Дневник второй. Марш на восток и зима 1941/42 г.

Примечание издателя

То, что оставалось неизвестным для Ганса Рота, когда он в составе своей дивизии участвовал в кровопролитных боях за Киев, были ожесточенные дебаты в высшем командовании германской армии, которые возымели далеко идущие последствия и на ход осуществления плана «Барбаросса», да и, в конечном счете, на исход Второй мировой вой ны в целом.

К началу августа 1-я танковая группа фон Клейста группы армий «Юг» продвинулась на 150 километров вдоль низовьев Днепра, а 2-я танковая группа Гудериана группы армий «Центр» продвинулась на восток примерно на столько же, но севернее – на восток от Днепра в его верхнем течении южнее Смоленска и далее. Миллионный Юго-Западный фронт Буденного превратился в выступ, который ничего не стоило окружить и разгромить, в случае если обе танковые группы предприняли бы маневр соединения по двум сходящимся направлениям. Но в таком случае отход Гудериана от группы армий «Центр» означал бы приостановление наступления на Москву.

Гитлер всецело поддерживал киевский вариант, поскольку был убежден, что, уничтожив огромную группировку Советов на юге, он тем самым откроет себе доступ к промышленному району Донбасса и далее – к нефтеносным районам Кавказа. Кроме того, он подсознательно опасался повторить в России путь Наполеона, который в свое время без долгих раздумий стал наступать на столицу России, но оказался под сильнейшими фланговыми ударами русской армии.

Начальник Генерального штаба сухопутных войск [Гальдер], а также ряд командующих армиями и танковыми группами группы армий «Центр» считали, что направление главного удара должно быть на московском направлении. Москва была политическим, экономическим и коммуникационным центром России, и именно в 1941 году приобрела куда большую важность в этом смысле. Сталинская империя не выдержала бы потери Москвы и неизбежно развалилась бы.

Однако возобладала точка зрения Гитлера, и с 8 августа 2-я танковая группа, отделившись от группы армий «Центр», начала наступление на юг. 12 сентября 1-я танковая группа ударила с плацдарма у Кременчуга на север, и 15 сентября оба оперативных соединения встретились в районе города Ромны восточнее Киева. И когда танки Гудериана, помеченные буквой «G», соединились с танками фон Клейста с пометкой «К», это означало для Юго-Западного фронта Буденного [Кирпоноса] невозможность удержать столицу Украины. Овладение Киевом вылилось в крупнейшую к тому времени военную операцию за всю военную историю, обернулось окружением огромной войсковой группировки и пленением 450 тысяч солдат и офицеров Красной армии, что открыло немцам путь для продолжения наступления вглубь Советского Союза.

Ведя дневник, Ганс Рот и не подозревал о всех стратегических разногласиях, будучи свидетелем лишь ожесточенных боев и постепенного ослабления оказываемого немцам Советами отпора в ходе наступления на Киев (дивизия Рота одной из первой вступила в город). Вполне логично: Буденный начал отвод сил на восток, поняв намерения обеих танковых групп, однако Сталин аннулировал его распоряжения и требовал «держаться до последнего». В конце концов Буденный был освобожден от должности командующего Юго-Западным фронтом, а назначенный Сталиным новый командующий погиб в Киевском котле.

6-я армия фон Рейхенау, блестящего командующего, однако самого убежденного нациста в германском генералитете из действующих в тот период на Восточном фронте, издавала весьма жесткие приказы об обращении с местным населением. Будучи уже в Киеве, Ганс Рот описывает в своем дневнике виденные собственными глазами ужасы, творимые айнзацкомандами СД. Речь, вероятно, идет о печально известной акции в Бабьем Яре.

После овладения Киевом группа армий «Центр» забрала назад 2-ю танковую группу (3-я была задействована на севере на ленинградском участке Восточного фронта) и в начале октября 1941 года продолжила наступление на Москву. Сначала ей сопутствовала удача: были выиграны сражения у Вязьмы и Брянска, но потом Советам пришел на помощь новый союзник – и Рот описывает это – «генерал Мороз».

И в России на всем фронте в две тысячи с лишним километров немцы столкнулись сначала с осенней распутицей, а позже – с сильнейшими морозами. Войсковой подвоз был практически парализован. Вскоре на смену осени пришла ранняя в тот год и невиданно суровая зима. Не имевший зимнего обмундирования германский солдат оказался беспомощным перед страшными морозами. Но самой большой неприятностью стало то, что Советы располагали, оказывается, едва ли не неисчерпаемыми резервами – переброшенными из районов Сибири дивизиями, соответствующим образом экипированными для ведения боевых действий в условиях суровой зимы. В декабре Сталин начал контрнаступление по всему фронту.

В тот период, когда германские войска оказались на пределе своих возможностей, Гитлер отстранил от должности ряд генералов, требовавших отвода немецких войск на оборонительные позиции. В том числе Гудериана и фон Рунштедта, командующего группой армий «Юг», заменив его фон Рейхенау, самым фанатично настроенным из гитлеровских генералов, хотя Рейхенау довольно скоро убедился, что его предшественник действовал правильно (Рейхенау уже в середине января 1942 года скончался от сердечного приступа после утренней пробежки на сильном морозе).

Зимой 1941/42 г. противотанковое подразделение Ганса Рота служило своего рода «пожарной командой», участвуя в разрешении постоянно возникавших на участке кризисных ситуаций, участвуя в боях – таких, как за Обоянь вблизи участка железнодорожной линии между Курском и Харьковом, на острие клина наступления 6-й армии.

Пережив зиму, Ганс Рот был и поражен, и обрадован весенней переброской на их участок фронта свежих германских дивизий, но тем не менее дневник его завершается записью, которая говорит о его страстном желании увидеть своих жену и дочь.

23 сентября

В нашем тылу идут ожесточенные бои. С утра 19 сентября мы сумели преодолеть сильно укрепленное кольцо внешней обороны города. Враг, как оказалось, не столь многочисленный и сильный, как мы предполагали, потерпел сокрушительное поражение в кровопролитных боях, нередко переходивших в рукопашные схватки, и к 9.00 мы вышли в западную часть города. Русские больше не вели тяжелые уличные бои. Наши многочисленные наступающие части и подразделения атаковали цитадель в направлении от Лысой Горы, и к 11.00 уже везде развевались наши флаги со свастикой.

К полудню мы достигли центра города. Ни одного выстрела. Широкие улицы и площади совершенно безлюдны. Странное и жутковатое зрелище. Тишина тревожит нас – трудно поверить, что такой огромный город оказался в наших руках за столь короткое время. Или это военная хитрость русских? Попытка заманить нас в заминированную ловушку? Может, мы сейчас стоим на жерле готового вот-вот проснуться вулкана?

Именно эти вопросы не давали покоя всем. Сейчас на них уже имеются ответы. С целью выманить оккупационные войска из города, которые всеми средствами необходимо было избавить от участия в боях, 17 сентября германское командование сымитировало атаку восточнее Киева, проведя основательную артподготовку. Буденный тут же издал приказ о нанесении нам сокрушительного контрудара, при этом отведя войска от хорошо оборудованных оборонительных позиций и, соответственно, обнажил подступы к городу. Примерно в 120 километрах восточнее довольно тонкой линии обороны немцев, на участке ложной операции, расположилась намеревавшаяся обойти фланг противника армия. Опьяненные столь легкой победой – они и не встретили никакого сопротивления вообще, – войска Буденного продолжали преследовать «отступавших» немцев. Те все дальше и дальше отходили на восток и к 19 сентября были уже очень далеко от Киева. В этот момент судьба нескольких сотен тысяч бойцов Буденного была решена – они оказались в окружении. Вот такая ирония судьбы! Буденный, который до последнего не сомневался в победе, был убежден, что преследует охваченного паникой отступающего врага, однако враг этот таинственным образом за одну ночь будто испарился. Незначительная схватка произошла лишь на одном из флангов корпуса. Но, невзирая на это, красный полководец решил, что разрезал вражескую группировку на части (вероятнее всего, фатальную роль сыграла отвратительная связь).

Что же представляла собой пресловутая западная линия обороны, на которую так рассчитывал Буденный, как в свое время французы на линию Мажино? Она не была обычной цепью дотов, нет, она была сборищем дьявольских ресурсов, результатом идеи, которая могла зародиться лишь у психически ненормального. Попытаюсь рассказать об этих жутких мертвых зонах, которые мы миновали в ходе боев 17, 18 и 19-го числа.

В тылу Гатного располагаются поля кооперативов, необозримые овощные поля. Лежат себе под солнышком. Ну кому придет в голову, что в этих безобидных овощных грядках проложены провода высокого напряжения? Поверх овощей частая сетчатая проволока длиной в несколько километров. Есть и высокие изолированные металлические шесты, выкрашенные в зеленый цвет, – одним словом, убивающая насмерть сеть высокого напряжения, подаваемого из дота. Она настолько умело замаскирована, что обнаружили мы ее только после потерь нескольких наших товарищей.

И еще там были дьявольские ямы, глубокие и расположенные в ряд длиной в несколько сот метров. Все они заминированы, причем особым способом – при подрыве одной мины срабатывают и все остальные, соединенные под землей специальными детонационными каналами. Одновременно с минами взрываются и водопроводные трубы, несколько минут спустя вся территория затоплена.

Сюда же можно отнести и незаметно натянутую проволоку, также приводящую в действие мины. Споткнешься о нее – и все! А мины высотой примерно в 75 сантиметров и при взрыве разбрызгивают горящую маслянистую жидкость. Следовало бы упомянуть и об острых колышках, концы которых обработаны сильнодействующим ядом. Оцарапался – и десять минут спустя умираешь мучительной смертью. Все перечисленные устройства снабжены автоматическими огнеметами, приводимыми в действие давлением.

Вы только представьте себе – среди всех этих жутко хитроумных штучек расположены и обычные виды вооружений – двухуровневые доты, стойки с укрепленными на них автоматическими пулеметами, противотанковые рвы, заминированные дорожки. Следует добавить противопехотные мины, мины-ловушки, шариковые мины и другие виды мин. И еще вообразите, как эта вся дьявольщина функционирует в боевых условиях. Вот так русские решили защититься от наших атак.

Первая стадия – огонь из обычных видов вооружений – танков, артиллерии, пулеметов и так далее. Потом артиллерия дотов – 76,2-мм пушки, полевые орудия, 122-мм дальнобойные орудия, тяжелая артиллерия (152-мм, 203-мм) и, наконец, орудия, смонтированные на железнодорожных платформах, и тяжелые гаубицы Киевской крепости.

Что касается пехотных боев, здесь мы рассчитывали на пулеметный, ружейный и автоматный огонь, на всевозможные гранаты, на бутылки с зажигательной смесью, на заминированных собак и на многое другое. Можно было бы долго перечислять все эти хитроумные изобретения большевиков, впрочем, частично мы с ними были знакомы еще по Западному фронту. Что же касается зажигательных гранат, они не имеют ничего общего с обычными. Снаружи она ничем не отличается от обычной, только снизу имеет фосфорную емкость. При воспламенении фосфора взрывается, рассеивая множество осколков. Того, кому довелось видеть раны от этих осколков, нет смысла упрекать в бесчеловечности по отношению к врагу. Всю эту гадость давным-давно следовало бы запретить Женевской конвенцией, но разве эти красные русские свиньи пойдут на это!

Бутылки с зажигательной смесью, или, как их еще называют, «коктейль Молотова», используются аналогично ручным гранатам в схватках в траншеях. Эффект воздействия: при ударе бутылка разбивается, находящаяся в ней жидкость при соприкосновении с воздухом воспламеняется, температура от 800 до 1000 градусов Цельсия, белый дым в огромных количествах. Представьте, что такая штучка попала к тебе на мундир! Есть возможность при наличии определенных дополнительных приспособлений и стрелять этими бутылками, как снарядами. Примерная дальность – до 200 метров. Кстати, русские освоили и стрельбу «лимонками» из орудий.

Заминированные собаки: мы пристрелили с десяток таких собак, в основном немецких овчарок, в Жулянах. На спине животного укреплен рюкзак с зарядом весом около 3 килограммов. По рассказам одного пленного, занимавшегося тренировкой этих собак, они предназначены для борьбы с танками противника. При помощи вертикально расположенной под небольшим углом тонкой деревянной рейки приводится в действие детонатор. Тренируют их обычно, давая им корм только под танками, так животные привыкают к танкам и лезут под них, задевая рейкой приводной механизм взрывателя. Из других источников я слышал, что собак учат также набрасываться на пехотинцев на марше.

На многих участках Почтовой русские использовали воздушные мины. Эти мины снабжены крылышками и пропеллером. Мина закрепляется на красном воздушном шаре в поперечнике 1 метр. При приземлении шар сразу же отделяется. После взрыва такой мины остается весьма глубокая воронка.

То, что я здесь описываю, лишь ничтожная толика всего. В конце концов, что это в сравнении с другими деяниями этой Киевской группировки, о которых известно крайне мало? Предполагалось, что все общественные здания города сильно заминированы. Уже два дня спустя после овладения нами городом внезапно взорвались три барака, один из которых был занят немецкими солдатами. И с того дня почти ежечасно в городе раздавался взрыв, что-нибудь непременно взлетало на воздух – заводы и фабрики, склады, больницы, школы, – все сначала взрывалось, а позже уничтожалось пожарами.

Местное население стало выходить на улицу и проявлять первые признаки доверия к нам. Среди украинцев мне приходилось встречать очень многих приятных людей. На улицах разыгрывались трогательные сцены. Бывало, стоило группе наших солдат появиться где-нибудь в городе, как нас сразу же окружали местные жители, улыбались нам, а нередко даже плакали от радости и обнимали нас. Некоторые пытались что-то сказать на плохом немецком, и так мы узнали о множестве изломанных судеб. Они были благодарны нам за каждый кусок хлеба. Многие не ели несколько дней. К полудню народу на улицах уже было столько, как в обычный мирный день. По дорогам на восток катили автомобили. Колонны войскового подвоза – грузовики, бензозаправщики: Киев не видел подобной оживленности транспорта. Все тротуары были заполнены зеваками.

Внезапно случилась неописуемая вещь: страшный взрыв сразу в трех местах главной улицы. Пламя взметнулось выше домов. Каменные глыбы и металлоконструкции перекрытий взлетели в воздух, улицы заполнил едкий дым и запах гари. Люди с криками ужаса разбегались. Некоторых толпа в панике растоптала, люди старались прижаться к стенам домов. С оружием в руках мы пытались каким-то образом утихомирить охваченную паникой толпу. Что же произошло?

Когда дым рассеялся, мы увидели страшные последствия: широкая улица метров на сто была изуродована. Там, где только что возвышался памятник Ленину, зияла огромная, как кратер вулкана, воронка, стены четырехэтажных домов по обе стороны проезжей части рухнули. Под развалинами оказались десятки людей.

Вот тебе и мирная безмятежность! Несколько часов спустя не успевшим прийти в себя после боев двум дивизиям был дан приказ срочно сформировать спецподразделения. Одни получили распоряжение осмотреть город, согласно имеющемуся плану, второпях забытому отступающими частями Красной армии. Была поставлена задача очистить город от опасных элементов и террористических групп. Приказ передавался из части в часть, из одного подразделения в другое. Штурмовые саперы срочно приступили к поиску заложенных в здания мин. В особенности оперативно действовали специальные подразделения тайной полевой полиции и СС. Во второй половине того же дня приступили к выявлению евреев. Подробнее об этом будет рассказано ниже.

В ходе проведенного следствия выяснилось: 1) взрыватель дистанционного управления был вмонтирован в памятник Ленину; 2) в центре города было обнаружено еще несколько взрывных устройств подобного действия. Несмотря на принятые меры, узнать удалось не так много. Скорее всего, было заминировано и здание Музея Украины. Мы весь вечер проверяли это монументальное сооружение. Несмотря на то что в помещениях царила приятная прохлада, мы от усталости обливались потом. Ничего удивительного – попробуйте-ка обежать огромное здание, где тебя на каждом шагу подстерегает гибель!

В конце концов в одном из крохотных подвальных помещений мы услышали тиканье часов. Звук доносился из-за стены. Никаких проводов или дополнительных устройств, ничего вообще. Мы потратили еще полчаса на поиски – нам они показались вечностью, – чтобы найти адскую машину. И потом велели немедленно эвакуировать всех из здания. Все здания поблизости были освобождены от людей и соответствующим образом укреплены.

Точно в 22.30 это огромное здание взорвалось. Пять или шесть кварталов за ночь полностью выгорели. И подобное произошло не только в этом месте – в нескольких местах Киева бушующее пламя поднималось до неба. Гремели взрывы, бушевали пожары, небо над городом окрасило багровое зарево.

24 сентября

Рано утром полевые части получили приказ приступить к зачистке города. Слава богу, управление и охранников решили освободить от этого. Мы всю ночь не смыкали глаз – взрыв за взрывом. В нашем районе в домах не осталось ни одного целого стекла.

Нас перевели в пригород Никольская Борщаговка. Устроились мы в удобных домах достаточно комфортабельно. Бог тому свидетель, что чем-чем, но комфортом мы не избалованы. Там были даже куры. И примусы. И вскоре повсюду над нашими импровизированными казармами аппетитно запахло жареным мясом. На несколько часов мы решили позабыть о проклятой войне. Однако бдительность необходима – нельзя позволять врагу застать тебя врасплох.

Почти в полночь последовал еще один страшный взрыв. С потолка и стен посыпалась штукатурка, кое-где взрывной волной повышибало двери. У нас кусок застрял в горле. Бросив все, мы как безумные выскочили на улицу. Над городом гигантским грибовидным облаком повис дым. Видимо, произошло что-то очень серьезное. Нам даже есть расхотелось – к аппетитно зажаренным курочкам так никто и не притронулся. Все были подавлены.

