткое зрелище – партизаны жестоко расправились с четырьмя русскими железнодорожниками, а их тела штабелем сложили на путях. Такова была месть «предателям», каковыми, по мнению партизан, эти бедняги являлись.
Тела были сняты с рельс, и моя группа вдоль железнодорожной насыпи направилась к мосту, который действительно оказался взорванным. Мы перешли речку вброд и выставили охрану, а остальные боевые группы направились осматривать развалины блокпоста, чтобы определить степень его разрушения.
Когда взошло солнце, все окончательно прояснилось – на протяжении почти десяти километров впереди и двух километров позади нас рельсы более чем в ста местах были взорваны. Кроме того, саперы обезвредили множество мин. Вскоре ремонтники с двух сторон приступили к работе, и один из инженеров доложил, что к следующему утру пути будут восстановлены.
Вечером моя наспех сколоченная боевая группа вновь заступила на охрану моста, а в полночь нас сменила другая. Тогда прямо рядом с рельсами я расстелил свой спальный мешок, забрался в него и мгновенно провалился в глубокий сон.
– Просыпайся, товарищ! Поезд вот-вот отправится! – встряхнул кто-то меня за плечо.
Я не сразу понял, где нахожусь, увидев простодушное лицо какого-то австрийца, а тот улыбнулся и добавил:
– Мне бы такой крепкий сон, как у вас.
Тогда я вылез из спального мешка, свернул его и, несмотря на то что паровоз подал пронзительный гудок к отправке, бросился к колонке и подставил голову под струю ледяной воды. Едва передо мной, мокрым насквозь, открылась дверь в купе, поезд с лязгом тронулся.
– Наш отпуск затянулся на тридцать часов, – ухмыльнулся сапер. – Что ж, на войне как на войне. Теперь мы вряд ли будем завтра утром в Смоленске. Если вообще туда приедем, ведь нам предстоит преодолеть сотни километров по области, в которой хозяйничают партизаны.
Произнося это, он автоматически ощупал свой нагрудный карман и вытащил листок с записями по игре в скат. Майор же взглянул на колоду карт с отвращением.
– Нет, с меня хватит, к тому же мне не везет. Не забывайте, что генерал грозился снарядить карательную экспедицию против партизан, – заявил он.
– Многого от этой экспедиции ждать не приходится, – подхватил я и, обернувшись к саперу, продолжил: – Что может сделать отряд из практически незнакомых людей и с таким слабым вооружением? Вы очень хорошо объяснили это генералу. Со стороны казалось, что у вас имеется большой опыт по борьбе с партизанами.
– Так и есть, – мрачно ответил сапер.
– Вы должны нам обязательно обо всем рассказать, дружище, – с интересом заявил майор.
– Об этих коварных бандитах лучше не распространяться, – еще больше помрачнев, откликнулся сапер.
Однако, помолчав немного, он решился:
– Мне не доставляет удовольствия вспоминать о пережитом, но если вы настаиваете, то так и быть, но очень коротко.
Далее сапер рассказал нам целую историю, которую я постараюсь привести дословно:
«Дело было под Ржевом. Позади наших позиций лежали леса, в которых обосновались партизаны. Во время короткого отдыха я со своей боевой группой расположился в каком-то захолустье в ожидании подхода наших обозов. Около девяти часов утра со стороны лежавшего рядом леса показался мотоцикл с коляской. Его вид нас ужаснул – машина была вся в дырках от осколков и пуль, а колесо у коляски пробито. За рулем весь в крови и грязи сидел фельдфебель из штабной роты, который управлял мотоциклом правой рукой – его левая рука безвольно висела. Мы вытащили выбившегося из сил фельдфебеля и перевязали его. Прошло немало времени, прежде чем он сбивчиво смог поведать о своих злоключениях.
Оказалось, что в десяти километрах от нас в вечерних сумерках их головная машина на просеке подорвалась на мине. Остальные машины подъехали поближе и остановились, чтобы оказать помощь. Однако в этот момент со всех сторон зазвучали выстрелы. Многие машины загорелись, а некоторые, с боеприпасами, стали взрываться. Бежать было некуда, и возникла паника. Воспользовавшись этим, из-за деревьев выскочили партизаны и принялись колоть штыками всех, кто еще мог шевелиться. Раненного в руку фельдфебеля сильно ударили по голове, и он рухнул как подкошенный.
