Дневник третий. На линии фронта. Отступление после Сталинграда

Примечание издателя

К началу написания своего третьего дневника Ганс Рот оказывается на ливенском участке, восточнее Орла, представлявшем, по-видимому, крайнюю восточную точку советско-германского фронта. И здесь окопная война, атаки с обеих сторон, бомбардировки и попытки Советов минировать подходы к немецким позициям.

Тем временем немцы начали летнее наступление 1942 года, цель которого – овладение Сталинградом и выход на Кавказ. На начальной стадии это наступление развивалось довольно успешно, что позволило немцам захватить значительные территории. В августе Рот отправляется в отпуск, но к тому времени, когда он возвращается из Германии в Россию, обстановка на фронте круто меняется. Советы предпринимают контрнаступление по всему фронту. Воронеж, служивший одной из целей летнего наступления немцев, стал местом ожесточенных кровопролитных боев.

19 ноября Советы начинают гигантское по масштабам контрнаступление по двум направлениям, охватывающим Сталинград. Это приводит к окружению 6-й армии. Соединение Рота, оказавшееся за кольцом окружения, было направлено на обороняемый итальянцами (8-я итальянская армия) участок фронта вдоль Дона, но оказалось не в состоянии помочь предотвратить натиск Красной армии.

После этого дивизия Рота переброшена в Курск, но к тому времени немцы уже готовятся к сдаче этого города. В ходе советского наступления они теряют один город за другим, и Рот в конце концов направлен в район Киева. Вспоминая о том, что его соединение неоднократно использовалось в качестве подвижной «пожарной команды» для снятия угроз на критических участках, Рот в своем дневнике описывает не только тоску по дому и своим родным, но и скорбит о судьбе своей 299-й дивизии: «Мы знаем, что сражались они достойно». В тот период дневник зачастую опережает некоторые даты, и, когда его подразделение среди зимы доставлено в Орел на вагонах-платформах, записи Рота представляют собой описания «сплошных невзгод».

Несмотря на ожесточенные бои вокруг Орла, который превратился в выступ немецкой линии обороны, вклинившийся довольно глубоко в советскую территорию, Рот сумел пережить вторую по счету зиму в России – ту, когда 6-я армия была полностью уничтожена, – и он был свидетелем попыток формирования новых армейских частей и соединений. В ту зиму русские добились значительных успехов, хотя и не смогли полностью разгромить немцев, даже невзирая на благоприятную погоду, а в феврале – марте 1943 года немцы даже нанесли мощный контрудар, вернув себе на время северный Донбасс, Харьков и Белгород. Лето 1943 года подвергнет советскую систему проверке на прочность.

Июнь 1942 г.

Передо мной раскинулась необозримая равнина, изрезанная широкими и глубокими балками, словно оконная рама трещинами. Здесь всегда стоит влажная духота – вернейший рассадник малярии и прочих хвороб. Линия обороны протянулась здесь тонкой полоской лесов и редких хат. Земля здесь вся перепахана, почти лишена травы – следствие позиционной войны. Над кое-как вырытыми траншеями нависла тропическая жара. На другой стороне различимы землянки Советов. Из-за жары даже глаза закрываются, а тело будто наливается свинцом.

Примерно за полчаса до полудня, когда еще сохраняется относительная прохлада, критический момент этого дня. В полудреме мы сидим и дожидаемся, пока нам подвезут еду. И тут внезапно слышим характерный свист, а потом уже позади наших траншей разрыв. Это происходит ежедневно в полдень. В любом случае для нас это всегда неожиданность. Вырывает из воспоминаний и дум о доме…

Шипящий свист и разрывы затягиваются на час или, может, два. И на нашей стороне, и на стороне противника ветер смешивает разноцветный дым от взрывов в однообразно-серую массу, потом эта серая стена неторопливо оседает.

Ночи холодные, сырые и беспокойные. После артиллерийского фейерверка, видимо в честь уходящего дня, на линии обороны представление продолжается. Тяжелая артиллерия уходит на отдых, и наступает пора стволов поменьше – противотанковых орудий, пулеметов и карабинов. В темноте блуждают какие-то с запозданием прибывшие бойцы. Ярко-белые ракеты разгоняют темноту, прочерчивая ночное небо. Будто расквохтавшиеся встревоженные куры, пулеметы «Максим» палят вдаль непонятно в кого. Мы отвечаем огнем большего числа пулеметов, и уже несколько минут спустя весь этот курятник растревожен. Бывает, что минует не один час, пока друг и враг опомнятся, но ночь к тому времени уже кончается, а с ней исчезает возможность соснуть часок-другой.

Авианалеты в звездные ночи в Ливнах вообще незабываемы. Внезапное затишье после артиллерийской стрельбы вечером, всего на считаные минуты, но зато можно хоть сесть в траншее и написать письмецо домой, заканчивается – в воздухе специфический гул двигателей – иваны пожаловали!

Певучий гул переходит в завывание, перемежающееся пулеметными очередями. Теперь это на несколько часов. Каждую ночь одна и та же впечатляющая картина: сотни ярчайших вспышек в воздухе. Красных, зеленых, белых. Оранжевые полосы на полнеба, тявканье 20-мм зениток.

Ослепительный свет магниевых осветительных ракет, падающих вниз. Багрово-красные трассы, вздымающиеся с земли на 50–60 метров, постепенно меняющие свет на желто-белый, – мы их называем «американскими трассирующими». Совсем как на Рождество. Вот только для нас, пехотинцев, никаких подарков под елкой не припасено.

Мы стараемся скрыться от обзора русскими самолетами, не позволять им узнать больше, чем они видят, – светает, и наши траншеи и окопы становятся различимыми.

Убираются они, только исчерпав запасы бомб, снарядов, пуль и ракет. Пока они нас сверху осыпают ими, мы тоже в долгу не остаемся – щедро поливаем их из своих 20-мм зениток и зенитных пулеметов. Грохот, вспышки, трассы, вонь порохового дыма – ни дать ни взять Судный день! Среди нас есть и такие, кто воспринимает эти инфернальные ночные зрелища в Ливнах достаточно хладнокровно, но тем не менее просто взять и забыть их – невозможно.

Сложные дни! Русские, прекрасно сознавая важность нашего участка, день за днем подбрасывают туда дополнительные силы, а вместе с ними – артиллерийские орудия, включая «сталинские органы», которые и так стоят на позициях по всему фронту.

Среди этой изнуряющей жары моросит мелкий дождик – невыносимо теплый, как моча. Многие здесь страдают от малярии. Дороги – просто бездонные каналы жидкой грязи, траншеи – протяженные болота. К чертям собачьим эту траншейную войну! Мой окоп вот-вот переполнится водой и грязью. Здесь вокруг вообще ни одного сухого места!

Снова светит солнце, и красные, которые, несомненно, довольны, сознавая, как мы мучаемся в эту дождливую погоду, становятся беспредельно агрессивными. К вечеру при поддержке танков они прорываются к нашим передним траншеям. С наступлением дня мы наносим ответный удар. Такое происходит уже три дня, когда мы, в благородном гневе, врукопашную отбиваем у них кусочек леса, откуда они пошли в атаку. В сумерки, когда обстановка становится менее стабильной, наши отличные многоствольные реактивные минометы приходят к нам на помощь. Мы сидим на противоположном конце занятого нами леса, и никакая сила в мире не заставит нас уступить его русским!

Вот уже неделя, как мы засели в нем. Позицией нам служит обгоревший русский танк, а лес напичкан вполне исправным, современным оружием всех видов. Красные появляются по нескольку раз на дню, но только ради того, чтобы получить ранения и отступить. Эта позиция идеальна, и почти невозможно овладеть ею. Впрочем, русские и без нас это понимают и вот уже несколько дней (и ночей) не тревожат нас. Мне, поскольку я по природе своей человек недоверчивый, это представляется подозрительным. Да и наши командиры примерно того же мнения на этот счет, поэтому посты наблюдения и охраны удвоены. Еще пару дней спустя не остается сомнений, что русские здесь замыслили какую-то гадость. На третий день это уже мы знаем наверняка, а на четвертый – все наши позиции, включая самые важные, подверглись танковой атаке русских.

Хочется описать все это в деталях – как это было на самом деле и как это потом выглядело в отчете штаба корпуса.

30 июня

Вблизи наших позиций замечен русский офицер, он явно уточняет число имеющихся у нас танков и делает фотоснимки.

6–7 июля

Значительное увеличение числа противотанковых заграждений у позиций русских.

7 июля

Если верить одному из русских дезертиров, противотанковые заграждения усиливаются минированием – русские роют туннель в направлении наших позиций, и до его завершения остается всего 20 метров. Туннель заминирован.

12 июля

В 15 метрах от нашего проволочного заграждения замечен металлический столб. Одновременно русские, сидя у себя в траншеях, оценивают наши танки. Исходя из результатов этих первичных наблюдений, можно предположить, что русские двинутся своим туннелем на наши танки. Поэтому необходим ров глубиной в 3 метра, где расположатся бойцы и будет установлено соответствующее акустическое оборудование (шумопеленгатор). На основе показаний дезертира от 10 июля будет предпринята попытка атаки девятью тяжелыми минами [типа T.Mi. Z. 35], которая, несмотря на то что будет выполнена на протяжении 10 метров, никаких результатов не даст. Осмотр воронок не подтвердил наличие туннеля. Не подтвердили и три проведенных контрвзрыва. Четвертый намечен на вечер 14 июля. Наши артиллерия и тяжелые вооружения демонстративно выставлены вдоль линии обороны. Выставлены и противотанковые ежи, и разложены проволочные спирали (из колючей проволоки). Жуткое ощущение – сидеть и ждать, что будет и когда начнется. А начаться может в любой момент. Об оставлении этой позиции и речи быть не может. Так что остается собрать в кулак истерзанные до предела нервы и ждать извержения вулкана. Дикая ситуация! Минуты тянутся, как часы, и наоборот. Время свихнулось. Самому недолго свихнуться! Хочется вопить, топать ногами, визжать от бессилия! Никакие грязные шутки, никакой солдатский юмор в данном случае не помогает – люди сидят, безмолвно уставившись в пространство, будто в ожидании катастрофы.

14 июля

19.00 часов.

Внезапный взрыв шагах в 25–30 справа от наших танков. Несколько секунд спустя – еще один на том же месте, потом третий взрыв – этот уже шагах в 80 от танков. Командир батальона убит на месте, и еще несколько бойцов отброшены взрывной волной, а солдаты в траншеях погребены заживо. Вторая линия окопов не пострадала, основная мощь взрывной волны прошла по касательной. Что же касается меня и моих бойцов, мы отделались царапинами.

При поддержке артиллерийским огнем штурмовые отряды русских внезапно попытались прорвать линию нашей обороны. Все резко сменилось после применения ручных гранат и карабинов. Дело в том, что оба наших пулемета тоже оказались завалены землей и вышли из строя, а в ходе рукопашной схватки они вовсе бесполезны.

Нам даже удалось схватить парочку пленных в этой суматохе. Потом на допросах они расскажут нам массу интересных вещей. За исключением десятка человек раненых и троих погибших, мы еще легко отделались. Вместо боя на постоянных позициях – мины! Дожили! Единственное, чего у меня не хватает, так это горючего.

Из этой атаки мы извлекаем еще один урок: туннель начинался в самой первой из траншей и шел через все наши позиции. Русские задействовали на его сооружение множество бойцов. Длина на 14 июля составляла 170 метров. В прокладке туннеля участвовало сразу 12 человек. Из-за мягкости грунта работа проводилась практически бесшумно. В конце туннеля располагалась собственно взрывная камера. Согласно показаниям пленного, туда была заложена 1000-килограммовая бомба, которая и сработала 14-го числа. Этот метод принадлежит, безусловно, к самым коварным методам ведения боя из всех, применяемых русскими.

Вот далеко не все примеры.

Фосфорные гранаты – далеко не единственное средство, с которым мы познакомились прошлой зимой. Кроме них, мы насчитали около 50 типов различных мин. С другой стороны, мины – это всегда ловушка. По ночам неплохо обученные русские втыкают у дорог знаки с надписями на немецком языке: «Внимание! Мины! Грузовикам сворачивать направо!» В то время как именно правая сторона дороги заминирована ими. Грузовики послушно принимают вправо и… взлетают на воздух.

Еще пример: знак «Проход в минном поле!». Знак этот размещают как раз посреди минного поля. Или у оставленной взрывом мины воронки другой знак с надписью: «Станция сбора осколков снарядов. Камерад! Помни, что тылу необходимо сырье, чтобы регулярно снабжать тебя боеприпасами!» Не один незадачливый пехотинец пал жертвой подобного коварного обмана.

Хотелось бы рассказать об одном весьма любопытном эпизоде, случившемся в одну из беспокойных ночей под Дросково…

Слушайте! Следующее было подтверждено официальными источниками: «Русские звуковые гранаты». Граната разрывается в нескольких метрах от земли. После взрыва в течение 10 секунд слышен звук, очень схожий со звуком удара. От чего происхождение этого звука нельзя никак объяснить. Несмотря на тщательное исследование звука, так и не было обнаружено ничего, что этот звук вызывает.

Я мог бы представить целый список примеров. Они всегда одно и то же! Большевики обогнали нас, если говорить о ведении войны таким способом. Досадное преимущество. И опасное.

Июль

Перебежчики и военнопленные утверждают, что русские ведут интенсивную подготовку к подземной войне. Красные стремятся таким образом захватить нашу выгодную позицию. От Сталина получены соответствующие указания.

Подземная война! Участники боевых действий в Вогезах (горный район в Восточной Франции вдоль границы Эльзаса) и Аргоне (место ожесточенных боев немцев с французами в Первую мировую войну) очень хорошо помнят о такой войне и о том, сколько нервов она стоила солдатам. Мы теперь целыми днями лежим у себя в бункере и слушаем.

И месяц назад мы так же лежали в бункере, сидели в траншеях, прижавшись ухом к земле и вслушиваясь в размеренные удары кирки и шорох лопат, с помощью которых русские осуществляли подкоп. Чтобы хоть как-то успокоиться, мы говорили себе: ничего, мол, пока они что-то там роют, можно быть спокойным, опасности атаки нет. Жалкое самоуспокоение! Но после мы услышали, как в прорытый туннель волокут ящики со взрывчаткой. И понимали, что опасность возрастает, если там, внизу, вдруг все стихнет, следовательно, отсек забит динамитом и в любой момент можно ждать сильнейшего взрыва, который все здесь разнесет в клочья.