Мы с нетерпением ждали известий о ночном инци денте. Только к вечеру удалось кое-что узнать. Разместившиеся в крупнейшей киевской гостинице органы командования и управления взлетели на воздух вместе с еще несколькими административными зданиями. Пламя объяло целый городской квартал, под обломками оказалось несколько тысяч жителей города. Погибло много и наших – от простых солдат до высокопоставленных офицеров. Кто-то рассказал, что взорвали и переполненное солдатское казино.

Это было ужасно. Впервые за долгое время достаточно насмотревшиеся на кошмар фронта солдаты сидят в зале, смотрят кино, смеются как ни в чем не бывало – и вдруг взрыв! Их рвет на куски внезапно приведенный в действие адский механизм. Хуже не придумаешь…

25 сентября

С утра мы с тремя бойцами отправились в Теремки. Это мероприятие требовало особой бдительности. Вся территория буквально нафарширована минами. Даже теперь, когда бои остались в прошлом, наши позиции далеко не безопасны. Над «полем смерти» повисла зловещая тишина. И обманчивая – в земле заложены тонны динамита, дожидающиеся одного лишь неверного шага или движения, чтобы выплеснуть наружу огонь, дым и гибель.

Ответственность – тяжкий груз. Мне следовало бы идти одному на свой страх и риск. Но товарищи уговорили меня, и я решил взять их с собой.

Здесь по-прежнему мрачно, напоминают о себе следы недавних боев, но вокруг тишина – свиста снарядов и осколков нет. На Почтовой тоже тихо – пулеметы молчат. Кто мог бы представить себе подобное еще несколько дней назад?

Боже мой! Ну и панорама!

В Теремковском лесу чуть ли не вплотную друг к другу до сих пор лежат тела и наших, и недругов. Уже полтора месяца они лежат здесь. Да, вот так и выглядит теперь Теремковский лесок – расщепленные снарядами и осколками деревья и трупы. Воплощение кошмара войны. Черт возьми, ни к чему солдату ходить сюда на экскурсии, разгуливать по этой обильно политой кровью земле, среди проволочных заграждений, на которых до сих пор висят обрывки обмундирования…

Потом мы подходим к огромной груде руин – это и есть Теремки.

Все вокруг очень напоминает лунный ландшафт – кратеры воронок и ничего больше. И здесь когда-то были наши позиции. Потом подходим туда, где в земле покоятся похороненные нами наши товарищи. Земля кое-где провалилась. Вообще трудно что-то распознать. Казалось бы, вот здесь мы отрыли могилу, положили их в нее, насыпали поверх холмик, а теперь вместо холмика заполненная мутной водой впадина. Боже, какое счастье, что их родные и близкие не видят всего этого кошмара!

Да, когда-то здесь на самом деле были наши позиции. Тысячи осколков почти до основания разрушили их – теперь можно только стоять и гадать, как пролегали траншеи, где были вырыты окопы. Не укладывается в голове, что ты когда-то носился по ним, спал в них, по двое суток лежал, скрючившись, пережидая очередной артналет противника. Как не укладывается в голове и то, что кому-то все же посчастливилось вырваться из этого ада живым.

Едем назад, молчим, все погружены в раздумья. Прощайте, Теремки, прощайте, наши боевые товарищи. Тяжело вспоминать об этом месте. Разве можно забыть пережитые там ужасы?

Приближаемся к окутанному гигантскими облаками дыма горящему Киеву. Несчастный город! Мы тебя пощадили, возможно, даже себе в ущерб, а теперь здесь бушуют гигантские пожары, твое тело бьется в конвульсиях от жутких взрывов – и это не твои дети, а дети Иуды нанесли тебе смертельные раны, до неузнаваемости изувечив тебя.

Когда же наступит конец этой ужасной войне… Очень многие говорят, что, я, дескать, вижу мир только в черном цвете – нет, мои дорогие, это не так. Напротив. Я все теперь вижу именно в белом цвете, цвете снега, который еще похоронит очень и очень многих из вас.

Ганс, не думай, прошу тебя! Не думай! Не раздумывай ни о чем!

26 сентября

Центр города на многие километры представляет собой бушующий океан пламени. Пожары пожирают город. Сегодня утром пришлось эвакуировать еще два городских района. В результате около 20 тысяч человек остались без крова. Около половины из них, прихватив с собой самое необходимое, ютятся в домах на близлежащих улицах.

Удручающее зрелище!

Сегодня утром и саперы подрывали часть улиц. Без этого было просто не обойтись. У зондеркоманд СС хлопот полон рот. Круглые сутки допросы и расстрелы. Даже тех, кто кажется им просто подозрительными, ставят к стенке прямо на улицах, а тела убитых так и оставляют лежать. Люди – мужчины, женщины, дети – ходят вокруг и шепчут: «Ничего!» В смысле ничего особенного, ну подумаешь, труп лежит на тротуаре, ну что с того?

Шагаем прямо по лужам крови, на тротуарах повсюду следы крови, свежей и уже запекшейся.

Айнзацкоманды СС тоже по уши в работе. Всем евреям без исключения до полудня 25-го числа надлежит зарегистрироваться. Разумеется, последовали этому распоряжению не все, а от силы половина, но в любом случае никто из них из города не выйдет – Киев оцеплен плотным кольцом охраны. Это будет день отмщения за наших погибших от разрывов коварно подложенных мин товарищей. Сегодня, сутки спустя, уже 2 тысячи евреев отправлены к Иегове!

Мы долго беседовали с одним молодым солдатом СС из «экзекуционной команды». Они занимаются тем, что «освобождают» все взятые нами крупные города от еврейского населения. Они свое дело отменно знают – эти ребята убийцы со стажем. Я поражен. Мы, фронтовые солдаты, и не задумывались о том, что происходит во взятых нами городах, когда мы, продолжая преследовать отступающего противника, уходили дальше.

Задача фронтового солдата – вперед и только вперед! Гнать врага как можно дальше. Солдат-эсэсовец рассказывает мне о массовых расстрелах в Житомире. «Тогда мы были еще гребаные недоучки, – заявляет мне 19-летний солдатик (с упором на слове «гребаный»). – Два дня они рыли 50-метровые рвы из расчета по 250 евреев на ров. Всего мы прикончили в Житомире 1800 евреев, еще 5000 их убили раньше. Потом, это было уже на третий день, рвы были готовы, и все, от маленьких детей до глубоких стариков, должны были раздеться наголо. Первых 250 евреев ставили на край рва, потом очередь сразу из двух пулеметов, после этого ко рву подводили следующую группу, эти уже должны были спуститься вниз и аккуратно бок о бок сложить мертвецов, поплотнее, чтобы места было больше. Если между трупами оставались промежутки, их заполняли убитыми детьми – в общем, мешкать было некогда – их должно было быть 1500 человек, и все должны были поместиться во рву. Потом снова пулеметные очереди, а если кто-то еще продолжал стонать, тех добивали. Потом на очереди была следующая группа, и так продолжалось до самого вечера. Времени не хватало на них на всех, ведь в этой стране столько евреев!»

Сначала я вообще не мог вымолвить ни слова. Этот молодой человек рассуждал обо всем так, будто речь шла о заурядной охоте на фазанов.

Я не мог в это поверить, так ему и сказал. Усмехнувшись, он предложил поехать и посмотреть самому.

Усевшись на велосипеды, мы проехались до городских окраин к крутому оврагу. Постараюсь быть кратким – в животе у меня странно похолодело. То, что я увидел, было ужасным, и эту жуткую картину мне не позабыть до конца жизни. На краю этого оврага стояли евреи, а лежавшие за пулеметами солдаты косили их. Тела убитых падали через край этого оврага метров на пятьдесят вниз.

Всех, кто стоял у края, «подметали подчистую». Когда число убитых зашкаливало за 1000 человек, край оврага подрывали, и груда мертвых тел внизу заваливалась землей.

– А с подрывом-то неплохо придумали, – совершенно по-мальчишески улыбнулся мой собеседник.

Боже мой! Боже мой! Не говоря ни слова, я повернулся и быстрым шагом, чуть ли не бегом направился в сторону города. Этому солдатику 19 лет! Ведь подобные мероприятия оставляют следы не только на обмундировании, но и в душе! Что будет с ним, когда он вернется домой? К своей матери и невесте?

27 сентября

Огромный пожар в центре города продолжается. Новые взрывы, новые очаги пожаров. Взрываются склады боеприпасов.

29 сентября

Опять в дорогу! После суточного марша к вечеру прибываем в Прилуки. Едем по сельской местности, время от времени нас обстреливают из винтовок русские, по-видимому, с недавно обороняемых, а ныне уже опустевших позиций. Разгром четырех окруженных армий красных – свершившийся факт. По самым скромным подсчетам, в плен захвачено 650 тысяч человек. Бесконечными колоннами они тянутся мимо нас на запад. Возможно даже, что это те самые ребята, кто так яростно атаковал нас в течение нескольких последних недель. Но теперь все кончилось – их соединения окружены, и кольцо окружения стягивается все туже.

Не сдаться нам было бы просто безумием, в противном случае всех бы просто перестреляли.

30 сентября

Несколько дней мы остаемся в Прилуках. Наша задача – зачистить близлежащие леса от остающихся большевиков. По русским меркам условия проживания вполне приемлемы. Если большинство наших где-то бродят, я сижу над картой и вычерчиваю тактические схемы.

Первым делом я тщательно умываюсь, бреюсь, после чего на несколько часов ложусь спать. Ужин – суп из полевой кухни, который нередко достается и голодающим русским.

Несчастные люди! Всегда одно и то же – краюха черствого хлеба, и они счастливы и довольны жизнью. Не сомневаюсь, что эти люди много лет назад знавали и лучшие времена. При царе. Снова и снова я спрашиваю себя, как здесь, в богатейшем регионе России, в житнице Европы, люди мрут от голода и живут хуже скота. Преступники-большевики беззастенчиво лишали свой народ нормальной, счастливой жизни ради вооружения, масштабы которого в мире уникальны.

Если нашим девизом был «Пушки вместо масла», то в Советском Союзе – «Ни масла, ни жилья, только самое необходимое. Только пушки!».

Большевики преуспели, вводя в заблуждение мир о количестве оружия. Мы недооценивали и красных руководителей, и их солдат, и их вооружения. Потому что вооружений в этой стране столько, что это невозможно себе и вообразить, и это касается и его численности, и мощи. Не говоря уже об авиации, танках и автоматическом оружии. А если говорить о самом солдате Красной армии – он сильный враг, упорный фанатичный боец, каких нам еще встречать не приходилось.

Полтора месяца боев в окопах под Киевом самым наглядным образом продемонстрировали и его силу, и его слабость. Сила солдата Красной армии заключается в его способности держать оборону. Его естественные наклонности дают ему возможность умело использовать все преимущества местности. Самое выдающееся качество русского солдата – его стоическая борьба до последнего, нередко из боязни скорых на расправу комиссаров. Враг доказал сообразительность в тактике проволочек, в неплохо организованных отступлениях и, конечно, в умении маскировать свое отступление. Минирование оставляемой нам территории постоянно совершенствуется, русские неистощимы на выдумки. Очень часто они используют взрыватели замедленного действия с неизвестным временем срабатывания. В этом смысле их минирование Киева после отступления представляет собой своего рода шедевр. За эти дни нами были обезврежены мины со сроком срабатывания до 165 дней!

Русские проявили себя мастерами по части сооружения всякого рода мнимых объектов. Их позиции непроходимы. Их атаки изначально носят характер фанатичных, массовых наступлений. Если атака не удается, ее просто повторяют до тех пор, пока не побеждают. Почти всегда их атаки предваряет интенсивная артподготовка, и они часто атакуют при поддержке танков. Время начала атаки – это либо рассвет, либо ночь. Пехота идет в наступление густыми массами, нередко чуть ли не парадным маршем. И окапываются они весьма умело, что заметно по их позициям.

Русские охотно применяют тактику герильи, здесь, можно сказать, им нет равных. Партизанская война планировалась, готовилась и проводилась при непосредственном участии большевистского руководства.

Не следует забывать и об их артиллерии, этих Богом проклятых русских батареях, куда более многочисленных, чем мы себе представляли. Количество орудий самых разных калибров кажется неисчерпаемым – мы сталкиваемся с ними даже в самых малозначительных стычках. Арсенал русских включает помимо своих типов орудий, орудия почти всех стран, в том числе и французские, английские, американские и даже немецкие (Крупп). Встречаются и батареи реактивных снарядов. Боеприпасами они располагают всегда и в любом количестве. Качество их очень хорошее.

Особое место занимают зажигательные снаряды, которые мне приходилось видеть в разных модификациях: фосфорные снаряды, термитные, обладающие огромной взрывной мощностью. Патронов и вообще боеприпасов русские никогда не жалеют. Разрушительный огонь русских батарей нередко расстреливает один и тот же объект в течение дней. (В Теремках была масса тому примеров.) В светлое время суток даже малозначительная мишень – вестовой на мотоцикле, к примеру, – обстреливается огромным количеством боеприпасов.

Радио и беспроводные средства связи: здесь им следовало бы быть внимательнее. Русские и здесь достаточно опытны, но радио – фактор отнюдь не решающий, поскольку и здесь масса обманных методов. При отступлении они нередко просто бросают радиооборудование, включая передатчики. Мол, подумаешь, велика важность! Вышестоящие штабы еще имеют радиотелефонную связь, а на уровне полков и батальонов преобладают вестовые. Именно отсутствие надежной радиосвязи сыграло негативную роль в их поражениях.

4 октября

Намного быстрее, чем планировалось, мы уходим из Прилук утром 1-го числа. Суточный марш, нам предстоит переброска на оказавшийся под угрозой участок неподалеку от села Ольшана. В Ромнах в результате жуткой путаницы из-за непроглядной ночи я каким-то образом потерял свое подразделение. Вместе с бравым Зеппом мы несколько дней блуждаем по жутко разбитой территории в поисках своей дивизии, но безрезультатно. На Путивльском плацдарме видим танки Гудериана.

В то утро мы наконец нашли нашу часть в 112 километрах южнее. Для описания наших с Зеппом приключений понадобился бы отдельный дневник.

5 октября

И снова важный, но весьма рискованный приказ. До самого прибытия дивизии 4–5 дней спустя мобильному подразделению предстоит оборонять Ольшаны от превосходящих сил противника.

Перед отбытием сегодня утром несколько боевых машин 9-й танковой дивизии сумели отбросить врага на несколько километров, что дало нам возможность окопаться. Мы успели отрыть лишь самые необходимые для боя траншеи. Что-то назревает! «Вас бросили – численность маловата!»

Мы и есть линия обороны, мы и вторая, и шестая волны атаки, пехоты никакой, артиллерии никакой – ничего, абсолютно ничего! Вот так дела!

Совсем как в Теремках, русские самолеты стаями атакуют нас. Выгорают одна за другой хаты. Вечером русские несутся в атаку на наши позиции со своим «ура!» и попадают прямо под огонь наших пулеметов. Сразу видно, что бойцы необученные. Всю ночь было очень неспокойно. Разведчики докладывают: русские подгонят дополнительные войска.

6 октября

В предрассветной мгле русские снова атаковали нас. Но на сей раз это не новички, и нам пришлось попотеть, несмотря на утренний холодок. В ходе осторожной контратаки – мы не имеем права рисковать: слишком мало у нас людей – нам все же удалось отбросить русских. И даже взять пленных. Мы имеем дело с «Московской пролетарской гвардией» и азиатами, их тут полным-полно, и они, как показала атака, дерутся отчаянно. Увы, у нас потери, причем мы теряем двоих наших лучших товарищей: лейтенантов Форестера и Коля. Экая досада – эти два офицера действительно лучшие из нас!

Впервые во второй половине дня мы удостоились визита американских бомбардировщиков. Огнем бортовых пушек они подожгли последние из уцелевших хат. Чуть позже они прилетели снова. Приходится отступить к холмам на северо-востоке, постоянно отбиваясь от преследующего нас противника. Ценой лишь невероятных усилий нам удалось отпугнуть эти фанатично вопившие орды.

Нет, это не человеческие существа! Может, мы уже каким-то образом перенеслись в эпоху, описанную в романах Карла Мая?! Будто дикие кошки, они карабкаются на деревья, стреляют из совершенно неожиданных мест. Точь-в-точь как негры в Ла-Берлье (Франция), они сжимают в зубах длиннющие тесаки. Подлый и коварный азиатский сброд. Господа, похоже, нам предстоят похороны!

И как раз на пике отчаяния случается чудо! Подкрепление! Как снег на голову свалились откуда-то наши бравые пехотинцы. В пылу атаки никто и не заметил, как они здесь оказались. Их все больше и больше, и отделение за отделением присоединяются они к нашей обороне. В тот же вечер большевики отброшены в результате нашей контратаки. Но вот только нам враг не виден – темень непроглядная. Мы снова возвращаемся на оставленные нами позиции, пехотинцы организуют интенсивный прикрывающий огонь, что позволяет нам даже улечься поспать, и вскоре мы вовсю храпим в наших грязных окопах и траншеях.

7 октября

Погода меняется – с полей дует ледяной северный ветер. Медленно, но неотвратимо холод проникает через наши тонкие шинельки. Руки немеют. Ольшана в развалинах, нет никакой возможности отыскать хату, где можно было бы согреться. И до меня постепенно начинает доходить: самое мучительное еще впереди. На нас надвигается самый страшный враг – лютая русская зима.

Сегодня вечером русские не атакуют, так что ночь проходит спокойно.

8 октября

Стало невыносимо холодно. При ледяном северном ветре начался снегопад. При такой жуткой погоде ни о каких операциях и думать нечего. Но как бы то ни было, вечером наши штурмовые группы продвигаются вперед.