Несколько часов бедняга пролежал без сознания, а когда пришел в себя, в поисках выживших стал переползать от одной разбитой машины к другой. Все было тщетно – кругом лежали одни убитые. Внезапно из коляски одного мотоцикла послышался стон, исходивший от тяжелораненого штабного писаря. От него фельдфебель узнал, что, когда тот на короткое время очнулся, он увидел, как партизаны удалялись в южном направлении. Их было человек шестьдесят, может быть семьдесят. С собой они утащили нескольких пленных – каптенармуса и двоих служивших у нас местных жителей.
– Для них было бы лучше, если бы их убило сразу, – прошептал писарь и умер.
С большим трудом фельдфебелю удалось завести мотоцикл и доехать до нас.
Настроение моих парней трудно передать. Они неделями сражались на передовой по уши в дерьме и были не прочь отдохнуть. Однако от рассказа фельдфебеля их охватила такая ярость, что всех буквально трясло. Ими овладела жажда мести. Поэтому, когда я доложил о происшедшем в батальон и получил приказ на проведение операции по ликвидации партизан, все как один вызвались принять ней участие.
Вскоре в мое распоряжение прибыло специальное подразделение, специализировавшееся на борьбе с партизанами. Оно состояло из группы весьма странных и каких-то диких личностей в количестве шестидесяти человек смешанного национального состава – нескольких младших командиров из числа немцев и рядовых, в основном латышей и русских, умевших хорошо ориентироваться в лесистой местности. Предводителем у них был угрожающе выглядевший гауптман полиции, который с ухмылкой заявил, что за плечами подчиненных ему «урок» насчитывалось не менее пятисот лет тюремного заключения.
Операция оказалась просто ужасной, и следует признать, что, несмотря на дикий вид этой шайки матерых преступников, без них она закончилась бы для нас полной катастрофой. С их помощью нам при минимальных потерях удалось обнаружить и ликвидировать лагерь партизан. Были найдены и зверски изуродованные тела взятых ими в плен каптенармуса и двоих местных жителей. Я не хотел бы испытать что-либо подобное еще раз, господа».
Когда сапер закончил свое повествование, мы были потрясены, и в купе на долгое время воцарилось молчание.
– Интересно, почему попавших к нам в плен партизан не считают военнопленными? – наконец нарушил я гнетущую тишину.
– К ним нельзя применить защиту как к лицам, ведущим боевые действия, поскольку они не соблюдают положения, изложенные в Гаагской конвенции о законах и обычаях сухопутной войны, – отозвался майор, покачав головой.
– Значит, их можно расстреливать без суда и следствия?
– Конечно!
Тут в разговор вмешался военврач, воздерживавшийся до этой поры от участия в дискуссии.
– Их поведение не лишено определенных этических норм, – рассудительно произнес он. – Они же совершают свои деяния не из низменных чувств, а исходя из патриотизма. Позвольте и мне поведать свою историю. Возможно, это позволит вам взглянуть на данный вопрос под другим углом зрения.
Все с нетерпением посмотрели на него, и он начал свой рассказ:
«В начале этого года, тогда я еще был обер-лейтенантом медицинской службы, наш тыловой полевой госпиталь находился в шестидесяти километрах северо-западнее Орла.
Поскольку в своем госпитале я лечил и больных местных жителей, то отношение ко мне населения было не то чтобы сердечным, но все же таким, что порой я даже забывал о том, что нахожусь в стране, с которой мы воюем.
Как-то ночью меня разбудил дежурный санитар и доложил, что принесли тяжелораненого, которому срочно требовалась моя помощь. Я осмотрел его. На нем была крестьянская одежда, но на крестьянина он не походил. У него обнаружились две огнестрельные раны, самая опасная из которых располагалась рядом с сердцем. Принесшие раненого двое русских рассказывали что-то о ночном воздушном налете, но я, естественно, им не поверил. Более того, у меня не было сомнений в том, что передо мной стояли партизаны, имевшие стычку с немецкими войсками. Я долго колебался, не зная, что предпринять, поскольку оказывать медпомощь партизанам мне было не по нутру.