Несколько дней мы в буквальном смысле лежали на тонне динамита, пока вечером 14 июля в результате взрыва не были уничтожены элементы нашей позиции и возле еще продолжавшей дымиться огромной воронки не завязался бой.

Даже сегодня мы точно не знаем, где и как русские прорывают этот туннель. Именно эта неизвестность и хуже всего. Снова и снова мы, прижав ухо к земле, вслушиваемся! Мы точно доведем друг друга до сумасшествия своими попытками обнаружить подозрительные шумы под землей. И очень трудно успокоить людей, привести их в чувства.

Я понимаю, что даже тщательно скрываемые приготовления на стороне русских не прошли незамеченными нашим командованием, и от этой мысли и мне становится легче на душе, и моим солдатам тоже, ибо, если ты сохраняешь спокойствие, это передается и другим.

И еще одно взбодрило нас – новые правила получения отпусков. Тут даже безнадежные пессимисты и те ожили. Надеюсь на встречу с женой и дочерью в начале августа. Но огромная радость от этого все же омрачена одним: а вдруг нас, фронтовых бойцов, все повидавших на войне, не раз смотревших смерти в лицо, возьмет и разорвет на куски каким-нибудь взрывом? И все вдруг стали и в бою вести себя не как прежние сорвиголовы. И куда только делось наше упрямое бесстрашие, с которым мы пересиживали интенсивные бомбардировки?!

Нет, теперь мы уже не те бойцы, которым все до лампочки, мы, скорее, штатские в форме! Да и я сам мало чем от них отличаюсь.

Отпуск? А сколько этот отпуск продлится? Справимся ли мы с собой дома? Сможем ли приспособиться к прежней жизни? Тысячи вопросов! Скорей бы уж уехать!

Во время ночной разведки мы захватили пленных. Для нас страшно любопытно знать о всех этих приготовлениях врага к минной войне. Если верить тому, что говорят пленные, на стороне противника работы ведутся круглые сутки. А вот куда именно ведут прорываемые туннели, пленные не знают. Или не желают рассказать, несмотря на применение жестких мер.

Но все четверо утверждают одно: это якобы первая операция такого рода, и взрыв если и произойдет, то не ранее чем через 2 месяца (эти ребята оказались правы – 5 октября взлетел на воздух участок в 200 метрах севернее).

Вот уже несколько дней царит всеобщее беспокойство. Никто не думает об отъезде в отпуск и вообще о вещах приятных – просто нет на это времени. Сегодня на рассвете произошла танковая атака русских. Участвовало 14 машин. Сейчас, уже ближе к вечеру, нам, в конце концов, удалось ее отразить. Мы вели огонь по русским танкам из наших танков и из зениток и даже немного потеснили русских, захватив небольшой участок леса. На этот раз все оказалось для нас очень трудно. Но все же мы отбились и вполне можем быть довольны собой.

На линии фронта пехотинцы ведут упорные бои. На высоте, той самой, где стоит подбитый русский танк, где земля перепахана дважды, если не трижды, взрывами снарядов, где на фоне ясного неба жутко и странно выделяются три обгорелых ствола деревьев, разверзся ад. Наши обстреляли участок зажигательными минами, и теперь вся низина в густом дыму. И так как с танками русские потерпели неудачу, они натравили на нас свои бомбардировщики и штурмовики, навязав нам вдобавок и наземный бой. Лают наши пулеметы, свистят снаряды и мины, самолеты отвечают из бортового оружия, – одним словом, все звуки пальбы смешались в дикий шум и грохот, сотрясающий и небеса, и землю.

И вдруг до нас доносится тот особый рвущий в клочья нервы гул, который с ни с чем больше не спутаешь, – вражеская артиллерия! Регулярно следуют залп за залпом, осколки устало ударяют в бревенчатое крепление траншей.

Красные что-то сегодня явно не в ударе – бьют редко, с длинными интервалами. И вообще на линии фронта вдруг становится подозрительно тихо. Мне это знакомо: час тишины и спокойствия, а потом, ближе к ночи, снова ад. А завтра с раннего утра они пожалуют к нам еще и на танках. [Заметка на полях: ] Мне хочется в отпуск. Я мечтаю об отпуске, в особенности сейчас, когда он представляется таким далеким.

10 августа

Сижу в поезде в Германию. Поезд идет неровно и ползет, как улитка. Даже не верится, что поезда могут так тащиться. Но ничего не поделаешь. Сижу себе в солидном вагоне немецкого пассажирского поезда. С каждым придорожным телеграфным столбом я ближе и ближе к дому, к моей милой Розель и доченьке. К счастью, поездка обещает быть медленной – да и к лучшему. Мне не так просто сейчас отделаться от ужасов последних часов на передовой. Отъезд мой был омрачен гибелью двух наших товарищей. Лафет весь выгорел, а вместе с ним весь мой нехитрый скарб.

Лучше всего поспать. Сон дарует забвение. А может, и приятные сновидения о моем будущем приезде, скажем. Повезло мне все же! Я едва не плачу. Просто не верится. Разве кто-нибудь поймет, что сейчас творится у меня в голове? Счастливчику не к лицу грустить.

6 сентября

Я вернулся в подразделение! 17 дней солнца и безмятежного счастья уже где-то далеко-далеко. Отпуск прошел на самом деле великолепно. С чувством благодарности вспоминаю свою любимую, я на самом деле обязан благодарить ее за все эти часы ничем не омрачаемого счастья. Незабываемое время провел и с дочерью Эрикой. Я запасся впрок приятными воспоминаниями о доме, о родных и близких, зарядился энергией и оптимизмом.

– Вот же черт! – бранится за моей спиной баварец.

Этим высказыванием и ограничивается. Сейчас момент затишья. А перед этим гремело так, что с потолка известка сыпалась. Старый добрый беленый потолок, удержись и не обвались на наши головы!

Поступил приказ съездить в штаб во второй половине дня. Я решил вызваться. Мочи нет сидеть и задыхаться здесь с затекшими от неподвижности ногами. Так что лучше уж размяться. Как здорово на свежем воздухе! Дождь перестал, и улицы заволокло туманной мглой, через которую уныло проглядывают развалины. Огонь тоже кончился. Разве что над высоким зданием изредка пролетит снарядик и рванет где-нибудь вдалеке. 122-мм снаряды взрываются с глухим звуком. Улица представляет собой просто сплошное болото. Грязь непролазная и густая. В канавах битый кирпич. Выглянуло солнце, но у меня нет времени наслаждаться им: солнце – предвестник очередной жуткой бомбардировки. Артогонь противника усилился, и я вынужден пережидать его в укромных местах. Перебегаю какой-то грязный двор. Боже, только не дай мне шлепнуться в это месиво! В воздух ударяет смрад разложения. Даже воздуха не хватает. Кажется, эта липкая мерзкая грязь и вонь никогда не кончатся. Где-то высоко гул самолетов, а потом грохот разрывов бомб. Осколки шлепаются в грязь. Чуть в стороне сверкнул на солнце истребитель-биплан с серо-зелеными крыльями, с аккуратно вырисованными на них красными звездами.

Черт побери, я давно уж должен быть на месте! Это – главная улица, собственно, уже не улица, а груда развалин после постоянных бомбежек. Но на карте до сих пор указаны ряды домов, которые давно превращены в перемешанные с осколками груды щебня и пыли. Дальше должна быть вроде площадь Молотова, но опять минометный обстрел. Звук точь-в-точь лай своры взбесившихся псов. Изредка где-то неподалеку гремит одиночный выстрел.

Бесполезно. Я вспотел, промок, ноги с трудом слушаются меня, колени подгибаются. Нужно посидеть и перекурить. Над головой визжат снаряды, летящие в направлении «Красной фабрики». Взрываются они не очень далеко, но шум все равно невыносим, и разрывы видны. Искореженные дубы окутаны дымом. Справа от меня толстенный ствол дерева у меня на глазах превращается в разлетающиеся во все стороны щепки. В него угодил какой-то шальной снаряд. Один из тех, от которых я спасаюсь, пробираясь вдоль стены. И впереди все новые и новые воронки, в воздухе клубы дыма, и все вокруг забрызгано грязью. Тут следует оглушительный разрыв шрапнели – серо-белый дым и вспышка, на мгновение выхватившая из тьмы улицу. Я словно зачарованный стою и наблюдаю эту сюрреалистическую картину.

И тут эти красные артиллеристы начинают бить прицельно. Буквально рядом с шипением и свистом снаряд шлепается в жижу. Я и сам не заметил, как прижал ладонь ко рту, пытаясь сдержать вскрик ужаса! Бог ты мой! Еще шаг – и от меня остались бы одни воспоминания. Едва добираюсь до какого-то чудом не обрушившегося подвала, как начинается настоящая буря. Земля даже не содрогается – она ходуном ходит у меня под ногами. Вот так, сядешь перекурить на минутку, а потом несколько часов ужаса.

Сегодня воскресенье, и день выдался погожий. После череды холодных и дождливых дней снова будто вернулся май. Небо над развалинами этого крупного города под названием Воронеж синее и вполне мирное. Остальной путь я проделал, карабкаясь по развалинам порохового завода, а сейчас пробираюсь по гнутым металлическим прутьям потолка разрушенного дома. Отсюда потрясающий вид – видна добрая треть города. Вон там несет воды река Воронеж, красивая река, широкая. Именно она на несколько недель неплохо служила нам фронтом обороны и естественной преградой от наседавших на нас русских.

Мы не раз отправляли группы, временами и не маленькие, через эту реку. И вообще надо сказать, что наша вера в широкую, довольно грязную реку являла собой пример потрясающего безрассудства. Ночь за ночью мы видели, как русские начали сваливать камни огромными грудами. В дивизию один за другим летели наши донесения. Воздушная разведка докладывала, что рядом сосредоточиваются танки. За исключением нескольких выпущенных снарядов, не было предпринято ничего, ровным счетом ничего для обороны от надвигающейся опасности. В один прекрасный день каменная дамба через реку Воронеж наконец была завершена. Об этом тоже были составлены и отправлены соответствующие донесения. Их ответ звучал так: «Подпустите танки поближе, так вам будет легче их подбить». Простите меня за то, что я умалчиваю детали того, как здорово мы подбивали их танки.

16 сентября

Русские контролируют восточный склон южной части Воронежа. Утратив его, мы лишаемся важных оборонительных бастионов «Казино» и «Кирпичный двор», а враг получает возможность беспрепятственно обозревать весь наш тыл. Они теперь видят все до самого Дона – и высоты и пути подвоза снабжения. Я должен сказать, какой кровопролитной и безуспешной оказалась контратака и о том, что продлившиеся не одну неделю обстрелы из всех видов оружия не произвели никакого эффекта.

И русские, стало быть, засели в «Казино» – у огромной груды обломков зданий, подвалы которых глубокие и достаточно прочные. Они засели и в печи «Кирпичного двора», которую и пикирующими не возьмешь. Все это выглядит как мирно протянувшаяся желто-коричневая полоса, освещенная солнцем.

На север и на запад, насколько хватает глаз, океан разрушенных бомбежками зданий. От них поднимается сероватый дымок. Виден белый и желтый дым, облаками поднимающийся вверх, – признак новых пожаров. К ним примешивается серо-фиолетовый дым затухающих пожаров. Башней над всем этим возвышаются монументальные строения из бетона – областной комитет или «Замок партии». Их усилили, укрепили, и на каждом из этих зданий следы жестоких боев, каждое имеет написанную кровью историю. Кому приходилось участвовать в боях в Воронеже, тот никогда не забудет один особенно страшный и кровопролитный бой за несколько зданий, или операцию «Госпиталь».

Это и есть «Красная площадь» с помпезным правительственным зданием в советском стиле. На его фасаде даже можно увидеть расположенные рядком изодранные флаги. За ним – здание тюрьмы, огромное строение со стенами более метра толщиной, на которых даже снаряды тяжелых орудий оставляют лишь выбоины. Часть этого здания большевики взорвали перед самым отступлением. Судя по смраду, под его обломками там заживо похоронены сотни людей. На севере и северо-западе находится промышленный сектор города. Сплошные заводы и фабрики до самого горизонта. Экскаваторный завод имени Коминтерна, где работало 10 тысяч человек, сейчас представляет просто груду обломков. Затем завод «Электросигнал», где работало 15 тысяч человек, «Сельмаш», паровозо- и вагоноремонтные заводы. Дальше на западе уныло чернеют остатки сгоревших авиационных ангаров. Рядом – авиационный завод, как можно себе представить, это было гигантское предприятие – 40 тысяч рабочих. Одним словом, о промышленности Воронежа можно рассказывать очень долго.

На юге расположились квадраты казарменных зданий, которые сейчас не видны из-за дыма. И снова появляется «Красная башня», частично окутанная грязно-желтыми клочьями дыма порохового завода. В общем, везде, везде сплошные руины! Некогда процветавший город населением в 450 тысяч человек теперь мертвый город, в котором царят ужас и смерть. И все же город этот стоит того, чтобы овладеть им, невзирая на огромные жертвы, и оборонять его, невзирая на еще более огромные потери. Воронеж – центральная точка и столп фронта, прикрывающая стратегическое развертывание войск действующих на юге армий. Именно здесь залог успеха будущих операций – Сталинградской и Кавказской. Сталин, хорошо понимая это, бросает сюда одну стрелковую дивизию за другой, не забывая и о танковых бригадах. Его цель – взломать этот отвлекающий фронт. И отныне нам предстоит сдерживать невероятный натиск, невзирая на последствия!

С телеграфных столбов свисают оборванные провода. Над лежащими повсюду мертвыми лошадьми роятся мухи. Ужас, сколько здесь этих сине-зеленых чудовищных насекомых! Вонь невыносима, но и нос, и глаза привыкли к симфонии ужасов этого призрачного города. Но вот к чему мы так и не смогли привыкнуть, так это к этим летучим полчищам жужжащих прожорливых мух. Их здесь столько, что и вообразить невозможно. В небе над полем битвы кружат и птицы. Тысячи ворон вьются над развалинами и полями смерти. Снова и снова исчезают они в лабиринтах руин, едва заметив очередной гибельный дар.