Дороги превращаются в ручейки жидкой грязи, автомобили еле-еле продвигаются. Не встречая противника, мы добираемся до Недригайлова. На дорогах валяются убитые лошади, стоят брошенные машины, сгоревшие танки, повсюду разорванное в клочья обмундирование, втоптанные в грязь патроны и снаряды. Сразу же за Недригайловом встречаем находящуюся на марше 165-ю пехотную дивизию. Дивизия проводит атаку на соседнем участке, а нам предстоит оборонять один из ее открытых флангов.

С приходом ночи складываем из снежных кирпичиков что-то вроде юрты и ждем атаки большевиков. Но ничего не происходит, по-видимому, враг отступил довольно далеко.

9 октября

Преследуем отступающего противника в направлении города Сумы.

10 октября

Постоянные снегопады вперемешку с дождем не позволяют продвигаться вперед. Вчера вечером прибыли в Кравино (возможно, Кровное Сумской области. – Ред.). Дождь превратил траншеи в озера. По радио мы услышали о победоносном сражении на окружение противника в районе Вязьмы и Брянска.

Судьба Восточной кампании практически решена. Остатки Красной армии на пороге полного уничтожения. Большевистское руководство бежало из Москвы. Неужели это их конец? Все чаще и чаще приходится слышать об этом по радио. Да и дома наверняка эти новости на первых полосах газет. Мысли в голове путаются – неужели наше командование в одну ночь свихнулось? Все это не так, не может такое быть правдой. Мы же все видим, видим, что здесь происходит. Неужели эти господа сидят в шорах?

Что себе думают у нас на родине? Наши жены, матери, невесты? Наверное, с ума сходят от счастья. Плачут от радости, что эта кошмарная кровавая бойня несколько дней спустя закончится? А их сыновья, мужья и женихи самое позднее к Рождеству вернутся?

Боже мой, но реальность совершенно иная. Войска на Восточном фронте столкнулись с колоссальной проверкой на прочность. Мы, немцы, не привыкли сражаться зимой, в мороз и в такой грязи. Может быть, и правда пора применять варварское оружие, травить их ядами? На родине предстоит страшное пробуждение от охвативших всех иллюзий. Пройдет еще несколько недель, и все газеты запестрят черными крестами, чего раньше никогда не было.

11 октября

И снова страшный снегопад. И совершенно внезапно мороз минус 7 градусов! Дороги окаменели. Мы могли бы начать наступать, могли бы… Если бы было горючее! А бензовозы еще вон как далеко, сидят по самые бамперы в окаменевшей на морозе грязи. Около 60 процентов транспортных средств застыли в неподвижности из-за этой замерзшей грязи. Все верно – так и выглядит победоносный марш! А ведь распутица только начинается, но уже после двух дней дождя такой кавардак. Все это как-то не вяжется со вчерашними победоносными фанфарами!

26 октября

Впервые за несколько дней у меня нет температуры. Моим госпиталем стала какая-то вонючая хата да солома на полу. На этот раз я простудился не на шутку – что и говорить, «русская простуда»! Каким брошенным я вдруг почувствовал себя в этой замызганной полутемной хатенке!

27 октября

Все то же самое: свинцово-серое небо, сильный ветер и дождь со снегом. Дороги в том же состоянии: куда ни глянь – везде грязь и ничего больше, иногда в метр глубиной. Вопрос войскового подвоза превратился в огромную проблему. Это не означает, что мы помираем с голоду, – слава богу, вокруг хватает и гусей и уток. Но вот курить нечего, нет сахара, кофе и вообще массы полезных и вкусных вещей, доставляемых из тыла. Вот поэтому унтер-офицер Рот и смастерил себе сигаретку из старой газеты и немецкого чая. На вкус переносимо, нашлись даже подражатели. Надо сказать, что здесь только не пытаются курить. Кое-кто занялся добычей сахара, другие гонят самогон из сухого хлеба. И все происходит в этих грязных, вонючих хатах. Стараемся вообще не выходить на улицу без крайней необходимости в такую собачью погоду, но приходится терпеть и вонь, и грязь, каких не всякая свинья стерпела бы.

Интересно, а как в такой хате, состоящей всего из одного жилого помещения, умещались по семь человек? Целые семьи?

В центре возвышается огромная, занимающая добрую треть хаты, печь, здесь все дома строят вокруг печей. Деревянные нары, очевидно, служат спальней для всей семьи. Под этими нарами и под печкой – нечто вроде кладовок.

Хрюкают свиньи, кудахчут куры, пищат цыплята. И тут же свалена картошка и все остальное.

На потолке крючья – на них подвешивается колыбель для младенцев. Представьте себе – с потолка свисает деревянное корытце с грудным ребенком. Какая-нибудь бабушка часами сидит и раскачивает колыбель либо ногой, либо привязанной к ноге веревкой, другой конец которой крепится к колыбели. Встает она лишь для того, чтобы усесться с остальной семьей за состоящий из вареной картошки ужин. Все, кто уже в состоянии самостоятельно держать ложку, усаживаются вокруг огромного чугунка и уплетают еду, пока не насытятся. Все это производит впечатление чего-то доисторического, того, что можно было вживую видеть лишь на заре человеческой цивилизации.

Наличие в доме бумаги свидетельствует об образованности и обеспеченности. Те, у кого она есть, украшают ею стены. И в нашей хате разорванные газеты, картинки из них, странички старых школьных учебников, какие-то квитанции, детские рисунки – единственное «украшение» стен.

Если не считать детских рисунков и газетных вырезок, все эти попытки украсить жилище ничего, кроме брезгливого ужаса, не вызывают. И не только из-за грязи, дыма, копоти и золы на полу, нет. В основном из-за мелких домашних обитателей, живущих своей жизнью за этой бумагой. Мы отодвигали лавки подальше от стен, но по ночам из-за бумаги доносились странный шелест, шорохи и царапанье. И мы знали – их время наступило.

На дверях ни замков, ни ручек. Сами двери – не больше чем сколоченные из досок плиты, висящие на петлях и просто прикрывающие дыру в стене. Кое-где по краям прибиты гвоздями уплотнения в виде свернутого в тонкий рулон тряпья.

Крохотные окошки не открываются вообще ни летом, ни зимой. Вместо выбитых стекол нередко используется то же самое тряпье или старая одежда, иногда набитые соломой мешочки.

Во время войны все наши чувства подвергались суровым испытаниям. Приходилось слышать крики, стоны, визги переживавших боль раненых, приходилось наблюдать сцены, после которых вообще хочется онеметь до конца жизни. Какой вони только не испытали наши носы: дыма, гари, смрада разложения на палящем солнце. Всего и не перечислишь. Но на всю оставшуюся жизнь в разум впечатаны тягостные картины быта русских.

Вот так и живут эти местные: с маленькими детьми, со свиньями в подпечьях, спят на расстеленных на печах овечьих шкурах, с запечатанными наглухо окнами, за похожими на баррикады дверями. Прибавьте к этому полтора десятка солдат с оружием, собравшихся поужинать вокруг тускло светящей керосиновой лампы. После этого дымят махрой, от которой вонь даже еще хуже, чем от немецкого чая. Если вам этого букета запахов мало, добавьте вонь немытых пропотевших тел! И вот в такой клетушке размещаются 25 человеческих особей.

Лампа представляет собой уникальный аспект этой атмосферы. В штабах и других дивизионных учреждениях у нас стоят электрогенераторы, поскольку офицерам необходим свет для работы в ночные часы, в отличие от простого солдата, использующего темноту либо для атак, либо для сна. Если ему вздумается осветить кусочек пространства для личных нужд, как это в данный момент делаю я, он пользуется карбидной лампой или просто свечой.

Вне сомнения, самым простым приспособлением служат маленькие бутылочки из-под водки, подвешиваемые к потолку на проволоке. В залитое в такую емкость масло погружают фитиль – кусок веревки, ткани или еще чего-нибудь в этом роде. А если здорово повезет – настоящий фитиль. В результате получается нечто вроде масляной лампы, но светящей довольно тускло и часто мигающей. Вот напротив подобного осветительного прибора я и расположился писать эти строки дневника.

Шагом вперед является настоящая масляная лампа без защитного стеклянного цилиндра. Время и постоянное наличие солдат давным-давно уничтожили стеклянный цилиндр. Но, несмотря на это, лампа дает достаточно света – можно написать письмо любимой, а потом и своим родным домой. Царь Лидии Крёз (560–546 гг. до н. э.), например, охотно довольствовался масляной лампой, не знаю уж – со стеклянным цилиндром или же без такового.

А где мы обычно спим? Должен сказать, что в последние дни главным занятием, кроме редких стычек с противником, был сон. Боже, сколько часов упущенного сна нам предстояло наверстать! Вот поэтому те, кто не писал письма, не ел, не ловил на себе вшей (каждое обнаружение насекомого в швах обмундирования сопровождается радостным сообщением), спали. Спим мы все скопом в одном месте. Что, может, кто-нибудь из нас требует одеяльце? Нет таких. Так вот, спим мы на деревянных лавках, на полу, на огромном столе – самая большая роскошь: клок соломы под себя. Сон глубокий и без сновидений, и в то же время чуткий. Даже объятия Морфея не позволяют нам терять бдительность. Спим мы, глубоко дыша, не чешемся во сне от донимающих нас вшей, одним словом, почти так, как если бы мы спали на нормальной кровати и в пижаме. Но от подобного мы давным-давно отвыкли, зато привыкли спать одетыми.

Это действительно забавное зрелище. Если ты все же видишь сон, то это, конечно же, что-то связанное с домом, нашими родными пенатами. Те, кто постоянно разглядывает фотографии детей и жен, истершиеся от частого употребления, поймут меня. В конце концов, именно любовь к близким и всякое напоминание о доме и поддерживает нас. И объединяет. Ты видишь во сне белую скатерть, тебя нежно целуют – все это обеспечивает хорошее настроение и заряд бодрости на весь день. Неплохо, конечно, увидеть во сне здесь, на Восточном фронте, и что-нибудь связанное с нашим пребыванием во Франции – приветливое солнышко, винцо. Но подобная тематика сновидений уже не стимул. Скорее родной дом и все с ним связанное. Да будь благословен армейский почтарь, доставляющий нам письма!

Еще на две недели мы застряли в этом Кравино [Кровное?], но в конце концов распутица все же прекратилась, и 10 ноября снова ударили морозы. На градуснике почти круглые сутки минус 12.

15 ноября

Наконец-то! Земля промерзла, как камень. Можно начинать.

16 ноября

Сумы пали после ожесточенных боев. Потери кошмарные. Наш унтер-офицер Ладер, отправившийся вместе со своим отделением в разведку, не вернулся. Отделение тоже – погибли все.

18 ноября

Добираемся до Лебедина. Эти последние три дня здорово потрепали дивизию. Лишь 50 процентов вооружений и транспортных средств боеготовы. Поэтому дивизии приказано оставаться в Лебедине до дальнейших распоряжений и как можно быстрее привести в порядок артиллерию и транспортные средства.

Лебедин, по русским стандартам, милый городишко и вообще рай в сравнении с завшивленными хатами Кравина [Кровного]. Советы отгрохали здесь довольно большие административные здания, за городом аэродром и казармы. Сплошные потемкинские деревни!

Издали их выбеленные фасады смотрятся еще ничего. Но стоит подойти поближе или войти внутрь, как ты видишь растрескавшиеся стены и потолки, криво висящие двери, которые ни открыть, ни закрыть, перекошенные лестницы, набухшие от сырости оконные рамы, неровные полы – и перечисленное еще не самая большая проблема.

Между тем ни одно здание не старше 5–6 лет. И вот что еще меня здесь просто убивает: нигде в этом «раю для рабочих» мы не встречали скрытой электропроводки! Плохо натянутые провода вечно провисают и на стенах, и на потолках. Здесь неизвестны свинцовые трубки, которые у нас на родине обязательны. Здесь всегда и везде одно и то же – даже в городах преобладает примитивизм и нищета.

Но какова же заработная плата в этом «раю для рабочих»? Каковы цены на товары? Вот несколько примеров, но первым делом уместным будет упомянуть, что советский рубль перед войной разменивался на рейхсмарки по курсу 1:82. То есть за рубль приходилось платить 82 рейхсмарки.

Средняя ежемесячная зарплата:

Квалифицированный специалист 300 рублей

Солдат Красной армии 7 рублей

Офицер 210 рублей

Размер пенсий исчислялся заработками, в среднем 80 рублей.

Зимнее пальто стоило 2000–3000 рублей

Приличный костюм 1500–2000 рублей

Пара туфель 200–300 рублей

Гусь 120 рублей

Яйца и масло 25 рублей

Буквально сразу же, за несколько дней, из лояльных украинцев была сформирована милиция, проявившая себя с самой лучшей стороны в эти нелегкие последующие дни.

Докладывают о группе партизан численностью в 2 тысячи человек. Развертываемся и вступаем в бой с вооруженными бандитами. У них пулеметы, орудия, противотанковые орудия и другие пехотные вооружения. Так как партизаны начинают представлять серьезную угрозу для Лебедина, приходится запрашивать подкрепление из Ахтырки. На одном из участков нам приходится временно отступить, оставив наших убитых и раненых. Возвратившись, обнаруживаем их изувеченными. В самом городе обстановка неуверенности. Нападение на унтер-офицера с целью ограбления. Преступник схвачен в тот же день и повешен. На следующий вечер двое ворюг напали и на меня. Темень стояла кромешная, и обоим удалось сбежать и скрыться в лабиринте переулков. Одного я точно ранил, и вроде бы серьезно – утром при осмотре места преступления мы заметили кровавый след на земле. Но отыскать их нам так и не удалось.

Во второй половине дня было расстреляно 10 человек заложников. Мы теперь не церемонимся, а действуем железной рукой – городские виселицы не пустуют. Казни стали неотъемлемой частью повседневности. Так, и только так должно быть.

С фронта дурные новости: 21 ноября часть дивизии, находившаяся на отдыхе, была спешно поднята по тревоге для соединения с боевой группой Петерсдорфа, ответственной за один чрезвычайно опасный участок фронта вблизи Обояни.

Тем временем установились жуткие холода, временами столбик термометра опускается до минус 25 и даже 30 градусов. У большинства из нас зимнее обмундирование отсутствует, участились случаи обморожений.

12 декабря

Большая часть дивизии уходит из Лебедина. По железной дороге в «спальных вагонах» 19-го числа прибываем в Обоянь.

22 декабря

Дивизия поделена на отдельные боевые группы, подчиняющиеся разному командованию. Линия фронта здесь очень тонкая и к тому же прерывистая. Рядом с рекой Ржавой демаркационной линией, отделяющей нас от соседней армии, 40 километров линии фронта никем не заняты. Когда мы прибываем туда, мы видим такое, что нас явно не вдохновляет. Стало быть, это и есть наша позиция на зиму. И здесь нам предстоит останавливать натиск русских?

Плакать хочется, жалкие окопчики – воронки, – мерзлую землю приходится взрывать, обрывки колючей проволоки, и это все? Те, кому мы пришли на смену, исхудалые, бледные, со странным блеском в глазах. Они молча жмут нам руки и бредут в тыл. Час спустя в результате взрыва снаряда гибнут двое наших товарищей и еще несколько человек получают ранения.

Вечером первая массовая атака большевиков. При поддержке танков лыжные батальоны вихрем налетают на нас. Ледяной северный ветер со снегом дует прямо нам в лицо, глаза ничего не видят, оружие дает осечки на морозе. Видимость – десять шагов. То здесь, то там вдруг из снежного месива в считаных метрах от тебя выныривает русский танк. Разрывы ручных гранат, дикие крики, жесточайшие рукопашные схватки. Два наших орудия раздавлены танками.

В общем, тут нам не удержаться. Что же теперь, каждый за себя?

Наше отделение собирается в каком-то колхозе в двух километрах отсюда. Мы ждем, ждем. Проходит полчаса, а нашего подразделения нет и в помине… Никого… Ни одного человека. Трагедия началась…

23 декабря

Ночью прибывает подкрепление, но люди измотаны так, что еле держатся на ногах. Они совершили невозможное – на своих двоих отмахали 30 километров в снегопад, увязая в снегу, и даже притащили с собой два орудия. В таких условиях о контратаках и думать нечего, а завтра будет уже поздно контратаковать.

Удивляемся, почему русские не преследовали нас.

В условиях постоянных танковых атак взрывами гранат готовим для себя окопы. Превращаем в огневые точки все – хаты, картофелехранилища, погреба.

24 декабря

Весь день резкое усиление активности разведки. Похолодало еще сильнее – минус 30, как кто-то сказал. Боеприпасы у нас на исходе, и я вместе с двумя бойцами на маленьких деревянных санях оправляюсь на КП батальона. Жалкая кляча еле плетется, выдыхая облачка пара. Шерсть ее заиндевела.

Холод такой, что, кажется, выдыхаемый нами пар тут же замерзает. Мы сидим с поднятыми воротниками шинелей. Все заиндевело – наши пилотки, наши отросшие бороды, хотя мы сидим, вжав головы в плечи. Ноги мы обернули кусками бараньих шкур. Ветер гонит снег по обледенелой тропинке, по которой мы пробираемся на санях.

Лошадь кое-как тащится. Холод царствует над этим пустынным, безлюдным пейзажем, от которого мы тщетно пытаемся отделиться. Никто ни слова не произносит, потому что тебе кажется: стоит его произнести, и оно тоже замерзнет. Жалкие обледенелые хатенки торчат из снега. Снег скрипит под сапогами, когда мы, чтобы срезать путь, продолжаем путь пешком, чтобы хоть как-то согреться в движении, потому что холод такой, что отдается болью в теле.

Наконец, после изнурительного двухчасового странствия по снегу, видим небольшое возвышение. Вдоль него высокие, голые березы, но, подойдя ближе, понимаешь, что в снегу прорыты какие-то норы, прикрытые скрипучими дверцами. Вот это и есть батальонный КП, который, что ни день, обстреливают.

