Глава 11

Между правдой, искренностью и сатирой: политика постправды и риторика аутентичности

Сэм Брауз

Однажды у меня с дедушкой случился спор, закончившийся – весьма убедительно – такой его фразой: «Я знаю, какого придерживаюсь мнения, и не надо сбивать меня с толку фактами». (Хотя дедушка даже не думал шутить, комик Стюарт Ли (Lee, 2007) тоже язвительно заявил: «Фактами можно доказать что угодно».) Лучшего выражения, чтобы описать позицию, которую ученые и специалисты по средствам массовой информации назвали «политикой постправды», пожалуй, не найти. Впервые термин «постправда» ввел в обращение в своей книге «Эра постправды: ложь и обман в современной жизни» Кайз (Keyes, 2004). Впоследствии, в 2010 году, его недвусмысленно применил к политике журналист Дэвид Робертс – в статье, посвященной проблемам окружающей среды на сайте новостей и комментариев «Grist». С этого момента представители различных научных дисциплин пользуются им для описания нынешнего политического zeitgeist (см.: Fish, 2016; Harsin, 2015; Parmer, 2012; Tallis, 2016). Сам Робертс определяет политику постправды как «политическую культуру, при которой политика (общественное мнение и медийные нарративы) практически полностью оторвались от самой политики (сущности законодательной деятельности)» (Roberts, 2010). Таким образом, в условиях политики постправды достоверность того, что говорит тот или иной человек, значит куда меньше той степени, в которой он сам в это искренне верит. Комик Стивен Кольбер (Colbert, 2016) обобщил подобную позицию в своей пародии на устроенный в честь журналистов ужин в Белом доме:

Вам известно, что в нутре у вас больше нервных окончаний, нежели в голове? Можете посмотреть. Некоторые из вас скажут «я уже смотрел», но это неправда. Все дело в том, что вы смотрели в какой-нибудь книге. В следующий раз посмотрите в нутро. Мое нутро говорит, как работает наша нервная система… Я несу людям правду, неотфильтрованную рациональными аргументами.

Вермюлен (Vermeulen, 2015) обсуждает этот фрагмент в контексте явления, которое Кольбер в других своих выступлениях называет «правдоподобием». То, «что говорит мне нутро», окружено аурой правды – «правдоподобием», – не обусловленной фактами. Политика постправды представляет собой триумф «правдоподобия» над правдой.

Вермюлен (Vermeulen, 2015) идет дальше и связывает понятие «правдоподобия» с идеей «глубины», точнее, того, что он называет «глубиноподобием»:

«Правдоподобие» выражает производство «правды» в соответствии не столько с эмпирическим опытом, сколько с эмоциями; «глубиноподобие» формулирует производство «глубины» в качестве перформативного акта, противопоставляя его эпистемологическому качеству… Правдоподобие подвергает сомнению правду; «глубиноподобие» порождает сомнения в отношении отсутствия глубины. Правдоподобие отвергает реальность правды в качестве законного регистра значения; глубиноподобие восстанавливает возможность глубины как осуществимую на практике модальность обретения смысла.

В роли связанных концепций здесь выступают аутентичность и искренность: исполнение «глубиноподобия» представляет собой исполнение и того и другого. В своей дискуссии о метамодернизме и утопии Вермюлен и ван ден Аккер (Vermeulen and van den Akker, 2015, 59), по сути, то и дело используют эти термины вместе. Таким образом, в той мере, в какой здесь затронуты свидетельства классической риторики, обращение к этосу представляет собой дискуссионный modus operandi политиков эпохи постправды; они всегда говорят просто, бесстрашно и аутентично.

Хотя такая категория, как «постправда», чаще всего применяется к политикам правого крыла и их действиям (в Соединенных Штатах это Трамп; в Великобритании Брексит и Найджел Фараж), в данной главе я утверждаю, что риторика постправды – по крайней мере в Великобритании – своими корнями уходит в социал-демократическую Третью волну политиков конца 1990-х годов. В тексте я предполагаю, что риторика Лейбористской партии Тони Блэра, как и постправда современных политиков, демонстрирует ту же озабоченность аутентичностью. Характерную для Блэра специфическую стратегию обращения к собственной аутентичности и политической убежденности я называю миметической аутентичностью. Чтобы оценить, как это риторическое обращение воспринимается, я исследую то, как правительство Новых лейбористов представлено в британском сатирическом шоу «В гуще событий». Если передача «В гуще событий», с одной стороны, иллюстрирует всеобщее отношение к Новым лейбористам, то с другой – крайне отрицательное отношение к тому, как лейбористские политики первой декады нового тысячелетия разыгрывали свои политические убеждения. Вермюлен и ван ден Аккер (Вермюлен, ван ден Аккер, 2015; Vermeulen and van den Akker, 2010) определяют крах Третьей волны политиков в качестве важного фактора перехода от культурной чувственности постмодернизма к культурной чувственности метамодернизма. В основе этого сдвига лежит вновь появившийся акцент на глубине и аутентичности в культурной сфере (см.: Vermeulen and van den Akker, 2015). С учетом этой политической и культурной динамики я описываю, как действующий (на момент написания этого материала) лидер Лейбористской партии Джереми Корбин использует различные новые средства обращения к аутентичности, называя эту новоявленную риторическую стратегию «курированной аутентичностью». Таким образом, в данной главе я стараюсь исследовать стилистическую реализацию явления, которое Вермюлен (Vermeulen, 2015) называет «глубиноподобием», в риторике Лейбористской партии Великобритании с 1997 года до наших дней.