Наша обливающаяся потом группа, спотыкаясь, пробирается по испещренному оспинами дыр от пуль и осколков асфальту проспекта Революции – в свое время одной из красивейших улиц города. В царские времена здесь высились импозантные здания, с которыми сейчас соседствуют архитектурные нагромождения еврейско-большевистского периода, точнее, соседствовали до недавнего времени. Выгоревшие коробки зданий символизируют ужас и запустение бессмысленного разрушения.

Мы, бойцы, сейчас будто выгоревшие изнутри, а снаружи – будто побитые. Так всегда бывает после упорных и изнурительных боев, сменяемых периодами затишья. Лица наши почернели, исхудали. Мы все время куда-то бредем, таща за собой оружие и боеприпасы, лишь изредка приседая передохнуть у какой-нибудь воронки. Наши глаза покраснели и припухли от дыма и постоянных ночных бдений. Трудно вообразить себе горший хлеб, чем заработанный нами.

Мы снова на позиции «Южный поселок», на наиболее укрепленном участке плацдарма. Небо серое, покрытое сизыми дождевыми тучами. Земля перемешана и перепахана так, что, кажется, вот-вот начнет кровоточить из тысяч воронок, больших и малых. Высота перерыта хаотически проложенной системой огневых позиций. Окопы пехотинцев, воронки от бомб, колючая проволока – все это трудносозерцаемая картина уродства.

Наш этот проклятый «поселок» представляет собой намертво скрепленный монолит, противостоящий любым попыткам прорвать его. Целый месяц его безжалостно обрабатывали молотом разрушения. Неся астрономические потери, Советы сумели пробиться едва ли не вплотную к нам. Не один элитный батальон обрел здесь гибель ради нескольких метров отвоеванной территории. Здесь целыми бригадами выгорали большевистские танковые войска. Только за период с 10 июля по 24 августа было уничтожено 978 танков. Однако Советы так и не достигли цели – одолеть последние 50 метров и укрыться в выгодно расположенных развалинах «поселка».

С войсками я встретился у реки Сосна. С зимы я постоянно мотался между Харьковом и Ржевом – всегда оказываясь там, где труднее и опаснее. Позже наше «цыганское» подразделение перебросили в Воронеж, и теперь мы ожидали здесь дальнейших распоряжений. Кое-кого в подразделении уже не было, однако основной костяк еще оставался. Чудеса, да и только!

Распоряжения поступили сегодня. Первоначально нам предстояло остаться здесь, у Сосны. Убогие помещения потребуют подготовки к зиме. Просто невероятно – неужели нас, загнанных, издерганных охотничьих собак, наконец оставят в покое? Мы терпеливо и ответственно приступили к переоборудованию помещений. Тут хватает работы: тут уплотнить, там подкрасить.

Теперь же нас волнует другой вопрос: когда мы все же получим приказ на выступление? И приказ этот прибывает, как всегда, вовремя. В один прекрасный день приезжает вестовой: «Всем готовиться – через два часа дивизия должна быть на марше!» Все было здесь очень хорошо, но долго так длиться не могло. И два часа спустя мы уже направлялись в сторону Воронежа.

Мы на колесах! Жара расплавленным свинцом плывет над нами. Приказ на марш поступил как раз тогда, когда в Воронеже что-то затевалось. Ну а как иначе? Мы настроились не обращать внимания на проблемы в ходе марша – на жару и пыль. Нам предстояло одолеть много, и нас ждали под Воронежем. Ох, как нас там ждали! Ландшафт тоскливый, однообразный – совершенно ровная, пустынная, однообразная равнина. До самого горизонта. Ну и пыль, конечно. Вперемешку с жарой. Видимость из-за пыли – не более нескольких сотен метров. Пехотинцы шагают где-то далеко впереди, как всегда бодро и решительно. А жара под 30 градусов!

Чем ближе мы к Воронежу, тем пустыннее и тоскливее пейзаж. Не так давно здесь гремели бои – шла кровопролитная, ожесточенная битва. Дороги – просто широкие полосы пыли, прорезающие пейзаж без единого деревца. В этом есть что-то восточное, наверняка так же выглядят торговые пути где-нибудь в Монголии. Они напоминают реки – реки из пыли: расходятся, снова сливаются, потом расходятся опять.

И вдруг дорога сужается. Мост. Мост через заболоченную, заросшую речушку. Едва мы минуем мост, как дорога снова расширяется и снова соединяется с притоками. Пыль прибита колесами бесчисленных грузовиков, а ее углубления и рытвины и, в особенности, цвет придают ей сходство со слоновьей шкурой.

До Воронежа 30 километров. Видимо, город лежит там, где впереди поднимается огромное облако черного дыма. Во время небольшого привала мы слышим доносимые ветром отголоски канонады – аккомпанемент одного из самых страшных сражений Восточного фронта. Мимо тянутся бесчисленные колонны грузовиков с боеприпасами. Со стороны фронта – санитарные машины – одна за другой, белые флаги с красным крестом развеваются на ветру. Все эти машины забиты до предела. Наши лица посерьезнели, мы-то понимаем, что ждет нас в ближайшие дни.

До Воронежа 20 километров. Теперь нам навстречу движутся длинные цепи эвакуируемых. Это последние из города. Женщины, старики, дети, больные и немощные бредут по обеим сторонам песчаной дороги на юг. Все нагружены скарбом, который успели прихватить до того, как он оказался под развалинами. Несколько километров мы едем вдоль этой печальной процессии.

И вдруг в воздухе засвистело. На небе – облачка разрывов зенитных снарядов. С быстротой молнии мы укрываемся под придорожными соснами. А колонны эвакуированных со стоической невозмутимостью продолжают путь. Потом свист, гул, и на бреющем над нами проносятся 6–7 вражеских бомбардировщиков, сбрасывают бомбы, а потом по ошибке поливают огнем колонну беженцев.

Очень немногим из них мы смогли помочь, пожертвовав своими индивидуальными пакетами, больше ничем. В конце концов, мы на марше! Нам нужно на фронт! Туда, где клубится черный дым и уже различимо желтоватое пламя.

ВОРОНЕЖ

Сидим на камнях у огромного четырехэтажного казарменного здания. Через окна без стекол, за погнутыми и оплавленными железными прутьями, за напоминающим лунный пейзаж двором мы имеем возможность обозреть весь фронт до самой «Красной башни».

Всего считаные недели назад здесь располагался наш любимый наблюдательный пункт. Сегодня развалины опустелые – никто не рискует взбираться по ним. Из восьми отважившихся каждый доставлял вниз своего убитого или раненого товарища, кто перед ним попытался взобраться. А потом наступил момент, когда вообще никто не вернулся. Потому что некому было возвращаться – все обрели свою высотную могилу.

Направо от башни в конце казарм располагается «Казино» – тому, кто воевал в Воронеже, этот термин знаком. Здесь и в паре сотен метров на северо-запад на «Кирпичном дворе» засели русские. Вот эти две точки и господствуют над целым участком. И яростно обороняют его. Здесь полегла уже не одна тысяча человек. В течение шести дней бомбардировки, одна сильнее другой, проводились постоянно. Часами здесь, кроме огня и дыма, ничего не было. Ничего! Они не дрогнули.

После недели артобстрелов и бомбежек начинаем контратаку при поддержке танков и штурмовых орудий. И убеждаем себя, что уже после введения в бой таких тяжелых вооружений и мыши живой не останется.

Особо рассказывать нечего. К вечеру дня атаки наша дивизия, если не считать небольшого числа выживших, по сути, была разбита. Потери страшные: живой силы, техники, вооружений. Вся операция с треском провалилась. На следующий день мы еще каким-то образом сумели сдержать сильнейший натиск русских. Непонятно как. Но им все-таки удалось оттеснить нас на ту позицию, которую мы занимали до 20 октября, и основательно потрепать нас, не говоря уже о людских потерях. Их части действовали при поддержке «сталинских органов». В ту ночь началась самая ожесточенная фаза битвы за этот утопающий в крови город.

Ожидаемая атака русских продолжалась пять долгих дней и ночей. До вчерашней ночи. Мы, вгрызаясь в каждый кирпич, удерживали территорию. Потери огромные, но мы, собрав в кулак последние резервы, снова устояли перед остервенелым натиском противника.

Теперь наступило затишье – друзья и враги тихо лежат под каменными обломками. Через огромную дыру в стене я вижу территорию депо, закидываемую ручными гранатами. Этот участок был фокусом атаки. Только вчера здесь произошла атака 40 советских танков. И только вчера в неясном утреннем свете у наших позиций вдруг возникли пять тяжелых русских танков, которые принялись давить гусеницами все, что попадалось. Наклонив орудия, они в упор расстреливали наши укрытия, пока мы не заманили их к нашим противотанковым орудиям, которые вывели их из строя.

Стоит мне заговорить об этих утренних часах, как у меня сжимается сердце – погиб один из моих лучших друзей из всех артиллеристов. Карл Виссендорф, память о тебе навечно останется в наших сердцах! Ты отдал жизнь за нас, и мы тебе ею обязаны! Нам никогда этого не забыть!

Огромное поле этого совершенно безумного сражения теперь безмолвно раскинулось перед нами. Все оно усеяно обгоревшими, изуродованными, мертвыми танками. Их освещенные солнцем выгоревшие корпуса походят на разбросанные после проигрыша в кости кубики. Стволы орудий тоскливо уставились вверх, сейчас уже бессильные убивать и разрушать, а сорванные гусеницы очень напоминают выпущенные кишки трупов. Одну из машин взрывом бомбы повалило на бок.

Воздух здесь пропитан гарью и смрадом разложения человеческих тел. Но он еще пока прозрачен и даже как бы серебрится. Скоро и он посереет от принесенной сюда ветром пыли. Боже, как я устал! Даже сердце в груди и то, кажется, устало биться!

Какой все-таки отвратительный день! Хлещет дождь, и порывистый холодный ветер насквозь продувает мертвые улицы, задувает из пустых глазниц окон. Мы укрываемся в полузасыпанном битым кирпичом подвале. Здесь, по крайней мере, осталась хоть плита, у которой можно погреться, если ее растопить. Но она холодная, гореть не хочет, только воняет, да так, что легкие вот-вот вылезут наружу. Помещение небольшое, места всем не хватает, но разве кого-нибудь выгонишь под дождь и под огонь, который никак не желает оставить в покое даже развалины. Поэтому мы и набились сюда, как сардины в банке. Но это уже не имеет значения, во всяком случае, мы хотя бы в относительной безопасности в этой темной дыре, где проторчали до са мого вечера. Вечером нас сменили. В довершение всего откуда-то сверху в подвал начинает сочиться вода! Погода сегодня и впрямь собачья! Зато прекрасно подходит для атак русских – судя по грохоту их орудий, они опять задумали что-то в этом роде.

Почти ежесекундно толстые стены подвала сотрясаются от близких взрывов крупнокалиберных снарядов. Вот еще рвануло, на сей раз в развалинах прямо над нами. Как все-таки резонирует даже битый кирпич! Деревянные балки угрожающе скрипят, с потолка падают грязь и известка, но сам подвал пока держится. Добрый русский подвал!

После этого крайне неудачного визита на участок «Казино» и начались схватки за каждое разрушенное или полуразрушенное здание квартала. Только и перебегаешь, едва завершив одну рукопашную схватку, к другой, разгоревшейся у очередного подвала или груды битого кирпича…

Нет смысла называть улицы, которые навечно останутся символами беспримерной храбрости и ужасных страданий. И карт тут не требуется – любой, кто сражался здесь, знает их наизусть и про каждую поведает тебе целую историю. Он расскажет тебе и о минутах ужаса в горящем заводском цеху, и о связанных узлом или разодранных, как бечевка, железнодорожных рельсах, о перекрученных металлических лестницах и о выгоревших газгольдерах.

В эти темные ночи красные внезапно набрасываются на наши посты боевого охранения и бесшумно снимают их – я употребил здесь слово «набрасываются», но оно не совсем подходит для описания того, что происходит в действительности. Понимая, что просто так нас им не одолеть, они начисто утрачивают всякое подобие разума. Всем и каждому ясно, на что способен человек в эти минуты, в особенности вооруженный. Они выкрикивают команды, подбадривают остальных, но нас этим не напугаешь – мы достаточно наслышались их в прошлом году, просто в городских руинах они воспринимаются еще более нечеловеческими.

В эти дни мы палим из обычных минометов, противотанковых орудий и шестиствольных реактивных минометов. Нередко при стрельбе из минометов траектория такова, что от нее мало толку – выпущенная из развалин дома на одной стороне улицы мина попадает не в противоположные руины, а дальше, во двор. Мы захватываем, скажем, пять разрушенных домов, потом два из них превращаются в место схватки с противником, цель которой – вернуть себе эти пять домов. Часто их бывает и не пять, а больше, одним словом, цифры могут варьироваться.

Все ночи здесь на одно лицо: следы трассирующих пуль, вспышки разрывов, пылающие или догорающие здания, искры на ветру и восхитительно красивое, усеянное звездами небо. Но уже похолодало, и подсознательно стараешься передвигаться вблизи горящих зданий, даже невзирая на вполне реальную возможность обрушения стен.

Потом в темноте вдруг послышались голоса ночи: звук рикошетирующей пули, глухой взрыв тяжелой мины, вой огнеметов и примерно минутная интермедия «сталинских органов». И над всем над этим звездное небо, красивее которого мне видеть не приходилось. Но его безмятежная пустота внезапно нарушена целой стаей советских бомбардировщиков. С этой минуты звезды на небе разноцветные и явно искусственного происхождения.

Земля содрогается от многочисленных разрывов сброшенных бомб, и на нас обрушивается багровый ливень осколков. Все мы сидим или лежим, не шелохнувшись, у края еще не обвалившейся стены здания или скрючившись на битом кирпиче свежей воронки. Кое-кому из наших лежащих уже не подняться, они даже не ощущают падающих на них объятых пламенем деревянных балок.

Этим сценам уже никогда не стереться из памяти – пылающие руины Воронежа, посеревшие, измученные лица бойцов, бессонные ночи и ни на секунду не покидающий тебя страх неизбежной предстоящей атаки, ожидаемой или неожиданной, но затихшей лишь на время.

Все выпало нам в этой стране: летние бои под дождем, до краев заполненные грязной водой траншеи и окопы, покрытое толстой коркой грязи обмундирование. Потом был июль с его испепеляющей жарой и тонкой, как пудра, пылью, здесь влажная духота, сменивший ее сырой холод, мириады воронок от бомб и снарядов, груды битого кирпича. И на все на это уже довольно скоро падет белый саван чистого, девственного снега – неотъемлемая часть суровой русской зимы.