Внутри помещения почти все место занимает печь, наскоро слепленная из глины и грязи. Дымоходом служат соединенные друг с другом жестяные консервные банки. Тусклый свет позволяет кое-как разглядеть карты и напечатанные приказы. Внутри, скрестив ноги, сидят четверо офицеров. Все ненужное из этой норы вынесено. Над плитой в деревянном коробе мясо и хлеб – их размораживают. Сюда в эту погоду все доходит мерзлым, окаменевшим от холода, включая разлитый во фляги суп из полевых кухонь.

Вдруг этот холмик начинает содрогаться под артобстрелом. Мы пытаемся укрыться в солдатских траншеях, таких же, как наши, разумеется, то есть просто ямках в земле метр семьдесят в ширину и полметра в глубину, в которых вроде бы чуть теплее и которые рассчитаны на двоих бойцов. В последние дни некоторые из окопчиков потеряли своих владельцев, поэтому мы без труда находим, где разместиться.

Полчаса спустя снегопад кончился. С трудом передвигаясь на одеревеневших ногах, мы выбираемся наружу и убеждаемся, что наши саночки, на которых мы сюда добирались, представляют собой груду щепы, а наша лошадка валяется в луже крови. Я этим так взбешен, что слова в глотке застревают. На чем, спрашивается, нам перевезти драгоценные боеприпасы?!

Вскоре группа из десятка солдат с тяжеленными ящиками на спинах покидает КП батальона. Молча, с обмороженными руками, угрюмо ступая по скрипучему снегу и стараясь попасть ногой в след впереди идущего, направляемся назад.

И о чем мы только не думаем!

Сегодня канун Рождества, и сейчас наши домашние вовсю наряжают елки – Эрика со светящимися радостью глазами, рядом, улыбаясь, стоит Розель. Хотя Розель вообще-то не до улыбок сейчас – мыслями она где-то далеко-далеко, здесь, вместе со мной. Одно-единственное горячее желание всех нас: Боже, верни его нам живым и здоровым! Все! Не думать! Не размышлять! Не фантазировать! Не размягчаться! Смахнуть льдинки из-под глаз!

Наши товарищи с нетерпением ждут снаряды, потому что сегодня красные, для которых ничего святого не существует, начнут атаковать! Кто-то стонет – ноги отмерзают, еле идет. Мы распределяем его груз среди остальных и продолжаем идти. Быстрее! Быстрее!

Уже темнеет, когда мы, полумертвые от усталости, возвращаемся к своим. Нам официально приказано укладываться спать в одном из окопов. Вот уж непонятно! Как тут заснешь, если над тобой гремит и свистит? И когда каждый боец на счету?

Наши снаряды разрываются прямо среди атакующих русских, расшвыривая по сторонам эту азиатскую сволочь. Эти ребята как огня боятся обстрелов – они наступают без танковой поддержки и вскоре отступают.

О, святая ночь!

Дважды они этой ночью возвращаются, и дважды мы их отбрасываем назад.

О, святая ночь!

В прорытом в земле бункере свеча не гаснет всю ночь. Бункер этот вроде госпиталя – стоны, крики отовсюду. К утру все затихает – страдания нашего батальона прекращаются.

25 декабря

Мы лежим, скрючившись, в окопе за пулеметом. Мы очень аккуратно обращаемся с оружием. То, что произошло 22 декабря, не должно повториться. Ни капли масла на сталь – масло мгновенно твердеет на морозе.

Всматриваемся туда, где засел противник. Противник, страстно желающий заключить пакт с зимними холодами, вновь и вновь штурмом идет на наши позиции.

Мы уже кое-что о нем поняли: теперь мы надеваем мундиры поверх шинелей, и так как у нас нет белой краски, мы быстро мочимся на стальную дверь; моча, мгновенно замерзая, белеет. Вот и вся наша маскировка!

Появляется советская авиация. Завывая двигателями, самолеты проносятся на бреющем над нами. Снова началось, мы хватаемся за оружие. Вражеская артиллерия усиливает огонь. Наше счастье, что промерзлая, окаменевшая земля покрыта толстым слоем снега – иначе мы бы оглохли от грохота взрывов. Мерзлая земля практически не поглощает звук. Слышим, как все ближе и ближе подползают танки, понимая, что все это теперь завяжется на несколько часов.

С другой стороны беззвучно несутся на лыжах одетые в белые маскхалаты русские. Пулеметы тявкают, ручные гранаты наизготовку, все бойцы в огневых точках наготове. Группа наших ведет огонь из-за стволов деревьев – никакой снег не спасет тебя от пули, снег – плохая защита. И как это часто случалось в последнее время, начинается яростная рукопашная схватка, один против другого, держать оружие в руках опасно – руки прилипают, стоит лишь коснуться промороженного металла.

Пулеметный огонь сбивает снег с ветвей деревьев, и из лесу выползают неприятельские танки. Мы уже давно слышали рев их двигателей и молим Бога, чтобы они прошли мимо. Так и происходит – враг, не замечая нас, проходит. У нас вырывается вздох облегчения. Внезапно в гуще деревьев вспыхивает пламя – подбит русский танк. Шум боя стихает, артиллерия и пулеметы умолкают. Мы смотрим на подожженный танк, и первая наша мысль: черт, а ведь там тепло, зверски тепло!..

Бой переместился на соседний участок. Мы просто загипнотизированы огнем, сразу же вспомнилась жарко натопленная плита, глубокое уютное кресло или теплое мягкое ложе и сон в тепле, раздетым и без укусов измучивших нас вшей, когда не надо рядом с собой класть оружие, чтобы в случае опасности дотянуться до него.

26 декабря

Линия фронта истончилась. Ночью получаем приказ дистанцироваться от противника. В южном направлении большевикам удалось внедриться довольно глубоко в нашу линию обороны, создав для нашего правого фланга серьезную угрозу. Накануне вечером красные овладели Дмитриевкой.

Предполагается отвести нашу боевую группу в Троицкое. Одно отделение – наше – остается в качестве боевого охранения. Враг пытается преследовать нас. Весь день не стихает пулеметная пальба. Отделение, сидя в окопах, обороняется от наседающего противника.

Лишь на следующую ночь отделение соединяется с батальоном, по компасу находим путь в этой заснеженной пустыне, после чего занимаем новую позицию вблизи Троицкого – саперы, взорвав кое-где промороженный грунт, обеспечили нас окопами.

27 декабря

Небо в серых тучах, ветер ледяными иголками бьет в лицо. Высоко на деревьях каркают вороны. Сейчас мы в лучшем положении – по крайней мере, можно согреться хоть в ветхих, но все же хатах. Сидим, уставившись в огонь печи. Каждый погружен в свои мысли. У меня в душе непокой – чувствую, как во мне вскипает жуткая жестокость. Когда мои товарищи слепо цепляются за мои пророчества – плохие ли, хорошие ли, – я не должен показывать, что при этом чувствую. Треск дерева тоже возвращает нас к приятным думам. Вспоминается дом.

28 декабря

После интенсивной артиллерийской подготовки утром русские снова атаковали нас. И как атаковали! Эта схватка была безнадежна! На нас надвигалась еще одна масса солдат при поддержке танков, и им удалось едва ли не окружить Троицкое. А к полудню удалось. Подразделение J/JR 214, спешившее к нам на подмогу, почти полностью было разгромлено красными, от него осталось лишь 14 человек, все же пробившихся к нам. (Позже мы обнаружили груду страшно изуродованных трупов.) Несчастные ребята! Их совсем недавно перебросили сюда с Запада, из Биаррица.

Обстановка становится все более и более серьезной. Телеграфируем в Обоянь: «Группа Петерсдорфа окружена, пришлите помощь!» В 19.10 приходит ответ: «Выйти из окружения, следовать на Обоянь!»

Господи, уж лучше пулю в висок, чем получить такой ответ. Неужели все так плохо? Неужели Обоянь тоже под угрозой? Неужели и соседние батальоны отходят? Вот такие вопросы задавали мы друг другу.

Обстрел вроде утих. Похоже, они там запили. Надо же отпраздновать такую победу – ветер доносит их пьяные восторженные вопли.

Вскоре после полуночи нам ценой больших потерь все же удается выйти из окружения. В 6.00 остатки группы Петерсдорфа прибывают в Обоянь.

Детали этого перехода словами не описать – почти бегом при 35-градусном морозе по снегу чуть ли не до пояса, спасаясь от превосходящего тебя по численности чуть ли не в 10 раз противника! Только здоровому человеку, да и то не каждому, такое под силу. Что же касается раненых – легко или тяжело, – те так и пропали в снегу. Теперь нам известно, что большинство из них предпочли пустить себе пулю в лоб, но не попадать к врагу.

29 декабря

В Обояни объявлена готовность к обороне. Утром редкое природное явление: солнце восходит трижды. Странно смотреть на это, скорее всего, феномен обусловлен оптическими причинами – дело в мельчайших кристаллах льда в воздухе. Но времени у нас любоваться на это нет: нелегкое это дело – взрывами делать для себя траншеи в окаменевшем мерзлом грунте.

Русские – дело другое. Времени у них полно, поэтому стоят и глазеют на зимнее небо. Многие бросаются на промерзшую землю, причитают и плачут: мол, знак свыше! На город обрушится погибель и разруха! И без них это знаем – через два дня здесь будет решаться: жить нам или умереть. Несколько тысяч русских при сильнейшей танковой поддержке берут город в кольцо почти без сопротивления.

Божье проклятие – дыра в линии обороны шириной в 40 километров! Вот так-то!

30 декабря

Гейнц Штихель вернулся из Германии. Рассказывает массу любопытных историй и вместе с тем поведал нам о страшном голоде на Украине. Они два дня пробыли в Киеве. Там дела обстоят хуже всего. Ежедневно сотнями люди умирают от голода. Везде расставлены противотанковые орудия, чтобы в случае чего пресечь беспорядки. Одна-единственная мерзлая картофелина стоит на черном рынке 45 пфеннигов, а булка хлеба – 25 рейхсмарок! Население города в массовом порядке устремляется из города километров на тридцать и дальше, где подкарауливают запряженные лошадьми сани. Едва заметив лошадь, ее тут же буквально разрубают на куски, а потом поедают. Многие ломиками и топорами пытаются выкопать неубранную картошку. Бог ты мой, наш германский тыл – молись, что у тебя есть карточки на мясо!

В полдень, словно ниоткуда, над нами появляются русские бомбардировщики и, наверное, с час кружат над городом, сбрасывая смертоносный груз. Много домов сожжено. А после бомбардировки сбрасывают тысячи листовок, адресованных местному населению. Текст: «Товарищи! Уходите из Обояни, мы сотрем город с лица земли!»

Ну-ну, за нас-то решать ни к чему. Мы пока здесь.

И все же большая часть населения уходит из города, прихватив лишь ручную кладь. Для нас это не трагедия – в конце концов, есть где разместить своих людей.

Вечером до нас доходит очень дурная весть: большой эшелон войскового подвоза с медикаментами и провиантом атакован и уничтожен в 25 километрах от Яковлева. Это на самом деле тяжелый удар. Участок железной дороги Белгород – Харьков – «дорога жизни» длиной 300 километров. Через нее идет снабжение линии фронта. И если враг вывел ее из строя, это означает следующее: ни боеприпасов, ни сил подкрепления, ни провианта. Ночью поступают приказы сформировать разведгруппы и направить их в район Яковлева.

31 декабря

После сильнейшей ночной бомбардировки, на рассвете, мы уходим из города. Около 9.00 утра добираемся до места атаки. Обломки грузовика все еще дымятся. На улицах и в канавах изуродованные трупы наших товарищей. У одного лейтенанта вспорота грудная клетка и живот – вывалившиеся кишки замерзают в розовом снегу.

Кабина водителя вся забрызгана кровью жертв этого зверского убийства. Снег усеян письмами. Фотографии вдов и осиротевших детей в крови. Я беру и читаю маленькую приписку на поздравительной открытке: «Папа! Это пишем мы, твоя Инга и наша дорогая мама. Я уже выросла, когда ты вернешься домой?» Инга, Инга, никогда твоему отцу уже домой не вернуться. Черт возьми, у меня на глаза невольно наворачиваются слезы.

Покидаем это ужасающее место. Одна разведгруппа под командованием лейтенанта Зимонса следует по правой стороне улицы. Наша группа – 10 бойцов и два пулемета – следует на восток.

После примерно часа марша по глубокому снегу доходим до какой-то убогой деревеньки – следов присутствия русских нет. С пистолетом к груди допрашиваем местных. Вроде русские этой ночью ушли и сейчас разместились в соседней деревне. Численность – около 500 человек. От этой деревни нас отделяют максимум 800 метров, и что еще важнее – овраг. Безумием было бы попытаться со своими людьми преодолеть его. Но я-то понимаю, что иного выхода нет. Только действовать надо предельно осторожно. Подтаскиваем к краю оврага оба пулемета, устанавливаем их и подготавливаем к стрельбе. Я в бинокль изучаю противоположный край оврага. По моему сигналу пулеметы выпускают несколько длинных очередей.

Сначала вроде никакой реакции, но потом русские выбегают из хат, офицеры сыплют проклятиями, орут – в общем, паника, полный хаос. Мои ребята стреляют как надо и даже с приличного расстояния срезают очень многих. Но тут раздается свист уже с другой стороны. Самое время смываться. Два часа спустя мы встречаемся в условленном месте со второй разведгруппой. Выясняется, что у них стычек с врагом не было. Завтра мы точно снова явимся сюда и выкурим иванов отсюда. Мы не знаем как, но знаем, что по-другому просто нельзя.

Полузамерзшие, к вечеру доходим до Обояни. По пути нас атаковали истребители-бипланы. Двое раненых. На нашей зимней квартире пьянка – снабженцы подозрительно расщедрились: ликер, прекрасный французский коньяк «Хеннесси».

И вдруг до нас всех доходит: сегодня же Новый год! Напиваемся так, что наутро мучаемся от похмелья. Ну и черт с ним – может, это похмелье последнее в жизни.

Вообще-то ночь вышла не такой уж и спокойной – не раз и не два наведывались русские бомбардировщики. К утру целые улицы представляли собой груды битого кирпича. Миссия по сравниванию города с землей началась.

1 января 1942 г.

ОБОЯНЬ

Получили известие о том, что пути войскового подвоза постоянно атакуются из засад. Враг продвигается по улицам Никольского. С помощью моей разведгруппы убеждаюсь, что в районе селения Пселец (восточнее Обояни) сосредоточены значительные силы противника, с которым мы вступаем в единоборство на линии обороны. Серьезная угроза создалась и для Красниково.

Дивизия получает приказ о начале обороны города. Вот только имеющиеся в нашем распоряжении части малочисленны, кроме того, лишь часть их имеет опыт участия в боевых действиях.

Они собраны из личного состава хозяйственников: мясников, пекарей и так далее. Всего 1000 человек. В полдень появляются русские бомбардировщики. Бомбардировка продолжается до 5.00 утра следующего дня. Большинство зданий располагает прочными подвальными помещениями и фундаментами, поэтому разрушений не так много.

2 января

Вблизи Дмитриевки боевая группа Баргмана оказывает ожесточенное сопротивление атакующим ее превосходящим силам неприятеля. Здесь, как и везде, каждый боец делает все от него зависящее для обороны Обояни. Если это селение попадет к красным, в линии фронта образуется брешь шириной в не одну сотню километров, а связь с Харьковом и Курском будет потеряна. Мы лишимся и доступа к важной железнодорожной линии. Весьма печально, что у людей Баргмана почти не остается боеприпасов.

Боеприпасами загружено 14 грузовиков. Оборону колонны берем на себя мы с Некамом, естественно, и обе наши с ним группы.

Под Кривцово мы попадаем под атаку крупных танковых сил. Эти 52-тонные махины давят наши грузовики словно игрушечные, и боеприпасы в кузовах взрываются. Русские танки давят гусеницами упавших раненых бойцов.

Выстрелом из противотанкового ружья с дистанции 10 метров подожжен средний танк. После этого остальные танки поворачивают к нам, и мы как сумасшедшие несемся метров двадцать, пытаясь уйти от них. Вслед нам стреляют, над головой свистят пули. Вот черт! Бросаюсь в глубокий снег, сильно ударившись головой о пенек. Я весь в крови. Боже! Я задыхаюсь и вообще на пределе сил. Выпучив глаза, продолжаю бежать. Уйти! Убежать как можно дальше! Только бы добежать до того лесочка! Ну а остальные? Куда они подевались? И снова пули визжат прямо у моих ушей. Справа ко мне бегут человек десять красноармейцев. Все! Это конец! И тут мне пришла в голову идея. Пробежав еще с десяток метров под пулями врага, я внезапно останавливаюсь и, резко взмахнув руками и завертевшись на месте, валюсь в снег!

Подбегают русские, один из них ногой пинает меня в грудь и живот, они видят мое окровавленное лицо и обмундирование. Судя по всему, они уже приготовились то ли обшарить мои карманы, то ли снять с меня все, что можно, но вдруг раздается хриплый крик одного из танкистов. Судя по всему, приказ оставить меня в покое – мол, я все равно труп – и следовать дальше. Они оставляют меня в покое, пнув на прощание сапогом по ноге, и убираются прочь.

Черт возьми, жив! Я жив! Спасся! Вот только автомат они у меня утащили. И почему-то пилотку с головы сняли.

Бывает, что простому солдату везет! Меня спасло отсутствие галунов и ленты Железного креста, да и окровавленная физиономия. Я осторожно скатываюсь в канавку в снегу, протянувшуюся до самого леса. Под защитой деревьев я чувствую, что опасность миновала окончательно, и даю волю нервам. Грудь и живот побаливают от ударов красных.

Но, как бы то ни было, вперед! И еще раз вперед! Холод совершенно жуткий, так что больше движения. Быстро стаскиваю носки и обматываю ими голову, чтобы мозги не застудить. Ночь лунная, и окольными путями я добираюсь до Красникова. Небо над Обоянью багрово-красное, ясно слышны разрывы бомб.