Потом я решил, что передо мной тяжелораненый человек, нуждающийся в помощи, и начал операцию. Она длилась два часа, и пули были извлечены. Как и предполагалось, ими оказались пули от немецких автоматов. На руку была наложена шина, а рана на груди обработана. При этом дезинфицирующих средств я не жалел.
Мой военный фельдшер и фельдфебель медико-санитарной службы, ассистировавшие мне во время операции, призадумались – им тоже было ясно, что дело тут не чисто. Но они ничего не сказали. Фельдфебель распорядился поставить койку в отдельно стоявшей избе, в которой располагались только русские, и подробно объяснил им, что надлежит делать по уходу за раненым. Оба русских, принесшие его, конечно, поняли, что разоблачены, и в ту же ночь из деревни исчезли.
Тяжелораненого я навещал дважды в день – первое время у него держалась высокая температура, и он метался в горячке. Каждый раз, идя к нему, я ожидал, что больной умер, но на пятый день обнаружил его расслабленно лежавшим на подушках. Взгляд у него был ясным. Он впервые осмысленно и вместе с тем изучающе посмотрел на меня, а потом внезапно заговорил на прекрасном немецком, гортанно выговаривая слова:
– Ты спас мне жизнь, и я благодарен тебе, доктор.
Мне сразу стало ясно, что передо мной, скорее всего, офицер высокого ранга, и поэтому, многозначительно посмотрев на него, ответил:
– Я всего лишь выполнил свой человеческий долг. Надеюсь, что это не обернется когда-нибудь мне во вред.
Больной что-то хотел сказать, но я лишь махнул рукой и добавил, что наилучшей его благодарностью будет, если он быстро встанет на ноги. Тогда раненый прикрыл глаза и отвернул голову в сторону, как бы показывая, что ему все понятно. И действительно, через три недели ночью его и след простыл.
5 июля началось наше большое летнее наступление, в ходе которого мы должны были отрезать и окружить русские войска на Курской дуге. Все пребывали в прекрасном расположении духа и чувствовали себя весьма уверенно.
Однако 13 июля до нас дошли неслыханные вести – Красная армия в полосе ответственности 2-й танковой армии, то есть в тылу наступавших немецких войск, нанесла контрудар. В результате мой госпиталь оказался переполненным ранеными, и нам пришлось разворачивать дополнительные койко-места. Я крутился как белка в колесе.
Немного прикорнуть мне удалось лишь утром 16 июля, но тут меня разбудил фельдфебель медико-санитарной службы:
– Просыпайтесь, господин обер-лейтенант! Прибыл лейтенант медицинской службы Леке! Русские напали на центральный госпиталь!
– Что? – вскочил я. – Как такое возможно? Он же находится западнее нас!
– Внезапно появились партизаны, – доложил вошедший Леке. – Они стреляли без разбору, врывались в палаты и избы, убивая раненых прямо в кроватях. К ним навстречу с флагом Красного Креста вышел майор медицинской службы, но они сбили его с ног. Тогда и раненые, и персонал, в общем, все, кто мог, бросились к лесу. Многие были застрелены, так и не добравшись до опушки. Мне повезло – я наткнулся на Петерсена с его мотоциклом, и нам удалось улизнуть. Однако поторопитесь, господин обер-лейтенант медицинской службы! Нельзя терять ни минуты!
Я несколько секунд размышлял, не зная, что предпринять, а потом скомандовал:
– Фельдфебель! Погрузите по максимуму раненых на машины! Тот, кто может, пойдет пешком!
– Куда, господин обер-лейтенант медицинской службы?
– Двигаться в юго-восточном направлении к Орлу.
Фельдфебель медико-санитарной службы выбежал на улицу, и вскоре послышался шум заводящихся моторов двух наших санитарных машин и обоих грузовиков. В следующие полчаса везде царила лихорадочная деятельность. В погрузке раненых помогали лейтенант медицинской службы и его штаб-ефрейтор, а все, кто мог самостоятельно передвигаться, под руководством военного фельдшера отправились в путь. Когда машины были уже загружены под завязку, оставалось погрузить еще двадцать тяжелораненых.