Этот второй по счету год кампании в России мы уже не воспринимаем столь наивно и неискушенно, как прошлый. Не успевшие избавиться от идеализма, бесшабашные солдаты превратились теперь в измученных, взвинченных солдат-окопников, замкнутых субъектов, лишенных чувства юмора. Горечь заставляет нас смотреть на все вокруг обостренно-критически. Сроки этой войны вызвали в нас эти перемены, на которые мои товарищи реагируют с едким сарказмом, а я – с оттенком печали. Я не Людвиг Ренн, не Эрих Мария Ремарк, так что хватит пока об этом!

Есть одно, что заставляет нас идти: осознание той любви, которую питают к нам, фронтовым воякам, родные и близкие дома. На нас смотрит вся страна, вся Германия гордится нами. Вся ли? Ну, наверное, не вся, за исключением кучки ничтожеств, не достойных называть себя немцами!

У каждого фронтовика своя судьба. Есть счастливчики, баловни судьбы, и если их подразделение участвует в бою, пусть даже в самом ожесточенном, они выживают и выходят из этих сражений, обогащенные новым боевым опытом. Солдат-фронтовик надеется (и не зря), что вся страна следит за теми стрелочками на карте, слушает сводки Верховного командования и осознает и свой личный вклад в это.

Куда мучительнее и тяжелее другая война, та, когда ты, искушенный солдат-фронтовик, не трус и не пораженец, вынужден вести затяжные оборонительные бои. Естественно, бои такого рода лишь вскользь упоминаются в военной прессе. В этих боях нет моментов, которые полностью компенсируют все трудности наступления. Мы ожесточенно деремся за каждый метр земли, все сразу – офицеры, унтер-офицеры и рядовые солдаты, все мы днями, а иногда и неделями лежим в окопах и траншеях под страшным огнем противника и не уступаем ему. За одной атакой следует другая, потом контратака и так далее.

Если говорить о героизме, то это героизм каждого фронтовика в отдельности, тех безымянных сотен и тысяч солдат и офицеров, которые героически выдержали оборонительные бои последних месяцев.

Идет легкий снежок, и холодный ветер дует нам прямо в лицо. Все уставились туда, где в любую минуту может разверзнуться ад. С первыми лучами солнца мы ждем атаку русских. Тысячи людей ждут и ждут… Ждут, нервно теребя противогазные коробки, перекладывая ручные гранаты, готовясь к обороне. Сотни бессмысленных, машинальных действий.

Наши товарищи-артиллеристы застыли у своих орудий, они тоже ждут… Кто-то нетерпеливо мусолит винты разведывательного планера. Тяжелые гаубицы расположились далеко, очень далеко… Повсюду готовые к стрельбе снаряды. Артиллеристы-реактивщики в сотый раз проверяют сопла реактивных мин – именно их залп должен будет смести первую волну атаки красных. Все должно работать, как часы, чтобы не позволить превосходящей по численности большевистской орде смять нас и заполучить еще кусок этого вымершего города.

Дрожа от холода и страха, заползаем в окопы и траншеи… Да, зубы у нас выбивают дробь не только от холода! Тысяча вглядывающихся вперед посеревших лиц… Успех обороны зависит от глаза горстки солдат – наблюдателей на передовой. Именно им предстоит вовремя распознать угрозу в пелене снега…

Снег становится гуще. Через метровую полосу грязной жижи неловко прыгает вестовой. Приказ из штаба дивизии! «В момент атаки противника нашей пехоте нанести ответный удар и немедленно начать контратаковать. Противотанковое подразделение поддерживает атаку и одновременно нейтрализует танки противника». Если судить по тому, что накорябано на этой засаленной бумажке, нам предстоит уклониться от удара врага и как можно скорее попасть в мертвую зону его тяжелой артиллерии.

Мы мерзнем, слезящимися глазами уставившись в хлопья снега, ждем…

И тут внезапный разрыв сотрясает все вокруг. Начинается сметающая все артподготовка Советов. Их артиллерия бьет с удаленных позиций, а вот противотанковые орудия русских тявкают из здания на противоложной стороне улицы. Танки бьют и справа, и слева, эскадрильи авиации угощают нас бомбами с небес. Время от времени тут или там рванет мина.

Гроза! Разразившаяся в аду гроза! Грохот, рев, свист… Свист тысяч осколков разнокалиберных орудий, свист сотен пуль, разлетающаяся черными брызгами грязь, тухлая пороховая вонь и среди всей этой какофонии мерные хлопки наших минометов.

Нам предстоит пройти через этот ад, пехотинцы устремляются на врага, опережая нас, от них требуется сейчас бесстрашие и твердость духа, упорство и хладнокровие. Им ни на секунду нельзя и мысли допустить о том, что их сейчас могут убить или ранить.

Шум пехотного боя: пулеметные очереди солдат, не более чем едва различимые пикколо в громоподобной симфонии войны. Но именно они, именно легко вооруженный личный состав, в конечном итоге и решит исход боя.

После часовой кровопролитной, остервенелой рукопашной схватки атака красных отбита. Они исчерпали резервы сил. К нам в тыл, спотыкаясь, с искаженными ужасом лицами, бредут пленные. Но тяжелые вооружения по-прежнему весомо заявляют о своем существовании, слышны и залпы тяжелой артиллерии, артиллерия врага пытается хоть на несколько секунд пробить брешь в цепи обороняющихся на случай второй или третьей атаки.

Вот уже несколько дней, как сильно похолодало. Сегодня на термометре минус 25, руины покрыты толстым слоем снега. Но постоянные разрывы смазывают эту непорочную белизну, стряхивая снег в грязь, оставляя на нем жуткие черные и красные пятна. Сложности начинаются снова, одному Богу ведомо, что готовят нам следующие недели. Вдруг эту не нарушаемую ничем идиллию ярким светом прорезают сигнальные ракеты советских бомбардировщиков. И с этой минуты настоящие звезды на небе уже не различимы – их заменяют искусственные.

Непривычно спокойно на всем воронежском участке. Говорят, русские отвели большую часть войск для участия их в крупных наступательных операциях на юге. Ну что же, подождем – увидим! Наша солдатня – мастера по распространению всякого рода слухов. Однако совсем не похоже, что нас здесь на несколько дней вдруг оставят в покое! До сегодняшнего дня ни о каком покое и речи быть не могло. Мне представляется, что все продолжится после прибытия свежих сил.

Поступили маршевые приказы! Сколько же их было за всю эту богом забытую кампанию? Нам предстоит передвигаться на своих двоих, потом в товарных вагонах, а повезут нас разнообразия ради на север. На целых двое суток нас избавят настороженно выглядывать из траншей и шастать по припорошенным снегом болотам, где под каждой кочкой – мина. И разглядывать в бинокли и стереотрубы позиции большевиков и их пулеметные гнезда.

Двое суток мы будем избавлены от необходимости вечно пригибаться и шлепаться в грязь каждый раз, когда враг своей длиннющей лапой тяжелых вооружений попытается дотянуться до наших позиций, будто намереваясь стереть с перепаханной земли все, кроме воронок. Нам не придется по ночам слушать «сталинские органы», наблюдая, как тьму прорезают бесчисленные вспышки, не придется поражаться внезапно наступившей после артобстрела, воя снарядов и свиста осколков тишине, которая пару секунд спустя снова превратится в грохот и гул.

Приказ таков: «Роту перебросить на север». Эти слова вырвали нас из состоянии подавленности и безразличия, пробудили в нас желание выжить, вывели из состояния перманентного стресса наши нервы, мышцы, это состояние не покидало нас до посадки в умиротворяющую безопасность товарных вагонов. Мы неторопливо движемся на север километр за километром. Куда? Никто не знает. Впрочем, это и не важно. Укутавшись в тепло сена, мы впадаем в дрему, а скоро – и в спокойный освежающий сон.

Следующие пять суток никаких забот, сплошной сон на колесах состава, пересекающего равнины России, необозримые и мертвые. Потом разгрузка. Груды битого кирпича Воронежа, города мертвецов, остались где-то далеко-далеко. Мы снова в степи, и, чтобы уберечься от холода и противника, приходится рассчитывать на грязные и вонючие деревенские хаты. Солдаты! Солдаты! В пронизанные ледяным холодом дни мы боремся со снегопадами, а по ночам вознаграждены коротким и беспокойным сном в этих смердящих хатенках. Не то чтобы мы так избалованы европейским комфортом, хотя в Европе приходилось спать в куда более нормальных условиях. Но и там мы грезили об огромных залах в стиле барокко в каком-нибудь замке Франции и чтобы не знать и не ведать ни о какой войне. Нам приходилось заваливаться спать на набитых соломой тюфяках в подвалах домов, приходилось вздрагивать от каждого выстрела, приходилось сражаться с клопами на красных марокканских циновках. Нас иногда докучают воспоминания о чистых простынях постелей в каком-то интернате в Бельгии, на простынях, не знавших ничего, кроме более или менее девственных тел тамошних учениц. Мы пережили массированные атаки клопов на кожаных диванах в домах польских евреев. На грудах подушек, на пахнущих чистотой расшитых одеялах в Западной Украине мы видели в наших снах родной дом. А вот последние месяцы приходится довольствоваться вонючими дырами в «раю для рабочих».

Мы стали экспертами по части гостеприимства, и теперь нас не отпугнет даже перспектива провести ночь в свинарнике. Наши тела закалились, им знакома любая степень искусанности вшами и клопами. Видели бы вы наши физиономии, когда мы на пороге коротких сумерек все же отыскали для себя хату, хоть и без света – стояла такая темень, что мы даже не смогли нацарапать карандашом на куске картона: «Занято подразделением таким-то».

Даже если хата уже занята десятком в ней постоянно живущих, нашу компашку это не смущает. Хаты здесь, в России, будто резиновые – вмещают воистину неограниченное число людей. Целые поколения сменяются, шныряя от стола к печке, занимающей едва ли не половину всей жилплощади. Жены, дети, мужья, деды, бабки, внучата, вши – все здесь прекрасно уживаются. Даже если бы нас здесь не было, они все равно сгрудились бы на печи. Для нас критерий комфорта – место, которое ты можешь занять. Русские понимают это по-другому: первым делом печка. Есть и такие, которые просто-напросто перекидывают над собой парочку досок – вот и крыша еще одной мини-хаты готова. В общем, невзирая ни на что, степенью приватности, хоть и небольшой, может похвастаться каждый из нас, да и хозяева тоже. Да, вот о чем еще нельзя забывать – в правом углу икона со светящимся огоньком лампады. Он должен гореть (и горит) постоянно. Даже ночью.

Несмотря на грязь и насекомых, мы все же провели несколько беззаботных дней в этих жалких хатах. Кто-то даже высказал идею о том, чтобы встретить здесь Рождество. А что? Тепло, тихо, спокойно, ни стрельбы, ни взрывов. Но чтобы тебе в голову взбрело подобное, надо быть законченным идеалистом. Что касается меня, я веду себя так, как всегда во время этой кампании. Просто кладешь грязное белье в ведро с водой и начинаешь мечтать о том, как наденешь чистую рубашку, а всякие там маршевые приказы – ерунда на постном масле.

Но на сей раз нам приказано быстро сняться с места. Так что предназначавшееся для стирки наскоро распихано по вещмешкам, и мы маршируем на юг непонятно куда. Судя по скорости марша, что-то где-то происходит, и мы там срочно понадобились.

В рекордные для пешего марша сроки мы добрались до Касторного.

КАСТОРНОЕ

Вслед за нами посланы и другие боевые части, и несколько часов спустя вновь сформированный противотанковый батальон готов к действию. Судя по количеству встречающихся нам санитарных машин происходит нечто очень серьезное. Настроения это не улучшает.

Ненадолго зайдя к нашим венгерским братьям по оружию, мы доходим до Россоши, где находится штаб командования итальянской 8-й армии. Там меня встречают серьезные, настороженные лица. На ломаном французском у меня осведомляются, как идут дела, разговор выходит непонятным и нервозным.

Вечером в пургу добираемся до позиций Альпийского корпуса. В ту же ночь нам удается отбить атаку русских, действовавших при поддержке танков, и отбросить врага за Дон. Наш вновь сформированный батальон несет первые потери.

Стоит ясная, морозная погода, и враг в лунную ночь снова бросается через Дон атаковать нас. Русские подтягивают свои тяжелые орудия. Бой затягивается до самого утра. Можно сказать, что мы и не знали до этой ночи, что представляют собой русские. Они постоянно что-то придумывают, навязывают нам бои, чтобы отвлечь от других направлений, не допустить нас на другие позиции. Это выяснилось из показаний взятого в плен русского.

Об этом незамедлительно сообщаем итальянскому командованию. Все происходит через наших связистов. Приходится изъясняться на плохом французском школьного уровня. Единого мнения нет – немецкие офицеры связи оценивают обстановку по-своему (вероятно, все же точнее), чем синьоры итальянцы. Многое приходится переводить, немецкие офицеры раздражены, даже стучат кулаками по столу. Но в отношениях с братьями по оружию им предписано соблюдать корректность, так что вежливо улыбайтесь, господа немецкие офицеры! Время на вес золота, и оно на исходе! Не происходит ничего, но закоренелые фронтовики в траншеях уже догадались, что близится катастрофа. Меня донимает дурное предчувствие. И снова полуистершиеся фото жен, матерей, детей странствуют из рук в руки. Не очень хороший признак!

Ночью нас уводят с позиций Альпийского корпуса. Причем чуть ли не молниеносно. С рассветом мы перебираемся через полузамерзшие болота у реки Черная Калитва в южном направлении, но оставаясь поблизости линии фронта. Здесь все постоянно меняется! Начало хуже некуда! В хуторе Оробинском мы встретились с немецкими пехотинцами. Вид у них измотанный, много легкораненых, посеревшие лица и молчание. Любому опытному солдату с ходу ясно, что происходит. Мы и так понимаем, что надвигается большая беда, что в воздухе уже запахло мертвечиной.

Линия фронта в движении, прибывают все новые части, месиво на дорогах. Я пытаюсь укрыться от ледяного ветра у русла грязно-желтого ручья. На ухабистых и промерзших деревенских улицах всеобщая растерянность. Нервозность, достигшая опасного уровня.