Где же остальные? Скольким удалось выжить? Мысли об этом подгоняют меня, и ни о каком отдыхе я не думаю.

3 января

Маршевую группу разбили на подгруппы. Нас с Некамом – на Обоянь, предполагается, туда направилось еще трое – мы только и уцелели. Только сейчас я понял, что меня уже считали покойником. Восемь человек, оказавшихся вчера в том же положении, как и я, с честью несут титул «покойника». Я, значит, девятый. Я бы этих ребят с удовольствием взял бы с собой в любую разведку и на любое задание вообще.

Снова вражеские бомбардировщики, сейчас начнется.

Дневной приказ генерала, прибывшего к нам вместе со свитой, таков: «Обоянь удерживать до последнего бойца». Генерал с оружием в руках ринулся на передовую: «Хайль Гитлер!» – и солдаты заняли позиции.

Основные пути охраняются от танков и вражеских минеров. Мы расставляем целую линию стрелков и выносим вперед посты боевого охранения. Все они укомплектованы бойцами. Все способные носить оружие при деле.

Поступает первая неприятная новость: всего в 4 километрах юго-западнее города при поддержке танков наступают крупные силы русских. Группа Баргмана отходит с боями в Обоянь. И на севере у полевого поста № 2 слышен гул танковых двигателей и лязг гусениц. С другой позиции докладывают о продвижении русских на грузовиках.

Нервы у защитников города напряжены до предела, на площади в 2 квадратных километра ожидается атака врага. Тут и там тяжелые танки прощупывают местность, но оставаясь за пределами досягаемости огня. К вечеру мы уже полностью окружены.

На часах без нескольких минут 10 вечера. Темень непроглядная. И тут начинается первая атака. Нас атакуют с двух направлений – с юга и с востока. Атаку с юга попытались отбить, и мало-помалу она перешла в кровопролитный рукопашный бой. На восточном направлении противнику повезло больше, и русские сумели значительно продвинуться. Улицы сотрясают оглушительные взрывы, русские со всех сторон обстреливают город, отовсюду тянутся, пересекаясь, следы трассирующих пуль и снарядов. Танки бьют в упор по жилым домам, на мостовую падают горящие обломки крыш. В воздухе рев, вой и свист, невозможно понять, откуда ведут огонь. Большевики засели в садах на противоположной стороне улицы. «Клуб покойников» продолжает вести разведку. Квартал перекрыт баррикадами, и русские в результате контратаки отброшены.

Но они все равно продолжают атаковать нас с юга и востока.

4 января

Атака русских с юга остановлена буквально вплотную к нашей линии обороны. С расположенных на западе постов охранения докладывают, что враг все ближе и ближе к городу. Глубокий овраг тянется через всю территорию с запада на северо-запад. Этот овраг отделяет сам город от близлежащих сел. Именно в этом овраге находится наш основной источник воды. Весь день там буйствует огонь. Попытки доставить воду заканчиваются плачевно – доставляющие ее гибнут. Но в конце концов завязывается бой, после которого нам становится полегче. Уже ближе к вечеру вражеские танки постепенно берут нас в кольцо. Вооруженные бутылками с зажигательной смесью и канистрами с бензином, занимаем оборонительные позиции. У нас при себе достаточно ручных гранат. Бойцы готовят огнеметы. Бешено паля из орудий, медленно подползают исполинские монстры. Вот они уже в пределах досягаемости огня бойцов выдвинутой вперед дальше остальных позиции. Но этим бойцам приказано пропустить их. Но тут мы убеждаемся, что двигаться дальше русские танки не собираются. Черт бы их побрал!

Вскоре они, укрывшись за каким-то возвышением, начинают обстреливать город оттуда. Бьют без перерыва.

С наступлением сумерек снова разверзся ад. 7,62-мм танковые снаряды дырявят нашу линию обороны. Завыли мины тяжелых минометов.

Сбрасываемые бомбардировщиками 200-кг бомбы дотла разрушают целые городские кварталы. Весь город горит. Потери ужасны. Я вот уже несколько дней и ночей на ногах. Выполняю приказы, хожу в разведку, стреляю из пулеметов, орудий, швыряю гранаты.

Каждый боец совершает немыслимое. Сегодня русские предприняли 25 атак при поддержке танков.

Сегодня уже не раз они пытались проникнуть в город и проникали, но всякий раз отходили в результате наших контратак. Невзирая на дикий холод, на значительные потери, мы железно противостоим врагу. У многих обморожения – у одних рук, у других ног. Ни болезни, ни раны в счет не берутся – мы сражаемся за свои жизни.

5 января

Поступает приказ сжечь всю документацию – личную, штабную, весь картографический материал. Грузовики с багажом и оборудованием подготавливают к подрыву. Натиск русских страшен. К этому следует добавить и острую нехватку боеприпасов и провианта.

Утром тяжелый танк противника [КВ0-1] был подбит из 88-мм зенитного орудия. Проникший в город враг уничтожен. Русские подожгли наш склад продовольствия, снег усеян трупами с зажатыми под мышкой буханками хлеба. В полдень – воздушная тревога. В воздухе гул двигателей, но кто это? Ага – тяжелые бомбардировщики! Наши!!!

Самолеты неторопливо кружат над городом, спускаясь все ниже, три-четыре раза облетают нас на малой высоте. И на город обрушиваются бомбы. На парашютах. При приземлении бомбы раскрываются. Доставка боеприпасов по воздуху!

Русские палят, словно обезумев. В такой мороз кажется, что огонь открывают где-то совсем рядом. Когда мы видим спускающиеся с неба парашюты, с души у нас сваливается камень. Помощь нам! Командование учло нехватку боеприпасов. Кто-то на одном из снарядов написал второпях: «Держитесь! Мы идем!»

Спорить могу на что угодно – продержимся!

Теперь боеприпасы есть. Все не так уж и плохо!

Барометр настроения показывает: «Ясно».

Мы обязаны победить!

6 января

С юга доносится шум сильного боя. Боевая группа Постлера атакует там, что значительно облегчит положение Обояни.

Но сейчас мы пока что этого не ощущаем. Напротив, в северной части города орудует проникший туда целый неприятельский батальон. Бьют из минометов в место намеченного прорыва. На сей раз обстановка серьезно осложняется тем, что упомянутый батальон действует при поддержке танков.

Вечером накал сражения не спадает. Наш квартал пришлось снова забаррикадировать. Вой мин, разрывы, вспышки. Загорается одно из зданий. В отсветах вспышек разрывов короткими перебежками перемещаются русские – прекрасная мишень для пулеметчика. В полночь выкатываем на позиции 20-мм зенитные орудия – они свое дело делают.

После ожесточенного рукопашного боя большевики не выдерживают и отступают.

Следующий эпизод наглядно показывает, с каким противником мы имеем дело: силами нашей группы мы проводим зачистку одного из садов. В окопе обнаруживаем раненого советского офицера. Я кричу ему: «Руки вверх!» А он с улыбкой отвечает: «Нет!»

Брошенная в окоп граната разрывает его на куски.

У кустов живой изгороди того же сада лежит тяжелораненый русский. Осколком снаряда или мины ему оторвало пальцы обеих рук, похоже, и ноги тоже превращены в фарш. Мы всего в пяти шагах от него. Мы хорошо видим его в свете пламени горящего дома. Заметив нас, он молниеносным движением зубами выдергивает кольцо ручной гранаты и лицом прижимается к ней. «Ложись!» – только и успел скомандовать я. И тут же граната взрывается. Наш Фогель, он вообще-то парень медлительный, лечь не успел. Ну и получил с десяток осколков (примерно час спустя он скончался). За ночь из штаба дивизии поступила масса добрых вестей о минувшем дне: передовые подразделения батальона 217-го пехотного полка находятся в 8 километрах южнее Обояни. Патруль тут же связался с ними. На сей раз «покойников» от миссии решили освободить. За ранние утренние часы эти бравые ребята все же вырвались из окружения.

Самое время им появиться у нас – наши потери уже один к трем.

7 января

Диверсионная группа противника продвигается к центру города. Тут у полевой почты мы их и атаковали. Лежа за мешками с корреспонденцией – из них мы наскоро соорудили баррикаду, – мы открыли по ним бешеный огонь, потом добавляем парочку ручных гранат, и тут я наблюдаю картину, которую мне не забыть до конца жизни: на балконе стоит наш седоволосый генерал Нойлинг. Наплевав на пули, он спокойно разряжает автомат в наступающих русских.

И вдруг – неожиданно и для нас, и для противника – какое-то непонятное шипение, потом треск, и из подвального окошка на улицу вырывается струя пламени! Огнемет!

Воздействие просто неописуемое. Почерневшие, обгоревшие до неузнаваемости трупы, неподвижно лежащие на мостовой. Диверсионная группа противника уничтожена в полном составе.

Чуть позже сильная атака русских при поддержке танков в северо-западной части города. Отправляемся туда. «Ура! – кричат наступающие русские. – Ура-а-а-а!»

За считаные секунды наша оборонительная позиция (колхозное поле) превращена в груду мусора. Славно поработали русские минометчики. Половина наших либо ранены, либо убиты. Наша противотанковая пушка в упор бьет по 52-тонному танку. А ему хоть бы что! Ни один из снарядов не в состоянии пробить эту толстенную броню. Нас охватывает чувство, близкое к отчаянию, – офицер Норд погиб, еще двое ранены. Мы запрашиваем подкрепление, но оно к нам не может пробиться – бои везде в городе, и в восточной, и в западной его части.

В конце концов, по прошествии тридцати совершенно ужасных минут, прибывает наш танк вместе со штурмовым орудием. Штурмовое орудие все-таки подбивает этого монстра. Мы переходим в контратаку, и… О, чудо! Русские спасаются бегством.

К концу дня можно и присесть передохнуть. Наши саперы поработали на славу – невзирая на сильнейшие обстрелы, они все же понатыкали мин везде, где только можно.

Ну и денек выдался! Хочется думать, что подобное не скоро повторится. Наши сегодняшние потери – чудовищно высоки!

В течение ночи сильные авианалеты, самолеты накатывались волнами. Кроме того, не стихал и минометный огонь. Было и несколько атак русских пехотинцев. И все же эта ночь выдалась куда спокойнее предыдущих. Ее можно даже считать тихой. Мы все усматриваем в этом нечто дьявольское. Огромный церковный купол расположенной на севере города церкви – очень красивое здание, кстати – подвергся обстрелу и загорелся, а потом и вовсе рухнул. Вообще в северной части столько пожаров, что и ночью там светло как днем. Для пилотов русских бомбардировщиков это сплошное везение – всё и все на виду. Бомбят наши траншеи, как хотят. Из-за этого огромные потери.

Но и мы в долгу не остаемся – самолеты тоже для нас как на ладони – прекрасные мишени. И у нас пока что есть 20-мм зенитки. В результате один из бомбардировщиков подбит и, объятый пламенем, падает на поле за городом. Все мы ликуем.

8 января

На направлении Стрелецкого (севернее Обояни) – полное затишье. Ни единого выстрела. Видимо, череда непрерывных атак утомила не только нас, но и противника. Видимо, решили отоспаться. Их дело, в конце концов, не мы определяем график атак, а они. Может, наскребают силы для контратаки? Кто знает? Но выяснить это необходимо. Высылаем разведчиков. Очень осторожно бойцы продвигаются к селению. В селе Стрелецкое тишина и спокойствие, несколько постов боевого охранения стоят промерзшие и в полудреме. Нас они, во всяком случае, не заметили, и к 5.00 возвращаемся в Обоянь. Поспешно формируем диверсионную группу с двумя противотанковыми орудиями и даже штурмовым орудием.

В 5.30 пробираемся в Стрелецкое. Фактор внезапности сработал на 100 процентов – русские крепко спят. Кое-кому даже не удается и проснуться. Обстреливаем их из всех видов оружия. Весь этот кошмар занимает не более получаса. Стрелецкое выгорает дотла – в каждой хате было по 20–30 человек русских (позже выяснилось, что в результате нашего рейда в Стрелецкое враг недосчитался 360 человек).

Вот так-то, азиатский сброд, небось на подобное и не рассчитывали?

В 7.00 вновь занимаем позиции для обороны. На город падают минометные мины, по улицам хлестают пулеметные очереди, одним словом, обычная рутина.

В полдень еще одно пополнение боеприпасов и провианта.

А в остальном – ничего необычного. Все очень спокойно, что настораживает. В 15.00 начинается отчаянная стрельба.

Теперь все становится на места – русские затеяли контратаку!

Одновременно с этим поступает приказ из нашего штаба: завтра утром в 9.00 предпринять контратакующий маневр. Боевая группа Достлера наступает с юга, силы русских в кратчайшие сроки будут зажаты между двумя нашими группировками, если сегодня ночью не овладеют Обоянью.

Сегодня ночью решается наша судьба.

В 20.00 начинается штурм города сосредоточенными силами.

В других местах противник смог прорваться. В кровопролитных рукопашных схватках он разбит, потом снова пытается прорваться, но уже на других участках, проникает в полевой госпиталь и зверски расправляется с ранеными. С необузданной яростью мы отбрасываем его, уже не владея собой, стреляем, орудуем штыками, как безумцы. В одном из отделений госпиталя завязывается жестокая схватка. У русских иссякли запасы ручных гранат, и эти азиаты охаживают нас чем придется, но мы ружейными прикладами прижимаем их к окнам, а потом выбрасываем на двор. Вид у меня самого ужасный: руки в крови, обмундирование изодрано, забрызгано кровью, грязью и мозгами. Через внешнюю стену с ревом и грохотом проламывается танк. Здоровенный, с кулак, осколок сносит полчерепа моему товарищу. А у меня – ни царапины! Заговоренный я, что ли?

К утру бой перемещается в городские кварталы. С наступлением рассвета атака, в конце концов, отбита.

9 января

Натиск боевой группы Достлера с юга на открытый фланг неприятеля оказался весьма результативным.

Около 10.00 утра враг пытается организовать прорыв на север, но мы нашими штурмовыми орудиями пресекаем эту попытку – противник с потерями отброшен.

Если не считать интенсивных перестрелок, день в целом проходит спокойно. Наконец мы вместе с пехотинцами готовим контратаку. Примерно в 21.00 наша разведка докладывает об отступлении противника в северо-западном направлении, оставив арьергард. Враг вынужден отступить под нашим натиском.

10 января

Есть соединение с боевой группой Достлера. Отступающий враг практически разгромлен – оставшиеся его части и подразделения отхлынули на восток.

11 января

Малочисленная, но бесстрашная боевая группа защитников Обояни предпринимает осмотр центральной части города. Ни одного целого здания. Генерал, за день до описываемых событий удостоенный Рыцарского креста, выражает благодарность личному составу. Он зачитывает благодарственную телеграмму от фюрера, что переполняет нас гордостью (лишь один раз за всю войну фюрер направил подобную телеграмму – генералу Дитлю под Нарвик).

У нас не укладывается в голове: Обоянь снова освобождена, восстановлена связь с тыловыми районами в Курске и Харькове. Теперь у нас есть что поесть и где поспать. Невообразимо тяжкие дни битв при сильном морозе позади. И мы понимаем, что многим обязаны нашим погибшим товарищам. Они отдали свои жизни не напрасно!

Численность наших потерь:

Убитыми – 195 человек

Пропавшими без вести – 18 человек

Ранеными – 327 человек, 65 из них – тяжело.

540 наших бойцов пролили кровь, 540 из всего 1130 защитников города.

Думаю, цифры сильнее слов.

Планы русских и их значительно превосходящие наши силы продемонстрировал один приказ, изъятый у захваченного в плен лейтенанта Красной армии. В этом приказе указывается на широкомасштабные атаки 8 и 9 января:

«О[боянь] должна быть взята при любых обстоятельствах в ночь с 8 на 9 января. В нашем распоряжении – 16 батальонов (из расчета 500 человек на батальон, то есть мы располагаем 8000 солдат и офицеров) плюс тяжелые вооружения. Предпринять атаку О. с 17.00 до 20.30 всеми имеющимися средствами артиллерии и танков. В 20.30 батальону Потовка прорвать аванпост немцев на севере, а также с боем прорвать внешнюю линию фортификаций города и клином внедриться в южную его часть. После успешного соединения с нашими южными силами овладеть городом согласно плана.

В целях воспрепятствования отходу неприятельских сил из Обояни, батальоны Самонева, Тимашко и Лашвиркова блокируют подступы с северо-запада и востока, а дополнительный полк будет отвечать за южное направление (Омск).

2-му и 3-му батальонам «Максим Горький» продвинуться с севера на северо-восток для установления связи с действующими на юге силами. Еще раз обращаю внимание на распоряжение от 17 декабря 1941 года. Это особое распоряжение Сталина, доведенное до нашего сведения 7 января, содержит и такие слова: «В будущем я желаю видеть немцев только мертвыми!»

Но эти кошмарные дни позади, и большевикам не удалось угодить своему хозяину.

12 января

Спать, спать и еще раз – спать!

13 января

Под командованием полковника Хакле формируется сильная, мобильная, опытная диверсионная группа. На многих участках восточнее Обояни продолжаются ожесточенные бои.

1 января русским удалось в одиннадцатом часу утра провести два полка через брешь у Ржавы – силы подкрепления для сражающихся. Нам пришлось бы туго, наступай они более быстрыми темпами. Два полка присоединились к отступавшим, заставив их продолжить бой у Верхнего Дунайца (около 56 километров северо-восточнее Обояни).

