То, чего не может быть

Про моего отца говорили, будто у него в желудке долото сгниёт. Не знаю, может, и так. Но я, наверное, в мать пошла. Вот сегодня, стоило мне утром поесть молодых побегов папоротника, и на тебе – живот скрутило. И ведь что самое обидное – сама собирала, никто не неволил. Надо было уксусу добыть, да где? До ближайшей деревеньки вёрст пятнадцать лесом, а куда я лесом на своих двоих? Время позднее, смеркается. Устала. Пришлось остановиться.

Столько лет живу на свете, а всё никак не повзрослею. Впрочем, ничего удивительного: я всегда слыла непоседой. Помнится, мать говорила, если б знала, что такая зараза родится, в утробе меня задушила бы, чтоб перед родными не позориться. В сердцах, конечно, говорила, не со зла, а вон как получилось… А отец молчал, только знай себе усмехался. В самом деле, никогда не знаешь, что лучше – долото в желудке или шило в заднице.

Ближе к середине лета я почему-то чаще их вспоминаю, всех – мать, отца, сестрёнку, братьев. Почему – не знаю. Может, просто совпало, а может, потому что именно тогда всё и случилось. Теперь уже не понять. Вспоминаю – и всё тут. Причём не лица даже, не голоса, а так, ерунду всякую: словечки, тряпки, догонялки… битую посуду… Мамину стряпню, бывает, тоже вспоминаю: творожники там всякие, пироги с ревенем, с яблоками. Или с папоротником. Между прочим, ничего смешного: страусник или орляк, когда их засолить или замариновать как следует, такая вкуснотища!..

М-да.

А остановилась я неудачно. То есть это я потом поняла, что неудачно, а тогда мне место показалось подходящим: маленькая, почти не заросшая поляна, рядом ручеёк, земля не топкая. Чёт и Нечет воздух понюхали, пошмыгали туда-сюда и тоже полянку одобрили. Кусты опять же… Надо было сразу осмотреться, но когда припрёт – какой осмотр! А потом, когда я кострище обустраивала и на старый портал наткнулась, у меня уже шалаш стоял, вода была принесена. Это парням легко, а девчонке от воды трудно уйти. Перед тем как под камни лезть, мне всяко надо отдохнуть. И то, смекаю – портал односторонний, брошенный, заросший весь, никто к нему не ходит: звезду из-под травы уже не видать. И даром что полянка слишком круглая, всё равно не всякий догадается. Махнула я рукой, да и решила: пронесёт. Чёт и Нечет всё это время шныряли и шастали, шастали и шныряли, ягодки какие-то таскали, колоски, а я воды согрела, вымылась, костёрчик затоптала – и на боковую.

А ночью и вспыхнуло.

Раз десять видела, как к нам человека перебрасывает, а всё никак привыкнуть не могу, пугаюсь до одури: свет, искры сыплются, чуть ли не молнии трещат, деревья ходуном, днём радуги, ночью шары… Кажется, что человеку живым не пройти: ан нет, проходит, ещё как, для этого и сделано. Вот только никогда не знаешь, кого принесёт. Но испуг испугом, а насчёт что делать, это у меня давно само собой получается, для этого мне и просыпаться не надо. Звезда ещё не разгорелась, еле контуры проглянули, а я из шалаша в одних штанах, споткнулась, шляпу раздавила, мешок с добычей – в кусты, сама кубарем в другие и лежу на пузе: я не я, и лошадь не моя. Шалаш, конечно, в кучу, но оно и хорошо: прах с ними, шалашом и шляпой, зато не так заметно. Чёт с Нечетом ещё до этого слиняли – они к таким вещам привычные: сначала дёру, а уже потом разнюхивать. И это, наверное, правильно.

Чёт и Нечет – это крысы. Не сказать, что натасканные, но ручные – на ярмарке не показать, зато в моём деле помощники хоть куда, в любую щель пролезут, и чуялки их плохо видят, а то и вовсе не замечают. Они по виду разные, хотя из одного помёта братья: Чёт потолще, Нечет подлинней и куцый – ему ещё в детстве полхвоста ловушкой оттяпало. Я в своё время долго решить не могла, которого взять – и тот, и другой были с задатками. Так обоих и оставила и не пожалела о том, а остальные где-то сгинули. Папаша их ещё умнее был, такая бестия, жаль, прожил недолго, но и эти ничего, сообразительные. Хотя крысы, они крысы и есть: вся ихняя жизнь – одно сплошное пожрать и спрятаться.

Совсем как у меня.

Меж тем, гляжу – звезда уже погасла, а посредине поляны человек нарисовался. Один. Вроде взрослый. И вроде мужчина, да только разве в темноте разберёшь? Я тоже мальчишечью одежду ношу и волосы срезаю коротко – при моём занятии так удобнее: и прятаться легче, и под камни лазать, и бежать, если что, и вообще мужская одежда в лесу практичнее. Грудь у меня так себе, издалека меня легко принять за пацана. Но этот, похоже, и правда был парень: двигался по-мужски, легко и молодо, угловато, отрывисто, а голову брил. И вот он огляделся для начала, шагнул раз, другой и замер что твой памятник, только головою вертит – вправо-влево, вправо-влево, будто прислушивается. У меня аж сердце замерло: а ну как нюхач или тавматург? Потом подумала: да ну, не может быть такого! Мне, конечно, есть чего бояться – меня по всем лесам пятнадцать лет разыскивают, но вряд ли так совпало, чтобы сразу папоротник, портал и нюхачи. Какой-нибудь бродяга, странник. Вон и посох у него, а на друида не похож; небось нашёл входную арку где-нибудь в лесу, хотел поближе посмотреть, его и перебросило…

И тут он меня удивил. По правде сказать, на наш аллод из прочих мест нечасто люди попадают, а если попадают, то случайно. И ведут себя обычно одинаково: на колени падают, бегут, руками машут, бранятся, предков призывают. И вопросы соответствующие: «Где я?!», «Куда меня занесло?» (а то и просто: «Есть тут кто?», но это самые спокойные). А этот повертел головой, повертел, развернулся к тем кустам, под которыми я пряталась (у меня мурашки по спине), и говорит так изумлённо, как бы мне, но ни к кому не обращаясь:

– Клянусь Незебом, – бормочет. – Ничего не понимаю… Это что же здесь произошло?!

Я не столько удивилась, сколько призадумалась. Во-первых, «что» произошло? Что он такого заметил? Или я наследила? Во-вторых, где «здесь»? На полянке? В портале? Или вовсе – на нашем аллоде? Если третье, то… Однако!

Но пока я думала, о чём дядька толкует, тот нагнулся, посвистел, подвигал руками, словно в ладони воды зачерпывал, – я ахнуть не успела, гляжу: сидят мои Чёт с Нечетом у дядьки на руках, да не просто сидят, а мордочками водят, глазки щурят, рукавом занюхивают. И вроде как им хорошо там у него. Я от такого предательства аж обалдела.

А дядька глянул в мою сторону и говорит (теперь уже точно мне):

– Ну всё, хорош тихариться. Выходи давай, не бойся.

Ну, теперь и ежу было понятно, что прятаться бесполезно, и я встала.

– Вовсе я не боюсь, – говорю.

А я и вправду не боялась. Он же был один, а одного чего бояться? Год ещё не кончился, поэтому одна смерть у меня в запасе есть (а лето на исход пойдёт – так и все две появятся). Стою я этак, думаю, а из кустов не выхожу. Странный он какой-то, этот парень. Непонятный. Если он нюхач, на магию натаскан, почему сперва мешком моим не заинтересовался? Там же добыча с прошлого раза, всё, что я продать не успела, а заклятья я не стала взламывать – это ж самое ценное. Нет-нет, он сразу меня углядел, пока я по поляне прыгала, будто день на дворе. Да и сейчас стоял и разглядывал так, словно видит в темноте.

– Ну, выходи, выходи, – подбодрил он меня. – Ты мальчик или девочка?

А я стою дура дурой, и на мне одни штаны. Ни лифа, ни корсета, ни рубашки, ничего – всё в шалаше, а тот всмятку. Стою, руками прикрываюсь. Время тёмное, дала бы дёру, да без башмаков куда? И крысы у него опять же.

– Девчонка, а то не видишь? – огрызнулась я. – Отвернись, вот и выйду. У меня рубашка в шалаше. Вон там.

Показываю пальцем, думаю, ну, если отвернётся, то совсем дурак. Но этот был не из таковских – отворачиваться не стал, только огляделся по-быстрому, увидал груду веток, поворошил там посохом, откинул одеяло, нашёл рубашку, башмаки и бросил мне.

– Держи. Одевайся. Как тебя зовут?

Нет, точно чужак! Местные уже сто раз меня узнали бы и драпанули (или, если кто из знати – попытались бы словить). Я в рубашку головой залезла, а сама задумалась: как мне назваться? Старым прозвищем? Новым? Или третье выдумать, пока не поздно? Так и этак прикинула – всё равно таиться смысла нет.

– Мать когда-то Ляпой называла, – отвечаю. – Это потому, что я всё ломала или делала тяп-ляп. Братья – Липучкой, потому что всё время за ними таскалась, чтобы в ихние игры играть. А сестра – Пучкой Ли. Или просто Пучкой. Говорила, будто я на лягушку похожа.

Сказала я всё это и почувствовала, что краснею, потому что поначалу совсем не то хотела сказать, другое что-нибудь.

Парень прищурился.

– А ты похожа? – спрашивает.

– Нет, – подумав, сказала я и зачем-то прибавила: – Ква-ква.

Он, как мне показалось, засмущался, даже закашлялся.

– Да, действительно… Ну и как сейчас тебя звать?

– Люди Крысиндой зовут.

– Крысиндой? – переспросил он.

– Да. – Я наконец натянула рубашку и посмотрела ему в глаза. – Но чаще меня зовут – Смерть.

Всё, думаю, если он и сейчас виду не подаст – точняк чужак. Так притворяться невозможно, я же чувствую. А парень помолчал, подумал о чём-то своём, почесал крысам пузики, потом покачал головой и усмехнулся.

– Вот как? – сказал он. – Забавно.

– Что забавного?

– Да только я подумал, что неплохо бы звучало: «Злая волшебница Крысинда», а ты уже и Смертью назвалась. Ну что же… Не скажу, что мне очень приятно. Но мне… очень интересно.

Он ещё раз огляделся, для чего-то посмотрел на небо.

– Какой это аллод?

– Оскол, – отвечаю.

Тот наморщил лоб, но, видно, не вспомнил.

– Это название такое?

– Ну, вроде как… – буркнула я и уже сама не выдержала. – Ты кто? Друид?

– Нет.

– А тебя как звать?

Тип наклонился, бережно ссадил Чёта с Нечетом в траву и выпрямился.

– Ну, раз так, зови меня Крив, – сказал он.

Что значит «раз так», я не поняла, но сразу подумала: ага, Крив. Не наше имя. Никогда такого не слышала. Сам худой, подвижный, щурится. Ну, да, как будто кривоват. Голова, как я уже сказала, выбрита. Приметный парнишка. Я б узнала, кабы такой где появился. А тот возьми и спроси:

– Ты сказала, что родные тебя «звали», а не «зовут». Они… С ними что-то случилось?

Да, Крив, подумала я, случилось. Со всеми здесь что-то случилось. Ты или впрямь непроходимый дурак, или двадцать лет в лесу просидел, или вправду пришёл с другого аллода, где про наши проклятые земли не слыхали, а может, забыли уже. Но вслух я говорить всего этого не стала, только плечами пожала.

– Они умерли, – отвечаю.

Он промолчал. Ничего не сказал. А я почему-то в этот момент вдруг решила, что всё ему расскажу. Всё-всё.

Только не здесь и не сейчас.

Всегда не знаешь, как себя вести с людьми, какой тон взять, если все вокруг такие взрослые, большие, а тебе тринадцать лет и выглядишь ты тоже на тринадцать с небольшим. Будь мне хотя б четырнадцать, не так заметно было бы, а тут – не скроешься, не спрячешься, издалека видать. Хотя нет, спрятаться, конечно, можно. Где и как долго – другой вопрос. Наш аллод невелик (хотя как знать – на других я не была). С востока он ограничен болотами и Сайемской вересковой пустошью, с запада – скалистыми горами, где добывают мел и мрамор и живут драконы, те, которые ещё остались, с севера – снегами и солёным морем, а на юг я не ходила. Всё, как у других (ну, может, чуточку иначе, я не сравнивала). А до края, где уже и неба не видать – один туман астрала, я только раз доходила, мне хватает места, чтобы жить, бродить и прятаться. Вот только мы отрезаны от прочих. Совсем-совсем отрезаны. К нам ещё как-то можно попасть, а от нас, я не слыхала, чтобы кто-то выбрался.

В лесу жить можно долго. Даже очень долго. Друиды, говорят, всю жизнь в лесу живут, но всё больше общиной, хотя и отшельники встречаются. Но в одиночку тоже можно, если знаешь, что съедобно, а что нет, чем миску вымыть, чем от простуды лечиться. Звери, змеи, пчёлы и другие твари тоже первыми не нападут, так что главное тут – вовремя заметить их и обойти, а этому в лесу быстро учишься. Я за первые полгода научилась, хотя страшно было – не сказать словами. Первое время к селениям выходила, но потом перестала: в мёртвых деревнях ещё страшнее, чем в лесу, в живых народ сбегался на меня смотреть, а там и до властей слух доходил. Три раза еле выкрутилась, на четвёртый только крысы помогли, с тех пор – ни-ни. Тролли, гоблины и людоеды, скажем прямо, гадкие создания, но и от них сбежать несложно, а при неуязвимости и хорошем оружии – даже отбиться. Да и они давно смекнули, что на человека нападать не стоит, потому как люди вернутся и так врежут – мало не покажется. На юге, говорят, малые народцы почти все истребили, но я там, как уже сказала, не была. Иногда, то тут, то там, встречают гиберлингов, но откуда они берутся и куда потом деваются – никто не знает; они маленькие, их бояться нечего. Так что главная опасность для меня всё-таки люди, и тут уж как повезёт. Всякие встречались. Одни подлянки строили, другие помогали, третьи так и этак, особенно скупщики краденого. Женщины жалеют, которые постарше «дочкой» называют, жить к себе зовут. Да, многие тоскуют по прежним временам. Но правду сказать, сентиментальных мало, всё больше те уроды попадаются, которым без маленьких девочек и жизнь не в радость, – вот им особенно тяжело. Хотя, если подумать, тем, кто не может без маленьких мальчиков, ещё хуже. Только не думайте, что я их жалею или что – я бы их охотно на тот свет спровадила, когда б могла, но у меня зуб на других, и об этом как-нибудь потом.

Вот и сейчас можно было убежать. Очень даже запросто. Отвлечь этого, который Кривом назвался, – за водой послать или ещё что, а самой ноги в руки и в лес. Но я не захотела. Во-первых, это всё-таки небезопасно (пусть не для меня, но для крысят – точняк). Во-вторых, как я уже сказала, завтра мне предстоял трудный день, и я хотела отдохнуть. И в-третьих, если много лет бродить одной, то кто угодно затоскует по компании. А парень оказался вроде ничего, не злой. Сказался знахарем и, видно, не соврал: когда я на живот пожаловалась, он затеплил костерок, поколдовал над котелком, я выпила, и мне помогло. Мы поправили шалаш, даже сделали его побольше, чтобы двое поместились, а то стало холодать. Пока я по кустам шаталась и отвар пила, Крив мне поведал, будто балуется магией, прослышал о старых менгирах в лесу, решил посмотреть, а там заклятье обнаружилось. Он стал распутывать – портал возьми и откройся, а дальше и так понятно. Я ему не поверила, хотя сама такая же, мне только дай залезть куда-нибудь и посмотреть, что внутри, но… «баловаться магией»? Не смешите меня! Я тоже ему рассказала, что у нас и как, он даже понял, только всё дивился, что у нас земля такая маленькая, навроде острова, а не нормальный крупный аллод. Сказал, у них не так, хотя и про такие вещи он слыхал. И ещё я ему никак втемяшить не могла, чтоб он вот так запросто, как мне, другим не открывался.

– Ты молчи о том, что ты не местный, не говори, откуда пришёл, – посоветовала я. – Имя у тебя по нынешним временам хоть и редкое, но подозрений не вызовет. На севере скажи, что ты с югов, а там – наоборот. Народ у нас оседлый, бродяг не жалует, но со скуки гнать не станут. И никому не говори, что ты маг, говори, знахарь, тогда всюду примут. Может, и выживешь. И то если сидеть не будешь на одном месте.

– А что такого? – говорит он, смотрит мне в глаза и усмехается. Тут я даже возмутилась.

– Ты совсем глупый, что ли? – говорю я ему. – Ведь если ты пришлый, тебя запросто можно убить!

– А будто других нельзя! – отвечает Крив и снова усмехается, хотя смотрит уже серьёзно.

Я на всякий случай поразмыслила над этим, а затем сказала правду:

– Нет.

Он даже на лежанке приподнялся.

– Как так? – спрашивает. – Почему? Запрещено?

Я вздохнула. Чужак – что с него возьмёшь!

– Нет, – говорю я, – не запрещено. Но – невозможно.

Тут он, пожалуй, впервые посерьёзнел.

– А зачем, – говорит, – кому-то меня убивать?

Я заёрзала. Что тут скажешь? Хорошие вопросы дядька задаёт, умные, правильные. Я бы даже сказала: слишком правильные. Левый человек таких вопросов задавать не будет. Неужто и вправду нюхач? Тогда чего он играет со мной как кошка с мышкой? Или взаправду умереть боится? В общем-то, он правильно боится. Ты меня бойся, бритый. Ох, бойся! Потому как если ты из свиты наместника, то лежать тебе тут на полянке, пока лисы твои кости не растащат.

Только вот не помнила я его при дворе. Не помнила, хоть тресни. При том, что паренёк приметный. Да и крысы мои никому и никогда не доверяли, как ему! Даже сейчас один у него под боком угрелся, я уже не разбирала в темноте, который – Нечет или Чёт. Я заревновала даже.

Костёр погас. Мы забрались в шалаш и там лежали в темноте вдвоём, спина к спине – Крив под плащом, а я под одеялом, засыпали. Кошки-мышки, значит… А я с ним не играю, что ли?

Что ни говори, а у маленькой девочки есть одно преимущество перед взрослыми: её никто не боится и не воспринимает всерьёз. Но это в обычном, нормальном мире, не в нашем. Тут ещё неизвестно, кто из нас кошка.

Короче, я решила парня этого не трогать, а просто уйти под утро, когда он покрепче заснёт. Я шикнула на крыс, чтоб они поменьше возились и ёрзали (хотя они всё равно через каждые полчаса будут просыпаться), а Криву ответила так:

– Да потому, что уж больно это редкое удовольствие для наших вельмож – убить человека, который может умереть по-настоящему. Понял? А сейчас давай спать.

Я давно заметила, что у профессионалов не принято называть вещи своими именами, у них для этого есть свои особые слова. У моряков, у каменщиков, у канальщиков, даже у сапожников есть, а у воров вообще целый язык. Только с ворами я общаться не хочу – когда-то я пыталась к ним прибиться, и меня там даже некоторое время держали за свою, но не сложилось. Ненадёжная братия. Одни из кожи вон лезли, чтоб со мной закорешиться и потом других давить. Другие мне под юбку лапы норовили запустить. В довершение всегда найдётся жадный тип, который поведётся на награду и захочет сдать меня властям.

Так вот, словечки. У меня то же самое. Скажем так, я избегаю называть гробницы, склепы, усыпальницы и всё такое прочее могилами. Для себя я зову их «камнями». А чего – и вправду ведь камни. Сама не знаю, почему так. Сначала думала, что это я для посторонних, чтоб не догадались, потом поняла, что на самом деле больше для себя. Слова – забавная штука. Назовёшь предмет другим именем, и он вроде как и вправду становится чем-то иным, не таким, к примеру, страшным и загадочным, как раньше. О нём тогда и думать не в пример спокойнее, и подступиться легче. Скажи «могила» – сразу холодком повеет. А скажешь «камни» – вроде ничего особенного не сказала.

От Крива я ушла перед рассветом, как задумывала, в тот промозглый час, когда просыпаться не хочется. Он и не проснулся (или сделал вид, что не проснулся, – мало ли, зачем девчонка встала поутру). А я что? Мне собраться – только подпоясаться. Котелок в мешок, мешок на плечо, крыс тоже на плечо, и была такова. Даже одеяло брать не стала – прах с ним, с одеялом, другое сопру. Всё, что надо, я потом в дальних кустиках сделала и шла без остановки до полудня. Закусила сыром с хлебом на ходу, Чёту с Нечетом тоже дала по кусочку и только ближе к середине дня устроила привал. Лес кончился, вдалеке на западе уже виднелись старые курганы. Ножки мои устали. Надо было сесть и отдохнуть хотя бы полчаса.

Детское тело имеет свои преимущества, но есть и недостатки. Груз, например, большой мне не унести. И далеко не уйду без привычки. Я быстро устаю, но так же быстро набираю силы. Съесть много не могу, потому через пару часов после еды опять голодная. Впрочем, это я в лесу похудела, а сестра меня недаром Пучкой дразнила – я и вправду полноватая была. Ещё мне трудно сосредоточиться на чём-то одном, я всё время отвлекаюсь… А ещё я долгое время не могла приучить себя вставать по ночам по нужде, и это, пожалуй, самое противное.

А ещё я не расту, но это и так понятно.

Костёр я разводить не стала: на открытом пространстве дым слишком заметен. И вот сижу я с ногами в ручье, жую хлеб с мёдом (хлеба поменьше, мёду побольше), нагнулась воды зачерпнуть и на отражение своё уставилась. Хотя чего смотреть, лицо как лицо: губы тонкие, нос никакой, глаза раскосые, зелёные, как у ведьмы, светлые волосы растрёпанные, патлами (а когда причёсываться?), на лбу отметина от орочьей паутины… Уродина. Смотрела я, смотрела на себя, и вдруг такая меня тоска взяла – хоть волчицей вой. Вот она, вся суть моя в этом проклятом отражении – старуха в детском теле, вечная девчонка.

Раньше думала, вот доживу до тридцати, потом умру. Забавно, да? В те времена мне казалось, люди столько не живут. А я сама-то? Живу я или нет? Сразу так и не скажешь. Что не старею – это хорошо. Что не расту… наверное, плохо. Даже отвратительно! Я всегда завидовала старшим, думала, вот вырасту – начнётся настоящая жизнь, без дурацких запретов, советов, упрёков, поучений, наказаний, ругани… И вот – ни запретов, ни поучений, и даже поругаться не с кем, а я так и не выросла.

И даже удавиться не получится.

Иногда мне кажется, что единственная причина, по которой я жива, – это то, что я не могу умереть.

Как там сказал тот паренёк? «Злая волшебница»? Почти угадал бритый. Я хоть и не волшебница, но злая.

Ну, может, не злая… но уж точно не добрая!

В общем, пришлось мне опять умываться. Заодно бутылку наполнила – под землёй пригодится, а вода здесь очень чистая – это я ещё с прошлого раза помню. Я ещё немного посидела, потом встала и дальше двинулась, а к вечеру уже была у самых курганов.

Вот здесь надо быть осторожней, особенно пока солнце не село. Древние почему-то считали, что воры и грабители чаще ходят днём, когда светло, а ночью слухи и дурная слава охраняют лучше любых сторожей. Потому на самом деле камни днём опаснее, а ночью не так чтоб очень, хотя кажется, что должно быть наоборот. Ночных заклятий, чуялок и сторожовок обычно одна-две и обчёлся, а дневных – ого! Мне редко встречалось, чтоб наоборот. И впрямь, зачем? Ночью и так всё кажется страшным.

Первый свой склеп я, можно сказать, разграбила случайно. Это было через месяц или полтора после того, как пало Заклятие и люди скопом стали умирать. Тогда все всех боялись, никто не мог ничего понять, в города и деревни было опасно заходить. В тот вечер был страшный дождь, просто ливень, я промокла как собака, ну и набрела на старую гробницу, думала – часовня (помню, удивилась, отчего там на двери заклятье и печать), взломала дверцы, расплела чары, выжала одежду, переночевала в уголке и только утром поняла, куда попала. Первым порывом было уйти, но любопытство пересилило. Я гробы открыть остереглась, но в ящиках пошарила. На двух заклятьях обожглась, крышкой сундука палец отдавила, чуть глаза не лишилась, но остальное разломала. Помню, сколько-то монет нашла серебряных (должно быть, на том свете за вход платить), плащ хороший, крепкий, вряд ли ношеный, гребешки, заколки… Женщина там похоронена была. Я что-то продала, плащом всю зиму укрывалась, а кубок стражник отобрал. Два или три раза я ещё там ночевала, пока народ неладное не заподозрил. Много тогда хоронили, на кладбище ходили чаще, чем на ярмарку, это после стало некому и некого. И крыша там хорошая была, не протекала. Умели раньше строить для мёртвых, сейчас для живых так не строят.

Вот так всё и началось.

Этот курган я давно заприметила, ещё в прошлый раз, где-то с полгода назад. Под двумя окрестными камнями я порылась, ой, хорошо порылась, а на этом зубы обломала: таких заклятий мне с наскока было не взять, тут даже Нечет полхвоста оставил. Но скоро в этих местах егеря наместника затеяли подготовку к охоте, и мне пришлось так спешно драпать, что я половину добычи бросила, закопала под дубом. Потом вернулась, да куда там… Может, нюхачи отыскали, а может, дикие свиньи отрыли случайно. Камешки и золото я сбагрила Малахии Ершу, который с Малой Сарнаутской, а лампу, что не гаснет, месяц или два с собой таскала, пока не поняла, что это я от неё кашляю, даже кровью харкать начала. Заклятие сдвоенное оказалось! Я попробовала его расплести, но не смогла и утопила эту штуку в озере. Наверное, она там до сих пор горит и светится, а рыбы плавают вокруг и кашляют. Пусть выгорит, мне спешить некуда, у меня вся вечность впереди. А вот нефритовую статуэтку жабы, отгоняющую комаров, я оставила себе: полезнейшая вещь, особенно в лесу. Нефрит, он хорошо заклятья держит, несколько веков. Уж и не знаю, для чего она была в камнях. Может, жуков отгонять?

Курган был крут, вдвое выше любого другого окрест. Входная плита нечеловечески огромна – в три моих роста, словно здесь похоронили великана, и вся в рунах и узорных завитках. Звериный стиль, какие-то змеюки в перьях, головы квадратные, носы горбатые… Джунская работа, у меня на это дело глаз намётанный. Я и в первый раз заподозрила, что здесь ужасно древнее захоронение, а теперь совсем уверилась. И в общем, не удивительно, что я к нему боялась подступиться: когда я год назад сдуру сунулась под эту плиту, еле ноги унесла. Но пока я бродила, за год поняла, что и как надо делать.

С тем и начала.

Я убрала с дороги камешки и кости, выломала корень, который за два года выпер из земли, опустила Чёта с Нечетом в траву (они сразу зашуршали вперёд и исчезли под плитой) и стала ждать, когда они нащупают сосредоточие. О двух ловушках на пути они уже знали, третьей, как я надеялась, там не было.

Я не волшебница. И даже не учусь. Распутывать заклятия – вот всё, что я умею, зато умею хорошо. Лучше всех! Если подумать, ничего особо сложного тут нет, главное знать, с чего начать, а начинаю не я.

Начинают Чёт и Нечет.

Сторожевые заклятия голыми руками не возьмёшь. Они как ёжики – со всех сторон в иголках – и как стражники, которые не спят. Они даже не спрашивают: «Кто идёт?», а сразу алебардой трах из-за угла! – и конец. Те волшебники, которые их ставили, не собирались возвращаться, потому заклятия на любую попытку их распутать отвечают ударом. И всё на первый взгляд как будто безнадёжно.

Но есть одно «но».

Каждое заклятие должно откуда-то подпитываться, иначе ослабеет. Сил мага надолго не хватит: век, другой – и ловушка выдыхается. Потому для погребений спецом ищут такие места выхода силы – подземные токи, роднички ихора, гнездовья элементалей, месторождения адамантина или ещё какую-нибудь хрень. В общем, заклинание должно питаться, и пожрать оно всегда готово. Замечали, как возле дольменов и курганов становится грустно и тревожно, как быстро там устаёшь? Так вот, это они, сторожовки. В идеале всё просто. Я натаскала своих крыс искать такую точку подпитки (у них на это особое чутьё), и там они плетут силовой кокон для затравки. Заклятие и радо присосаться. И тут главное – вовремя посадить на этот кокон два-три своих заклинания, как я их называю, «изучалку», «разломалку» и напоследок «обманку» – что-нибудь дурацкое, отвлекающее. Изучалку ловушка всасывает не глядя, вместе с потоком силы, на разломалке может сделать стойку, но обычно уже бывает поздно – узор начинает расплетаться, и этот процесс не остановить. Ловушка запоздало начинает шарить по задворкам: «Где вторжение? Где? Где?!» Для этого и нужен последний, отвлекающий наговор – и заклятье наносит удар в пустоту.

Но у джунов всё не так. Их ловушки – подозрительные старые карги, которые всё время сидят на завалинке и лузгают семечки; ты только мимо проходишь, а они уже настороже. Дескать, откуда дровишки? Я едва не погорела в прошлый раз. Меня спас Нечет, когда принял удар на себя (и ещё легко отделался). На этот раз я клятвенно пообещала ему, что справлюсь сама.

Пришлось справляться.

Первые два шага прошли без сучка без задоринки: я очень быстро почувствовала, как крысята заплели силовую косичку, как у заклятия от радости сорвало крышку и как его понесло. Но какая-то часть ловушки (это я тоже чувствовала) продолжала делать своё дело и прощупывать окрестности. Поток был неустойчивым, я всё время теряла нити, путалась, приходилось стоять почти у самой плиты. Чёт с Нечетом уже ушли в сторонку и затихарились, я трудилась в одиночку, когда ловушка ощутила неладное и нанесла удар.

Естественно, по мне.

Обманка помогла, но не слишком – эта проклятая джунская сторожовка даже не стала выбирать между отвлекающей целью и истинной, сразу обрушила плиту. Убегать тут бесполезно: пока поворотишься и разгонишься – прихлопнет. Но я подобного и ожидала (раз плита стоит, должна упасть!), потому и отрабатывала этот номер – тройной флик-фляк назад, прогнувшись. Я таки перекрутила сальто и позорно шлёпнулась, но это меня уже не волновало. Помню, мой учитель, акробат Сепалий из Масары, известный виртуозными прыжками в воду, не мог взять в толк, почему я приземление не отрабатываю. А мне не приземлиться главное, а увернуться. Я готовилась, сто раз проделывала этот фокус, рассчитала от и до, и всё равно у меня сердце ёкнуло, когда край плиты с грохотом ударил аккурат у моих босых ног. Убить меня, конечно, это не убило бы (какая в нашем мире смерть, если она изгнана?), но пролежать лет десять под плитой, согласитесь, тоже мало удовольствия. Впрочем, возможно, я бы и выкопалась, когда кости срослись.

Я подумала об этом и содрогнулась. Ну нет, лучше уж руки на себя наложить.

Тем более что теперь я это могу.

Из-под камней тянуло холодом и сыростью. Я ещё чуток выждала, не появится ли что подозрительное, но из провала показались только Чёт и Нечет и радостно запрыгали мне навстречу. Я с облегчением вздохнула, встала, отряхнулась и двинулась вперёд.

На входе было тихо. Заклятье расплелось, распалось на слоги и строфы, как слово распадается на бессмысленные звуки: «а», «у», «ы» и тому подобное. Можно было идти без опаски. Я приободрилась, даже начала тихонько напевать «Вот это да, какой сюрприз: поймать двух крысоморов сразу…», но быстро одёрнула себя – нельзя отвлекаться!

У меня всякий раз дух захватывает от опасности, я люблю это волнение до дрожи, до головокружения, сама не знаю, почему. Ни вино, ни лакомства, ни даже г’хаш не дают такого эффекта. Может, я из-за того и стала шарить под камнями, что иначе меня ждёт одна только скука. У аристократов и простолюдинов свои, другие радости, а мне как быть? С людьми я не общаюсь, и играть мне не с кем, разве что с крысятами. А как мне зарабатывать на жизнь? Конечно, можно пойти торговать собой, как известные тётки, тут у меня конкуренток не будет (ещё бы! – единственный ребёнок на весь аллод), но сама эта мысль вызывала у меня омерзение. Ну уж нет! Могилы грабить – тоже дело преступное и опасное.

Моё существование – само по себе дело преступное и опасное. Наш аллод, как я уже упоминала, невелик, не так-то много здесь найдётся кладов и захоронений, поэтому неудивительно, что этим делом занимаюсь я одна (я, правда, слышала про каких-то чокнутых учёных из Аэсинбара, которые пытались добиться разрешения раскапывать могилы и курганы на официальном уровне, но им, похоже, отказали, или их прихлопнуло там, под камнями). Я грабила ухоженные склепы куртуазных рыцарей в Иалтаре и заброшенные горские дольмены на Перевале Мёртвых Голосов, пирамиды в пустыне Долины Царей и курганы древних ярлов на севере. Я отыскивала друидские погребальные кострища, гоблинские катакомбы, ныряла на дно Тиндерветского залива, где лежат старые Ирнакские галеры, гружённые адамантином, нефритом и амфорами с чёрным мёдом и жидким ихором. Нырять туда даже водяные не отваживаются. И то сказать, жуткое дело, особенно когда в лёгких кончается воздух, а глаза, кажется, вот-вот лопнут, и тело в панике рвётся наверх. А уж всплывать с добычей – вовсе лютый беспредел. Я даже пыталась подобраться к драконам и их сокровищам в Серых Горах, но оказалось, что там золота нет, а выяснить, что они охраняют – вообще безнадёга. Да, вот такая я дрянь, ворую у мёртвых. Но, наверное, это лучше, чем грабить живых? К тому же, как я уже сказала, меня это жутко будоражит.

Подземелья непредсказуемы, никогда не знаешь, чего от них ждать. Неугасимую лампаду, как уже сказала, я выбросила, посему пришлось запастись факелами, благо сосен рядом пруд пруди. Пламя чадило и трепетало, но в его свете вполне ясно различался земляной пол и плиты перекрытия с торчащими тут и там из многочисленных щелей белёсыми корешками. Вот ведь, подумала я, жизнь всюду пробьёт себе дорогу…

…Земля впереди слегка просела от времени, только поэтому я заметила вторую ловушку – совсем пустячную ловчую яму. Тут мне даже крысы не понадобились, я почти не глядя расплела печать и уже собиралась идти дальше, когда меня остановила одна мысль: слишком уж просто обнаружилась ловушка. И это после такого кошмара на входе! Что-то тут не так… Я достала рамочку, посмотрела сквозь неё и сразу обнаружила поблизости две «челюсти» и огнеплюй. Неплохо придумано: сразу и раздавит, и зажарит. Чем я не цыплёнок табака?

Пришлось напрячься.

Таких ям оказалось четыре: друг от дружки через два шага, через шесть и, почему-то, через семнадцать. Странно рассуждали древние. А рамочку мне продал года три назад всё тот же Ёрш Малахия, втридорога, но я купила и не пожалела. Думаю, что сделали её для зеркальца – какой смысл налагать заклятие на вышивку или миниатюру? А так заказала себе зеркальце стареющая щеголиха, чтобы забыть о годах и хоть там видеть себя молодой, потом стекло разбилось, а наследники не стали новое вставлять и рамку выбросили, не посмотрели, что на ней осталось наведённое заклятие. Ага. От зеркала. Маги называют это «индукцией». (Индукция – нравится мне это слово. Индукция! Может, я бы даже и сама так назвалась, да только «Крысинда» звучит веселее.) А рамка зашибись: посмотришь сквозь – и сразу видно, где есть магия, а где нет. Полезнейшая вещь (для того, кто понимает, конечно). Малахия, шельмец, сразу смекнул, кому она нужней всего, и придержал товар, так что я на него не в претензии: мог ведь и нюхачам загнать.

К полудню я продвинулась вперёд и вглубь шагов примерно на сто, нашла несколько занятных вещичек, разрядила пять ловушек, три не стала трогать, лишь пометила песком, трижды возвращалась пополнить запас факелов, спустилась на две лестницы и совершенно выдохлась, поэтому решила устроить привал в каком-то зале с колоннами. На этот случай у меня был припасён шахтёрский каганец, простецкий, безо всякой магии. Свету он давал чуть-чуть, да и ворвани кот наплакал, но мне должно было хватить. Гробница между тем поражала размерами. Кого же здесь похоронили? Жаль, я не знаю джунских иероглифов (а кто их знает?), а то бы выяснила. Впрочем, и без того было ясно, что строили её не для одного человека.

Я сидела, грызла сыр и финики и размышляла.

Какая всё-таки странная штука смерть! Торжественная, мрачная, величественная, пугающая и в то же время – тихая, скорбящая, невыносимо притягательная. Чёрный цвет и холод камня, тлен и разложение, самоцветы, кости, золото на полусгнивших тряпках… Пока она была итогом жизни, разделяющей чертой, её боялись. Не скажу, что после её исчезновения отношение к ней сильно изменилось, но… уважения определённо поубавилось. В то же время всем ещё памятен день, когда все мы (или почти все) лишились отцов, матерей и детей. Помимо прочего, смерть была единым и неумолимым палачом, всеобщим уравнителем, надеждой на покой и воздаяние для всех. Пред нею были все равны – богач, бедняк, наместник, хлебопашец, лавочник и жрец. В этом была некая неправильная, злая, но всё-таки справедливость, хоть какое-то утешение для страждущих. А что теперь? Боль от потери близких никогда не притупляется. Мучения болящих сделались бесконечны. А ведь даже эльфы рано или поздно уходят. Будь бессмертие уделом избранных, в этом был бы смысл, а так…

Казалось бы, теперь народ не запугаешь. Грабь, воруй, насилуй, поднимай восстания, бунтуй, режь на улице прохожих – нечего бояться, раз тебя за это жизни не лишат. Однако не всё так просто. Есть ведь и другие наказания. Могут приговорить к расчленению, а могут – к бесконечной пытке. Обольют кипящим маслом или поджарят на огне, потом дадут обратно мясу нарасти – и снова обольют, и так до бесконечности, а боль никто не отменял. Вечность в одиночной камере тоже не сахар, да и в каменоломнях постоянная нехватка каторжных рабов. Потому обычный жизненный уклад не особенно пострадал, да и законы мало изменились.

Но больше всего людей удручает невозможность иметь детей. Я говорила с многими и убедилась, что это так. Недаром молодые женщины ко мне так липнут: «Ах, какой ребёнок! Ах, какая девочка! У-тю-тю…», а взрослые тётки так и вовсе плачут. Да, наверное, в человеке от природы заложено больше, чем в эльфах или гномах. Людская жизнь теряет смысл, если некому оставить своё дело, ибо даже самое любимое дело когда-то может надоесть. А тоска приходит к людям ещё раньше, чем к Высокому народу.

Так я сидела, думала и почти схомячила лепёшку, когда на меня напал голем.

То есть это я потом поняла, что это голем, а тогда мне показалось, будто часть стены отделилась и рухнула на меня. И как я проворонила? Ума не приложу. Впрочем, сторожевой голем представляет собой именно что часть стены, которая оживлена заклятием. Наверное, так и было рассчитано, чтобы грабитель двинулся дальше, вглубь, а голем по прошествии некоторого времени пошёл за ним и перекрыл проход, закупорил его как пробка. Он и двигался сравнительно бесшумно – ни дыхания, ни стонов, только скрежет каменных суставов и тяжёлые шаги: «тум-м», «тум-м», «тум-м»…

Проклятие!

Хорошо, что я облюбовала для пикника этот зал, иначе мне бы точно никогда не выбраться, а так я начала кружить. Заклинатель, что писал для голема команды, был очень даже не дурак: каменная махина двигалась за мной, меняла направление, но так, чтобы всегда перекрывать дорогу к выходу. Чёт и Нечет бросили еду и с писком вертелись под ногами, пока я на них не прикрикнула.

Фонарь вот-вот грозил погаснуть. Пользуясь факелом как палкой, я более-менее отбивалась от тупых каменных культей. В принципе верно – пальцы этим тварям ни к чему: ударит этаким молотом – мало не покажется… Я видела, как их творят. Навряд ли это глина, он, скорей всего, цельнолитой. Заклятие у этой твари глубоко внутри, его не расплетёшь на бегу, да ещё в темноте. Тут всё дело в Карте или же Ключе – клочке бумаги или глиняной табличке, вложенной голему в рот (или, как в данном случае – в щель на затылке). Я не видела его дурацкого затылка, но надеялась, что щель для Карты там, и Карта тоже там. В противном случае мои надежды на спасение рассыпались в могильную пыль.

Мне нужна была эта Карта! Четыре угла и шесть колонн – это всё-таки слишком мало, чтобы убегать бесконечно. Я ругалась, уворачивалась, набивая синяки и шишки, а сама раз за разом посылала крысятам команду. Этот образ чуть ли не светился у меня во лбу: «Карта, дураки хвостатые, ну Карта же!!!»

Нет, всё-таки нельзя лазить под камни в одиночку, никак нельзя…

Чёт с Нечетом метались, прыгали, пищали и пытались заплести заклятие, пока наконец не сообразили, что от них требуется. Кто-то из них изловчился и запрыгнул в нишу, где стояла урна то ли с прахом, то ль с припасами, а уже оттуда – голему на плечи. Голем, может, и почувствовал неладное, но не придал этому значения. У него была одна команда: ждать, не дать врагу уйти, убить, потом опять влезть в нишу и снова ждать. Короче, сторожить. Ага. Наверняка его создатель позаботился об этом, и щель была слишком узкой для человеческих пальцев.

Но не для крысиных зубов.

Я где-то слышала или читала, будто крыса сдавливает зубы посильнее, чем акула, и я в это верю: а ну попробуй погрызи всю жизнь дерево, цемент, кирпич и всё такое прочее! Я сама видела, как два моих крысёнка за полчаса насквозь прогрызают свинцовую трубу. В общем, крыс нащупал щель и стал тянуть оттуда Карту. Голем несколько замедлил шаг, забеспокоился, зашарил лапами, забил себя по голове, но было поздно: маленькое тельце мелькнуло в воздухе, что-то звякнуло об пол, и голем навис надо мной каменной громадой, не закончив движения. Я едва успела отскочить, прежде чем он всей тяжестью грохнулся на пол и раскололся.

Да что ж это такое – второй раз меня сегодня пытаются раздавить!

«Чёт! Нечет!» – позвала я, убедилась, что оба целы и второго голема поблизости не наблюдается, и зашарила по полу в поисках таблички. Как я и предполагала, та оказалась глиняной. Мне повезло: будь она из железа или бронзы, никому не удалось бы сдвинуть её с места, но создатель голема рассчитывал на вечность, а глина в принципе не разрушается, если её не трогать. Каганец погас, я кое-как затеплила факел и уже в его свете рассмотрела Карту поподробнее. Там было четыре руны – все четыре совершенно незнакомые. Как интересно, подумала я: за столько веков ничего не изменилось – даже джуны использовали только четыре знака и (возможно) отпечаток пальца. Любопытное заклятие. Однако почему оно сработало с таким опозданием? Хотя в самом деле, должен же голем сколько-то выждать, прежде чем начать атаку, иначе даже мастер не успеет отойти. В падении табличка раскололась, но я на всякий случай и её положила в мешок – вдруг удастся загнать какому-нибудь практикующему заклинателю, всё хлеб.

Было холодно, у меня зуб на зуб не попадал. Так или иначе, близился рассвет, заклятия, которые остались, скоро встанут на взвод, а я здорово устала и потому решила, что на сегодня хватит и пошла к выходу. Крысята умчались вперёд, я шла, ещё вздрагивая после драки и не очень глядела под ноги. Это меня и подвело. В какой-то миг земля ушла у меня из-под ног, и я крикнуть не успела, как полетела вниз. Я только потом поняла, что ловушка самая простая, не магическая, и не будь я так взвинчена, среагировала бы как надо, а так… Раздался хруст, левую ногу пронзила боль, я вскрикнула: «У!» – и осталась в полной темноте, одна, подвывая, на дне глубокого колодца с каменными стенами, наверняка сужавшимися кверху.

Факел погас.

Это был конец.

Нет, ну скажите, а?.. Ведь я же помнила, что эти ямы там через какое-то дурацкое количество шагов, но от волнения забыла: я ж назад иду! Проклятый голем, проклятая яма!..

Я сразу поняла, что шансов у меня – один из тысячи. Перелом – это полбеды (хотя и больно), нога срастётся, важно только правильно сложить и зафиксировать кости. Но даже со здоровой ногой мне не выбраться, хоть тресни. Каменную кладку не пробить, пол тоже выложен на совесть: вон, за столько веков ни капельки воды не просочилось… Остаётся ждать. Но кто сюда придёт? Даже если кто решится забрести в курганы и увидит распечатанную гробницу, вряд ли наберётся смелости зайти и посмотреть, как поживают мёртвые (хи-хи, смешно, я знаю, а теперь заткнитесь). Через пару-тройку дней у меня кончится еда, а вода… Я торопливо ощупала сумку и обнаружила, что из неё течёт. Так и есть: бутыль разбилась! Шипя от боли, всячески оберегая ногу, я согнулась и слизала с пола всё, что успело пролиться, потом выцедила из сумки в рот остатки и только после этого принялась думать дальше. Голод и жажда меня не убьют, факт. Но помучиться придётся. Я с содроганьем вспомнила, как однажды мне пришлось голодать две недели в горах, когда я утащила из гнезда дракона свежий выползок, а дракониха-мама вернулась раньше времени и погналась за мной – изжарить. Вот был кошмар! Я такого страху натерпелась, всю поклажу бросила (кроме шкуры, конечно), а потом траву выкапывала из-под снега и жевала, лишь бы чем-то рот занять. Когда всё кончилось, я дня три не могла нормально есть: всё шло обратно, а после долго животом мучилась. Что же со мной будет, если я просижу здесь месяц или два? Нет, об этом лучше не думать. Если я поднапрягусь и дам команду, Чёт и Нечет раздобудут мне еды. Не ахти какой, конечно, на хлеб и окорок рассчитывать не приходится, но грибов, орехов или яблок они могут натаскать хоть полную яму, жалко, для этого придётся ждать лет пятьдесят, а крысиный век недолог…

Кстати, как там они? Не нарвались бы на сову.

Я позвала своих крысят, и некоторое время только эхо вторило моим крикам, потом наверху послышалась возня, у края колодца зашуршали когтистые лапки, и на сердце у меня потеплело. Хорошо, дурачкам хватило ума не прыгнуть за мной. Я как могла успокоила обоих, дала задание искать провизию («Тащите всё, но съедобное!»), после чего занялась ногой. Лодыжка у меня распухла и адски болела, когда я её трогала. Я на ощупь оторвала две полоски от рубахи и соорудила лубок из факельного древка. Боль немного утихла. Вообще, все мои чувства как-то притупились. Сколько я уже находилась под землёй? Четыре часа? Пять? Десять? И если проблему с едой я частично решила, то с водой… С водой было сложнее.

В общем-то, с водой было совсем никак.

Я затеплила последний факел и ещё раз осмотрелась. Все мои опасения подтвердились: четыре стены и слишком широко, чтоб упереться, как в дымоходе. Три роста взрослого. Идеальная ловушка. И ведь что самое глупое – прекрасно помню, как нашла её на входе, и не сообразила, что считать шаги надо в обратном порядке – семнадцать, шесть, два – и так далее… Мне никак не улыбалось провести пару жизней в каменном мешке, но другого выхода у меня, похоже, не было. Я никого не извещала о своём желании наведаться под камни, но даже если я не появлюсь у скупщиков, меня никто не хватится. Хоть год, хоть два, хоть десять. Эх, Крысинда, Крысинда… Довело тебя твоё шило! Впрочем, нечего себя жалеть: сама сюда залезла, никто не звал.

Мёртвым Смерть ни к чему.

Я не стала думать, что сейчас сказал бы мой отец или, допустим, мать, не стала думать, что со мною станет через месяц или два, а просто скорчилась у стены, подложила сумку под себя и попыталась отдохнуть.

Заснуть мне, естественно, не удалось: как ни сильна была усталость, боль оказалась сильнее. Я укладывала ногу так и этак, но всё без толку. Где-то через час явились Чёт и Нечет: они разорили чьё-то гнездо и сбросили мне пяток яиц, которые, не знаю как, сумели дотащить до ямы целыми. Яйца, конечно, разбились при падении, но меня это мало взволновало. Ещё часов через пять или шесть крысята приволокли загрызенную и ещё тёплую коноплянку. Всё это я съела сразу (так как сухари и мёд решила экономить), яйца – со скорлупой, а птицу – прямо с потрохами, и долго потом отплёвывалась от перьев. После этого мои хвостатые помощники исчезли – должно быть, тоже решили поспать. Ночь я провела в каком-то полузабытьи.

А часа через четыре после пробуждения возле колодца неожиданно послышались шаги, на стенках заплясал свет факела и чей-то смутно знакомый голос произнёс:

– Эй! Ты там?

Я даже не сразу сообразила, что на это ответить.

– Ну что, так и будешь сидеть? Или тебе там понравилось?

Я открыла рот, но не смогла произнести ни слова – так пересохло в горле, но Крив, похоже, и так всё понял.

– Сиди спокойно, – сказал он, – сейчас я тебя вытащу.

– Так, значит, ты ломаешь заклинания.

«Расплетаю», – хотела я ответить, но поскольку в этот момент как раз собиралась глотнуть отвара из кружки, у меня получилось какое-то бульканье.

– Что-что?

– Расплетаю, – прохрипела я.

В горле у меня была пустыня, да не одна, а целых три: соляная, песчаная и каменистая.

С кактусами.

– А какая разница?

– Понятия не имею. – Я пожала плечами и предположила: – Может, потому, что их потом можно заплести обратно?

– Вот как? – Крив поднял бровь (вернее, то место, где у него когда-то была бровь). – А ты умеешь?

– Нет, – сказала я.

– Но ты хотя бы пробовала?

– Нет, – опять сказала я и уткнулась в кружку.

Крив покачал головой.

– Для такого маленького человечка ты пьёшь удивительно много…

– А ты полазай с моё по подземельям – у тебя ещё не так в глотке пересохнет!

– …и дерзишь не по годам.

– Откуда тебе знать, сколько мне лет? – огрызнулась я.

– А сколько тебе лет?

Я сделала вид, что не расслышала.

Горел костёр. Отвар я выпила, теперь в котелке кипел суп с корешками. Есть хотелось неимоверно – оказывается, я просидела под землёй без малого двое суток. Мне явно повезло. Ещё день-два – и стало бы совсем невмоготу. Каково стать мумией и медленно ссыхаться, оставаясь в здравом уме и твёрдой памяти? Я подумала об этом и содрогнулась. Нет, в следующий раз надо взять с собой г‘хашика добрый кусок, чтоб на крайняк забыться и хоть боли не чувствовать. Кстати, Крив осмотрел мою ногу и сказал, что перелома нет, но связки я потянула, соорудил мне новый лубок из коры и поменял повязку. Опять меня спасло то, что я маленькая: тяжёлая взрослая тётка так легко бы не отделалась.

Я украдкой глянула на Крива – тот цедил из кружки и на меня не смотрел. И как это он не побоялся полезть за мной под камни? Ума не приложу. Чего он вообще туда за мной полез? Что ему какая-то девчонка? Да ещё такая малолетка…

Да ещё грабительница могил.

– Почему ты пошёл за мной? – не выдержав, спросила я. – Ты знал, что я в ловушке?

Крив покачал головой.

– Нет. Но я… догадывался.

– Чёт и Нечет рассказали?

– Ну… – он помедлил, – если вкратце, то да.

– А не испугался?

– Чего мне бояться?

Я пожала плечами.

– Мало ли. С курганами шутки плохи. Тем более, это джуны. Ты давно грабишь могилы?

– Я? – Крив улыбнулся. – Нет. Я вообще никого и ничего не граблю.

– Тогда почему?

– У меня со смертью… ну, скажем так, свои счёты.

Я помолчала. Кружка уже остыла, можно было держать её не обжигаясь. Оловянные стенки приятно согревали ладони. Я отхлебнула ещё и осторожно спросила:

– У тебя кто-то умер?

– У меня все умерли, – равнодушно ответил Крив.

– О… – Я осеклась и очень убедительно притворилась, что закашлялась. – Прости. Я не знала.

– Не извиняйся. У тебя ведь тоже умерли родители.

– А чего сразу у меня-то? Я – это другое дело! Здесь у всех так, я не исключение. А у вас, наверное, всё по-другому?

– По-другому.

– Вот видишь! Кстати, как называется твой аллод?

– Кадаган, – сказал Крив. – Но он не мой. Я там живу, а родом я с Игша.

Кадаган, повторила я про себя, Кадаган, Кадаган… Что-то знакомое. Я слыхала о нём, несомненно, слыхала, когда была совсем девчонкой, но что – не помнила, хоть тресни. И даже не знала, приходил оттуда кто-нибудь к нам на Оскол или нет. Впрочем, если этот Крив сказал, будто портал старый, джунский, значит, никто не приходил. Ничего не поделаешь. Стало быть, путь к нам оттуда и вправду забыт.

С другой стороны, когда он был известен?

И кому?

– У вас никто не умирает, – вдруг сказал Крив. – Никого нельзя убить. Почему так? Расскажи.

– Зачем тебе?

– Ну, просто надо.

– «Просто надо», – передразнила я. – Если хочется болтать, пойди в город и расспроси. А если хочешь по-взрослому, сперва скажи, что тебе на самом деле нужно и кто ты такой.

Крив мягко положил руку мне на плечо. Я вздрогнула, но отодвигаться не стала.

– Брось огрызаться, – посоветовал он. – В конце концов, если судьба свела нас вместе, в этом должен быть какой-то смысл. Вы живёте в странном мире. Ты сказала, что у вас нет Великого мага?

– Нет, – подтвердила я. – А это важно?

– Важнее некуда! Конклав заботится, чтобы один Великий маг был на каждом аллоде. Он сдерживает землю, мир от поглощения астралом. Как случилось, что у вас нет мага, а аллод стабилен?

– Стаби… что? – спросила я.

– Ста-би-лен, – терпеливо повторил Крив. – Это значит, что море астрала не может поглотить ваш островок. Не может растворить его, размыть, превратить в ничто. Мне бы очень хотелось выяснить, как такое возможно.

– А я знаю? А он должен поглотить?

– По сути, уже сто раз должен. Но видишь ли… – Он откинулся на спину, на заплечный мешок и зачем-то посмотрел наверх, в звёздное небо. – Странная картина! Если посмотреть снаружи, ваш аллод будто покрыт оболочкой. Как яйцо скорлупой. Я попал сюда, но я попал случайно и не уверен, что найду дорогу обратно. Мне сейчас очень нужен друг. Помоги мне разобраться, Крысинда. Помоги – и может быть, я что-нибудь пойму. А там посмотрим.

Мне как-то сразу стало холодно. Я поёжилась.

– Оскол – маленький островок, – возразила я. – От края до края две недели по хорошей дороге. Может, у астрала просто нету времени на нас, когда вокруг полно нормальных, больших аллодов.

– Не говори чепухи, – поморщился Крив, – у астрала нет мозгов. И мыслей нет. Это просто разрушительная магическая субстанция, которая однажды вырвалась на волю, когда произошёл Великий Катаклизм и старый мир Сарнаута разбился на осколки…

Он говорил и говорил, а я всё больше задумывалась и мрачнела.

Видела я этот ихний астрал. Кто его не видел, когда от столицы до края аллода рукой подать! Достаточно встать на этом краю, чтоб увидеть этот серый клубящийся туман, в котором то и дело возникают невиданные, диковинные какие-то призраки, неясные пугающие тени или очертания далёких островов, или ещё чего-нибудь, совсем уж непонятное. Всё это двигается, как бы приглашая приблизиться, и, кажется, даже насмехается над твоей нерешительностью, а за спиной кто-то приглушённо бормочет, будто подзадоривая. Хоть и считается, что его нельзя пощупать и потрогать, а всё равно на вид это липкая гадость. Я слышала, будто астрал пытались изучать, но даже если и так, это было давно и не у нас. Всё живое в нём теряется и гибнет или пропадает навсегда, а если кто уйдёт туда, потом не возвращается. Там нет ни животных, ни птиц, ни людей. Я надеялась найти там что-то интересное, может, даже ценное, спустилась вниз с верёвкой и едва вернулась. Это было даже хуже, чем нырять в залив. И не то чтобы там нельзя дышать, или, допустим, холодно или жарко (если человек бессмертен по определению, подобные вещи его не волнуют). Астрал высасывает жизненную силу, разрушает личность, гасит волю. Все мысли разбегаются как тараканы. Желания вернуться просто не возникает (я сама не сгинула там только потому, что захотела выяснить, что за дурацкая верёвка путается у меня в ногах). И риск стать полной идиоткой – ещё не самое страшное. Я так поняла, что астрал просто делает человека частью себя, а каково это – быть частью Вселенского Ничто? Может, кому-то это и понравится, но уж точно не мне! Недаром есть обители, построенные на краю аллодов (или сами там случайно оказавшиеся), где братия практикует погружение в астрал. Но это отшельники, они же чокнутые, у них своя мораль, мол, если кто не вернётся, значит, так тому и быть – сам выбрал. Что касается меня, то я потом три или четыре дня пролежала под деревом в лёжку, пластом, почти не ела, не пила, ходила под себя, как старая корова. Мне вообще ничего не хотелось, ни до чего не было дела. Солнце светит, дождь идёт – без разницы. Мир будто выцвел и поблёк, даже мыслей не было: я ощущала себя никем – нулём, дырой в пространстве, маленькой ячейкой пустоты.

Бр-р… По мне уж лучше дно залива!

Но даже это не самое страшное. За те часы, что я там провела, что-то случилось с моей памятью. Одни воспоминания исказились, в других образовались дыры, третьи и четвёртые, наверное, поменялись местами. Иногда я вспоминаю вещи, о которых никогда не знала и знать не могла, а ложная виделка преследует меня пять раз на дню. Ну, вот как с тем папоротником… В общем, как ни крути, а погружение в астрал – нереально жуткое чувство. Настолько отвратительное, что даже отчасти… приятное! Примерно сутки я потом решала, что мне делать – броситься в астрал совсем или уйти обратно в обитаемые земли, и решила всё-таки уйти. Наверное, те обители-на-краю как раз и практикуют постепенное стирание воспоминаний. А что? При нашем оскольском бессмертии занятие скорее полезное, чем вредное.

Так что я серьёзно сомневаюсь, будто у астрала нет мозгов. Ведь если он высасывает мысли из людей, должны же эти мысли, чувства, ощущения куда-то деваться? Должны! И нечего пенять, что я ребёнок и ничего не понимаю! Если природа астрала непонятна даже Великим магам, я имею такое же право на своё мнение по этому поводу.

Когда астрал возник, откуда, как – не знаю, знаю только, что давно, даже очень. Может, с неба пролился, а может, вытек навроде лавы из земли. Кто-то мне рассказывал, что изначально в этом виноваты маги и волшебники, которые оттуда черпали энергию для заклинаний и однажды доигрались. Это я очень даже понимаю! Бак с водой на кухне – это одно, а рухнувшая плотина – совсем другое. Круглый мир, квадратный, треугольный, мне до этого нет дела. Хоть в виде звёздочки. Но когда весь мир – сплошные острова, а между ними «кипяток», который эти острова сосёт как леденцы, то даже дурачок поймёт, что дело плохо. Вот на это Крив и намекал.

С другой стороны, возможно, потому наш островок Оскол и стал таким некрупным, что его изрядно обглодало по краям?

Астрал в какой-то мере проходим. С аллода на аллод возможны путешествия, для этого и существуют порталы. Только магии для переброски требуется столько, а перебросить можно так мало, что случается это крайне редко. А уж как дорого, страсть! Иное дело – джунские порталы. Эти – да-а… Эти сами потихонечку сосут энергию из астрала, а как нажрутся, долбанут прохожего – и поминай как звали. И куда забросят, тот ещё вопрос. Тут я даже и не знаю, что срабатывает. Можно сказать, что так и этак ловят мышку, только в первом случае этим занимается кошка, а во втором – мышеловка. И если с кошкой я ещё могу договориться, то с мышеловкой вряд ли.

Крив, вон, тоже не смог. Если не врёт, конечно.

– Как, ты сказал, с какого ты аллода? – спросила я.

– С Кадагана, – повторил Крив.

– Он большой? Насколько больше нашего?

– Я думаю, раз в десять, – осторожно ответил тот. – Если не в сто.

Ого, подумала я и в то же время подивилась этакой неточности: нельзя же в самом деле так разбрасываться – где десять и где сто!

Парень явно темнил.

– Значит, ваша земля тоже цела. Как же вы тогда справляетесь с астралом?

– Маг справляется. На каждом аллоде есть Великий маг. Он и удерживает свой аллод от разрушения.

– У нас нет мага, – возразила я. – Ни великого, ни малого, никакого.

– Может, ты хочешь сказать, что не знаешь, кто у вас Великий Маг?

– Я сказала то, что сказала, – раздражённо ответила я. – Какой тут маг-шмаг! Зачем, ты думаешь, я под камнями шарю? Заколдованные вещи ого-го как ценятся! Таких уже не делают. Это потому, что магия запрещена. Даже старую башню заклинателей наместник велел разобрать, а из камней построить мост в Туар-Гелене. Он так и называется – Заговорённый мост. С него, бывает, рыбачат, а когда вытаскивают рыбу, то она сама…

– Погоди, постой. – Крив помахал рукой. – Как ты сказала, какая башня? Значит, маг у вас всё-таки был?

– Да был, был.

– И что с ним… э-э… произошло?

– С ним ничего не произошло. Он погиб. Раз… это самое…

– Развоплотился? – подсказал Крив.

– О! Точно. Расплатился, когда накладывал заклятие.

– И это заклятие…

– То самое заклятие бессмертия, – пояснила я, – которое стало бичом нашего аллода.

– Бичом? – нахмурился Крив. – Не понимаю. Почему?

– Потому, что оно убило всех, кто старше тридцати трёх… – Я помедлила, потом закончила: – И младше двадцати пяти.

Мне показалось, этим я его добила. Крив выглядел по-настоящему ошеломлённым, я даже испытала некое злорадное удовлетворение. Впрочем, он быстро опомнился.

– Но зачем? – воскликнул он. – То есть я хочу сказать, что за нужда? Кому могла понадобиться такая жертва?

Я пожала плечами. В жизни не думала, что придётся кому-то снова всё это объяснять.

– Наместнику. Это он приказал, чтобы оставшиеся могли жить вечно. Сосчитал своих придворных, всяких там любимчиков, любовниц и прочую шушеру и решил, что двадцать пять и тридцать три – хорошие границы. Остальных не надо.

– Но я правильно понимаю, что заклинание убило всех прочих – детей, подростков, стариков?..

– Всех подчистую, без разбора, – мрачно подтвердила я и заглянула в кружку, где уже виднелось дно. – А остальные выжили. И до сих пор живут. Я не хочу об этом говорить. Ты правда хочешь знать?

– Хочу. Только не спрашивай зачем.

Не спрашивай… Легко сказать! А я никак не думала, что мне будет так тяжело рассказывать эту историю, как наш мир сделался таким, а я из обычной девочки стала маленьким чудовищем, Крысиндой, недоучившейся магичкой по прозвищу Смерть. Я подумала-подумала и поняла, что говорить надо. Потому что всё это живёт во мне, стучится, режет душу без малого два десятка лет. И может быть, этот бритоголовый то ли маг, то ли друид с дурацкой кличкой – единственный, кому имеет смысл это рассказывать. Во всяком разе был шанс, что он меня поймёт.

– Ну, – я задумалась, – честно сказать, я плохо помню. Это случилось, гхм… давно. И это было… как болезнь. Что-то страшное, неизлечимое. Три дня – и всё. Как мор. Поветрие. Зараза. Никакой надежды.

– Никакой надежды… А ты как же? Ты ведь уцелела! Ведь тебе… ты… – Тут он смерил меня странным, каким-то оценивающим взглядом и покачал головой. – Вряд ли тебе тогда исполнилось двадцать пять.

– Не исполнилось, ага. – Я кивнула. – Только я не стала ждать, пока загнусь, и расплела заклятие.

– Как расплела?

– Как косу расплетают. Или шарфик вязаный. Взяла и распустила, ниточка за ниточкой. Чего уставился, будто я раньше не рассказывала? Я, может быть, и других успела бы спасти – и маму, и отца, и братьев, и сестру… и может быть, подружек и друзей. Но я такого раньше никогда не делала, а потом стало поздно. Всё было очень быстро, очень страшно: три дня – и они умерли. Все умерли.

Я выдавила это и умолкла. Не стала дальше говорить. У меня и без того глаза были на мокром месте. Я чувствовала: если начну рассказывать, как скиталась и вообще, то точно разревусь, а хвастать, как я грабила то, грабила сё, мне не хотелось.

– Невероятно… – прошептал одними губами Крив и повторил уже громче: – Невероятно! Слушай, как это у тебя получилось? Ты же не волшебница! Ты сама до этого додумалась?

– Нет. Додумаешься тут… Тогда я не умела ничего.

– Значит, тебя кто-то научил?

– Да. Парнишка по имени Ярре.

– Так он и был вашим Великим магом?!

– Нет. Он был его учеником. А мага звали Крессин.

Крив дёрнулся, будто его ударили.

– Как? – спросил он, словно не поверил ушам. – Как ты сказала… Крессин? – Я кивнула. – Это имя я знаю. Ты правду говоришь, не врёшь?

– Не вру. С чего мне врать? Эй, какого…

Крив глядел на меня так, что от его взгляда мне опять сделалось не по себе.

– Потерянный аллод, – тихо вымолвил он, как будто это что-то объясняло.

И воцарилась тишина.

Наверное, это нас и спасло.

Я отвлеклась. Заслушалась, заболталась, ушла в дурацкие воспоминания и потому насторожилась слишком поздно. Впрочем, мы с ним оба были хороши – зажгли костёр, орали… Ладно, Крив почуял неладное раньше меня и схватил посох на изготовку, прежде чем со всех сторон послышалось тихое «Гррр…», «Гррр…», и через миг из темноты в круг света выступили маленькие согнутые фигурки.

Святые Камни! Гиберлинги!

Настоящее проклятие Оскола, маленькие дряни, отродье гоблинов! В последнее время их расплодилось не мерено, но обычно мне удавалось их избегать. Старая раса Йула, взрослому они по пояс, мне – по макушку. Счастье, что они ужасные трусы и долго не решаются накинуться – выталкивают вперёд одного, другого и только потом наваливаются скопом. Один гиберлинг всё равно что ничто, два легко прогонят кошку (на которых они, кстати, похожи), три уже опасны для человека. Говорят, они когда-то были шибко умными, и у них есть вожди и шаманы, только верится в это с трудом: где в их головах мозгам-то поместиться? Живут они лет двадцать, память никакая, но даже они усвоили, что нападать на людей бесполезно – смерть есть смерть, а человека на Осколе не убьёшь, разве что потопчешь. Но, видно, малых допекло: позарились на сумки и харчи. Я не ношу меча (его мне даже не поднять, не то что им ударить), предпочитаю убежать или залезть на дерево – гиберлинги плохо бегают и до смерти боятся высоты. С ножом я легко отобьюсь от двух-трёх, но здесь их был десяток или два. Чёт с Нечетом давно почуяли неладное и смылись. Да и я бы смылась, кабы не нога.

Я поняла, что сейчас нас будут рвать, и завизжала.

Что-что, а визжать я умею. Говнюки шарахнулись назад, и я успела встать, но через мгновение они опомнились и накинулись на нас, крича «Гар! Гар!», размахивая кольями и каменными топорами.

И тут Крив явил себя во всей красе! Я аж залюбовалась. Наконечник его посоха затеплился зелёным, из него ударило – раз, два – и в стане нападавших сделались прорехи. Одни упали и задёргались, кто поумней рванули наутёк, остальные замешкались. А маг встал в позу, выкрикнул заклятие, и началось совсем уж несусветное. Я глазам не поверила, когда убитые вдруг стали подниматься и дубасить друганов по кумполу (преимущественно со спины). Да-а… недооценила я этого парня! Сперва я думала, он их заколдовал, но после поняла, что дело серьёзнее. Посох исторгал волны белого света, заливавшие лужайку, даже я прищурилась, чего уж говорить о гиберлингах… Атака захлебнулась, все верещали и вслепую лупили друг друга почём зря. Если кто валился с рассечённой черепушкой или с копьём в печёнке, то спустя мгновение вставал и ввязывался в свару, но уже на нашей стороне, а те, кто встать не мог, кусали недругов за пятки.

А Крив стоял и словно дирижировал побоищем, его посох сверкал, а бритая голова блестела, как череп. Я потеряла чувство времени, но, наверное, минут через пять-десять всё было кончено – поломанные, искалеченные, перемазанные кровью гиберлинги выстроились в ряд и убрели обратно в лес – покорно, медленно, безмолвно. Впрочем, «убрели» – это громко сказано, ведь если кто и вправду шёл, то другие ковыляли кое-как на трёх ногах, а некоторые и вовсе ползли. Из ран торчали кости, ветки и обломки копий, а один тащил за волосы собственную оторванную голову.

– Что это было? – потрясённо вымолвила я, когда последний поганец скрылся в темноте. – Что ты… сделал с ними?

Крив показал рукой, чтоб я молчала, долго прислушивался, потом сел у кострища и кивнул мне, чтоб я тоже садилась. Посох давно погас, на поляну вернулась темнота. Огонь пришлось зажигать заново. Котелок опрокинулся, супа уцелело на донышке, но у меня кусок в горло не лез. Меня трясло. Мне было по-настоящему страшно, но не от вида одичавших гиберлингов, а от мысли, что и я могла бы сейчас вот так же идти в лес с копьём, торчащим в животе, и головой под мышкой. Я ничего не поняла, ведь эти твари точно были мёртвые – и в то же время некоторым образом живые. Или небо упало на землю и астрал потёк вспять, а гиберлинги тоже стали бессмертными?!

Волшебник смотрел им вслед как-то странно.

– Крив! – не выдержала я. – Как ты это сделал?

Если б я не видела собственными глазами, никогда бы не подумала, что этот человек только что стравил между собою два десятка озверевших тварей и заставил их забить друг друга до смерти. Взгляд его был полон жалости.

– Это были гиберлинги? – спросил он вместо ответа. Я закивала. – Они здесь все такие?

– Ну… я других не встречала. А какие «такие»? Что в них этакого?

– Давай пока не будем об этом.

– Что значит: «не будем»? – взвилась я. – Ничего себе! Ты заставил их перебить друг дружку, а теперь – «не будем об этом»! Как это называется по-твоему, а?

– Девочка, – тихо сказал Крив, будто хотел меня успокоить, – иногда убить врага – не главное. Сядь, успокойся. А лучше ляг поспи. Нас больше никто не побеспокоит.

– Да? Вот как?! А кто нас будет охранять?!

– Они и будут охранять, – был ответ.

Он сказал это, и я осеклась. А что тут скажешь? (Вообще, я много чего хотела ему сказать, мне было над чем подумать.)

– Кто ты, Крив? – холодея сердцем, спросила я. – Зачем ты здесь? Как ты сюда попал? И что значит «Потерянный аллод»?

Крив посмотрел на меня усталым взглядом, потёр переносицу, потом перехватил поудобнее посох и ответил, но как-то странно, невпопад и не на тот вопрос.

– Крессин-бунтарь. Крессин-отступник, – сказал он, будто это что-то объясняло. – Ты знала что-нибудь о нём? Он изучал проблему смерти и всерьёз считал, что может её решить. Когда-то это почти удалось волшебникам народа зэм. Вряд ли он о них знал, но, наверное, нашёл похожий способ.

Он сказал это так, будто эти «зэм» были по меньшей мере джуны. Между тем я никогда о них не слышала и поэтому спросила с самым глупым видом: «И что?» Я имела право на глупый вид. При моём занятии я привыкла к разным гадостям, но на меня в эти дни свалилось столько, что хватило бы на много месяцев – папоротники, заброшенный портал, пришелец ниоткуда, разворованный курган, плита, потом ещё голем этот проклятый, ловушка дурацкая… а теперь ещё и гиберлинги! У меня нога болит, наконец, а этот тип играет в загадки! Впору было по-настоящему разозлиться.

Впрочем, и Крив выглядел слегка растерянным.

– Ну, так и что? – опять спросила я.

– И всё, – ответил Крив.

Сколько-то времени мы молчали. Потом Крив полез себе за спину, порылся в мешке и достал продолговатую синюю бутылку.

– Ты пьёшь? – спросил он меня.

– Вино? – Я поморщилась. – Пробовала раз или два. Мне не понравилось.

– Понятно: печень детская. Не вздумай начинать. Но это не вино. Бальзам. У нас его перегоняют маги в… э-э… ну, в общем, ты не знаешь, но они его перегоняют, а потом настаивают на травках. Выпей, от двух глоточков не умрёшь. Заодно и нога будет меньше болеть.

– А г’хаша у тебя случаем нет?

– Г’хаша? Г’хаша нет.

Я вздохнула.

– Ладно, давай свой бальзам.

Пахучая мятная жидкость обожгла язык и горло и упала в желудок. В носу у меня защипало, я закашлялась, потом почувствовала как по жилам расходится тепло. Настойка была что надо, крепкая, я никогда такой не пробовала. Очень скоро в голове у меня зашумело, стало трудно смотреть перед собой – в общем, начались обычные пьяные штучки, но боль в ноге и верно притупилась. Крив тоже приложился, заткнул горлышко пробкой, помолчал, потом неожиданно начал рассказывать.

И странную же историю он мне поведал.

У нежити есть имя, и это имя – зэм. Давным-давно, когда планета Сарнаут ещё не была расколота на мелкие куски, существовало государство зэм (если верить Криву, находилась оно там, где ныне были три аллода – Игш, Арав и Язес). И если большинство Великих магов старого Сарнаута искали могущества, шлифовали заклинания и открывали источники силы, то целью колдунов народа зэм было как раз таки изучение жизни и смерти. В этом деле им не было равных. Один их маг по имени Тэп пришёл к выводу, что у любого существа есть некая основа жизни, покидающая тело после смерти. Он назвал её «искрой жизни» и после долгих исследований и экспериментов сумел выделить её и заключить в особый сосуд.

Спору нет, это было удивительное открытие, и поделись им Тэп с соплеменниками, история Сарнаута могла повернуться совсем по-другому, но в итоге она пошла так, как пошла. Тэп был уже не молод, жертвоприношения и опыты подточили его силы, и жажда личного бессмертия оказалась сильней, чем долг учёного и мага. Тэп вознамерился собрать невероятное, дичайшее количество «искр жизни» в одном месте, чтобы с их помощью жить вечно, и для этого построил посреди пустыни громадную пирамиду – Хранилище душ. Она должна была действовать как магнит, притягивая жизненные «искры» после того, как люди умирали. И что самое интересное, она так и действовала.

До этого момента я слушала как-то вполуха. Боль, усталость и настойка на травках подействовали на меня как снотворное. Веки мои слипались, я всё чаще зевала и непременно уснула бы, но далее события в рассказе приняли такой поворот, что сон слетел как снег от ветра, а на душе у меня похолодело, словно от фальшивой виделки.

То, что известно в мире как «естественная смерть» – не более чем догорание «искры», ничего не оставляющее после. В общем, не ахти какой секрет. Мага-отступника не интересовали старики, ему нужны были молодые, сильные «искры». Тэп спешил, потому не стал искать сложных путей, и в государстве разразился мор – ужасная болезнь, которая грозила уничтожить всех. Люди гибли сотнями, а их «искры жизни» устремлялись в Хранилище. Наивно думать, что другие маги были дураками: они быстро смекнули, откуда ноги растут, объединились и атаковали Тэпа прямо в пирамиде. Но поскольку тот уже поднакопил достаточно жирка, чтоб воскресать сколько угодно раз, он победил, но в ходе битвы растерял магическую защиту и в итоге… заразился сам.

Лекарства против мора не существовало. Тэп умирал и воскресал, чтоб снова подхватить заразу и через пару дней умереть – и так без конца. Опустошение империи было стремительным – все, кто не умерли, бежали прочь, подальше от чумных земель, рассеялись по миру, и только руины древних городов напоминали, что тут когда-то жили люди. Полторы тысячи лет никто не рисковал даже близко подходить к пирамиде, где умирал и воскресал (а в промежутках страшно мучился) проклятый волшебник, пока Великий Катаклизм, расколовший мир на аллоды, не прекратил его страдания. Астрал разъел и поглотил Хранилище, и миллионы, биллионы «искр» вырвались на волю и устремились на поиски новых вместилищ. Вот так из-за безумства Тэпа часть народа зэм спустя века вдруг получила шанс воскреснуть в собственных разрушенных телах.