Один артиллерист, обычно очень приветливый малый, большой любитель животных, сейчас наяривает кнутом исхудалую лошадь, да так, что сердце кровью обливается. Несчастная лошадь тянет изо всех сил противотанковое орудие. Обычно собранный, опытный водитель тяжелого грузовика слишком резко отворачивает, и грузовик задом задевает небольшой, груженный пакетами автомобильчик. Хаос. Люди. Машины. Крики. Ругань по-немецки и по-итальянски.

Кстати, об итальянцах! Вдруг я со всей ясностью понимаю, что здесь происходит. Я уже не раз удивлялся тому, что нам довольно часто встречались бредущие толпой мелкие и покрупнее группы итальянских солдат, но без командиров. Переговорив с одним бойцом, кто в курсе обстановки, я выяснил: они панически отступают, причем офицеры уже опередили солдат в стремлении уберечь свои драгоценные жизни. А на поле боя осталась умирать горсточка немцев, пытающаяся противостоять превосходящему немцев по численности врагу. И эти отступающие идиоты не дают проехать тем, кто спешит на выручку немцам. Мы с нескрываемым презрением смотрели на них. Трусливые предатели, вот вы кто! Предавшие своих братьев по оружию! Были и останетесь предателями!

Германское командование давило на итальянское, пытаясь стабилизировать положение и прекратить усиливающееся паническое бегство с фронта. И снова разговоры, увещевания, потом перевод на итальянский и снова переговоры безрезультатны – панические слухи об бегстве. А сегодня уже выяснилось, что речь идет о бегстве целой армии, – так вот, «храбрецы» итальянцы опрометью бросились в тыл паковать свое барахло. А почтенные соседи Альпийского корпуса стремятся сохранить честь своих соотечественников и сейчас лихорадочно пытаются перегруппировать силы – восстановить оставленные позиции.

Земля промерзла уже довольно глубоко. Поздно! Слишком поздно! Пронизывающий до костей холод! Ледяной ветер! Поэтому мы даже рады, получив приказ в полдень занять позиции. Вторая рота, прекрасно укомплектованная вооружениями и техникой, отведена на позиции в нескольких километрах южнее.

Наше подразделение переброшено к Цапково, где мы пытаемся обосноваться – соорудить хотя бы самые примитивные землянки. Но я постоянно думаю об итальянцах. Не будь обстановка такой чертовски серьезной, по этому поводу можно было бы вдоволь посмеяться. А они, понурив голову, словно ворье, один из другим отваливают. Пожелтевшие лица, не удивлюсь, если у них в штанах тоже все вдруг пожелтело.

Грузовики, которые не удается завести на этом холоде сразу, просто бросают. Никто не развозит скопившиеся сейчас на складах войскового подвоза запасы продовольствия. Плохо, что даже охранников складов вынуждены бросать на передовую. Вынужденная мера, по-другому не выходит.

Вечером доставляют продовольствие и хорошие новости. С полными желудками взгляд в будущее меняется. Все будет отлично. Утром атака, и нам в качестве подкрепления подбросят полк полиции. За ночь крупную батарею перебросят поближе к высоте в Цапково, и она обеспечит атаке соответствующий аккомпанемент.

Ночь морозная, ясная и лунная. Холод просто варварский – минус 35 градусов. Без перчаток не дай бог схватиться за автомат – кожа тут же прилипнет. В стороне Оробинского на небе полыхают зарницы – несколько минут бьют «сталинские органы», их оглушительные разрывы реактивных снарядов напоминают мне лучшие времена. В грохоте этих разрывов почти неразличимо специфическое подвывание оружия иванов. Внезапно то ли треск, то ли грохот – но мы уже успели шлепнуть друг друга по задницам: мол, ложись, чего ждешь – и жуткий взрыв. В сотне метров разрыв еще одной бомбы, раскаленные осколки смертоносным фейерверком вздымаются в небо. Мой сосед, на гражданке он был рабочим-металлистом, утверждает, что это ему так напомнило искры кипящего металла при литье. Ну что же, скорее всего, парень прав!

Там, где мы сейчас засели, грохот разрывов равномерен. Пилоты бомбардировщиков больше не обращают на нас внимания. Вместо этого они бомбят участок у въезда в город, где дорога становится круче. Черт, уж не то ли это место, где кто-то из наших совсем недавно видел батарею? Если да, то мы в дерьме по уши!

Незадолго до полуночи ко мне в землянку является старший офицер. Командир батареи тяжелых орудий. Он взволнованно сообщает мне, что два часа угробил на то, чтобы подняться с батареей на высотку. Безрезультатно. Дорога обледенела, как каток, и орудия соскальзывают вниз. Два часа иваны бомбили то место. Половину батареи разорвало на куски, там на дороге сейчас сплошное месиво из крови и обломков металла. Вот ужас! Офицер взбешен. У него слезы злости на глазах. Нас просят помочь – подтянуть орудия тракторами-тягачами. Очень сложно объяснить этому офицеру, что горючего у нас в обрез, лишь на крайний случай, то есть на случай срочной эвакуации наиболее ценных вооружений. А итальянцы нам бензина не дадут. И пусть немцы подыхают – бензин самим итальянцам позарез нужен. Чтобы сбежать отсюда поскорее.

Расстроенный и разочарованный, офицер уходит, возвращается к своей батарее, которую до сих пор бомбят русские. У нас гадостно на душе. Мы не имеем никакой возможности выручить своих товарищей-артиллеристов, и завтра на их помощь нам рассчитывать нечего. Без их огневой поддержки из атаки ничего не выйдет. И все из-за каких-то несчастных нескольких десятков литров бензина, из-за этих вонючих итальянцев!

Все выглядит неважно. Утром мы атаковали, полк полиции был выбит начисто, не выдержав натиска превосходящих сил противника. Даже нам, немцам, и то не удержаться. В окружении уже несколько крупных участков, другие сметены «сталинскими органами» и русскими танками.

Незадолго до полудня в село неожиданно прорываются русские танки. Они систематически расстреливают все транспортные средства, поджигают их, а мы улепетываем, словно кролики. Не можем мы наступать в снегу по пояс. Бойцы падают, попадают под гусеницы легких танков Т-60 и превращаются в фарш. Много слов на описание этого тратить смысла нет – ужас, ужас и еще раз ужас!

В полдень мы эвакуируем село. Нам его не удержать! Над улицами постоянно гремят разрывы шрапнели, из-за едкого дыма ничего вообще не видно. Сборный пункт – Ивановка! Кто еще в состоянии избежать гибели, приходят сюда.

Боже праведный – что у нас за вид! Я гроша бы не поставил на свою жизнь. Через час или чуть позже танки противника будут здесь. А нам нечем их встретить! Нечем!

Около перекрестка показывается вестовой на лошади – неужели здесь еще остались вестовые?! Тр-р-р-рах! Ни вестового, ни лошади! Мы не успели и глазом моргнуть. Мой желудок начинает бастовать – даже нам, людям привычным ко всему, и то не под силу видеть такое!

Вечером получаю приказ перевезти всю секретную документацию в надежное место и попытаться пробиться в Криничное. Забираю с собой полкового помощника – ему танк переехал обе ноги. Бедняга вопит страшно при каждом толчке машины. М-да… Все прекрасно, лучше не придумаешь! На дороге нагоняю транспорт с итальянцами – десять тяжелых грузовиков. Итальянцы заняты тем, что сбрасывают так нужные фронту снаряды в придорожную канаву, чтобы машины шли побыстрее.

У меня в глазах темнеет. Меня охватывает слепая, бешеная ярость, и я намеренно чуть ли не давлю толпу этого сброда. Как мне потом рассказывали, я чуть кого-то не пристрелил. Я толком и не помню, что тогда вытворял. И мне было наплевать тогда на падавшие и справа и слева вражеские снаряды.

Вокруг стоят сотни итальянских грузовиков, брошенных этим трусливым сбродом. За исключением нескольких машин, все они были вычислены и расстреляны русскими уже час спустя. И вспоминать не хочется. В точности так же, как они бросили корпусной склад с провиантом, рассчитанные на употребление до мая 1943 года продукты, так поступили и со своими грузовиками. Сейчас склад этот захвачен противником, русские отводят душу, обжираясь тем, что по праву принадлежало нам и чего они раньше и в глаза не видели. Свыше 80 тысяч банок консервированного мяса, тонны свиного жира, копченой колбасы, 500 мешков кофе, 20 тысяч литров коньяка и так далее. Не говоря об очень многом другом. Всего-то пару дней назад мы одним глазком заглянули в один такой склад. Так у нас слюнки потекли при виде всего, что там было. Какая досада!

Предстоит эвакуировать и Ивановку. Отступаем под интенсивным огнем противника. Командующий серьезно ранен. Пункт сбора из Ивановки перемещен в точку восточнее Голубой Криницы. Он располагается в Голубой Кринице у самой овцеводческой фермы. С сегодняшнего утра значительные силы красных атакуют его. Примерно в полдень над фермой пронеслись четыре их истребителя, но, судя по всему, на нас внимания не обратили. Десять минут спустя они вернулись. Не успели мы как следует спрятаться, как на нас обрушились бомбы. Но взрывов не последовало. Едва солдаты стали подниматься из грязи, чтобы обсудить низкое качество советских боеприпасов, как вокруг нас прогремело четыре взрыва. И тут до меня дошло: взрыватели замедленного действия.

Вокруг все в черном, зловонном дыму. «Газ горит!» – выкрикнул кто-то. Тут из облака дыма вынырнул низкорослый русский, водитель заправщика. Объятый пламенем, спотыкаясь, он сделал несколько шагов, потом свалился, и тут же обрушившаяся стена дома похоронила его под собой.

Обливаясь кровью, упал и Гейнц Штихель, Айхлер лежит рядом со своей машиной с разбитыми ногами. Из воронок от бомб поднимаются клубы желтого дыма. Там же лежат тела разорванных на куски Мюллера и Фрица Кнолля. Как жаль беднягу Фрица, хороший был парень! Нольте, наш начмед, сидит у разрушенной стены какой-то хатенки и смотрит куда-то вдаль, как будто впал в дрему, ни на что не обращая внимания. Видимо, вспомнил о своем чуть больше недели назад появившемся на свет малыше. По его мальчишескому лицу тоненькой струйкой стекает кровь, а на макушке я различаю белую массу – мозг! Непривычно низким голосом он произносит одно-единственное слово: «Жаль!»

Последние несколько дней мы оставались в Россоши, 18–20 километров за новой линией фронта. Противостояла врагу лишь одна, да и то сильно поредевшая рота (выбыло 50 процентов личного состава). За считаные дни вновь сформированная сильная дивизия была разгромлена, сотни пропали без вести. Сколько еще остается в живых за позициями противника?

24 декабря

Канун Рождества! Через снег и лед, через ветер и холод, через темноту наши мысли летят домой, к нашим родным – женам, детям, родителям, любимым. Сейчас там в это время зажигают праздничные свечи. Их мягкий свет падает на лица детей – Эрика! У моей любимой жены письмо в руке от меня, а мыслями она где-то далеко – за скованными льдом речками, заснеженными лесами, где тоскливо воют волки, за превращенными в груды битого кирпича городами, за жалкими деревенскими хатами. «Тихая ночь, святая ночь…»

Тихая? От гула и грохота фронта дребезжат оконные стекла.

Святая? Русские ниспослали гибель на малочисленный тыловой пункт сбора. Штыками винтовок они добили наших товарищей. «Мир на земле». Бог, тот, который на небесах, ответь: когда вновь наступит на земле мир?

Свечи на елке потушены, мы прочли в письмах слова любви, в нашей комнатенке тепло и в наших сердцах тоже. Я счастлив и спокоен. А что, для этого есть причины? Нас не атакует враг, мы получили много вкусных вещей, есть что поесть и выпить. Чуть-чуть вина и злобные призраки боев и стычек куда-то исчезают. Остается чувство благодарности судьбе за то, что ты еще живой. И мечты. Кто не мечтает оказаться сейчас в родной Германии в объятиях жены и детей?

Красный поток вроде бы замер, остановился перед дамбой из бравых немецких солдат, сумевших удержаться на позициях. На юге другая история: там враг пробился на юго-запад, овладел Миллеровом и теперь грозно стоит под Ростовом-на-Дону.

Несмотря на гордость нашими последними успехами, нас не может не беспокоить каша, которая заваривается на юге. Наш следующий вопрос: а где венгры и будут ли они удерживать позиции севернее от нас?

Дни в Россоши проходят беззаботно. Ежедневные авианалеты русских не омрачают настроения. Мы спокойно дожидаемся Нового года с припасенной к этому случаю бутылочкой шампанского, позабыв обо всех перипетиях и невзгодах года 1942-го. Что ждет нас в наступающем 1943 году? Мы крепко выдохлись на востоке и на западе, и сейчас одни только русские способны мобилизовать все имеющиеся у них резервы.

15 января 1943 г.

В это утро небо ясное. Температура – около минус 30 градусов. Туман белой пеленой покрыл болотистые берега Черной Калитвы. Наш товарищ Герберт вышел по нужде в 5 утра (у него нелады с мочевым пузырем) и хлопнул дверью. Вскоре он возвратился белее мела, крича: «Русские танки! Русские танки!» Сон как рукой сняло, и я тоже выскочил на улицу. Я ясно услышал лязг танков и тут же взрыв. Черт, они успели подобраться вплотную! Теперь танки показываются на другой стороне улицы, один за другим сминают сады и огороды. Потом вдруг замирают на месте, стреляют и ползут к центру города. 10, 15, 18, 20 тяжелых машин – стальные громадины Т-34 и КВ-1. Танки доезжают до моста. С них соскакивают пехотинцы и убегают. Танки же, развернувшись, возвращаются. Так и не заметив нас, они направляются к железнодорожной станции.

Иваны хотят отрезать наши войска. Самое время для нас очнуться.

У нас ни гранат, ни пушек. И в городе почти нет войск. Бросаем пожитки на тележки и медленно бредем к главной улице, держась поближе стен домов безопасности ради. Над городом повсюду черные клубы дыма. Пикирующие бомбардировщики бомбят русские танки и тем самым отвлекают от нас русских. Час спустя мы выходим из кольца окружения. Теперь горящая Россошь осталась позади. Последние из группы танков посылают несколько снарядов по нашей колонне. Бегом!