14 января

Ускоренным маршем наша группа переброшена туда. Бои и холода последних недель измотали нас ужасно. Мои бойцы – кожа да кости, а «покойников» и впрямь не отличишь от таковых. С раннего утра мы пробираемся через этот окаянный снег. В снегопад и вот уже несколько часов. Ветер продувает наши шинельки и вообще все, что мы на себя напялили. Мороз пробирает до костей, от него кровь стынет, мы ощущаем его каждым нервом. Ориентируемся мы лишь по придорожным столбам. Темнеет. Ночи здесь бесконечно долгие, морозные, ветреные. Совсем как в тундре. Расстояния огромны. А звезды спокойно и бесстрастно взирают на наши муки. При минус 40 градусах наше оружие выделывает фокусы. Всем нам без исключения не раз приходилось испытывать в эту зиму чувство безраздельного отчаяния от осознания того, что ты на пределе сил!

После непродолжительного отдыха в какой-то хатенке (спать было запрещено, хотя мы устали как собаки), продолжаем путь. К началу дня добираемся до Верхнего Дунайца.

15 января

Враг засел прямо перед нами в хуторе Заикин и в селении Толстоплотава. Наши пехотинцы, к которым мы присоединяемся, вводят нас в курс дела относительно русских. Речь идет о новых силах, прибывших с Дальнего Востока Советского Союза. Большевистское руководство считает, что введение в бой резервов этой зимой позволит им переломить ход войны в свою пользу.

Вчера наши пехотинцы овладели Верхним Дунайцем. Развалины до сих пор дымятся. Противник дерется фанатично. Русские не выходят из окопов даже тогда, когда любое сопротивление бесполезно. Возможно, они рассчитывают проскочить незаметно. Но напрасно – наши глаза успели привыкнуть к снегу.

Под покровом ночи Советы силой до батальона приближаются к нашим позициям. Их действия совершенно непостижимы. Наши посты боевого охранения тут же обнаруживают их и с дистанции в сотню метров превращают в груду мяса огнем из пулеметов и другого оружия. Все они вскоре жуткой грудой лежат там, где смерть настигла их в минуту наступления или отхода.

Мы продвигаемся вперед к Заикину и Толстоплотаве. Вид у этих деревень после нашей атаки такой, как и бывает после боя. Трупы и ничего, кроме них. Пробившиеся силы Советов несут совершенно несоизмеримые потери. И громадные цифры потерь быстро разубеждают даже самых легковерных в том, что наши бои здесь, на Восточном фронте, – развлечение, не более того. Напротив, истинный портрет врага таков: он силен, упорен и безжалостен.

Нет слов описать пережитое нами в ходе этих оборонительных боев бок о бок с нашими бесстрашными пехотинцами.

16 января

Земля покрыта толстым слоем снега, каждый наш шаг – акт борьбы со стихией. От страшного холода буквально отнимаются конечности, а пальцы при случайном прикосновении прилипают к металлу.

На подходах к расположенной прямо перед нами Кочегуровке что-то горит. Эту деревню необходимо взять еще сегодня. Красные крепко держат оборону, и для некоторых из нас это час испытаний. В сгоревшей дотла деревне не осталось ни одной хаты, так что и переночевать негде. Где спать? Улечься рядом с дымящимися бревнами? В окопе под открытым небом? В снегу? У чудом сохранившегося от огня уголка хаты? Но мы отлично понимаем, что именно здесь и придется провести предстоящую ночь, ибо идти просто некуда. И нам придется позабыть и о невыносимом холоде, и об усталости. Разве за нами едут грузовики с провиантом и боеприпасами? Или мы имеем возможность стать здесь лагерем? Или у нас не урчит в животе от голода? Разве не ждет нас утренний подъем, когда ты не в силах пошевелить и пальцем, когда глоток теплого – теплого, не горячего – чая кажется тебе раем? И это при условии, что русские не бросятся в атаку на тебя! Потому что, если бросятся, то ни о каком войсковом подвозе и мечтать нечего! Ну, можно, конечно, замахнуться на НЗ, на сухой паек, попытаться оттаять окаменевшее консервированное мясо.

17 января

Приказ велит отправляться в Екатериновку охранять батарею в Ржаве. С юга два полка, рассчитывающие на боевую группу Достлера, направляются к 40-километровой бреши. Но и русские тоже не дураки, сумели подтянуть солидные силы. Завязывается ожесточенный бой, исход которого имеет решающее значение для Харькова и Курска. Наши танки следуют за нами, и тут на подмогу и весьма кстати прибывают наши пикирующие бомбардировщики. Ценой страшных, неимоверных усилий нашим полкам все-таки удается оттеснить русских на восток.

Мы минуем территорию, где недавно гремел бой. Усеянное сотнями трупов заснеженное поле у деревни. Хоронить их негде и некому. Да и как отрыть два метра могилы в окаменевшей промерзшей земле? А кто будет подбирать это огромное число трупов русских? Нам бы для своих погибших товарищей несколько ям вырыть. Сначала взрыв, потом крест, кулаками вбитый прямо в снег, ну и мы, молчаливые свидетели того, как еще кто-то из наших отдал жизнь в этой нескончаемой битве на Востоке.

И победные сражения по-прежнему неистовствуют, а резервы Советов истекают кровью. Мы понимаем, что отпор им далеко не везде на фронте столь ожесточенный, как на этом участке, где русские всеми силами стремятся пробить наш фронт. Мы находимся в фокусе Восточного фронта. Но мы понимаем и то, что здесь, в этой точке, Советам решительной победы не добиться.

18 января

На дороге минус 40 градусов, полтора метра снег и бушует снежный буран.

19 января

К вечеру мы в Екатериновке. Мы промерзли до костей, поэтому сразу же встаем постоем. Постой в деревне – звучит довольно мило. Керосиновая лампа, потрескивание поленьев в печи, хорошая постель, согревающая выпивка, яичница с беконом. Эх, Франция, ну почему ты так далека?! А реальность такова: едва распахиваешь дверь, как сразу пригибаешься, потому что, если не пригнешься, тут же башкой ударишься о притолоку. Если тебе повезет и тебе будет где переночевать, ты задохнешься от этой вони, от мычания коровы, расположившейся тут же, в нескольких метрах от тебя, мечтательно пожевывая сено.

Боже, если бы в этой хате обитали только перечисленные существа! Лучина (или свеча) гаснет, и в наступившей темноте слышатся шорохи – вылезают и другие обитатели. В эту ночь мышь прогрызла у меня в кармане шинели дыру размером с кулак, пока я спал. Дело в том, что в кармане у меня оставались какие-то крохи печенья – жалкие остатки моего рациона. Тем не менее благодарен фортуне за предоставленный ею ночлег в тепле.

В прифронтовых деревнях, где размещены наши силы боевого охранения, картина совершенно иная. Там нужда взирает на тебя из каждого угла хаты, там ты нигде не увидишь ни соломинки, ты расстилаешь шинельку на скрипучем и холодном как лед полу или же устраиваешься на большом толстом дощатом столе. Но вот мыши и крысы совершенно непринужденно бегают по хате, никого и ничего не боясь. В светлое время суток ты палкой приканчиваешь с десяток их, а если повезет, то и два десятка. Впрочем, это не столь важно. Днем ты видишь и вшей во всей их красе, они садятся на тебя, и нет средства избавиться от них. К тому же здесь, вблизи фронта, ты должен быть всегда готов к тому, что на тебя вдруг обрушится огонь противника, внезапная атака русских посреди ночи или же в село прибредет вражеский разведпатруль.

20 января

Всю вторую половину дня готовимся к отбытию. Завтра утром возвращаемся в Обоянь, где нас ждут новые задания.

Используем часы относительного покоя, чтобы написать письма домой. Кто знает, когда эти строки прочтут наши родные и близкие дома? Снегопадом засыпаны буквально все дороги, они непроезжие почти для всех транспортных средств.

Ночью в боевом охранении. С холодного неба смотрят миллиарды звезд. Время от времени пронесется падающая звезда. Ну так загадай заветное желание, солдатик! Если, конечно, эти детские привычки не умерли в тебе. Со скоростью света в мозгу проносится желание получить отпуск. Но я понимаю, что все это фантазии. Нынешние падающие звезды желаний уже не исполняют. Война лишила их даже этого.

Где-то вдали в небе вижу вспышку. Такое часто бывает. А еще несколько секунд спустя доносится и гром артиллерии. Там наши товарищи сражаются с противником – наверное, в эту секунду кто-то из них вжимается лицом в снег, пытаясь уберечь себя от воющих осколков снарядов. А может, как раз все поднимаются, готовясь идти в атаку на врага.

21 января

Отбытие в Обоянь. В сильнейший снегопад!

22 января

Предполагалось, что нам предоставят двухдневный отдых, потому что с 24 января нас посылают на позиции с лейтенантом Хегнером в Ворошилово.

В эти дни дел особенно нет. Проверяем оружие и снаряжение и спим. Когда 23-го числа доставляют почту, все скачут от радости. Ночью не заснешь, потому что бомбы летят на город до самого утра.

24 января

По пути в Ворошилово атаки русской авиации – истребителей и бомбардировщиков. На ночь останавливаемся в совершенно задрипанной деревеньке. До смерти уставшие и промерзшие до костей, заворачиваемся в одеяла и ложимся спать.

Спать! Спать! Из состояния полудремы вырывает прибывшая телеграмма. Боже мой! Неужели мы не имеем права хоть чуточку перевести дух?!

Многочисленные силы врага поставили под угрозу район вокруг Ворошилово. Вечером выступаем. И снова в этот холодище! Бои, бои, одни только бои. А на что еще нам, солдатам, собственно, рассчитывать?

Слава богу, дорога хоть в порядке, почти без сугробов. Саперные подразделения сумели привести ее в порядок для конвоев войскового подвоза. Эти мужественные ребята совершили воистину невозможное. Мы никогда не забудем этих тихих, надежных помощников и следопытов в самом прямом смысле этого слова.

Несмотря на полнолуние, мы все равно плохо различаем окружение. Множество темных пятен вдоль дороги – что это? То ли кучи песка, доставленные сюда саперами, то ли околевшие лошади? И не разберешь!

Впрочем, по сторонам особо не смотришь – слишком много мыслей. Да на околевших лошадей бы досыта нагляделись, слава богу, хоть на замерзших, которых рвут на части вороны, которых великое множество вдоль военных дорог Восточного фронта.

Вглядываемся в горизонт, где за огромным заснеженным полем у леса и покрытой льдом речки заметны вспышки выстрелов вражеской артиллерии, да и нашей тоже. Этот артогонь, словно маяк, указывает нам путь – именно туда-то мы безмолвно следуем.

«До Ворошилово – 5 километров! Знаем, знаем, что такое 5 километров. До Ворошилова и все десять будут. Вводить нас в заблуждение относительно расстояний – козырной прием этих маршей. Вслушиваемся в выстрелы, они гремят один за другим, иногда громче, иногда тише, и еще внимательнее вслушиваемся в то, что у нас на душе.

Мы следуем по лесистой местности. Многое бы мы отдали сейчас, чтоб оказаться в наших траншеях и окопах! И не только из-за 35-градусных [15–20-градусных] морозов. Скорее, потому, что если ты в траншее, то знаешь, что твой враг прямо перед тобой. А здесь, на дороге, он может быть где угодно. Повсюду. Он может залечь в вырытых в снегу окопах, в кустах и подкарауливать нас.

25 января

Ворошилово – кучи обломков, прорезанные убогой системой траншей, – это и есть наши новые позиции. Ежедневные артобстрелы не дают снегу залеживаться. Как рассказали нам наши товарищи, это место можно считать «линией фронта», потому что вечно здесь что-то горит, зато около огня можно хоть иногда погреться. Если не считать артобстрелов, ничего особенного сегодня здесь не происходило. На той стороне, впрочем как и здесь, солдаты отдыхают после вчерашнего крупного наступления.

26 января

Во второй половине дня инцидент, не особо важный, но тем не менее беспокоящий. Группа русских подобралась к нашим позициям чуть ли не вплотную, мы их заметили только тогда, когда в нас полетели ручные гранаты, а потом они удрали, и мы не успели ни увидеть их, ни открыть по ним огонь. Уже совсем вдали мы разглядели несколько фигурок в полушубках, но они быстро потерялись в снегу. Так что ничего не поделаешь. Дали очередь из пулемета, да толку никакого – только фонтанчики снега поднимались, искрясь в солнечном свете, но группы русских уже и след простыл – убрались в мертвую зону.

У фронтового солдата со временем вырабатывается шестое чувство, и оно подсказывает нам, что скоро здесь разразится самый настоящий ад. На соседнем участке рядом с саперами, обороняющими позиции у дороги, бойцы уже не скрывают обеспокоенности. И как раз, когда к нам привозят вечерний суп, начинает молотить пулемет. Суп мы, конечно, едим, но и не расслабляемся.

Зенитные орудия первыми открывают огонь начинающегося боя. И вскоре после них, когда подают голос винтовки пехотинцев, первый возвратившийся пост наблюдателей сообщает нам такое, что мы побросали ложки, схватили оружие, напялили каски и поспешили на пост боевого охранения, напряженно всматриваясь во тьму. А пока артиллерийские залпы подтвердили то, что фронт нам готовит сюрприз.

Тяжелые снаряды проносятся по воздуху и разрываются у траншей противника. Когда мы выбегаем на дорогу, слева от нее вовсю гремит и грохочет – зенитные орудия, занявшие здесь позиции, осыпают врага снарядами.

Теперь понятно всем и каждому. А поскольку прорыв при поддержке тяжелых танков, пусть даже не такой уж и глубокий, но все же касается и всех нас, отсюда такая спешка и недоеденный суп.

Роте ни к чему ждать особого приглашения. Она должна сама начинать действовать!

Но как это так – наши задеревенелые пальцы не в состоянии нажать на курок в решающий момент? Даже пулеметы и те, наверное, удивляются: как же это никто их не задействует? Черт! Разве такое возможно? Эти солдаты все в нашей форме, ротами устремляются через траншеи, призывно махая руками. И на головах у них наши немецкие каски.

Может такое быть? Может, мы стали жертвой каких-нибудь ночных привидений? Но все мы наготове и не спим. А подполковник, тот, который командует пехотинцами, выскакивает из траншеи:

– Стой! Пароль! Из какого полка?

А мы пока дрожащими пальцами подкручиваем наши прицелы. 200–150–100. Но никто из них не отвечает, и солдаты устремляются на нас. И тут командир, спрыгнув обратно в траншею, побелевшими губами отдает приказ открыть огонь.

Мы негнущимися пальцами стреляем, и в одну секунду вдруг до нас доходит: все эти выкрики и команды нападающих вдруг кажутся нам неразборчивыми, странными. Это не немецкие пехотинцы, не немецкие солдаты – никто из немецких пехотинцев так не скачет. И сплоченный оборонительный огонь встречает нападающих. Нас не собьют с толку ни цвет шинелей, ни наличие немецких касок. Ведем огонь с особой ожесточенностью.

Тем временем за той, первой волной атакующих, что в немецкой форме, по заснеженному полю накатывается следующая, уже в красноармейской.

На нас сотнями устремляются красные, сначала они бегут вплотную друг к другу, потом разбегаются и падают, сраженные нашими пулями. Их столько, что это уже даже не роты и не батальоны. Это полки! Не знаю, сколько мы еще сможем их удерживать. Боеприпасов-то у нас хватает. А вот что будет, когда гранаты кончатся? Но – не забивай голову дурными мыслями, спокойствие прежде всего. И выдержка.

Бой затягивается на всю ночь. Кажется, у русских просто неисчерпаемые резервы. Только утром прибывает подкрепление, а с ним чувство уверенности. Прибывает рота пехотинцев. Невзирая на изнурительный марш, они тут же занимают позиции на нашей истончившейся линии обороны.

27 января

Интенсивная активность разведгрупп и у нас, и у русских. Красные готовят новую атаку. Серьезные потери в результате атак идущих на бреющем русских истребителей и бомбардировщиков.

Во второй половине дня прибывает еще подкрепление: пехота и 20-мм зенитная установка.

28 января

После ночных атак, достаточно ожесточенных, наступает затишье. Красные, скорее всего, понесли серьезные потери – у наших позиций груды трупов. Из наших 88-мм зенитных орудий подбито три танка, один тяжелый.

Возвращаются разведчики и докладывают, что вражеские танки вместе с пехотными частями отступают на северо-восточном направлении. Контратака намечена на ночь. Одновременно с этим получаем приказ следовать на другой участок. Плохо! Всегда так – стоит опасности миновать, как мы больше не нужны! Та же история!

Я спрашиваю, что за огонь вести сегодня.

– Все равно какой!

30 января

Никогда раньше я не понимал необозримости пространств России до тех пор, пока не увидел покрытых толстым слоем снега полей и лесов. Впервые за долгое время нет этого ледяного ветра и снегопадов. И впервые нашим взорам предстает безграничность пространств России. До самого горизонта глазу не за что зацепиться.

У русских полно тайных укрытий. Здесь, справа от небольшой деревни, скрытая от глаза, и проходит линия обороны врага. Здесь, в верховьях реки Северский Донец, располагается Грязное – маленькое, неописуемое село, за которое мы сражались несколько недель. Большевики почти взяли его, но в решающий момент воля и стойкость германского солдата обеспечили победу нам.

Но теперь здесь тишь и благодать. На сей раз мы здесь не в роли «пожарной команды». Средней интенсивности артобстрелы, редкие авианалеты, иногда ночные атаки – только и всего! И слава богу, потому что все последние несколько недель здесь черт знает что творилось.

Как и везде на бесчисленных участках протянувшегося на тысячи километров Восточного фронта, и здесь немецкая оккупационная армия ведет каждодневные бои. Деревня, представляющая собой унылые хатенки, – наша «крепость», которую мы обороняем вместе с ротой пехотинцев.

1 февраля

Прошлой ночью пришлось отражать в особенности свирепую атаку красных. Имела место даже совершенно озверелая рукопашная схватка, и двое моих хороших друзей погибли.

Командир группы пехотинцев, ветеран Первой мировой и старый боец Восточного фронта, рассказывал нам о временах минувших. Эта война куда более бесчеловечная, чем двадцать пять лет назад, поскольку теперь нам противостоит куда более фанатичный противник.