ОТ ДИЕГЕЗИСА К МИМЕЗИСУ: ТОНИ БЛЭР И ЗАРОЖДАЮЩАЯСЯ РИТОРИКА ИСКРЕННОСТИ

В 1997 году Тони Блэр привел Лейбористскую партию Великобритании к полной победе на выборах, предварительно осуществив в ней что-то вроде ребрендинга. Новые лейбористы Блэра были выражением глобальной идеологической перестройки политики центра и левого крыла. Хотя некоторые назвали эту «Третью волну» выходящей за рамки традиционного деления на «правых» и «левых», в действительности такая новая социально-демократическая политика подогнала либеральные позиции под вопросы расы, пола и сексуальности, подкрепив неолиберальной верой в рынок как универсальное решение социальных проблем. В Великобритании этот сдвиг вправо сопровождался переменами в представлении политической стратегии. Новые лейбористы «выдвигали на передний план форму, а не содержание, позирование перед прессой, а не дебаты», при этом «придерживаясь мнения, что презентация является частью формирования политической стратегии» (Franklin, 1998, 4; также см.: Franklin, 1994).

Частью этой новой стратегии презентации и ребрендинга партии стал акцент на самом Тони Блэре. В своем анализе освещения избирательной кампании Лейбористской партии 1997 года средствами массовой информации Пирс полагает, что до 1997 года «у политических партий не было устоявшихся традиций использования биографий лидеров во время избирательного процесса» (Pearce, 2001, 211). В ходе избирательной кампании 1997 года Блэр, конечно, сыграл беспрецедентную роль. Молодой, мессианский образ лидера партии смотрел с каждого постера в ходе подготовки к выборам (см. рис. 11.1), а средства массовой информации без конца рассказывали биографию Блэра.

Рис. 11.1 Избирательные постеры Новых лейбористов 1997 года. Слева: http: ; Справа: http://nottspolitics.org/2013/05/29/picturing-politics-the-1997-labour-manifesto///www.phm.org.uk/our-collection/object-of-the-month/may-2017-because-britain-deserves-better-poster-1997/

В то же время лидеры партии играли выдающуюся роль в материалах предвыборных кампаний и до того. Например, десятью годами раньше, в ходе выборов 1987 года, Лейбористская партия выпустила небольшой фильм о Ниле Кинноке, который его хулители прозвали «Кино-Киннок». Хотя между двумя этими небольшими лентами наблюдается явное сходство, важно присмотреться к различиям между ними. Хотя «Кино-Киннок» можно считать предтечей ленты 1997 года – в фильме есть интервью с лидером Лейбористской партии и членами его семьи, факты биографии и истории из личной жизни Киннока, – она не обвалила то, что Водак (Wodak, 2009, см. также: Гоффман, 2004; Goffman, 1959) назвал «передним планом» и «закулисьем» политики, в той же степени, в какой это сделал фильм о Блэре. Если постановочные достоинства фильма 1987 года относительно велики – члены семьи, друзья и коллеги Киннока в формате «говорящих голов» рассказывают истории из жизни Киннока, – то лента 1997 года снята в документальном стиле «скрытой камеры». Блэр говорит на камеру, сидя на заднем сиденье автомобиля, в поезде и на собственной кухне (где на различных стадиях интервью присутствуют и его дети). В «Кино-Кинноке» мы изучаем биографические подробности жизни Киннока, но их представляют в отшлифованном кинематографическом виде, сопровождая соответствующим светом и музыкой. В отличие от нее, предвыборный фильм Блэра 1997 года повествует нам о самом Блэре, живописуя его либо в перерывах между встречами или публичными мероприятиями (как на кадрах в машине и поезде), либо до или после работы (на кухне).

Таким образом, фильм 1997 года представляет собой «реальный», закулисный портрет Блэра, в то время как лента 1987 года на это совсем не претендует. По сути, как отмечает Пирс (Pearce, 2001), напряжение между пространствами переднего плана и закулисья политики в фильме 1997 года подчеркивает сам Блэр. На первых его кадрах лидер партии дает интервью в машине, затем зрителю показывают сцену, на которой он стоит перед толпой фотографов и участников избирательной кампании, подписывая постер с изображением его крупного плана, приведенный на рис. 11.1. В качестве сопровождения этой сцены звучит голос Блэра, вещающего из машины: «…и какая-то часть твоей души спрашивает, а стоит ли вообще оставаться в политике с учетом всей той ерунды, которой тебе приходится заниматься». Тематизируя с целью достижения определенного результата напряжение между передним планом и закулисьем – и с презрением относясь ко «всей этой ерунде, которой тебе приходится заниматься» в рамках повседневной политической деятельности, – фильм 1997 года пытается создать «аутентичный» образ «реального» Блэра. Как говорит сам лидер партии: «То, что я постоянно говорю людям, остается за пределами образа». Именно к этому и приглашает аудиторию лента 1997 года. Конечно, может случиться и так, что человек, «стоящий за образом», является тотемом бренда Новых лейбористов. Биография Блэра на всем протяжении фильма используется в качестве пропагандистского инструмента обновленной партии. Пирс (Pearce, 2001, 223; выделение в оригинале) отмечает:

Блэру кажется, что новый лейбористский «проект» сводится к объединению «лучших» черт консервативной и лейбористской традиций: у вас может быть динамичный свободный рынок и социальная справедливость. Свою биографию и индивидуальность Блэр представляет в качестве символа такого синтеза. Он энергичный, активный, целеустремленный – атрибуты успешного бизнес-лидера, – но в то же время сострадательный и заботливый, а это уже традиционные социал-демократические ценности.