Каждому солдату Восточного фронта хорошо известна зимняя спешка в России: повсеместный хаос и ужас – брошенные танки, горящие грузовики вдоль дорог, постоянные бомбежки русской авиации, горящие колонны войскового подвоза, снег по пояс, обмороженные руки, ноги, лица. Самое пустяковое ранение превращается в проблему, ибо медицинской помощи нет в принципе. Никто тебе не поможет, каждый сам за себя. Слабый остается лежать помирать в придорожной канаве или замерзает в буран.

Десять, а может, двадцать перепуганных солдат гроздью повисли на грузовике и, когда машина перевернулась, погибли. Некоторые потеряли или забыли надеть в суматохе рукавицы и обморозили пальцы. Ослабевшие, они падают в обморок, и тут же их переезжают грузовики колонны. Они умоляют, бранятся, стонут, скулят и даже стреляют… Разве можно забыть подобные сцены?

Ужас все же не заставил себя ждать: венгры отступают на севере, точнее, их армия в панике бежит.

Николаевка! Ночью светло как днем из-за многочисленных пожаров. Бомбы падают постоянно. Грохот разрывов, рушащихся зданий, вспышки загоревшихся автозаправщиков и куда-то бегущие солдаты. Объятые паникой лошади галопом несутся по пылающим улицам, сшибая все и всех на своем пути.

Куда нам идти? Присоединиться к колонне беженцев, направляющихся в Валуйки? Или повернуть на Буденный, который ближе к фронту. Использую всю остающуюся у меня силу убеждения, пытаясь уговорить своих товарищей все же идти в сторону Буденного.

Русские танки прорываются везде. После Буденного я уже прекрасно ориентируюсь на местности, что немаловажно на случай возникновения непредвиденных обстоятельств. На следующее утро получаю донесение: вблизи Валуек русские танки атаковали и уничтожили всю колонну полностью. Боже, помоги нам!

Буденный оставлен! Валуйки отданы врагу! Отходим в Волоконовку. И Волоконовка тоже на грани потери после атаки русских танков! Бежишь или отступаешь, и больше ничего. Тут есть от чего впасть в отчаяние.

В Белгород мы добрались, едва держась на ногах от усталости. Если кто-то еще три месяца назад сказал бы мне, что я снова окажусь в Белгороде, я бы во всеуслышание объявил бы его сумасшедшим. Если бы кто-то сказал, что линия фронта вернется сюда, я бы ему все кости переломал.

Тем не менее все здесь выглядит так, как и год назад. Стало быть, все кровавые жертвы были напрасны?! Боже, дай нам силы выдержать это все и не утратить веру.

КУРСК

Прибыли в Курск. Армейское командование приказало нам собрать всю остающуюся тяжелую артиллерию и отправить ее как можно скорее. Две роты придали остающимся войскам и солдат-отпускников, дожидавшихся поезда на железнодорожной станции. Воронеж сдан (25 января), Касторное пало (28 января), Щигры под угрозой. Поток красных лавиной катит на запад, сокрушая все на своем пути. Очень скоро будет занят Курск (8 февраля).

Случайно я повстречал старых товарищей, пробившихся к нашей позиции. На их бледных лицах застыли страх и отчаяние. Они рассказали нам об ужасе, который им довелось пережить. Хайнц Шеле из Латвии подошел и рассказал об атаке русских танков на санитарный поезд: партизаны взорвали железнодорожный мост у села Касторное. Два поезда, полные беспомощными ранеными солдатами, застряли на путях. В этот момент подошли русские танки и открыли огонь по вагонам. Они были для них легкой мишенью. Через полчаса на рельсах остались лишь дымящиеся каркасы. Последние крики и стоны давно затихли. Закончилась одна из тысяч катастроф этих дней.

Русские взяли Поныри, перекрыв важную железнодорожную линию на Орел, нам пришлось оставить Щигры. Теперь опасность нависла и над Курском. Верховное командование приказало оборонять город, но солдаты и унтер-офицеры понимали, что это бессмысленно, потому что уже слишком поздно. Моральный дух армий, дивизий и сотен тысяч солдат упал до самой низкой отметки. Это было следствием того, что пришлось вынести большинству солдат, сражавшихся на кровавом фронте на протяжении 41 дня и ночи без перерыва, в то время как их товарищи неплохо проводили время во Франции. Вытерпеть это можно лишь до известного предела. И да поможет нам Бог в случае непредвиденной чрезвычайной ситуации!

Мы чертовски устали, наш дух сломлен! Видит Бог, мы всем сердцем преданные солдаты на передовой! Мы верим нашим вождям и несем тяжкое бремя без жалоб и с открытой душой, но пусть по-солдатски ведут себя и избалованные солдаты на Западе. И не говорите мне об английском вторжении. Пусть «томми» приходят. Им ни за что не вернуться, если за них возьмемся мы, бойцы Восточного фронта.

Теперь враг у Курской дуги. Запасы со складов продовольствия, вооружения и запасных частей вывезены, и последний госпиталь эвакуирован. На дома днем и ночью дождем падают бомбы. Вокзал сожжен и разрушен до основания. Больше ни одного поезда под парами для многочисленных будущих счастливых отпускников.

Железнодорожный вокзал Курска – это известное место для сотен тысяч немецких солдат! Именно здесь началось блаженство моего неописуемого четырехнедельного отпуска, именно здесь я сел на поезд с сердцем, бешено бьющимся от тоски по моему дому, Германии! Теперь все здесь изрыто воронками от бомб, казармы, где нам выдавали паек, сожжены дотла, указатель с надписью «Поезда отпускников в Германию» разбит в щепки. Разве это не символ или не предупреждение выбросить из головы все слащавые мысли об отпуске, родине, жене и детях и открыть душу ужасной битве за само наше существование? В этой битве не будет ни победителей, ни побежденных, только выжившие и навеки изуродованные человеческие существа!

Положение серьезное. Я снова получаю приказ эвакуировать все оставшиеся секретные документы и бумаги. Оставшееся важное оборудование связи перевозят во втором грузовике. За ночь через Льгов приезжаем в Суджу.

7 февраля

На следующее утро мы продолжили марш в направлении города Сумы. Улицы повсюду завалены снегом и запружены отступающими венграми. Тянется бесконечный караван саней и танков. Что за жалкое сборище! Они ковыляют по снегу, апатичные и мрачные, ноги обмотаны в лохмотья, кулаки сжимают тяжелые палки, а у многих на плечах только чехлы от винтовок – сами винтовки они давным-давно бросили или продали. Да, да, они продали свои винтовки! Сани нагружены добычей или товаром, которым они торгуют. Они больше не солдаты, а сброд. И виноваты в своем падении только они сами.

К полудню до Сум остается всего 14 километров. Мы голодны и замерзли. Ледяной ветер пронизывает до костей. Еще 14 километров – и мы насладимся теплым пристанищем.

Справа от нас – селение Шевченково, впереди и слева – лес. Багрово-красное солнце садится за верхушки деревьев. Мирная картина, напоминающая нам о доме, хотя леса в наших местах редкость, но мы уже так успели к ним привыкнуть. Никто не может упрекнуть меня за то, что я тоскую по дому. Я дорожу своими прекрасными воспоминаниями.

Внезапно мы снова сталкиваемся с суровой реальностью, над нами раздается мощный одиночный взрыв. Постоянные вспышки света видны на опушке леса, а теперь и в деревнях, расположенных далеко впереди. Три пули попадают нам в ветровое стекло, несколько осколков шрапнели падают справа и слева. Немедленно выбраться из машины! Мы упираемся в последние автомобили венгров. Перед нами немецкая машина и грузовик. Повсюду в панике разбегаются венгры. Никто из них не стреляет – у них все равно нет оружия! Все, что мы слышим, – пронзительные крики, стоны, пение и чириканье пулеметного огня, глухое уханье минометов и вой противотанковых орудий.

Два наших грузовика застревают на заснеженной дороге. Сани венгров загораживают проезд. Мы укрощаем брошенных лошадей, сверхчеловеческими усилиями убираем сани с дороги. Теперь мы – единственная мишень для противника! Мы в ступоре. Нам надо запустить двигатели грузовиков! Запускаем. Первый грузовик поехал. Капот грузовика срывает пулеметной очередью. В руках моего товарища, Дойчле, надвое разлетается карабин. Но грузовик едет. Огонь разрывов сверкает на снегу прямо перед нами, 20-мм снаряды ложатся вдоль обочины дороги!

Чертовы ублюдки! Я стою на подножке моего грузовика и оглядываюсь. Черный дым клубами поднимается над капотом грузовика, горит бензин! Мы уже почти добрались, но это – конец! Второй грузовик тоже потерян, горящий «форд» перекрывает дорогу.

Теперь нам приходится бежать ради спасения жизни! Бежим по колено в снегу, со всех сторон нас обстреливают из винтовок. Совершенно обессиленные, к вечеру мы добираемся в Юнаковку. Невероятно: никто из нас шестерых не получил ни царапины. Господи, помоги нам в будущем!

Село зачистили и сровняли с землей. В лесу следы примерно двухсот партизан или оставшихся красноармейцев. Выяснять это – не наше дело. Место атаки ужасно даже после того, как снег присыпал обезображенные трупы. Разбитые сани, грузовики, машины, мертвые лошади и около 80 убитых венгров лежат на земле. Немецкий автомобиль изрешечен пулями, словно решето. Он припорошен пушистым снегом, словно жалеющим изуродованные тела наших товарищей. Неподалеку посреди искореженного хаоса стоит немецкий грузовик, прокладывавший нам дорогу в снегу. Унтер-офицер и солдаты – мертвы, убиты шрапнелью! И тут я узнаю свой грузовик. Я очень рад. Беглый осмотр показывает, что грузовик был разграблен, но документы на месте. Часть ящиков открыты. Двигатель все еще в порядке, но кузов и крыша сильно повреждены.

Второй грузовик сгорел до самых колес, почерневшее железо в снегу – печальная картина. Но мы рады, что у нас еще есть второй грузовик с ценным грузом. Поздно вечером мы прибываем в Сумы и на время оказываемся в безопасности. Теперь угроза Сумам идет с юга. Далеко на западе противник прорвался и теперь находится рядом с Ромнами, что на полпути между Курском и Киевом.

В это холодное февральское утро воздух абсолютно спокоен. На безоблачном небе встало солнце. Его желто-красный шар резко выделяется на бледном сером небе. Над горизонтом – полосы зеленого цвета с оттенками розового. Ледяной воздух потрескивает. День и ночь играют в снежных лощинах, под солнечными лучами мерцающих синим, таинственным, как свет в пещере. Там, где солнце освещает снег, цвета переливаются в трупную бледность, слегка тронутую ярким, красноватым сполохом.

Не чуя усталых ног, мы месим снег, шесть саней тянут лохматые лошади. Первая запряжена в акью, сани-волокуши, мотающиеся в колее из стороны в сторону. Это безмолвная процессия, знак смерти. На акье лежит драгоценный груз, тело нашего командира, обер-лейтенанта Симона! Оно было с нами на протяжении 18 дней и ночей как символ нашего товарищества. Во время этого вражеские пули свистели над его телом, стремясь уничтожить и нас. Наконец мы прорвались сквозь кольцо красных, и с нами наш обер-лейтенант, и это хорошо!

Теперь мы не можем остановиться. Харьков оставлен под натиском противника. Большие склады и здания взорваны, прекрасные дома постройки царских времен сожжены.

Сталинград – Ростов-на-Дону – Харьков: огромный треугольник теперь в руках красных и потерян для нас. Мы отчаянно цепляемся за каждую деревню и город. Но противник слишком силен. После нескольких часов ожесточенных боев мы вынуждены отступать. Наши лица серы, в наших сердцах – горечь отчаяния. Вспотевшие, опаленные и измученные лошади больше не в силах тянуть даже пустые сани. Наша маленькая группа уменьшается, лишь половина ее еще способна сражаться. Многие раненые и обмороженные солдаты заряжают карабины и стреляют по врагу. Они пробираются сквозь снег, их лица искажены болью. В самый разгар метели некоторые отстают и отбиваются от группы поддержки. Отовсюду ползут танки красных. Их силуэты можно внезапно увидеть по обе стороны дороги. Наши «Штуки» Ю-87 всегда подоспевают вовремя, чтобы выручить нас в этом бедламе. Мы продолжаем метаться по снегу. Все бесполезно! Мы настолько онемели от ледяного холода, что лишились даже воли к жизни. Кого волнуют осколки танковых снарядов и рикошетящие пули вражеских винтовок? Мы устали, невероятно устали.

После относительно сносной погоды вчера и позавчера – температура колебалась от минус 15 до минус 29 градусов – погодные условия внезапно меняются. Свистящий пронизывающий ветер пронзает насквозь, поднимая широкие пласты сухого снега. Грязно-серое небо со словно приклеенным желтым, как лимон, солнцем бледнеет.

Мы встретили другие отступающие части, понесшие такие же, как и мы, потери, и теперь вместе, как значительная боевая сила, пробиваемся на запад. В течение дня мы, сменяя друг друга, сражаемся или спим в сугробах. Ночью пробираемся в обход занятых врагом деревень. Продовольствия и боеприпасов не хватает, но настроение бодрое, потому что со всех сторон продолжаем слышать о новых дивизиях, которые должны атаковать с юга.

Тонкий месяц повис в чернильно-черной ночи. С наступлением темноты мы отрываемся от противника. Сначала дорога завалена сугробами. Затем свист винтовочных пуль и громкие разрывы снарядов в снегу. Наступающие продираются через складки снежной пустыни. Повсюду валяются тела, много убитых. И мы продолжаем идти в бесконечный и болезненный прорыв, несмотря на глубокий снег.

Теперь мы сидим в сыром подвале вокруг бочки из-под топлива, заменяющей печь, и наслаждаемся приятным теплом. Сегодня утром мы прорвали последний заслон красных. На наших шинелях еще не высохла темная кровь от мертвых лошадей, когда нам пришлось залечь вдоль шоссе, укрываясь за их еще теплыми трупами. Эти коренастые и мохнатые степные лошади спасли жизнь многим нашим товарищам.