Никто просто так не сдается, обе стороны сражаются до последней пули. Но самое главное для нас сейчас здесь – победить! Победить, невзирая на необъятность пространства, на чувство заброшенности, благодаря вере в свои силы – именно она, и только она дарует надежду на победу. Вряд ли есть смысл рассчитывать на поддержку соседей. Мы владеем лишь селами, а разделяющие их поля, где еженощно и ежедневно кипят ожесточенные бои, – ничейная территория.

Сейчас не существует четко определенной позиционной системы, такой, как в годы Первой мировой, потому что земля ко времени немецкого наступления окаменела от морозов.

Вследствие отсутствия непрерывной линии фронта для врага становится возможным обойти отдельные позиции и атаковать нас с тыла и на флангах. К этому следует добавить и сложность территории, пересеченной многочисленными оврагами и балками, дающие неоспоримые преимущества атакующим.

Все это требует от нас предельного нервного напряжения – что ни ночь, мы сталкиваемся с атаками из засады. Часто, в том числе и здесь, в Грязном, мы вынуждены отказываться от использования колючей проволоки в силу разбросанности деревень. Нельзя пытаться любой ценой захватить ту или иную хату, в особенности ценой ее полного разрушения, – именно эти жалкие хаты и служат нам пристанищем, убежищем от жестоких морозов. Именно поэтому их и снабжают специальными амбразурами с боков на случай внезапного проникновения врага в село.

3 февраля

Двое суток безмятежного затишья кончились. Сейчас уже нередки и взрывы ручных гранат, и пулеметные очереди, и вой мин. Правда, недолго. Позиция здесь очень неплоха, в этом Грязном вполне можно пробыть и месяц, и даже больше.

Все это было бы, конечно, очень неплохо, но не получается. Во второй половине дня прибывает замена. С приказом следующего содержания: «Подразделению охранения покинуть Грязное. Лейтенанту Хегнеру 5 февраля доложить о направлении в Яковлево».

Вот дьявольщина! [299-й противотанковый батальон] снова в роли повивальной бабки! Наше обмундирование упаковано, выступаем завтра ранним утром.

4 февраля

Изнурительный марш. На дороге стычка с партизанами. Поскольку мы солдатики со стажем, а не какие-нибудь снабженцы или желторотое пополнение, мы быстро с ними разделываемся. Ближайшая деревня горит ярким пламенем – можно погреться у огня.

5 февраля

К полудню прибываем в Яковлево. За несколько часов до этого здесь очень недурно поработала русская авиация. Все здесь продолжает гореть. Слава богу, уцелели склады продовольствия и боеприпасов. Лейтенант Хегнер доставляет новые приказы: немедленно следовать маршем и занять позиции вблизи Лучков. Вы ничего странного не заметили? Занять позиции НОЧЬЮ! Вот это да!

Веду горстку измотанных ребят в Лучки. Лица их серьезны. Чему удивляться? Они же тоже слышат звуки боя с запада. Это и есть Лучки.

6 февраля

Все шло хорошо, даже без потерь, мы расселись по окопам и траншеям. Присели с моей группой в подвале для хранения картофеля. Наверху погромыхивают разрывы, иногда чуть ближе, иногда чуть дальше. Снаряды разных калибров перепахивают твердую мерзлую землю, пласты земли размером с тарелку взлетают на несколько метров вверх. Ветераны Лучков очень хорошо понимают, что значит этот безумный концерт.

Чуть позже массы русских снова бросятся в атаку и, как это часто происходит в последние дни, снова откатятся назад под нашим оборонительным огнем. День за днем, ночь за ночью нас атакуют красные. Сильнейший огонь артиллерии сосредоточен на участке между Харьковом и Курском – идеальной точке прорыва к нашей линии войскового подвоза. Только здесь возможно начать запланированный бросок на Харьков.

Овладение этой высотой вдоль развалин Лучков – решающая операция по захвату прохода к дороге Белгород-Харьков и на Курск. Крови пролито за эту высотку немерено, и будет пролито еще больше!

7 февраля

Вот уже несколько часов земля сотрясается от страшного обстрела русских. Эскадрильи их бомбардировщиков «Мартин» [СБ] сбрасывают и сбрасывают смертоносный груз на то, что осталось от Лучков. После двух разрушительных ночных атак и трех не менее разрушительных утренних мы ожидаем четвертую волну.

К 13 часам позиция «В» на западе насчитала до 1600 разрывов разнокалиберных снарядов на высоте. Прямое попадание в штаб – все штабисты заживо похоронены под обломками. Прямое попадание и в артиллерию Вессендорфа. Труп Клеммера извлекли из-под развалин.

Вечером выдержали четвертую по счету атаку. Минометным огнем разрушено наше укрытие. Там хранились запасы горючего на случай прорыва русских танков, естественно, они воспламенились. Погибла часть имущества – один бедняга солдатик в 35-градусный мороз остался без одеяла, которым укутывался, без фляжки и без котелка. «Держись, ребятки! Только это нам остается!»

Будь проклят этот ад!

8–14 февраля

За этот период дня (и ночи) не было, чтобы русские 3–4 раза в сутки не атаковали нас. Раза четыре нам удавалось спастись в нашем жалком укрытии от ураганного огня их артиллерии. Мы все страшимся этого жуткого натиска армий большевиков, но атаки их пехотинцев-фанатиков нас не так пугают – в основном это плохо обученные солдаты, во весь рост идущие на наши позиции и гибнущие от наших пуль.

Вот если подобная атака осуществляется при поддержке тяжелых танков, это уже страшно и опасно. Плюс артобстрел и обстрел из танковых орудий. Против этих монстров мы просто-напросто бессильны. Наши противотанковые снаряды не берут их броню, просто отскакивают от нее. Эти танки совершенно спокойно, сминая все, преодолевают наши позиции. На броне, как правило, человек 10-12 солдат, карманы их набиты нашей «шоко-колой», а в руках ручные гранаты, которыми они забрасывают нашу линию обороны. Вначале мы эту шпану всерьез не принимали, но позже пришлось сойтись с ними в рукопашную. Физически сильные, гибкие, как кошки, верткие, жилистые – у них в каждом полку по роте таких, – рота носит название «Пролетарская молодая гвардия».

Не берусь даже описывать рукопашные схватки с этими детьми. Никто, кто своими глазами не наблюдал или не участвовал в них, просто не поймет и не поверит. Взрослые мужчины, отцы сыновей, ровесников своих противников, ведут кровавый бой с детьми! Нет, эти сцены уже не забыть никогда!

Параллельно северной оборонительной линии протянулась балка, обстреливать которую почти невозможно. Разве что с великим трудом. Это излюбленное место развертывания сил красноармейцев перед очередной атакой.

Несколько минут спустя белые массы поднимаются из балки и, побуждаемые своими политкомиссарами, сотнями устремляются на нас прямо под огонь наших пулеметов. Пленные и перебежчики рассказывают потом о тяжелейших потерях русских.

Мы не испытываем страха перед этой толпой, которая бросается на нас в атаку. Вот только бы закончился этот артиллерийский обстрел, который превращает наши позиции в ничто. Вот только если бы у нас было оружие, которое позволило бы нам поставить точку в смертельной игре, которую их танкисты ведут с нами.

12 февраля две остававшиеся у нас противотанковые пушки переехала 52-тонная махина. При поддержке многочисленных самолетов красные попытались организовать мощную атаку на нас. Сутки не прекращался бой за высоту и позиции на ней. Наши потери исключительно высоки – в среднем численность рот составляет чуть больше 30 человек в каждой!

Мало-помалу в души солдат закрадывается отчаяние. Мы, командиры групп, вынуждены предпринимать все возможное, чтобы обеспечить готовность и способность бойцов держать оборону. Поверьте, непростая задача! Наши призывы уже становятся неубедительными, ибо мы сами постепенно теряем веру в то, что сумеем выбраться отсюда живыми. Братская могила Лучков!

15 февраля

Одновременно с началом 12 февраля масштабного наступления русских три большевистские танковые дивизии южнее Харькова пробили брешь в линии обороны 40 километров в ширину и 70 километров в глубину. И в это время Гудериан (именно!) проводит контратаку. Но мы понимаем и то, что обе попытки прорыва здесь и в районе Харькова напрямую связаны друг с другом и являются частью грандиозного плана русских провести окружение Харькова с целью изоляции северного крыла 6-й армии. Только наши стойкость и бесстрашие помогли Гудериану.

26 февраля

Мы с трудом верим: прибыли силы подкрепления. Ребята приносят добрые вести: ожидается и прибытие наших танков, а еще сегодня прибудут штурмовые орудия. Мой душевный барометр снова показывает «Ясно». Мы удержимся здесь, чего бы это нам ни стоило!

17 февраля

Ранним утром внезапно прибывают и 30 немецких самолетов. Словно ястребы, пикируют они на эту проклятую батарею русских под Шахово. Повсюду взрывы, в воздух фонтанами взлетают комья земли и обломки металла. Но зато сегодня вроде тихо – и даже ночью удалось несколько часов прикорнуть. Впервые за долгое время.

18 февраля

Вчерашний наш авианалет не только уничтожил несколько русских артиллерийских батарей, включая орудия, он вдребезги разбил планы предстоящей атаки русских. И сегодня около полудня наши воздушные спасители с воем обрушились на неприятельские позиции. Густой желтовато-черный дым на несколько минут застывает над балкой.

19 февраля

К вечеру абсолютно неожиданная для нас атака тяжелых танков. В сопровождении двух батальонов им удается прорвать нашу оборону как на правом, так и на левом флангах. К 13.00 село Лучки полностью окружено. Наши радиопередатчики только и пищат точками и тире. Рассылаем призывы в штабы дивизии и корпуса вызволить нас и с севера, и с юга. Оба штаба отвечают совершенно одинаково: «Подкрепление вышло из 3376 (Яковлево) в 2–18 в направлении Л.».

Черт! Да они тогда давным-давно должны быть здесь! Откуда нам знать, что где-то между Яковлевом и Лучками какой-нибудь увешанный орденами солдатик провел свой первый и последний бой? Нас ни о чем подобном не информируют, так что это было и остается загадкой для нас. 180 человек, направленных в Лучки, из тех, кто ни разу в жизни не участвовал в настоящем бою, были зверски убиты минувшей ночью русскими! Но мы-то об этом не знаем! В общем, ночь превращается в ад! И азиаты взбегают на нашу высотку. Снова и снова жесточайшие рукопашные. Сколько можно выдерживать такое? Где замена нам? У нас боеприпасов кот наплакал. Ну, тогда стреляйте экономно и непременно приберегите один патрон. Для себя! Вечером гибнет Олез, пятый и последний солдат из моего отделения. Штыковое ранение в грудь. Нас всем здесь рано или поздно придет конец. Плохо это, жизнь вовсе не такая уж скучная штука!

20 февраля

Несмотря на снова поднявшуюся жуткую пургу, с запада до нас все же доносится артиллерийская канонада. Неужели это наши спасители? Атаки со стороны Лучков с каждым часом слабеют и к полудню вовсе прекращаются.

Внезапно появляются несколько бомбардировщиков. Мы молниеносно исчезаем в укрытиях. Но на сей раз это наши «Хейнкели», которые, сделав пару кругов, сбрасывают нам боеприпасы и все остальное.

С запада к нам направляются наши танки и пехотинцы! Замена! Замечаю двоих ребят медвежьей комплекции. У них слезы на глазах. Ночью разведчики соединились с прибывшими с запада частями, шедшими к нам на помощь.

21 февраля

Красные отступают, бегут на восток. В 9.00 немецкие танки в Лучках! Описать нельзя, как их там приняли! Вне себя от радости, мы принялись обнимать наших «братьев в черном», наших спасителей. После непродолжительной паузы они приступили к штурму вражеских позиций. Нельзя позволить русским перевести дух. Мы должны полностью очистить от них территорию. Раз и навсегда.

Вторая половина дня связана с прибытием замены.

22 февраля

Замена! Кучка грязных, оборванных солдат проходит там, где навеки остались лежать их боевые товарищи. Половина из них так и останется здесь, где они нашли вечный покой. Мы отрыли три большие братские могилы. Снаряды красных и здесь сделали свое черное дело. Земля перепахана мощными взрывами, те, кто лежал в могилах, разбросаны, разорваны на части, уже во второй, а то и в третий раз. А вскоре картина будет еще страшнее.

После четырехчасового марша доходим до места, где русские зверски убили 180 солдат маршевого батальона. Они нашли время тела уже мертвых солдат уложить как дрова. Согласно сведениям, полученным от захваченных в плен, эта бойня снималась на пленку для увековечения (месяц спустя, 25 марта, сотни тысяч листовок с фотографиями были разбросаны над Харьковом и Белгородом).

Изнуренная физически, истощенная морально наша маленькая боевая группа к вечеру добирается до села Яковлево. Хотя всем и без того известно, как выглядят многострадальные пришельцы из Лучков, на нас оборачиваются. Все мы очень напоминали ненормальных: бледные лица, длинные бороды. На некоторых русские пилотки и шапки, русские шинели, обмотанные кусками овчины сапоги. У нас ничего нет, за исключением оружия – ни одеял, ни вещмешков, ни хлебных мешочков, ни фляжек, ни котелков. Все, что есть, без всякого преувеличения, все было растеряно или уничтожено 20 февраля. Сейчас с избытком хватит двух саней, чтобы увезти оба пулемета. Три орудия остались там, в «могиле», их переехали русские танки.

23 февраля

Возвращение в Обоянь. Эти дни в Лучках здорово подточили нас как снаружи, так и изнутри. У одних тяжелейшая форма нервного истощения, у других тяжелые обморожения. Ревматизм тоже не редкость. У меня страшно болит нога, скорее всего, дает о себе знать последнее ранение. Черт возьми! Мы ведь не престарелые вдовушки, а солдаты! И пусть сейчас у некоторых из нас нервное истощение, потом – когда вернемся домой – любовь и терпение наших жен залечит наши раны – и физические, и душевные.

24–28 февраля

На всех участках фронта идут ожесточенные оборонительные бои. Зима, на которую столько надежд возлагали красные, подходит к концу. Сейчас все еще зверский холод, повсюду в степях снежные бураны. «Сейчас или никогда» – девиз Сталина, которым он гонит сотни и тысячи на верную гибель. Мы переживаем сейчас кульминацию зимних сражений. Сейчас все до единого – герои.

Все подразделения до одного, включая резервные, сейчас выставлены на линию обороны. Оборона означает держать врага на расстоянии. То есть не дожидаться, пока он явится и возьмет инициативу в свои руки, а потом и решит исход боя. Держать врага на расстоянии предполагает и контратаки с нашей стороны, и активную разведку с целью выяснения намерений противника, чтобы потом, когда его стратегические и тактические замыслы станут ясны, нанести ему сокрушительное поражение. Держать врага на расстоянии – это проводить небольшие беспокоящие атаки, завоевывать более выгодные позиции. Это означает не только постоянно держать противника в напряжении, а выдерживать его артобстрелы и авианалеты, а также успешно бороться с его танками. Все это требует постоянной круглосуточной готовности. Держать врага на расстоянии означает не расслабляться ни на секунду и всегда иметь под рукой оружие. Конечно, это рвет на куски наши нервы и отражается и на нашем физическом и душевном состоянии.

Дома, в нашем тылу, никто не имеет и малейшего представления о том, что требуют от нас эти оборонительные бои на Восточном фронте: изнуренность, мобилизация воли и сил и постоянная готовность к самопожертвованию! И на фронте пехотинцы и мы, истребители танков, самые лучшие и верные друзья и товарищи! Мы и есть линия фронта, и мы на ней ближе всего к смертельной опасности. В эти месяцы мы ничего, кроме снега, не видели, этих бескрайних белых полей и еще – врага. Мы ничего не пережили, кроме постоянного чувства опасности и борьбы с людьми и силами природы.

Неделями не снимали обувь, неделями не ощущали благодатного тепла печи. Холода и снежные бураны воздействовали на нас постоянно, и даже во время еды одной рукой мы держим ложку, а другой – свой автомат. Одним ухом мы постоянно вслушиваемся в то, что происходит снаружи, что делает враг – даже когда бой кончился, мы все равно наготове.

Наш долг и усилия по его выполнению в какой-то мере компенсируют неизбежные в нашем деле потери – товарищей, которых гибель вырывает из наших рядов; неписаные законы братства и требование момента ничего больше нам не оставляют. Я мог бы привести сотни примеров бескорыстного братства среди нас, закоренелых и обстрелянных фронтовиков.

Что так ожесточает эти оборонительные бои на Восточном фронте, так это то, что противник без малейших колебаний бросает на истребление нас такие колоссальные людские массы, такие громадные ресурсы. Оборонительные бои – это еще бои с холодом и снегом. Бои со вшами. Очень страшно, когда из-за мороза отказывает оружие, а в это время на тебя все новыми и новыми волнами накатывается противник. Тяжело, когда солдат-фронтовик днями безнадежно дожидается еды и питья, боеприпасов из-за того, что везущий их грузовик увяз по причине очередной снежной бури. Так было и в Лучках, когда временами казалось, что и командование задыхается от беспомощности. Бывали ведь и для наших командиров моменты, когда они задавали себе вопрос: «А стоит ли вообще? Мы же предприняли все от нас зависящее!» И все же никто из нас не хныкал, сидя, скрючившись, в промерзлых окопах и траншеях Восточного фронта. Никто не терял надежды из-за отсутствия жратвы. Никто не изрыгал проклятия из-за того, что тела наши мертвели и деревенели от всепроникающего холода, от того, что посидеть у плиты представлялось недостижимым раем. Мы все понимали, что подобное требуют от нас ради куда более высокой цели, той, которой требует от нас война.

Зимние бои стали для нас Второй мировой войной. Нас погнали в эти оборонительные бои столкнуться с войной в ее самом ужасающем и жесточайшем виде, еще более усугубляющейся бесчеловечной жестокостью врага.