История жизни Блэра используется в качестве символа конкретного политического проекта; «каждая грань индивидуальности Блэра, каждая деталь его биографии становится политическим преимуществом» (Pearce, 2001, 213). Потенциал такого подхода становится еще больше от того, что все эти истории – даже откровения – герой рассказывает в задушевные, внешне аутентичные моменты за кухонным столом или же переезжая с одной политической встречи на другую. В «Кино-Кинноке» мы должны голосовать за лейбористов, потому что друзья и члены семьи Киннока говорят нам, что он хороший, уважаемый человек. В ленте 1997 года мы должны голосовать за Новых лейбористов по той причине, что, несмотря на «всю ту ерунду, которой ему приходится заниматься» как политику, после работы и в перерывах между встречами Блэр такой же, как мы; наши ценности разделяет и он, и в более широком смысле возглавляемая им партия. Про Киннока нам сказали лишь, что он хороший; что же касается Блэра, то его нам показали. Если Киннок представлял собой диегетическую аутентичность, то Блэр – аутентичность миметическую. Понятие миметической – ее, вероятно, можно еще назвать «наигранной» – аутентичности также заметно в риторическом стиле Блэра. Одной из отличительных особенностей этого стиля стала «публичная конструкция нормальности», если воспользоваться выражением Фэйрклауфа (Fairclough, 2000, 99). Фэйрклауф (Fairclough, 2000, 95–118) выделяет множество стилистических приемов, с помощью которых Блэр разыгрывает «нормальность». Эти лингвистические формы я обобщил в таблице 11.1. Все они служат для персонализации риторического стиля Блэра. Их дополняет язык тела Блэра – он, например, часто улыбается, – чтобы проецировать образ привлекательного, аутентичного представителя среднего класса. По мнению Фэйрклауфа (Fairclough, 2000, 99), «политическое исполнение Блэра видоизменяется его языком и стилем общения „нормального человека“».

Таблица 11.1 Перечень лингвистических стратегий, которые Блэр использует, чтобы разыгрывать нормальность (см.: Fairclough, 2000)

Таким образом, заурядный, «обычный парень» в предвыборном фильме партии 1997 года выходит на передний план политического посыла, который Лейбористская партия адресует избирателям с трибуны конференц-зала.

Следствием этой преемственности между политиками переднего и заднего плана является то, что в дополнение к аутентичности Блэр также выглядит убежденным политиком; игра в аутентичность в его исполнении переходит в игру в искренность. Как и аутентичность, эта искренность не просто диегетическая, но и миметическая. Блэр не только представляет нам себя человеком глубоких убеждений, но и показывает это с помощью своего риторического стиля. Фэйрклауф предполагает, что политическую убежденность он разыгрывает в основном через язык тела и подачу речей. По мнению Фэйрклауфа (Fairclough, 2000, 14), густые брови, жесты и использование интонаций представляют собой механизмы, позволяющие указывать на искренность. К этим указателям также следует добавить выразительное использование риторических вопросов, равно как и булетической модальности (слов, связанных с желанием, таких как «я хочу») для демонстрации его непоколебимых политических верований. Но тогда, с учетом грамотного акцента на презентации политической стратегии, можно считать парадоксом, что аутентичность и искренность стали ключевыми мотивами риторического исполнения Блэра.

ПРАВДА, ИСКРЕННОСТЬ И САТИРА: «В ГУЩЕ СОБЫТИЙ» – ЗРИТЕЛЬСКОЕ ВОСПРИЯТИЕ

Хотя Лейбористская партия впоследствии правила тринадцать лет, проект Новых лейбористов, преодолев точку наивысшего взлета, вскоре перешел к устойчивому спаду. В период между первоначальной сокрушительной победой и поражением в 2010 году партия постепенно потеряла шесть миллионов голосов. Чтобы получить представление о том, как Новых лейбористов воспринимали все это время, стоит посмотреть, каким образом правительство было представлено в британской культуре. В этой части я сосредоточусь на особенно влиятельной передаче – созданном Армандо Иануччи телешоу «В гуще событий», впервые вышедшем в эфире BBC 19 мая 2005 года. Его превозносили до небес критики Королевского телевизионного общества, оно неоднократно получало награды Гильдии телевещания и прессы, а также Британской академии кино и телевидения. Приведенные ниже рассуждения не являются всеобъемлющим обобщением мнения британской публики в отношении правительства Новых лейбористов. Это скорее яркое отношение к Новым лейбористам у власти – отношение, которое, на мой взгляд, в любом случае оказало влияние на риторический ландшафт современных политических дебатов.

Как отмечает Филдинг (Fielding, 2014, 258), шоу «В гуще событий» «представляло собой последовательную критику Новых лейбористов и в меньшей мере обновленной консервативной альтернативы Дэвида Кэмерона» (Fielding, 2014, 258). Филдинг приводит неплохое обобщение сатирических параллелей шоу:

Хотя партия у власти никогда не называется, пререкания между Администрацией премьер-министра и Казначейством перекликаются с разногласиями между Блэром и Брауном, а дружелюбная одержимость премьера его «наследием» напоминает одержимость Блэра. Что же касается его преемника, то он обладает многими чертами Брауна. Но что еще более важно, так это правительственный стиль, просматривающийся в шоу «В гуще событий» (особенно навязчивое стремление подменять одни идеи другими), который многие недвусмысленно ассоциируют с Новыми лейбористами.