– Фельдфебель Хайтцк! Вы поведете колонну!
– Что вы задумали, господин обер-лейтенант медицинской службы?
– Я останусь с ранеными.
– Но…
– Черт побери! Не теряйте времени. Вперед! Я вам приказываю!
Лицо фельдфебеля нервно дернулось, он вытянулся по струнке, а затем подал сигнал к отправлению и прыгнул на подножку первого грузовика.
Прошло минут десять с того времени, как последняя санитарная машина скрылась за лесом. Внезапно с противоположной стороны послышался звук выстрела танковой пушки. Снаряд попал прямо в ближайшую от нас избу, она загорелась, а меня охватило какое-то странное спокойствие. Памятуя о докладе лейтенанта медицинской службы и понимая бесполезность своих действий, я попрощался с жизнью, взял в руки флаг Красного Креста и встал впереди двух палаток, в которых еще оставались раненые. Прошло несколько минут, и вдруг рядом со мной возник фельдфебель медико-санитарной службы.
– Командование колонной взял на себя лейтенант медицинской службы! – спокойно доложил он, как будто сообщая о состоянии погоды.
У меня комок подступил к горлу, и я с удовольствием обнял бы его, но ограничился только словами:
– Благодарю вас!
И тут показались русские. Они приближались к селу, идя плотной цепью и стреляя на ходу – пули так и свистели вокруг нас. Когда первые из них поравнялись с крайними избами, то стремглав кинулись в них. К нам же приблизилась другая группа, ведомая высоким как каланча сержантом. На его лице появилась презрительная улыбка, когда он заметил в моих руках флаг Красного Креста. Все происходило как в дурном сне и казалось иллюзорным. Я уже приготовился к самому худшему, ожидая выстрела, как вдруг раздался громкий окрик.
В ответ сержант обернулся и взмахнул руками – со стороны приближалась группа партизан, ведомая мужчиной в форме со знаками различия майора. Офицер громко отдал какие-то приказы, которые немедленно были переданы назад по цепочке, а потом подошел ко мне. Я указал ему на флаг, а на его бледном, слегка вытянутом лице заиграла легкая улыбка. И тут я узнал его – передо мной стоял «мой партизан».
– Как видно, доктор, ты не только хороший, но и храбрый человек, – заметил он. – Ты помог мне, а я помогу тебе!
Окружившие нас партизаны с удивлением переглянулись, увидев, как майор протянул мне руку и долго сжимал мою в крепком рукопожатии.
– Я ненавидел всех немцев, – между тем говорил он. – Из-за вас погибли мои родители. Для меня вы все были приспешниками дьявола, которых следует безжалостно уничтожать. Ты же доказал, что бывают и хорошие немцы. Отныне госпиталь находится под моей защитой. Не беспокойся, с ранеными ничего не случится.
Через несколько дней началось немецкое контрнаступление, и русские отошли, покинув село. К нашим раненым никто даже пальцем не притронулся».
Рассказ военврача окончился столь внезапно и с таким неожиданным концом, что мы трое были просто обескуражены. В купе на некоторое время повисло молчание.
– Ваше мужество, господин капитан медицинской службы, достойно всяческой похвалы, – первым подал голос сапер.
– Наш медик выказал себя прежде всего как хороший человек, – в тон ему подхватил майор. – А что может быть более достойным, чем это?
Врач совсем смутился и грубовато произнес:
– Ну что вы, господа, уж если кто и заслуживает похвалы, то это мой фельдфебель. Ведь он действовал по доброй воле, тогда как мне, как начальнику, необходимо было поступать именно так. Но рассказал я свою историю совсем по другим причинам.
– Верно, вы хотели нам доказать, что не все партизаны являются бандитами. Согласен, этот майор поступил по-рыцарски, но только потому, что был вам обязан своей жизнью, – уточнил я.
– Возможно, в этом кроется решение многих наших проблем, – задумчиво проговорил майор. – Нам необходимо научиться видеть в каждом противнике человека. Тогда, вероятно, всем станет лучше!
– Вот именно, вероятно! – пробурчал сапер, оставаясь по-прежнему безнадежным скептиком.
Войти с помощью соц. сетей: