Прошлое, которое определяет будущее. Век шестнадцатый, Венеция. Потеряли, но и нашли

– Может быть, ты все-таки передумаешь? – спросила мужа невысокая хрупкая женщина. – Она все-таки твоя дочь! Не нужно всего этого… позора… – Видно было, что последнее слово далось ей с трудом.

Не нужно позора! Его дочь! Как бы не так! Он, Капелло, не привык спускать никому, тем более нищему, безродному подмастерью! Ограбить его, ославить, да – опозорить! Именно – опозорить! И что теперь, проглотить? Сделать вид, что сам отдал дочь за этого проходимца, не считая всего, что эта парочка вынесла из его дома?!

– Я думаю, Бьянка не виновата, – тихо добавила жена. – Она хорошая девочка… она бы до такого не додумалась. Это все он… это он ее подбил!

– И ты еще предлагаешь, чтобы я сделал вид, будто ничего не произошло?! Да я живьем поджарю этого мерзавца, когда его ко мне приволокут! Украсть драгоценности, деньги, бумаги, долговые расписки без малого на двадцать тысяч! Не считая того, что они неизвестно зачем испортили твои платья! – Капелло снова тяжело засопел. Он был слишком полнокровен, слишком вспыльчив, и его гнев до сих пор не остыл, хотя прошло уже больше трех месяцев с того часа, когда его родная дочь сбежала с мелким банковским клерком. Смазливым мальчишкой, за поимку которого он, Капелло, назначил неслыханную награду – целую тысячу золотых! И видит бог, он выплатит эти деньги тому, кто привезет его, а еще лучше – их обоих: и Пьетро, и Бьянку! Не-е-ет… он не станет признавать этот брак, пусть бы они и десять раз обвенчались! Он не дал и никогда не даст ей своего благословения! Он не согласен! Он заставит ее ползать на коленях… и перед собой, и перед той, которой она также нанесла обиду и которая воспитывала ее как родную дочь! Единственную дочь – потому что Господь не дал ему больше детей! Не дал, как они его об этом ни молили. Сколько святынь обошли… сколько принесли обетов! И теперь род Капелло оборвется… потому что и у Бьянки тоже не будет детей – уж он об этом позаботится! В монастырь – вот куда ей теперь дорога! Замаливать грехи: и прелюбодеяние, и воровство, но пуще всего – непослушание и неблагодарность!

– Я умоляю тебя, не нужно ничего делать! – Жена осторожно накрыла ладонью его руку. Бартоломео Капелло чуть было не стряхнул ее пальцы, но сдержал раздражение: она-то в чем виновата? Все эти годы она была ему хорошей женой и хорошей матерью Бьянке, и не ее вина, что этот чертов подмастерье соблазнил его дочь! У жены и так много забот: содержать дом, смотреть за прислугой… да и здоровье у нее хрупкое! Но он достанет, найдет этого ублюдка Бонавентури, где бы тот ни прятался от него… и чьим бы покровительством ни заручался! Проходимец, мошенник, вор, растлитель, негодяй! Он добьется, чтобы его повесили! И он привезет дочь полюбоваться этим зрелищем, потому что без ее согласия этого бы не произошло! Не виновата? Да она точно так же виновата, как и он! Непонятно, почему его жена жалеет эту пару, завладевшую тем, что по праву принадлежало только ему! Да еще и выставившую его на посмешище!

– Я найду их – и точка! – буркнул он. – Я так решил! Я мужчина и хозяин своего слова, в конце концов! Иначе люди станут говорить, что Капелло сначала назначил награду, а потом пожалел денег!

– Никто не станет так говорить. Все знают твою щедрость и твой хороший характер. – Синие глаза жены смотрели на него умоляюще. – Да, девочка сделала ошибку… большую ошибку! Но она все же твоя дочь… и ты должен любить ее…

– Должен?! – запыхтел он с негодованием. – Почему это должен?!

– …и если вдруг в один прекрасный день она приедет и бросится к твоим ногам – неужели ты не простишь ее? Неужели твое сердце не смягчится? Господь наш простил на кресте всех – и тех, кто его мучил, и тех, кто кидал в него камни, и тех, кто его распял… Вспомни хотя бы притчу о блудном сыне!

– Ты – святая! – действительно смягчился он, глядя на порозовевшее, одухотворенное верой лицо жены. Вот она бы с удовольствием ушла в монастырь, посвятила себя Богу без остатка, но он попросил ее руки после того, как схоронил мать Бьянки, и ему не отказали. Потому что тогда он был уважаемым человеком, не то что сейчас, когда все смеются за его спиной: дочь ограбила отца и сбежала!

– Моя дочь! – уже теряя запал от взгляда этих кротких глаз и сияния золотых тонких волос, проговорил он. – Дочь самого Капелло! Выкинуть такую штуку! Удрать, можно сказать, из-под венца! Да если бы она только попросила… сказала… намекнула, что сын Приули ей не нравится! Разве я бы пожалел дать за ней богатое приданое, с которым даже и герцогу было бы взять ее не зазорно!

Герцогу! Донна Капелло улыбнулась уголками губ. Иногда ее муж Бартоломео возносится в своих гордых мечтах так высоко! Бьянке следовало выйти за сына дожа Приули – это была очень хорошая партия. Да, паренек не слишком пригож собой – не чета красавчику Пьетро… но с лица воду не пить, да и какая семья! Почет, уважение, власть, богатство! Не то что теперь: даже в качестве законной жены ее падчерицу не будут принимать ни в одном приличном доме, потому что добрая слава лежит, а худая – бежит. Бежит далеко вперед, летит на крыльях… Ах, Бьянка, Бьянка! Что ты натворила! Теперь все они страдают: и Капелло, и семья Приули, которая тоже считает себя опозоренной, и несчастный старик, дядя совратителя Пьетро – Джанбаттиста Бонавентури… впрочем, он уже отмучился. Бедняга умер в тюрьме – и не от больного сердца, а от бесчестья и унижения… уж она-то знает! По улице не пройти – за спиной шепот, хихиканье, пересуды… Говорят даже, что это она довела падчерицу до отчаянного поступка, выжила ее из дому вечными придирками!

– Да, ты много потерял, – сказала жена, и ее глаза вдруг удивительно засветились, словно солнышко выглянуло посреди зимней слякоти. – Но… у нас есть за что возблагодарить Господа… я надеюсь, что есть.

– О чем ты? – непонимающе спросил Бартоломео. – Что еще за радость… что ты хочешь сказать?

– Ты потерял Бьянку… потерял ее как дочь, но… у меня будет ребенок… кажется… Нет, не кажется! Теперь я уже знаю! Мы… мы потеряли, но мы и нашли!

– Что-о-о?! – ахнул Капелло, развернувшись к жене всем телом и мгновенно забыв обо всем на свете: об утраченных долговых расписках и должниках, злословящих за его спиной, – уж теперь-то ему до них не добраться! – о могущественном доже Приули, одном из Совета десяти, который перестал разговаривать с ним и отворачивается при встрече в доме Божьем; об утраченном золоте и индийских рубинах. Ребенок! У него будет ребенок! У них будет ребенок! Вместо дочери, которую он потерял, у него родится другая! Или даже не дочь, а сын!

Ограбленный богач задохнулся от неожиданной радости, не в силах вымолвить ни слова, лишь пристально поглядывая то на лицо жены, то на ее еще не начавший набухать живот. Ребенок! После десяти лет бесплодных ожиданий, поездок по святым обителям, после лечения у всяких шарлатанов и знахарок… после того, как они, можно сказать, смирились со своей участью, его жена вдруг забеременела! Одной рукой у него отняли – и много отняли, – но другой дали! Дали! И… не знак ли это, что он действительно должен простить сбежавшую негодницу? О нет… простить Бьянку он все-таки не может. Во-первых, это означало бы повернуть с полдороги: награда действительно назначена, и он намерен честно выплатить ее, – а во-вторых, сенат уже издал указ об объявлении Пьетро и Бьянки вне закона и изгнании их из Венеции навсегда! А если гнусный совратитель и вор объявится в Венеции, торчать его голове на позорном столбе! После этого он, Капелло, уже не может вот так взять и все отменить! Когда даже родственника негодяя Пьетро уже осудили как сообщника, а в его собственном доме проводили дознание и розыск, потому что Бьянка просто не могла провернуть такое дело сама! У девчонки мозгов не хватило бы открыть потайной шкаф, да и с ключом от него он никогда не расстается! Кто-то или опоил его, или иным образом завладел ключом и сделал с него слепок, кто-то в его доме ей помогал! Он уволил всю прислугу, кроме старой кормилицы, – ее он и не думал подозревать, это как обвинить самого себя! Она у него в доме почти двадцать лет. Ее молоком была вскормлена его дочь и те две девочки, что родились до нее и умерли, едва научившись ходить. Она оплакивала их как собственных, а ее родные трое детей тоже все умерли! И муж умер, и где бы она преклонила голову, если бы он выставил ее на улицу?! А теперь, если Бог пошлет им с женой утешение в виде ребенка, она не будет вскармливать этого ребенка своим молоком – для этого она уже не годится, – но он поручит ей вести хозяйство, ведь жена еще долго не сможет им заниматься после родов! Он сделает старую кормилицу их экономкой, – ту, которая любит… любила негодяйку Бьянку без памяти… и она тоже, считай, потеряла последнюю дочь, бедняга!

– Я пожертвую в собор Святого Марка сто дукатов! – сказал Капелло, благоговейно становясь на колени у подола жены, – если родится девочка. И тысячу – если родится мальчик! Если все будет благополучно, – добавил он, потому что был не просто торговцем, а умным торговцем. Негоциантом до мозга костей – даже в том случае, если договариваться надо было с Богом.

– О, дорогой! – пролепетала жена. – Тысячу дукатов!

– Да! Клянусь в этом на святом распятии! Тысячу дукатов, если у нас родится крепкий, здоровый сын! И пусть покарает меня небо, если я нарушу свою клятву!

Синьора Капелло смотрела на мужа счастливо и благодарно. Она была беременна – точно беременна, – это подтвердили и лекарь, и старая кормилица: оба заверили, что она явно в положении. И чувствовала она себя так хорошо, насколько это вообще было возможно в ее возрасте, но… На душе у женщины скребли кошки и было неспокойно. Она будто чуяла, что заплатила за собственное счастье несчастьем другой. Несчастьем своей падчерицы Бьянки.