Филдинг предполагает, что одной из стратегических целей шоу был «правительственный стиль» Новых лейбористов и их «навязчивое стремление подменять одни идеи другими» (Fielding, 2014, 258). Отношения между подобного рода подтасовками и реальностью тематизируются на протяжении всего шоу. Как пишет Басу, в шоу «В гуще событий» «политические партии точно те же самые, и ни политики, ни журналисты не заинтересованы в том, чтобы говорить правду или нести обществу добро» (Basu, 2014, 92). Филдинг также заявляет, что «„В гуще событий“ в конечном счете высокоморальное шоу, сосредоточенное на исследовании того, как политики и им подобные затмевают собой идеал Истины» (Fielding, 2014, 9).

В качестве примера можно привести сценку из первой серии первого эпизода сериала (2005). В ней Малкольм Такер, любящий посквернословить руководитель Департамента по связям с общественностью, а по совместительству политический инфорсер премьер-министра, говорит с главой (вымышленного) Департамента общественных дел Хьюго Эбботтом. На пресс-конференции, состоявшейся ранее в этот же день, Эбботт хотел сделать заявление о новой политической стратегии, однако в самый последний момент Такер ему это запретил. Не зная, что сказать собравшимся журналистам, Эбботт в отчаянии движется на ощупь, пытаясь придумать достойный новостной повод. В конце концов он заявляет, что в возглавляемом ведомстве все идет хорошо, и разносит журналистов за их неизменно негативную позицию. В рассматриваемой сцене Такер приходит к нему сообщить, что премьер-министру в действительности позиция журналистов нравилась и что Эбботт, теперь ставший предметом насмешек всей прессы Уайт-холла, должен об этом объявить:

Эбботт. Что… э-э-э… и что мы теперь будем делать?

Такер. Ты полностью изменишь свою позицию.

Эбботт. Эй, погоди, погоди… погоди секунду… Малкольм, по правде говоря, это не… на самом деле это очень тяжело.

Такер. Ну да… заявление, которого ты сегодня не делал, ты сделал.

Эбботт. Нет-нет, я ничего такого не делал, и когда я этого не делал, там были телекамеры.

Такер. Да и хрен с ними.

Эбботт. Не понимаю, на каком уровне реальности мне предположительно следует оперировать.

Такер. Послушай, обычно они довольствуются следующим – я говорю им, что ты что-то сказал, и люди верят, что это сказал действительно ты. Но на самом деле не верят, что ты это сказал, зная, что ты ничего такого не говорил.

Эбботт. Правильно.

Такер. Однако в их интересах говорить, что ты это сказал, потому что, если они не скажут, что ты это сказал, завтра или в другой день, когда я решу рассказать им о том, что ты сказал, они не услышат того, что ты сказал.

Такер признает, «пресса знает, что ты этого не говорил», но уделяет правде лишь второстепенное значение. Здесь важно другое – что Такер откажет журналистам в политическом доступе, если они не опубликуют того, что он говорит. Как пишет о шоу Басу, «политики и новостные СМИ представлены в виде одного огромного комплекса – аппарата, – внутри которого совершенно нет полезного пространства» (Basu, 2014, 92; выделение курсивом в оригинале). В шоу «В гуще событий» свора прессы и политический класс, преследуя собственные интересы, устраивают заговор против реальности. Слова, сказанные в действительности, подчиняются тому, как их представляют; в итоге СМИ как посредник вытесняет содержащийся в них посыл. Беспокойство Эбботта по поводу того, «на каком уровне реальности ему следует оперировать», представляет собой озабоченность постмодернистским главенством медиации. Для Эбботта «реальность» представляет собой пластичную концепцию – он видит, что ее оперируют на разных «уровнях», – но настаивать на существовании политической стратегии, о которой он ничего не говорил, – это слишком большой онтологический шаг вперед. Впоследствии Такер иллюстрирует эту уловку, ссылаясь на супружескую измену своего друга – когда тот приходит после адюльтера домой и говорит, что «ничего такого не было», в его голове «щелкает выключатель». Это придает отрицанию Такером реальности отчетливое моральное измерение, причисляя Такера, прессу и Эбботта к той же категории прелюбодеев. Предвещая современную политику постправды, подобный легкомысленный подход к реальности превращается в квалифицированный совет. Подобно тому, как реальность покоряется форме, искажается и подменяется вымыслом в угоду политической повестке дня, экспертное мнение в шоу «В гуще событий» контролируется не присущей ему ценностью, а тем, как оно отрабатывает политическую повестку правительства. В приведенной ниже сцене из второй серии третьего эпизода (2005) Такер и Эбботт спорят по поводу правительственной политики в сфере образования студентов с особыми образовательными потребностями (ООП). Следуя совету эксперта и собственного политического консультанта – Гленна Калленна, отца ребенка с особыми образовательными потребностями, – Эбботт полагает, что такого рода студенты нуждаются в специальных школах, удовлетворяющих эти потребности. В то же время позиция правительства – и, как следствие, Такера – сводится к тому, что студентов с особыми образовательными потребностями следует интегрировать в обычные школы.

Эбботт. Перед тем как уйти, я посоветовался с экспертом, Марком Райаном.

Такер. Это тот парень из образовательной программы Лондонской школы экономики?

Эбботт. Ага.

Такер. И что этот педофил в сандалиях тебе сказал?

Эбботт. Что идея закрыть специальные школы и перевести ребят с особыми потребностями на общее образование – паршивая идея.

Такер. Ага, а вот у меня есть эксперт, который это опровергнет.

Эбботт. Но ведь родители детей с особыми образовательными потребностями тоже выступают за сохранение специальных школ.

Такер. Ага, а вот мой эксперт категорически против.