Но давайте больше не будем об этом думать. На самом деле о прошлом нам даже не хочется вспоминать! Нам хочется просто сидеть молча и, поднося холодные как лед руки к огню, ощущать, как наши тела медленно, очень медленно согреваются. И когда мы смотрим друг на друга, мы пытаемся улыбнуться. Где зима? За дверью? Где ужас? Вероятно, мы преодолели последнее препятствие. На улицах все еще царит смерть. Тяжелая советская артиллерия обстреливает северную часть городка, где мы находимся. Но мы просто сидим вокруг горящего в железной бочке огня и пытаемся улыбаться. Теперь мы в полной безопасности и тоскуем по дому. Мы хотим присоединиться к нашему отважному и мужественному подразделению вермахта. Мы слышали, что они бились храбро.

Но сейчас у нас лишь один вопрос: как нам добраться до Орла? С вещмешками и парой пачек сигарет мы занимаем несколько вагонов-платформ, чтобы отправиться на север в этот прекрасный вечер. («Прекрасный» в этом контексте, разумеется, слово неподходящее, учитывая свирепствующую на железнодорожных путях ледяную метель.) Поездка превращается в бесконечное мытарство, и вновь проносится слух, что это последние недели на Востоке.

Шипящее проклятие «Scheisse» [дерьмо] – ругательство, равно употребляемое генералами и рядовыми, теперь в ходу и у гражданского населения России. Это грубое выражение симптоматично для всего состояния войны. Оно характеризует разочарование и ярость, отвращение и нетерпение. Но все смягчает толика юмора, даже если юмор этот достаточно черный. Однако главное – не отчаиваться, и если мы не едем, если машины вязнут в грязи или снегу, если обледенел пулемет и когда мы отступаем, когда мы не получаем писем с родины, мы употребляем лишь одно слово – «Scheisse».

Остановились ненадолго, на два часа. Здесь зона сбора остатков «славной» 8-й итальянской армии. Это не похоже на встречу старых друзей. Ходят слухи, что некоторым из этих парней на два года запретили отпуска домой, а несколько полков подвергли децимации. Не знаю, правда ли это, но, безусловно, должно послужить им уроком.

Теперь мы в Орле. Мы оставляли за своей спиной обширные кишащие партизанами леса и воздушные налеты. В тот же день мы воссоединились с нашими товарищами, расквартированными в Орле. Сейчас мы дома и готовы смело встретить новые опасности.

Это время, когда невидимая сила высасывает из окружающего пейзажа весь цвет и свет и погружает его в серую пелену, унылый зимний оттенок этой страны. Очень часто эта страна навевает тоску, но никогда с такой силой, как в эти часы. Сейчас всего 5 вечера, но в нашей землянке уже темно. Сквозь узкую щель виднеется лишь бледно-серая дымка. Наша печурка раскалена, пламя потрескивает и стреляет языками. В эти серые часы мы можем наслаждаться теплом огня. В дневное время это невозможно, поскольку дым выдает нашу позицию врагу.

Невероятно, но, несмотря на близость фронта, мы все еще можем наслаждаться моментами покоя, мгновениями, когда можно помечтать и подумать. Над нашей печуркой поднимается облако не только тепла, но и наших невысказанных эмоций. Мы сидим и курим, нарушая молчание лишь короткими фразами.

Солнце садится, размывая контуры пейзажа, смягчая наши фронтовые тяготы.

И теперь пришло время поджаренного хлеба. Наша печь разогрелась до нужной температуры, и начинается милая сердцу солдата церемония. Мы нарезаем темный хлеб большими кусками и кладем на плиту в печь. Ломтики становятся коричневыми и хрустящими, а тесную землянку наполняет незабываемый хлебный аромат. Этот аромат напоминает нам о давно ушедших днях, об уюте и радости мира. Поджарить хлеб можно по-разному, и это позволяет вам отличить характеры людей в землянке: человек жадный, человек легкий, человек беззаботный и человек апатичный. Опытный поджариватель хлеба терпелив, но может, стоя у печки, замечтаться и, пусть на короткое время, отвлечься от горькой реальности.

Наступила черная ночь. Раздаются первые выстрелы, в ледяной снежной метели воют снаряды. Мимолетные образы нашей родины мгновенно улетучиваются, тонкий голубой дымок поджаренного хлеба испаряется, окопы вновь требуют всего внимания от каждого солдата. В земле воронки от снарядов, разрывов все больше и больше – тысячи, десятки тысяч – бесчисленные снаряды без перерыва. Отдельные взрывы больше неразличимы. Теперь это непрерывный гул разрывов и грохота, бесконечный адский гром.

Время не движется, каждая минута кажется часом.

Мы вползаем в землянки и заснеженные окопы. Вначале мы все еще разговорчивы, но потом делаемся все молчаливее и молчаливее. Мы надеемся, что разрывы прекратятся и противник начнет наступление. Но прямо сейчас нам надо выдержать этот бесконечный барабанный бой.

Пейзаж вокруг медленно меняет свой заснеженный облик. Осколки срывают камуфляж и стряхивают снег с ветвей. Воющий ветер вихрем несет снег во все стороны. Но грохот разрывов заглушает вой ветра. Взрывы взметают землю и съедают снег, превращающийся в покрывающую землю зелено-черную массу. Крошечные кусочки горячих металлических осколков и зазубренные ломти размером с ладонь со свистом несутся в воздухе. Это продолжалось три дня и ночи, прерываясь только на короткие промежутки. Огонь прекращается лишь тогда, когда большевики атакуют. Но, поскольку мы каждый раз отражаем их, несмотря на их танки и численное превосходство, их ужасный артиллерийский огонь начинается снова и каждый раз обрушивается на наши позиции широкой полосой и несравненной интенсивностью. А потом снежная белизна медленно обращается в черноту.

Красные бросают людей и оружие в бой жестоко и безрассудно. Им удается прорвать наш фронт. Их потери столь же тяжелы, как и наши. Несколько наших товарищей спокойно лежат на дне траншеи, снежинки садятся на их застывшие лица.

Воскресенье. Жуткая тишина висит над пустынным пейзажем после ожесточенных боев последних трех дней. Голую зимнюю землю освещают факелы горящих большевистских танков. И вокруг много таких темных пятен, неподвижных и безмолвных.

Мы привыкаем к тому, что атаки наступающих повторяются многократно, даже после того, как мы отбиваем их более десятка раз. Мы привыкаем к массам вражеских войск землистого цвета, будто вырастающим из-под земли и надвигающимся, как каток. Так было вчера, сегодня и, конечно, будет завтра. Много раз за несколько часов мы между атаками задаем себе вопрос: а не мертвые ли вновь восстали?

Все мысли сосредотачиваются только на текущем моменте, когда на нас изо дня в день обрушивается артиллерийский огонь, беспрерывные шквалы снарядов, мин, когда рвутся бомбы и скрежещут танки. Все наши действия и мысли сосредоточены на том, чтобы выжить. И мы научились ненавидеть. Мы видели, как наши дорогие нам, бесценные товарищи лежат на земле, изуродованные до неузнаваемости. Под конец жизни мы научились ненавидеть, что было нам вообще не свойственно, и еще ценить свое прошлое. Но еще не поздно.

Мы получаем письма. Они серьезнее, чем в прошлые недели. Это говорит нам о настроениях на родине и о тревоге за нас. Наши бои жестоки и беспощадны, как никогда раньше. Мы знаем, что на родине об этом знают. Сейчас это борьба за выживание, борьба за все.

ОРЕЛ

Около двадцати белых лучей шарят по небу. Это ночь бомбардировщиков. Вчера русские самолеты разбрасывали пропагандистские листовки, они объявили о налетах и посоветовали гражданскому населению покинуть город. Ночью падают бомбы всех размеров. Бесчисленные фейерверки и магниевые кассетные бомбы, также известные как «рождественские елки», освещают ночное небо темно-красным сиянием, снаряды автоматических пушек летят, как падающие звезды, и желтые вспышки шрапнельных бомб – настоящий ведьмовской шабаш. Эта ночь наносит большие потери нашим людям и оружию. Из-за этих адских ночей наш рацион в течение следующих недель состоит только из маргарина и урезанных пайков.

На фронте стало тише. Однажды рано утром нам приказывают сниматься с нашей нынешней позиции, чтобы поддержать наших товарищей. Мы в 6 километрах от линии фронта, почти в тылу. После десяти часов бодрящего сна, дважды прерванного бомбардировками иванов, мы в хорошем настроении и наслаждаемся завтраком. Все вокруг настолько тихо и спокойно, что мы очень удивлены, когда наша бабушка принимается укладывать жалкие пожитки, чтобы уходить в безопасное место. Она снимает со стены несколько фотографий, совершенно слепое зеркало и икону из угла. Я спрашиваю ее зачем, но она не решается ответить. Тем временем мои товарищи тоже собирают свои вещи. Опыт предыдущих отступлений научил нас, что, когда гражданские начинают складывать пожитки, нам тоже пора готовиться.

В январе мы были в Буденном и Валуйках, в феврале в Волчанске и Белгороде. И всегда оно и то же – мы обустраиваемся в деревенских хатах или в каменных домах, где, по крайней мере, есть окна.

Местные жители встречают нас услужливо, ловя каждое желание, слетающее с наших губ. Мы ложимся, чтобы прийти в себя после нашей вынужденной бессонницы. Просыпаясь, зовем «матку», поскольку за ночь в нетопленой хате становится холодно и мы ужасно замерзаем. Но никого нет. Мы оглядываемся: вся семья исчезла.

Мы час ждем объяснения, час почти неестественной воскресной тишины. И внезапно вокруг нас снова огонь и взрывы. Нам уже знаком этот нудящий звук, прерываемый лишь краткими мгновениями тишины, а затем мощные артиллерийские залпы. Адский концерт начался на закате и длился практически без перерыва до полуночи. И затем, так же внезапно и неожиданно, он прекратился, как и начался. Затем мы услышали боевую тревогу. Советы ворвались в город, начались ночные уличные бои.

Гражданское население стало покидать Белгород еще за неделю до захвата города Советами. Но мы посмеивались над засадой красных, поскольку считали ее невозможной. Фронт был далеко, очень далеко. Пока однажды утром в нашей округе больше не осталось гражданских, а перед домами стояли русские танки.

Мы свой урок выучили. Теперь мы со смешанным чувством вспоминали торопливые сборы нашей бабушки. Нашего хорошего настроения как не бывало. Все гражданские в других квартирах тоже исчезли без следа.

Нам надо демонтировать наши телескопические приборы наблюдения, нам предстоит столкновение с кучей проблем! Этих парней мы знали достаточно давно. Обычно гражданские остаются в своих лачугах, как тараканы, они не бегут, когда им угрожают бомбы или снаряды. Но сейчас гражданские сбежали, ожидая, что красные будут штурмовать дом за домом. Система связи у них секретнее племенных барабанов в Африке.

Около 19.00 необычайно громкий гул и треск со стороны фронта. Чуть позже прибывает посыльный из нашего полка и предупреждает нас, что красные прорвали линию фронта и теперь в километре от деревни.

Бой за деревню продолжается два дня и две ночи. Нам приходится нелегко, но все же удается отбить наступление Советов. На третий день линия фронта восстановлена. И одновременно возвращаются мирные жители, дружелюбные и невинно улыбаясь, как дети, будто ничего и не произошло.

Выбитые пулями стекла заменили, побитые стены замазали, а поврежденные крыши починили. Бабушка, мать и дети трудятся от рассвета до заката. Вечером большая семья сидит вокруг печки или лежит на полу. На околице деревни находится наш склад боеприпасов. Хотя место не самое лучшее, но это не важно, поскольку иваны давно нас не тревожили, а склад очень хорошо замаскирован. Снег уже рыхлый, но ветер все еще ледяной. Ночью мы ложимся на наши соломенные тюфяки, усталые как черти. И снова, как в другие ночи, хотим, чтобы наши русские хозяева ушли, и мы смогли бы хорошенько выспаться на наших соломенных матрасах. Но никто не снимается с места. Мы пытаемся спрятать головы в подушки. Вечером наши хозяева остались в душных, но теплых хатах. Позже они перебрались с детьми в погреба. Когда мы их нашли, они улыбались, но с нами разговаривать не стали.

Наконец укладываемся и предупреждаем, что мы будем стрелять в любого, кто нарушит наш сон. Внезапно мы просыпаемся. Прямо на мне лежат куски оконной рамы, повсюду обломки и осколки стекла, а возле печи из глиняной стены торчит осколок размером с ладонь. Гул и треск со всех сторон. До двух часов ночи летят самолеты иванов. Я насчитал 53 разрыва бомб. Когда они улетают, треть деревни разрушена. Но, по крайней мере, им не удалось попасть в наш склад боеприпасов, в противном случае разнесло бы всю деревню.

Утром весь клан опять появляется и снова восстанавливает свои дома, насколько это возможно. Еще три ночи они продолжают спать в духоте, чтобы потом вновь исчезнуть в погребе. Между тем мы замечаем их действия. Мы собираем вещи и также находим укрытие в душных картофельных погребах.

Сегодня русские бомбардировщики возвращаются и уничтожают половину уцелевшей деревни. Остальное превращено в руины взрывом склада боеприпасов. Вновь русские гражданские оказались лучше информированы. У них есть своя подпольная связь с русским фронтом. Наша тайная военная полиция очень старалась раскрыть эту систему связи. Но бесполезно!

Я несколько часов стоял у дороги в сторону фронта в ожидании грузовиков, которые надо было направить на позиции. Идут вперед взводы, грохочет артиллерия, земля дрожит от разрывов. Сзади я вижу мерцающие огоньки сигарет. При каждом шаге моя саперная лопатка ударяется о противогаз. К фронту скачет верховой. Кто-то спрашивает, сколько сейчас времени: два часа ночи. В столовой поблизости заваривают свежий чай. Запах чая с ромом доносится через дорогу. Звон расставляемой посуды. Впереди нас грохот, небо освещает будто молнией – вспышки дульного пламени тяжелых артиллерийских орудий. Пулемет строчит мерно, как тикают часы. Наконец в три часа ночи подъезжают наши взводные грузовики, задержавшиеся из-за атаки иванов.

Выкурив на дорогу сигаретку, мы трогаемся в путь. Дорога становится все хуже и хуже, вся в выбоинах.

В деревне мы сталкиваемся с сильным пожаром. Взрыв рядом с нами на дороге. Машины мчатся назад. Из последней кто-то кричит: «Попадание в грузовик с боеприпасами!» На краю деревни яркое высокое пламя, освещающее траекторию снарядов вражеской артиллерии. Дело принимает серьезный оборот. Кто-то кричит: «Стой! Пожар разрастается! Ложись!» Земля вздрагивает от нескольких глухих взрывов. Мы вцепляемся в землю, как будто это может защитить. Свистят осколки, иногда издали доносятся глухие разрывы, выстрелы. Но нам надо ехать. К утру наш взвод должен быть на позиции.

Въезжаем на бревенчатую гать, худший участок дороги. По обе стороны бесчисленные воронки от бомб, и нас снова и снова бомбят, русские самолеты нас обстреливают.

От деревни Башкатово осталось всего несколько тлеющих головешек, сломанная домашняя утварь да печные трубы, одиноко торчащие посреди разрушенных сгоревших изб, и отвратительный запах горящей плоти. Мы почти у цели. В 5.20 наш взвод находится на позиции, но двух хороших товарищей с нами нет.

Сезон грязи! Вслед за пронесшимися над полями и лесами снегами и ливнями ярко светит солнце. После трех солнечных дней начинает устанавливаться теплая погода. На четвертый день так тепло, что все вокруг обращается в грязь. В прошлые выходные талая вода, доходившая нам до колена, заполнила ручьи и сады. Весь окружающий пейзаж – гигантское озеро. Наши машины вязнут. Там, где мы раньше проезжали за час, теперь требуются три-четыре дня.

Нам везет, что вовремя прибыли наши сапоги, дающие нам хотя бы минимальную защиту от ледяной воды. Все готовятся жить как амфибии. Так же, как в прошлом году, раздали проверенные лекарства от распространенных болезней. Погода ужасная, кроме того, нас круглые сутки нещадно теснят русские.

В эти дни происходит нечто замечательное. Прибывает батальон новобранцев, свежие лица, новое обмундирование и амуниция. Их сапоги сияют, и их котелки и кружки никогда не видели русской печи, хотя на это мы обратили внимание намного позже. Замечательно то, что они шли колонной по три и пели! Мы выходим из покрытых толстым слоем грязи хат и землянок, бывших нашим пристанищем, не в силах постичь такое чудо. Мы стоим молча в своем заскорузлом от грязи камуфляже, с недоверием потираем заросшие щетиной лица. Они проходят вдоль ряда небольших холмиков с крестами на верхушке и, мне кажется, их голоса на мгновение срываются. Мы молча опускаем головы и глядим на свои мокрые, покрытые глиной сапоги. Кто-то отпускает шутку, жестокую в данных обстоятельствах шутку: «Скоро отпоют». Но никто не смеется, никто не соглашается с шутником. Все мы знаем, что эти молодые товарищи с родины пройдут последние два или три километра к позициям строем или цепью. Каждый будет держать винтовку в руках, чтобы та не билась о котелок. На мгновение они удивятся, услышав приказ вытащить все из карманов штанов и шинелей и переложить в нагрудные карманы. И они очень удивятся, когда они поймут смысл этого приказа. Так же было с нами, когда мы вошли в окопы. Ледяная вода залилась в сапоги, штаны прилипли к ногам. Но они выдержат, точно так же, как выдержали мы. Они будут наслаждаться благословением печки в землянке, ее тепло просушит штаны и носки. А когда их форма покроется хорошей глиняной коростой, никто больше не сможет нас отличить.

Они много думают о нас, а мы чувствуем к нашим молодым товарищам чуть ли не нежность. Мы завидуем их пению, пробуждающему в нас воспоминания о том, какими мы были прежде.

Эта зима сильно ожесточила нас. Она проморозила наши сердца, прогнала улыбки с наших губ и заставила позабыть наши песни. Колючий холод, воющие метели, дни без еды и ночи без сна избороздили глубокими морщинами наши изможденные лица.

Время от времени мы получаем эти не в меру умные письма из дома, с вопросами о нашем настроении на фронте. Мы качаем головой, не веря, как можно задавать такие дурацкие вопросы. Глупые штатские! Мы солдаты, сражающиеся на фронте!

Штормовой шквал собирается над степью на востоке, второй штормовой шквал со стороны Сибири. Под натиском этого шквала мы вынуждены пригнуться. Мы шаг за шагом отступали, зарываясь в землю, и так нам удается удержать позиции. Не спрашивайте нас, как нам удалось выжить этой зимой. Дома никогда не просите нас рассказать об этом. Однажды стиснув зубы в эти долгие зимние месяцы, трудно потом раскрыть рот. Не спрашивайте нас о будущем. Мы молча стоим на этой земле и сражаемся – и продолжим сражаться. Нам никогда не захочется об этом думать, мы хотим все забыть. И сейчас наши товарищи проходят мимо нас с песней на устах. Мы думаем, что наши сердца закалены льдом и сталью. И теперь, когда мы снова чувствуем их биение, мы понимаем, насколько долгой была ожесточившая нас зима. Наши юные товарищи не должны переставать петь. Мы будем стоять бок о бок: мы, прошедшие чистилище долгой зимы, и наши товарищи с молодыми сердцами и наивной уверенностью.

За ночь свежий ветер развеял закрывавшие солнце тучи. За неделю вода и грязь, с которыми мы сражались и битву которым проиграли, исчезли. Но никто не был готов поверить в чудо наступления весны. Первые поднявшиеся над дорогами облака пыли вызывали чувство недоверия. Возможно, природа просто хочет сыграть с нами злую шутку. Но мы счастливы, что весна прибыла таким приятным способом.

Теперь в нашем секторе тихо. Время от времени обстрелы вражеской артиллерии, немногочисленные налеты красной авиации. Наши землянки надежны и выдерживают бомбы. Они укреплены шпалами и рельсовыми плетями. Еще совсем недавно мы не могли себе даже представить подобного затишья на фронте, как и непривычно мягкой погоды. Но сейчас было похоже, что иван наконец успокоился. Время от времени мы даже можем расслабиться в течение одного или двух часов. Мы часто вспоминаем о трудных неделях «зимней битвы за Орел».

Главный удар битвы во второй половине февраля был нацелен восточнее Орла, потом, несколько дней спустя, начались беспрецедентно ожесточенные бои на юго-востоке от города. Противник сосредоточил мощные силы пехоты, танки и тяжелую артиллерию на обоих направлениях. Потому неудивительно, когда ледяным февральским утром начался артиллерийский гром.

То, что случилось на дотоле не знавшем поражений участке, было чистым адом. Даже закаленным бойцам в окопах никогда не приходилось сталкиваться со столь яростными атаками. Русские бросили в массированное наступление 120–200 тысяч солдат, 400 танков и 120–150 батарей, численность на Восточном фронте значительная. И почти невозможно поверить, что немецкие дивизии смогли выдержать натиск этого большого численного превосходства, и это притом, что враг полностью его осознавал. И последнее, но не менее важное: огромные потери в живой силе и технике в результате бесплодных попыток прорваться в том же секторе преподали большевикам урок того, что защитники удержат свои позиции, невзирая на значительно превосходящие силы противника. План большевиков взять Орел в клещи ударами с севера и юга побудил их развернуть эти гигантские ресурсы. С первых часов бойни мы поняли, что надо защитить выступающий вперед бастион – Орел. Мы также знали о том, что нас может ожидать та же участь, что и наших смелых товарищей в Сталинграде.

Помимо южно-северных клещей с ударами у Болхова и Понырей, Советы наносили еще два удара западнее Жиздры в направлении на Брянск, а также на Льгов. Более того, леса от Карачева до Гомеля – огромная, 300-километровой ширины, полоса лесов, болот, в зимнее время почти непроходимая за пределами дорог, также была занята партизанами и частями советских регулярных парашютно-десантных войск. Любой подвоз продовольствия и боеприпасов разграблялся этими бандитами. Все, что мы могли сделать, – это стоять до конца. Выбирать нам не приходилось. Положение было предельно ясным. Нашим единственным шансом на выживание было защищаться. Это была жестокая битва людей, которым нечего терять. В тот момент именно это страшное осознание все предельно упростило. Многие солдаты шли в бой с улыбкой на бледном лице.

23 февраля

На немецкие позиции и укрепления обрушился шквал снарядов и огня тяжелой артиллерии. Бомбардировщики ряд за рядом сбрасывают бомбовую нагрузку на линии окопов, а бронированные штурмовики (Ил-2) на бреющем полете над полем боя расстреливают нас из пулеметов и пушек.

А затем накатывает первая волна большевистской пехоты и танков. Она и ужасающа, и уникальна. Но мы не будем об этом говорить. Мы обороняемся с мужеством, подпитываемым отчаянием, и владеем оружием, как умелые мастера.

Похоже, все бесполезно. Слишком жестокие и повторяющиеся атаки на наши позиции и все, что движется или торчит из ледяного зимнего пейзажа. Слишком злобные вездесущие штурмовики со своими грохочущими пушками и пулеметами, летающие группами над самой линией фронта, как громадные белые птицы смерти. Слишком много танков и слишком много пехоты: семь пехотных дивизий и четыре танковые бригады только в первые дни наступления! Противнику удается прорваться, развернуть пехоту, а затем новые танковые бригады. В первые пять дней подбит 121 танк, а на следующий день развернуто 80 новых! Плохие погодные условия затрудняют полеты люфтваффе. Потери очень высоки. Каждый день приносит с собой новый кризис, который мы можем преодолеть лишь напряжением, превосходящим наши человеческие силы, и ценой собственной крови.

1–6 марта

В эти первые дни марта нас перебрасывают в южный сектор, где формируется новый координационный центр. Противник развернул четыре армии и командование ВВС в районе между Курском и Орлом. Снова и снова они пытаются прорваться сквозь бреши в обескровленной обороне нашего правого фланга и обойти наш южный фланг. Битва достигла апогея. С начала наступления в конце февраля противник потерял 35 тысяч военнослужащих, 280 уничтоженных танков и 140 сбитых самолетов.

Несмотря на такие огромные потери, боевой дух противника не сломлен. Его удар направлен на запад. Мы продолжаем отбивать его силы с юго-запада и с севера от Орла. Кроме того, противник наступает на наши фланги танковыми и моторизованными дивизиями. В то же время развертывают мощные силы на трех других позициях: к юго-востоку от Орла, а также севернее, из района Жиздры. Все атаки поддерживает огонь тяжелой артиллерии, не говоря уже о бесчисленных танках.

7 марта

Мы уничтожаем 77 из атаковавших 90 танков. Бои продолжаются с невероятным ожесточением и большими потерями с обеих сторон до 10 марта. Положение все еще балансирует на острие ножа. Наши боеприпасы и продовольствие исчерпаны – важнейшие линии снабжения под угрозой или атакованы большими силами противника. Мы приходим к горькому выводу, что это может быть разгромом. Еще два дня – и все будет кончено.

12 марта

Происходит чудо. Утром обычной массированной атаки нет. Вокруг по-прежнему летает много металла, но это просто мелочь по сравнению с предшествующими днями. И все же мы давно перестали верить в чудеса, и у нас есть подозрение, что за этим отсутствием мощных атак кроется какая-то дьявольская хитрость. В ожидании очередного нападения наши чувства обострены до предела. Но ни ночью, ни на следующий день ничего не происходит. Мы получаем известие о том, что наши войска перешли в контрнаступление под Харьковом, что, скорее всего, и есть тайная причина внезапного спада интенсивности боевых действий. В районе остается еще много вражеских соединений, столкнувшихся с новой обстановкой. Их оперативная задача находится под угрозой, и они опасаются наступать. Битва за Орел закончилась.

Ранняя весна с ярким солнцем следует за второй страшной восточной зимой. С благодарностью мы из наших затопленных талой водой окопов глядим на яркое голубое небо. Сияющее на нем солнце светит нам символом веры в нашу победу. Мы победим!

Весна пришла быстрее, чем мы ожидали. Последний снег стаял несколько недель назад. Из-за летней жары и засухи грязь, покрывающая все вокруг, исчезала за несколько дней. На фронте мы снова становимся хозяевами своей судьбы. По дорогам, взметая густые облака пыли, взвод за взводом катят танки, штурмовые орудия, гаубицы и длинноствольные пушки. Вновь похоже, что готовится серьезное наступление. Через несколько недель мы, как говорят, двинемся вперед. Я не могу в это поверить. Думаю, вскоре мы уйдем на переформирование, а потом будем снова развернуты для сражений на фронте. Но поживем – увидим.

Первые товарищи уже ушли в отпуск, через пару недель наступит и моя очередь. И меня вновь одолевает жуткое чувство, что со мной может что-то случиться в шаге от воплощения тысячи моих счастливых снов. Постоянная зубная боль, головные боли или диарея – все вдруг приобретает огромное значение. Я лишь мучительно надеюсь, что не заболею. Сейчас я чувствую себя плохо!

ВВС противника с недавних пор очень активны. День и ночь в небе летают десятки бомбардировщиков или истребителей. И это всегда безошибочный знак: когда кружат птицы смерти, либо мы, либо враг планирует крупные операции. Фронтовикам это напоминает кинотеатр. Но это кино не без опасностей.

6 мая

Сегодня день суматошный. На рассвете над нашими окопами пролетает эскадрилья советских бомбардировщиков. Внезапно они, резко развернувшись, ныряют вниз и на высокой скорости пикируют на наши позиции. Исходя из опыта, теперь они должны открыть свои бомбовые люки и сеять смерть. Но ничего подобного не происходит. Вместо этого мы слышим знакомое завывание наших истребителей. Мы прижимаемся к стенам окопов и наблюдаем, как в ясном утреннем небе они сражаются не на жизнь, а на смерть. Началось маневрирование на близкой дистанции, попытки уклонения и стрельба. Наши истребители пикируют на медлительные бомбардировщики, чьи стрелки пытаются их сбить. Строчат пулеметы, бортовые пушки плюются пламенем в небо. Наши истребители атакуют, а затем, ревя двигателями, круто взмывают вверх, чтобы оказаться над вражескими бомбардировщиками. В небе над нами советский бомбардировщик, свалившись на правое крыло, начинает падать, а затем в штопоре врезается в землю и в снопе пламени взрывается. В последующие три минуты та же участь постигает еще четыре советских бомбардировщика. В этот день в нашем секторе сбито 74 советских самолета.

Вчера прибыли первые «Тигры» и расположились в широкой полосе позади нашего сектора. Это нас успокаивает, поскольку с другой стороны красные тоже сосредотачивают свои танковые соединения. Передовая нашпигована зенитными орудиями всех калибров и размеров.

Мы полны спокойствия и уверенности, так как зима кончилась, а солнце всегда на нашей стороне.