Ни бои в Польше в 1939 году, ни во Франции в 1940 году не сравнятся с годами этой войны с Россией [СССР]. И мы, солдаты, знаем это по собственному опыту. Восточная кампания вообще и, в особенности, проведенные именно здесь недели ни в какой степени не могут сравниться с Первой мировой войной. Причем во всех аспектах!

Это крещение огнем германской армии в целом и для каждого из нас в отдельности. И нам предстоит в сто раз больше, и с той степенью самоотдачи, которую способен оценить один лишь фюрер – человек, который, будучи сам солдатом-фронтовиком, осознает все ужасы линии фронта. Мы ни в малейшей степени не ощущаем себя «героями», мы просто хотим признания совершенного нами.

Мы не просим сочувствия за наши трудности, мы просто желаем гордиться нашей родиной и верить в нее. Одна из самых худших вещей для нас, фронтовиков, причем фронтовиков жесточайшей из войн, если кто-нибудь, кому незнакомы все беды и муки окопных боев, начинает высокопарно рассуждать о проигранном сражении или, более того, о неверно выбранной тактике при уступке врагу какой-нибудь деревни или части территории. Те, кто так рассуждает, позорят пролитую за наши идеалы кровь и сверхчеловеческие требования, которым мы соответствуем из последних сил. Что означают слова «бой» и «проявление силы воли»? Что в действительности представляют собой такие понятия, как нечеловеческий холод, лед и снег, одиночество, нагрузки на психику, буран, мороз, бездорожье? Мы оцениваем все перечисленное с нашей, европейской точки зрения, которая здесь, на Восточном фронте, не применима. Здесь в ходу преувеличение невыносимого. Сама природа вносит коррективы в ход боев, что можно описать как гигантскую по своим масштабам гиперболизацию европейской зимы. То, что большевизм бросает на поле боя, абсолютно не вписывается ни в какую концепцию духа солдата. Это его воистину не свойственная человеку жестокость высшей степени.

Снова и снова русские применяют сочетание артиллерии, танков, авиации и пехоты. Масса в чистом виде – вот кому они поклоняются и служат. Они свято убеждены, что все дело в численном превосходстве. Мы, как никто, понимаем опасность этого. В наши дни становится более чем очевидным факт, что именно один человек, отдельный солдат становится куда более эффективным фактором, чем масса. Сильнее, чем когда-либо, ответственность за исход битвы ложится на наши плечи.

Вследствие обледенелых и заснеженных дорог танки и другие транспортные средства сильно ограничены в их мобильности и не соответствуют своему назначению. Прошу меня простить, но простые крестьянские сани, запряженные лошадью, полностью заменили собой все, что движется. И двигатели, и оружие познали на себе все ужасы холодов. Они могут выйти из строя, но не мы. Если выйдем из строя мы, фронт просто развалится.

В этой битве становится очевидным, насколько важную, даже решающую роль играет ясность и четкость психических факторов. Здесь мы существуем и испытываем на себе все, что только человеческое существо способно испытать – от страшного бездушия до безграничной бесчеловечности. Кто назовет и перечислит сразу все то, что ежечасно происходит на всем фронте? Если в Первую мировую все ограничивалось траншейной войной, штыковой атакой и ручными гранатами, то теперь выдвинулись на первый план и стали ежедневной рутиной беспрецедентные по жестокости рукопашные схватки и артиллерийская канонада. И, невзирая на это, мы возвышаемся непреодолимой стеной против мерзкого идеологического варева красных, и пусть Господь Бог дарует нам силы выстоять в эти тяжелейшие зимние дни.

10 марта

Нас снова перебросили с севера на юг и снова вернули из Прохоровки через Солнцево и Бахаров, в общем, туда, где требуется подлить огня. В четверг ожидаем мощное наступление русских, начавшееся 23 февраля, в годовщину создания Красной армии. Этот натиск огромных сил на южном участке фронта был последним решающим испытанием нашей стойкости. Красные разбились о нашу оборону, о наши силы, которые мы сумели собрать. Не приходится сомневаться, что большевики до весны раз десять попытаются прорвать нашу оборону, но их атаки так и не достигают цели. Мы понимаем, что самое тяжелое и страшное позади и что совсем недалеко до весны.

11 марта

Нога по-прежнему сильно болит. Мне предложили лечь в полевой госпиталь. Но я и слышать ни о чем подобном не хочу. Сейчас просто решил лечь навзничь и полежать немного. Рядом какая-то кладовка. Круглыми сутками я на связи с командными пунктами и штабами. Дело ответственное, и я рад, что пока еще нужен.

12 марта

Сегодня день относительно спокойный, разве что несколько визитов авиации, которая в последнее время наведывается к нам подозрительно часто. Эти ребята выяснили, что на нашем участке собрались представители самых разных служб. Днем и ночью бомбежки, что плохо отражается на состоянии домов. Но все не так серьезно, как может показаться, – повреждения мизерные.

13–14 марта

Ночью объявили воздушную тревогу. И полную боевую готовность. Со стороны Белгорода пролетели три транспортных самолета. Русские десантники позавчера атаковали штаб армии. Нанесен серьезный ущерб. Посты боевого охранения решено удвоить.

Ранним утром попытка атаковать нас. Но прорвать нашу оборону не удалось – позиционный огонь наших батарей так потрепал русских, что им пришлось прервать подготовку к атаке.

Вечер проходит спокойно, за исключением постов боевого охранения, все стараются отсидеться в хатах, хоть и здорово поврежденных пулеметным огнем. На шатком столе, вокруг которого уселись мои товарищи, стоит свеча. Кто-то пишет письма, кто-то оживленно что-то обсуждает. Когда кто-то произносит «тыловики» или «снабженцы», тут же слышится ропот. Этим утром все мы злы на снабженцев, тыловиков и работников кухни. Эти ребята сидят себе в тепле, им нет нужды морозить задницу в снегу окопов и траншей. Я-то уж прекрасно знаю условия, в которых пребывает пресловутая «белая кость», где-нибудь в Сумах и Лебедине, как знаю по письмам и то, что все лишения, связанные с пребыванием на передовой, многими в Германии воспринимаются с нескрываемым возмущением.

Здесь, на фронте, те, кого называют «окопниками», образуют сообщество или даже братство тех, кому не раз доводилось проверять отношения на прочность, глядя в лицо смерти. И все эти ребята, грязные и завшивленные, научились здесь за все это время чтить свой дом и свою родину и все, что с домом и родиной связано. Я лично считаю, что только те, кто не раз и не два ощущал ледяное дыхание смерти в спину, кто вышел живехоньким из далеко не одной рукопашной, способны на подобные любовь и уважение к родному дому. Любой из нас без малейших колебаний отдаст жизнь за родину.

В нашем тылу располагаются снабженческие и интендантские службы. Те все воспринимают по-другому. Их сознание пропитано страхами попасть на передовую. И этих ребят потом по возвращении домой будут считать там «героями фронта», и все из-за тех сказочек, которые они обычно сочиняют, будучи в отпуске. Я сейчас говорю об этом так, к слову, потому что истинный фронтовик никогда не позволит себе ни высокомерия, ни спеси, ни похвальбы тем, что он сражается на передовой.

В глубоком тылу несут службу оккупационные части – их «проблемы» ограничиваются «шлюхами» и женским полом в целом. На снимках, посылаемых домой, они красуются в подбитом мехом обмундировании на фоне зимнего снега и льда («Ах, эти бедняжки, какая же все же ужасная эта русская зима!»). Разве кто-нибудь в Германии задумывается о том, что именно такого, подбитого мехом, обмундирования так не хватает нам на передовой? Кто-нибудь понимает, что они лакают тот шнапс, которого, опять же, недостает нам на той же передовой?

А дальше всех в тылу зенитчики. Те даже не всегда в курсе, что вообще существует такое понятие, как «линия фронта». Впрочем, среди них весьма высок процент женщин. Так давайте, переходите к нам, вы, служители глубокого тыла, смените нас здесь у наших 20-мм и 88-мм зенитных пушек!

Служба снабжения этих трех перечисленных групп представляет собой три «фильтра снабжения» (можно проскочить через один такой «фильтр», но намертво застрять в другом). Солдат, ты вообще что-нибудь замечаешь? Нам, бойцам Восточного фронта, не разрешено носить оружие, вернувшись в Германию! С чего бы это? Правда, а почему?

22 марта

Русские уже с утра пустили в ход многочисленные силы авиации. Но разве можно это сравнить с тем, что творилось в Лучках! День завершается серией довольно вялых атак. Ночью большевики совершенно внезапно атакуют нас при поддержке танков, которые мы все же останавливаем, как и саму атаку, впрочем, только после двухчасового огня наших батарей. Есть перебежчики и дезертиры. Все они допрошены. Пленные – часть диверсионной группы русских. Вообще, обстановка здесь не из лучших. Питание и боеприпасы довольно низкого качества, и их вечно не хватает. Задача русских диверсионных групп – брать пленных, захватив заодно автоматическое оружие.

23 марта

Сегодня тоже более или менее спокойно. Лишь иногда раздается пулеметная очередь со стороны противника. Сегодня уже приятное тепло, яркое солнце на синем небе. Земля понемногу оттаивает, настает период распутицы. Пройдет еще пара недель, и земля подсохнет, так что, господа, готовьтесь к весеннему наступлению.

24 марта

Завтра нас сменяют. На сей раз это нас не особо радует. Дни здесь прошли спокойно, то есть по нашим понятиям спокойно. Лишь умеренные обстрелы, дневные и ночные, ну и время от времени вялые атаки – все равно что затишье для нас. За эту зиму мы приучились к совершенно иному развитию обстановки. Очень жаль, что нас сгоняют отсюда, – здесь сплотилась весьма неплохая боевая группа!

25 марта

Смена тоже проходит спокойно и без сбоев. В полдень русские истребители решили преподнести нам сюрприз на марше. Один боец получил легкое ранение после их обстрела. Без каких-либо происшествий вечером добираемся до Обояни.

Сегодня имел возможность прочесть любопытный выпуск новостей, выпущенный противником. Там перечислялись бои в районе деревни Лучки. За период с 17 по 24 февраля, когда русские сосредоточили атаки на участке Озеровский-Лучки, враг на участке, где действовала только 75-я пехотная дивизия, по нашим данным, потерял 20 тысяч человек, 9 тысяч из них убитыми. Если взять эти цифры применительно к дивизиям, то речь может идти о 4–5 советских дивизиях. Прибавьте сюда еще и дезертиров и перебежчиков. На других участках фронта обстановка, в принципе, та же. Если судить по показаниям многочисленных пленных, мы узнаем, что отдельные роты сократились до 20, а иногда и до 14 человек. Это говорит о том, что далеко не все так благополучно у них на фронте.

Кровавые, неисчислимые потери, на которые шли большевики в эти зимние месяцы, не могут не оказать отрицательного влияния и на ход их весеннего наступления. Но – как бы то ни было – и для нас преувеличенному оптимизму места быть не должно. Мы понимаем, что Советы эту зиму не профукали. В глубоком тылу созданы мощные линии обороны, промышленные центры Урала освоили выпуск танков Т-34 новых, усовершенствованных модификаций.

27–28 марта

Время от времени удостаиваемся визитов советской авиации. Самолеты на бреющем кружат над нами и ведут по нам плотнейший огонь из бортового оружия. Едва заслышав гул авиационных двигателей, мы, не мешкая, спешим укрыться. Те, кто не успевает, бросаются под машины и пережидают «нашествие» там. Иногда на нас бросают и бомбы.

29 марта

Ясная погода – летная погода. Внезапно во время приема пищи затявкали наши зенитки. И пока высоко в небе мелькали маленькие опасные для врага белые облачка разрывов зенитных снарядов, послышался знакомый уже гул – над нами прошли три советских бомбардировщика. Зенитчики просто озверели. Мы стояли и с интересом наблюдали, что же будет дальше. И вот – попали! Сразу вопль восхищения и радости! Один из бомбардировщиков теряет устойчивость, и за ним тянется дымный след. На опушке леса сначала возникает темное облако, и пару секунд спустя мы слышим глуховатый звук взрыва рухнувшего на землю самолета.

Но остальные два бомбардировщика как ни в чем не бывало продолжили полет. Один из наших бойцов указал на крохотную точку в небе. Точка росла, и мы вскоре различили наш истребитель, бросившегося вдогонку следовавшим на восток бомбардировщикам. Интрига приобрела совершенно иное звучание! Мы даже позабыли о любимом гороховом супе. Какой тут суп! Тут такие дела происходят у нас на глазах! Не каждый день увидишь такой воздушный бой.

Нагнав бомбардировщик, наш истребитель неожиданно резко устремился вверх, а потом почти вертикально спикировал на самолет противника. Короткая очередь из пушек и пулеметов. Серия точных попаданий. И тут истребитель отвернул, как бы потеряв интерес к цели. Мы даже недоумевали, почему. Но вот из хвоста русского самолета потянулась сначала узенькая дымная струйка, и уже в следующую секунду стала толстой струей черного дыма. Бомбардировщик загорелся и, объятый пламенем, рухнул вниз. В последнюю минуту летчику удалось выброситься с парашютом, но неудачно: купол парашюта, едва раскрывшись, тоже загорелся от пламени падавшей машины.

Воздушный бой занял каких-нибудь пару минут. Нашего истребителя и след простыл. И снова голубое до синевы небо, ни единого облачка, все тихо-мирно. Как пятью минутами раньше. Даже наш суп не успел остыть.

30 марта

Всего за ночь погода внезапно переменилась. На улице бушует такая пурга, которую мы и зимой не видели. От души сочувствую тем бойцам, кто сейчас в поле на санях. Видимость – от силы пару метров. Мы ждем две группы бойцов на санях. Они еще несколько часов назад должны были прибыть, но не прибыли. Мы уже начинаем волноваться. Только к вечеру до нас добралась одна группа. Второй мы так и не дождались.

31 марта

Вьюга унялась. Снова синее небо и солнце. Будто ничего и не было. Тем не менее было – за ночь кое-что произошло. Ночью группа бойцов на санях сбилась с дороги. Наши товарищи угодили в глубокую балку, откуда выбраться было невозможно, и они за ночь замерзли – погибли. Произошло и кое-что еще посерьезнее – подгоняемые восточным ветром русские сумели снова блокировать шоссе Обоянь – Курск в районе хутора Дрозды. К полудню мы, готовые к контратаке, добрались до участка прорыва.

Боевая мощь врага была уже не та, и поэтому у нас не заняло много времени навести там порядок. Наша артиллерия несколько часов обстреливала занятые русскими Дрозды. Русские, отступив, оставили сотни убитых. Страшное это зрелище – усеянная трупами деревенская улица. Кто-то прозвал ее «Аллеей мертвецов». Ее с охотой подхватили и даже нацарапали на какой-то деревяшке это название и укрепили в начале улицы. До самого конца войны к улице Курской, по крайней мере к части ее, прилипнет это страшное название.

В канаве слева от дороги мы обнаружили труп женщины из пехоты. Страшно изуродованный разрывами снарядов. Половина молодого еще лица отсутствовала. Даже длинных светлых волос не хватило, чтобы прикрыть ужасную рану.

Странное зрелище для фронтового солдата, привыкшего сражаться с мужчинами, видеть перед собой труп женщины-военной. Иногда женщины оказывались и в числе взятых нами в плен русских.

1 апреля

Отправляемся в разведку в район Медвенки. Медвенка – тоже пункт временного сбора для остатков 229-й пехотной дивизии и других подразделений, приписанных к самым различным группам. В нашу задачу входит «зачистка линии фронта». Несколько недель нам предстоит следовать в северном направлении на Курск и находиться под бдительным оком генерала Мозера.

Середина апреля

Наступила весенняя распутица!

Еще несколько дней назад промерзшие, как камень, дороги превратились в потоки грязи, в которых недолго утонуть не только людям, но и лошадям. Многие участки наших позиций представляют собой лишь километры грязной воды, полурастаявшего льда и жижи. В эти недели нам приходится почти ежедневно брести в ледяной воде по грудь, прежде чем атаковать противника.

К концу месяца мне поручено отправиться в Орел и Харьков с важной миссией курьера. Потребовалось бы очень много страниц для описания того, что нам выпало пережить – и о схватках с партизанами, и о бездорожье, и о многом другом.

Под Харьковом мы ввязались даже в танковое сражение, а в Белгороде в результате атаки русских взлетел на воздух склад боеприпасов – это просто чудо, что мы остались живы. Не доезжая Курска мы попали под атаку истребителей-бипланов, и коляска моего мотоцикла вместе с пулеметом была превращена пулями в решето. В районе Понырей партизаны попытались взять нас в плен. Другими словами, мы на самом деле чудом вернулись живыми к своим 12 дней спустя.

К концу апреля дивизию вывели из боевых действий. До Курска мы добрались на своих двоих, избегая превратившихся в непроезжие дорог. Потом продолжили следовать на север и два дня спустя достигли станции Поныри. Разместились мы в селе Березовец. Мы находились в секторе фронта 2-й танковой армии и после одиссеи последних месяцев зимы смогли вернуться в боевую группу Мозера. Чудесные дни отдыха продолжались до самого 15 мая. А потом ускоренным маршем нас перебросили на участок юго-восточнее Орла на весьма опасный сектор в районе города Ливны.

25 мая

Зима позабыта, период весенней распутицы тоже – теперь позиции во власти изнуряющей жары. Лето и жара наступили едва ли не за сутки. И погода здесь, в этом ливенском секторе, жаркая и схватки ожесточенные. Хочется надеяться, что эти недели – последние недели окопной войны и что скоро нас вновь куда-нибудь перебросят.

Летние месяцы коротки, скоро они закончатся, и тогда – бог его знает – возможно, я увижу своих дорогих и любимых – жену, дочь и отца с матерью.

Да будет Господь Бог милостив и дарует нам встречу с родным домом.