Эбботт. И кто же он такой, этот эксперт?

Такер: Понятия не имею, но к обеду могу кого-нибудь найти. Как видишь, проблема в том, что ты говоришь не с тем экспертом. Обратись к нужному эксперту, и ты узнаешь, что он тебе посоветует еще до того, как услышишь его совет. Хью, нравится это тебе или нет, но ты будешь продвигать этот законопроект, что же до меня, то я найду другого эксперта, это понятно?

Эбботт. Понятно.

Страдает опять же реальность. В шоу «В гуще событий» политики используют экспертов, чтобы сделать убедительнее реализуемые ими политические стратегии, но совсем не для того, чтобы докопаться до истины и понять, что представляет собой лучшая политическая стратегия для людей, ради которых, собственно, и пишутся законы. В действительности образ экспертов как тех, кого задействуют в качестве инструмента достижения циничных целей, а не чтобы использовать их знания в дебатах, лежит в основе идеологической подоплеки печально известной ремарки Майкла Гоува по поводу Брексита: «Британия устала от экспертов». Легкомысленное обращение к экспертному мнению в виде post hoc оправдания любых мнений в обязательном порядке порождает в душах тех, кто в самом деле обладает в данном вопросе техническими либо профессиональными знаниями, настороженное – если не сказать усталое – к нему отношение.

Несмотря на убеждения его собственного эксперта и протесты Каллена, Эбботт продолжает поддерживать позицию правительства. Далее в том же эпизоде Эбботт вынужден давать свидетельства в ходе общественного расследования причин, заставляющих его поддерживать подобную политику. В один момент, внушающий отвращение, – рядом с ним сидит Каллен, снедаемый ужасом и яростью, – Эбботт обращается к своему опыту отца, воспитывающего ребенка с особыми образовательными потребностями, чтобы оправдать поддержку данной политики, невзирая на слова Каллена, который без конца говорил, что «включение – это иллюзия». Эбботт использует (вымышленный) факт биографии Каллена примерно так же, как и Блэр в фильме во время избирательной кампании 1997 года. История из личной жизни используется в качестве пропагандистского ресурса в погоне за политической поддержкой. В шоу «В гуще событий» нам известно, что эта история представляет собой вымысел и, что еще хуже, полностью противоречит истине. Эбботт разыгрывает аутентичность в ущерб (подлинно аутентичному) опыту Каллена, заодно принося в жертву их дружбу (хотя потом они мирятся). Посыл здесь заключается не только в том, что политики соотносят с правдой верность, но и в том, что бренд Новых лейбористов, характеризующийся подменой понятий, подрывает полноту личности, пятная личные взаимоотношения, превращая их в инструмент достижения политических целей. Наигранная искренность Эбботта выхолащивает смысл из отношений с Калленом, превращая его в нравственного подлеца.

Изображение аутентичности и повседневности в шоу «В гуще событий» представлена жульнической. В первой серии второго эпизода (2005) Такер указывает на единственную причину того, что премьер-министр выглядит «таким сведущим»: все дело в том, что его советники посоветовали ему просматривать «zeitgeist записи» – короткие еженедельные видеодайджесты поп-культуры. В действительности премьер-министр не смотрит телевизор и не слушает поп-музыку; его нормальное состояние – мошенничать и врать. Забавно, что персонажи шоу даже неспособны идентифицировать «нормального» человека. В том же эпизоде Эбботт использует несколько фокус-групп для тестирования нового политического предложения. Во время встречи на одном из собраний некая женщина приходит в восторг от этой стратегии, в результате чего Эбботт, Каллен и Олли Ридер (еще один советник Эбботта) выгоняют всех остальных членов фокус-группы, сводя членство в группе до одного человека. Но впоследствии выясняется, что дама, которую они посчитали матерью-одиночкой и обычной представительницей среднего класса, на деле является актрисой, приглашенной в группу для количества, а также чтобы инициировать дискуссию. Таким образом, демографическая группа, на которую, как предполагается, направлена искомая политическая стратегия, тоже является фикцией. Подобное сатирическое таргетирование формулировки политики фокус-группы Новых лейбористов подразумевает скрытую критику нормальности среднего класса, которую в фильме 1997 года разыгрывал Блэр; его исполнение представляет собой разыгрывание другой карты, симуляцию в том смысле, который в это вкладывал Бодрийяр (Baudrillard, 1983). Нет никакой матери-одиночки, «обычной» представительницы среднего класса, к которой наш герой искренне обращается с уютной кухни или с заднего сиденья автомобиля, есть только актриса, играющая роль, которую ее попросили сыграть. Следуя логике шоу «В гуще событий», можно прийти к выводу, что Блэр разыгрывает им же созданную иллюзию.

Тематизируя мотивы аутентичности и искренности, характеризующие риторику Новых лейбористов, шоу «В гуще событий» обращается к «структуре чувства» (Williams, 1977), присущей тем, кто жил в эпоху Блэра. Оно описывает недовольство и нетерпение, вызванные поверхностной игрой в подлинность и искренность. В действительности его персонажи выглядят омерзительно по причине ненависти к той нормальности, которую они сами же и разыгрывают. Например, во второй серии первого эпизода (2005) Эбботт называет «истинный» электорат «совсем другим видом» с «прекрасными глазами и насмешливым, противным ртом». Шоу выражает отвращение не только к подмене идей и сопровождающей эту подмену миметической аутентичности, но также к избитости и скуке. Но банальный спектакль, более не представляющий интереса, продолжается, а Такер дирижирует им с маниакальным упорством; это поверхность без особых притязаний на глубину. В данном отношении шоу «В гуще событий» представляет позицию или же текущее отношение к стратегии коммуникаций Новых лейбористов. Здесь приобретают значимость комментарии Вермюлена (Vermeulen, 2015) по поводу введенного Кольбером понятия «правдоподобия» и его собственной концепции «глубиноподобия». Если шоу «В гуще событий» сообщает нам что-нибудь о риторике Новых лейбористов и о том, как эта риторика воспринимается, то миметическая аутентичность Блэра, которая многим кажется глубиной, на самом деле представляет собой зияющую пустотой поверхность. Каким бы ни был первоначальный потенциал «перформативных актов» глубины Новых лейбористов, если воспользоваться выражением Вермюлена (Vermeulen, 2015), как бы они ни содействовали полной победе на выборах, рано или поздно эта стратегия дает сбой, по крайней мере для Иануччи и других членов аудитории, разделяющей это мнение (в другой работе я привожу более сложное описание сатирических значений, которыми различные аудитории наделяют передачу «В гуще событий», см.: Browse, в печати). Есть множество способов объяснить развитие такого циничного отношения к миметической аутентичности, ориентируясь на пребывание лейбористов у власти. К сожалению, здесь для этого нет места. Но с учетом моего анализа критики Новых лейбористов, содержащейся в шоу «В гуще событий», будет правильным заявить, что подобный способ стилизации искренности и аутентичности в потенциале стал вредным для партии, по крайней мере, для некоторых слоев ее электората. В следующей части текста я обрисую в общих чертах меняющийся политический ландшафт британских левых и продемонстрирую то, как он привел к новому способу разыгрывать глубину, иными словами, к тому, что я называю «курируемой аутентичностью».

РИТОРИЧЕСКОЕ «ГЛУБИНОПОДОБИЕ»: ДЖЕРЕМИ КОРБИН И «КУРИРУЕМАЯ АУТЕНТИЧНОСТЬ»

В августе 2015 года, к удивлению представителей всего политического спектра, ветеран политики левого крыла, член парламента от Лейбористской партии Джереми Корбин стал фаворитом избирательной кампании лейбористов, которому прочили все шансы на победу. После отставки Блэра в 2007 году партию и страну возглавил Гордон Браун. Глобальный бум потребления, поддерживаемый лейбористами и позволявший партии вкладывать средства в сферу общественных услуг, одновременно с этим совершенно спокойно относясь к «отвратительно богатым» (по выражению главного архитектора Третьей волны Питера Мандельсона), закончился самым ужасным образом в результате глобального финансового кризиса 2007–2008 годов. В ходе всеобщих выборов 2010 года этот экономический вихрь вынес из кабинета Брауна и заменил Лейбористскую партию коалицией консерваторов и либеральных демократов. Реакцией нового коалиционного правительства на экономический кризис стала имплементация решительной программы строгой экономии, повлекшей за собой резкое сокращение инвестиций, расходов на сферу общественных услуг и безопасность. В ответ на это Лейбористская партия выбрала кандидатом в свои лидеры Эда Милибенда, выступающего с «умеренно» левых позиций. По сравнению с предшественником Милибенд «сместил» партию влево, объявив о решении вступить в войну в Ираке, и обрушился с нападками на «хищнический» капитализм. В то же время это «пере-позиционирование» имело некоторые противоречия – к примеру, осуждая урезание правительством расходов, обвиняя, что оно «идет слишком быстро и заходит слишком далеко», Лейбористская партия одобрила для следующего парламента проект затрат. И хотя опросы общественного мнения предрекали лейбористам либо победу с небольшим перевесом, либо результат, не позволяющий иметь парламентское большинство, всеобщие выборы 2015 года с огромным преимуществом выиграли консерваторы.

Именно в этом контексте Корбин в 2015 году взлетел на пост руководителя партии, набрав беспрецедентные 59,5 процента голосов. После бунта лейбористских членов парламента в 2016 году, когда ему, как лидеру, бросили вызов, он еще больше укрепил свой мандат, одолев противника, Оуэна Смита, с результатом в 62 процента голосов. Справедливости ради надо сказать, что в общей массе Лейбористской партии Джереми Корбин, невзирая на критику со стороны лейбористских членов парламента, пользуется огромной популярностью. Свою карьеру он начинал как профсоюзный деятель. В 1983 году вошел в состав парламента от лондонского округа Ислингтон, стал горячим сторонником Тони Бенна, бывшего члена парламента и иконы политиков левого крыла, а потом присоединился к депутатской группе «Социалистическая кампания». Яростно выступал против войны в Ираке, стал ключевой фигурой антивоенного движения британских левых. В этом качестве он представляет собой совершенно иной тип политика, нежели Блэр, а его избрание означает окончательный отказ от политики Третьей волны (одним из слоганов его кампании стало выражение «новый вид политики»).

Риторический стиль Корбина тоже очень отличается от того, которым пользовался Блэр, как и его манера «производить» искренность. По сути, одна из причин поддержки Корбина членами Лейбористской партии заключается в том, что он в отличие от лидеров до него представляется аутентичным, выглядит так, словно верит в то, что говорит, и в качестве доказательства может привести результаты своих избирательных кампаний. Ниже я рассмотрю, как Корбин разыгрывает аутентичность либо глубину и как его подход контрастирует с миметической аутентичностью, характерной для периода правления Новых лейбористов. Мой анализ предполагает, что его новая манера представлять аутентичность стала фактором, внесшим вклад в успех Лейбористской партии на выборах, особенно если сравнить ее с миметической аутентичностью, которая ей предшествовала. В действительности Вермюлен и ван ден Аккер (Vermeulen, van den Akker, 2010; Vermeulen, van den Akker, 2015) предполагают, что экономический кризис 2007–2008 годов, провал политики Третьей волны и крах платформы политического центра сыграли главную роль в развитии новой метамодернистской структуры чувства. С учетом этого описываемый мной риторический сдвиг можно трактовать в качестве выражения данного перехода от постмодернистской к метамодернистской чувственности.

Если миметическая аутентичность подчеркивала собственные чувства Блэра, Корбин в общем виде демонстрирует полное нежелание говорить о своих эмоциях. Взять, к примеру, выдержку из его интервью журналисту BBC Эндрю Марру («The Marr Show», 2016). Это интервью он дал вскоре после бунта парламентариев из Лейбористской партии, спровоцировавшего повторное голосование по кандидатуре лидера.

Марр. Вы лично испытывали на себе огромное давление, по всей видимости, говорили об этом с членами семьи, к тому же ходили слухи, что в какой-то период даже испытывали неуверенность. Думали: «Неужели оно того стоит? Могу ли лично я все это продолжать?»

Корбин. Эндрю, вы читаете слишком много газет, в самом деле читаете.

Марр. Да, я только это и делаю.

Корбин. Вы только то и делаете, что читаете газеты!

Марр: Да, это все, что я делаю.

Корбин. Я могу сказать? Ничего такого не было…

Марр. Я могу вас спросить, это правда?

Корбин. Нет, полная чушь. Никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий. Я скажу вам, что такое настоящий стресс: настоящий стресс – это когда тебе нечем кормить детей; настоящий стресс – это когда ты не знаешь, получишь ли завтра работу; настоящий стресс – это когда домовладелец собирается вышвырнуть тебя из квартиры. Вот что такое в нашем обществе настоящий стресс. Наша работа как политиков и представителей народа в том и заключается, чтобы распознавать виды настоящего стресса, с которым сталкиваются в обществе люди, а потом пытаться сделать так, чтобы общество с этими проблемами справилось.

Марр дает Корбину возможность проявить эмоции и сказать, что да, этот бунт затронул его лично. Но вместо этого тот энергично отрицает свои чувства («никаких колебаний, никакого стресса, никаких депрессий») и направляет разговор в русло того, что представляет собой «настоящий стресс». Перечисляя виды «настоящего стресса», он использует обобщенное ты, тем самым придавая им повсеместный характер, утверждая, что эта тема касается всех и каждого. Это полная противоположность персонализации стиля Блэра. Вместо того чтобы рассказывать о своих чувствах, чтобы выразить свою точку зрения на современную политическую ситуацию, Корбин в своем ответе дает понять, что его эмоции не имеют никакого значения, потому что другим – тем самым, кто имеется в виду под обобщенным ты, – намного хуже, потому как они испытывают «настоящий стресс». Эту риторическую стратегию я называю «курируемой аутентичностью»: «курируемой» по той причине, что Корбин представляет не собственный опыт, а опыт других людей, а «аутентичностью» – потому, что этот опыт, с одной стороны, представляется в качестве реально существующего («настоящий» стресс действительно существует), с другой – перекликается с самим Корбином: он очень переживает за таких людей (свидетельством чего служит его экспрессивное перечисление трех видов стресса и использование слова «настоящий», которое обладает не только определительным значением, обозначая «реальность», но и, в данном случае, усилительным).

Если миметическая аутентичность подразумевала игру в глубину через использование собственных эмоций человека (точнее, через копирование чужого эмоционального исполнения, к которому, как предполагается, тяготеет народ), то курируемая аутентичность представляет и подчеркивает «настоящий» опыт других. Лучшим примером этого, вероятно, является использование Кор-бином вопросов его слушателей. Вместо того чтобы спрашивать самому, он нередко приглашает присылать вопросы своих сторонников, а потом читает их с парламентской кафедры. Это не что иное, как «курирование» опыта других – бриколаж из подлинных историй «подлинных» избирателей. В качестве стилистической стратегии такой бриколаж нередко ассоциируется с постмодернизмом, и радость в этом случае приносит не продукт сам по себе, а «производство производства» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). Бриколаж – это поверхностная форма, «способность включать фрагменты во все новые фрагментарные образования» (Делез, Гваттари, 2007, 21; Deleuze, Guattari, 1983, 7). В то же время в данном примере «начинка» бриколажа – опыт реальных людей – используется, чтобы создать ощущение глубиноподобия. Эффект, так сказать, заключается в том, что Корбин выходит за рамки риторической картины; он риторически обращается не к собственному этосу, но к авторитету (сражающегося и страдающего) народа. Но это парадоксальным образом усиливает его собственные призывы к аутентичности и искренности – окружающее его ощущение глубиноподобия, – потому что он самоотверженно продвигает интересы других людей, ставя их выше собственных, а политическую цель – выше эгоизма. Это перекликается с настойчивыми заверениями приверженцев Корбина в том, что они поддерживают не столько лидера, сколько движение. Частое использование Корбином местоимения первого лица множественного числа мы отражает этот стиль политического движения. Прекрасным примером тому может служить фрагмент из видеоролика под названием «Движимые людьми», созданного с целью сбора средств на избирательную кампанию лидера (Corbyn, 2016):

Мы объехали всю страну, провели множество митингов и встреч, пытаясь донести посыл надежды, посыл причастности, посыл о том, какой захватывающей может быть политика и какой другой подход можно использовать по отношению к ней. У нас немного денег, нам никто не жертвует больших сумм, и в действительности за большими суммами мы и не гонимся. Те, кто жертвует нам по 5 или 10 фунтов стерлингов, через веб-сайт либо с помощью мобильного телефона, помогают нам привлечь больше людей в самые удивительные в политике времена за очень длительный период, чтобы ни один человек, ни одна община не остались в стороне.

Вместо того чтобы лично обращаться к своим сторонникам с призывом жертвовать на кампанию деньги, Корбин говорит от имени коллективного мы. В конце ролика камера показывает нам городскую площадь, заполненную сторонниками Корбина, которые одеты во все красное и размахивают его плакатами. Посыл здесь сводится к тому, что Корбин и толпа составляют то самое мы, к которому он обращается. Упор в этом предвыборном ролике сделан на то, чтобы включить в эту категорию мы как можно большую аудиторию – «привлечь больше людей в самые удивительные в политике времена». Здесь также очень важно, что у этого мы, которое представляет Корбин, «немного денег», ему никто «не жертвует больших сумм». Это согласуется с этосом проводимой Корбином «новой политики» – как игра Корбина в аутентичность предполагает курирование опыта других людей, так эти же люди движут его собственной кампанией.

В данном случае наблюдается некоторое сходство с риторикой Блэра. Как отмечает Фейрклауф, «принятая Блэром форма политики убеждения представляет собой претензию быть на волне народа» (Fairclough, 2000, 115). Блэр использовал эпистемологическую и булетическую модальности, такие как «я чувствую, что британский народ требует…», «у меня есть ощущение, что доверие возвращается», или «вы знаете, чего я хочу», что взывает к «мифическому нарративу того… как лидер, принимая на себя лидерство, входит в мистическую общность с народом» (Fairclough, 2000, 15, выделение мое). В отличие от него Корбин, используя мы, позиционирует себя вместе с народом, а не с кем-то, кто интуитивно знает чувства и желания людей. Эти различия намечают разницу между миметической и курируемой аутентичностью: в первом случае политик интерпретирует опыт народа через собственную эмоциональную (и политическую) призму (при этом, поступая таким образом, играет в свою личную эгоцентричную аутентичность); во втором – политик аутентично воспроизводит этот опыт (и, поступая таким образом, демонстрирует свое единство с народом).

Вместе с тем Корбин и сам выступает в роли объекта «курирования». Миметическую убежденность он разыгрывает не так, как Блэр, но его публичные выступления нередко обрамляются политическими союзниками (и даже противниками) ссылкой на его этос. Например, слоган его первой избирательной кампании на пост лидера звучал так: «Честная политика, разговор начистоту». Это надо понимать в том смысле, что предварительные знания зрителей о Корбине способствуют их восприятию его в ходе дискурсного события (см.: Browse, в печати): он принципиальный социалист, отстаивающий практически одни и те же убеждения с момента своего первого избрания в парламент. Хотя он и не говорит об этом сам, этот факт его биографии используется другими для обрамления его публичных выступлений. Например, во вступительной части, предшествующей его интервью с Корбином во время избирательной кампании 2015 года, Оуэн Джонс, сторонник Корбина и журналист либеральной газеты «Guardian», говорит: «Я поддерживаю [Корбина], потому что считаю его человеком принципа, человеком храбрым, который отстаивает свои убеждения» (Jones, 2015). Благодаря подобным обрамляющим конструкциям, Корбину во многих отношениях не обязательно разыгрывать искренность так, как это делал Блэр. Его зачастую приводят в качестве примера убежденности и принципиальности еще до того, как он откроет рот.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Явление, характеризуемое как политика «постправды», вращается вокруг понятий убежденности и аутентичности – того, что человек искренне чувствует «нутром». В данной главе я написал, как аутентичность тематизируется в языке Новых лейбористов, а также в переходе от диегетической к миметической формам «производства» искренности. Вместе с тем, если шоу «В гуще событий» можно считать признаком «структуры чувства», если воспользоваться введенным Уильямсом термином (Williams, 1977), которое испытывали хотя бы некоторые из тех, кто жил во времена правления Блэра, представляется очевидным, что его миметическая стратегия довольно быстро безнадежно устарела. Поэтому нет ничего удивительного в том, что мимезис, содержащийся в риторике Новых лейбористов, стал объектом скепсиса и сатиры. Пытаясь обратиться к метамодернистской проблеме аутентичности, «выдвижение на первый план» мимезиса заднего плана политики – и находящихся там предположительно «нормальных» людей – просто проецирует еще одну поверхность, напрочь лишенную глубины. Вермюлен (Vermeulen, 2015) полагает, что мы стали свидетелями перехода от постмодернистского экспериментального регистра, как серфер, скользящий по поверхности воды, к метамодернистскому регистру опыта, больше подходящего пловцу с трубкой и маской, который «воображает глубину, но никогда ее не познает». Если расширить, пользуясь собственным допущением Вермюлена (Vermeulen, 2015), эту метафору, и без того хорошую, можно сказать, что куратором при данной модели выступает тот, кто указывает на интересные либо важные свойства подводного мира и, демонстрируя свои знания глубин, в определенном смысле бросает вызов их глубиноподобию. Если политик, реализующий миметическую аутентичность, обнаруживает все и, таким образом, просто создает еще одну поверхность, то перформативный акт куратора, «указывающего» на чужой опыт, в сочетании с отказом от своего собственного, представляет собой молчаливую претензию на его аутентичность; в этот момент он может быть рядом, на поверхности с тобой, но это является результатом того, что он плавает глубже и видит дальше в океанской пучине под ним.