– Так на аллодах появилась нежить, – подытожил Крив. – То, что ты видела, это мелочи. Поймать и удержать «искру», не дать ей уйти, повелевать ею – в этом и состоит искусство некромантии. Я родился на Игше и видел, как появились ожившие мертвецы, которые обладали разумом и свободой воли. Долгое время даже маги этого не понимали, считали их обычными зомби и использовали их труд на рудниках, пока однажды не воскрес маг по имени Нефер-Ур. Этот Нефер-Ур был одним из тех, кто штурмовал Хранилище, он сразу понял, что к чему. Он поднял восстание, и нежить обрела права свободного народа, собственное государство и аллод Кадаган.

– Так ты, выходит, этот самый… некромант, так? – спросила я. Крив кивнул утвердительно, и я задала следующий вопрос, который показался мне вполне логичным: – Ну а что ж ты делаешь здесь, у нас?

– Кто-то же должен исследовать заброшенные порталы! Я не соврал. Была война, потом восстание, карты земель потерялись, сгорели, были съедены мышами… Мы составляем новые. Порталов много, большая часть неизвестно куда ведёт. Всего-то нужно – подпитать, шагнуть, а дальше будь что будет.

– И ты не боялся?

Крив пожал плечами.

– Я разведчик, у меня задание, – просто сказал он. – И потом, чего бояться? Раз портал активен, значит, выход цел. Раньше ими пользовались по всему Сарнауту, чтоб сократить путь, что же удивительного, если некоторые теперь способны перебрасывать с аллода на аллод? Мы уже исследовали семь или восемь, но они ведут из Кадагана в Кадаган и только два – на Игш и на Арав. Я думаю…

– А если бы это был клочок земли в астральном море, на котором портал – и больше ничего, что тогда?

– Это маловероятно, – покачал головой Крив. – Слишком много времени прошло. Маленький аллод давно б уже распался и исчез без присмотра, а на обжитом, крупном есть Великий маг, а значит, население, наместник, порталы. Меня могло, конечно, забросить в дикие места, но… – Он поднял свой посох. – Я могу за себя постоять.

– Нет, ну а если бы? – упорствовала я. – Я б вот ни за что не рискнула! Представляешь: ты выходишь, а вокруг только тишина, пустыня, холод, звёзды, ветер воет… и астрал со всех сторон! Ни еды, ни воды. Хоть садись и помирай, если сможешь.

Крив развёл руками.

– Значит, мне б тогда не повезло, – сказал он. – Но видишь, обошлось.

Мы помолчали. В котелке над костром закипала вода. Крив приготовил луковицы, сыр, крупу, вяленое мясо и собрался варить новую похлёбку вместо опрокинутой, а мне всё никак не засыпалось.

– Ну а нам-то что до ваших дрязг? – наконец не выдержала я. – Может, мы и нежить, но мы всё-таки не умирали. Мы же не эти, как их… зэм, мы местные, оскольцы.

Крив покачал головой и уставил на меня палец.

– Нет, Крысинда, вы хадаганцы. Я понимаю, когда случился мор, ты была ещё слишком мала и плохо знала историю. Оскол был частью большой империи. Кания оторвала этот кусок, но прожевать не сумела, и наш правитель Незеб начал ответную войну. Хадаган и сам долго воевал, прежде чем добился независимости. А после Великого Катаклизма, когда Сарнаут раскололся и в трещины хлынул астрал, ваш аллод сочли пропавшим. В самом деле, трудно было поверить, что такой клочок уцелеет! Царила паника, можно сказать, мир рушился, всех волновало другое. Море астрала поглощало обитаемые земли, все знания и силы были брошены на поиски путей спасения. Когда Незеб собирал под своей рукой обломки империи, он не захотел сражаться с нежитью, вместо этого вызвал Нефера на переговоры и не прогадал. Нефер-Ур получил во владение собственный аллод, а Незеб – целую армию нежити. Нефер и его соратники принесли с собой знания и магию своего народа, почти такую же древнюю, как эльфийская и джунская. Это помогло остановить астральную эрозию и соединить аллоды в глобальную сеть. А сейчас, когда Кания и Хадаган опять воюют, любая помощь и содействие неоценимы. Так что мы – один народ.

– Мы тоже, – не удержалась и съязвила я.

Он был прав. Но не во всём. Ещё до Катаклизма наш аллод столько раз переходил из руки в руки, что мы уже не помним, кому принадлежали изначально. Большинство местных жителей – это осевшие после кампаний наёмники и дети наёмников, а также тех, кто шли за ними. Так что имперские ценности для нас ещё не повод драться.

Крив на мгновение замешкался, потом оценил ремарку, усмехнулся и продолжил.

– Тем более. Любая разведка – ерунда по сравнению с тем, что у вас творится. Тут всё так перепуталось, канийца от имперца не отличишь. Но я о другом. Пусть я некромант, но я пока не понял сути здешнего бессмертия, хотя есть у меня кое-какие догадки… Знаешь, я даже начинаю думать, что наша встреча была не случайной. Маг Крессин, которого ты давеча упомянула (если это был, конечно, тот самый Крессин), преподавал когда-то в магическом университете на Яхче. Если память меня не подводит, он возглавлял кафедру Исторических Изысканий и не сошёлся во мнениях с профессурой, чуть ли не с самим Гурлухсором. Они нашли какую-то рукопись в катакомбах на Суслангере…

– Э-э… Суслангер – это тоже аллод? – устало уточнила я.

– Да, и тоже Хадаганский. Но если честно, тёмная была история, о ней не стоит говорить. Лучше расскажи, что ты помнишь и знаешь о вашем мире. Я же вижу, как что-то тебя гнетёт! Расскажи, хуже не будет. Может, мы оба выиграем от этого.

Крив говорил гладко, как по писаному. Не иначе, долго готовился. И всё-таки что-то в этом было страшное, неправильное, но что – я не смогла понять и решила молчать. К тому же, пока Крив излагал свою историю, я слопала полную миску похлёбки, высосала два кумквата и окончательно запуталась во всех этих «зэм», «тэм», «зэп» и «тэп». У этих древних явно были трудности с воображением, если они вместо имён брали себе такие собачьи клички. И вообще, я слегка осовела от вина, и мне, если честно, было уже не до разговоров.

– Завтра, – пробормотала я. – Я всё расскажу тебе завтра… может быть. А сейчас я устала. Спать хочу.

– Тогда спи, – просто сказал Крив и сам тоже стал готовиться ко сну.

Разрешил, видите ли…

А здорово было бы хапнуть эту пирамиду Тэпа! Уж я бы там пошарилась, пока он подыхает от своей заразы! Меня же она не убила бы? Всяко нет, хотя и подхватить такое мало радости. А небось штуковин у него волшебных было – всех чисел в математике не хватит, чтобы сосчитать, пришлось бы новые придумывать. Да… Жаль, что она сгинула в астрале, а то б я ею непременно занялась.

Постепенно ветер прекратился, стало холодать. Вызвездило. Вскорости вернулись Чёт и Нечет. Уцелели, вредины. Я для приличия выругала обоих за то, что они вовремя не подняли тревогу, но потом простила и пустила спать, одного, как всегда, на шею, второго в рукав. Но сама я до утра вздрагивала и просыпалась, когда убитые гиберлинги копошились и шуршали около кургана в темноте. А когда рассвело, там обнаружился только холм вывороченной земли и больше ничего.

Проклятые твари похоронили друг дружку.

Я долго стояла там, зевая и ёжась от утреннего холодка, смотрела на этот холмик и недоумевала, что такого притягательного в этом зрелище, почему я не могу от него оторваться.

Потом внезапно поняла.

Я очень долго не видела свежих могил.

К полудню я более-менее пришла в себя. А Крив ещё утром отправился в ближайшую деревню (это были Малые Пятаки) купить еды. У него были свои деньги, но я предпочла не рисковать и дала ему наших местных, чтоб не привлекать внимания. Я примерно объяснила дорогу, подсказала, где там лавка Гарика и Ярика и сколько те запросят. Правда, в последнее время они малость забросили торговлю и занялись сочинительством историй на потребу публике. Бывает же… В мире без смерти хотя бы люди не меняются, можно быть уверенной, что сыровар и лавочник даже через сто лет останутся сыроваром и лавочником, и вряд ли оба сменят имена (самое большее спятят). А я никуда не пошла – дорогу я по-любому не осилю. Этот «бальзам на травках» всё-таки зверская штуковина, а печень у меня и правда детская. Меня ещё поташнивало, но уже терпимо. Я выломала костыль и ковыляла по поляне, время от времени отмачивая ногу в ручье, или пыталась что-нибудь состряпать без огня, не привлекая внимания. Если подумать, всё складывалось не так уж плохо. Дня через три опухоль спадёт, а тут всяко безопаснее, чем на дороге. А что курганы близко, это даже хорошо. Я что-то не слыхала, чтоб скелеты вылезали и разгуливали днём, а с заклятиями у меня разговор короткий. К тому же мы ведь не какие-нибудь там зэп-кэп, а нормальные, порядочные оскольцы. Впрочем, после вчерашнего я уже ни в чём не была уверена.

Зато теперь можно было спокойно рассмотреть, что я в этот раз нашла в кургане.

А нашла я ровным счётом пять штуковин (шесть, если считать табличку). Тут был запечатанный свинцом кувшин неизвестно с чем, весь фигурно выгнутый, изукрашенный всяко-всяко да ещё как-то и вдобавок тёплый на ощупь. Потом – некая штуковина с блестящими висюльками; если её покачать, они как будто пели, и всякий раз получалась новая мелодия. Я немного с нею позабавилась, потом взялась за адамантиновую кисточку, которая, если снять колпачок, оставляла в воздухе тонкий, долго не тающий синеватый след. Ещё была красивейшая маска рубинового стекла – маленькая, как раз на моё лицо, с позолотой и прозрачными глазницами; я сняла её с какой-то статуи. Мне ужасно хотелось примерить эту маску, но я не рискнула, а то вдруг она потом не снимется или ещё чего. Я слыхала, будто некоторые маги умели заключать в предметы часть сознания их бывшего владельца, и мне совсем не улыбалась мысль, что у меня в черепушке поселится дух какой-нибудь джунской жрицы. Может, я бы и не отказалась от такой советчицы, но ещё неизвестно, кому они там поклонялись. Но диковинней всего были песочные часы – на полторы минуты, странной формы, со светящимся песком, который, вдобавок, ещё и сыпался снизу вверх. Ну, дела! Чего только в древние времена не клали в гробницы… Удивительно, как это всё не побилось, когда я загремела в яму. И то сказать: бутылка вдребезги, нога едва не пополам, а этим хоть бы хны. Вот были маги в прошлые века! Крив наверняка сказал бы что-нибудь по этому поводу, но я не стала хвастаться находками, а то у мужиков какие-то свои понятия насчёт больших сокровищ и маленьких девочек, даже если вторые добывают первое.

Если учесть, что вещи были старинные, джунской работы, да ещё и заколдованные, за всё скопом можно было отхватить порядочно (или огрести – смотря кому попадёшься). А если принять во внимание, что весь курган я не обшарила, только чуток пощипала, всё было ещё впереди. Даже самый беглый осмотр выявил как минимум одну замурованную нишу, где довольно подозрительно светились кирпичи, и две агатовые вазы таких размеров, что я б не смогла их не то что унести, а даже укатить. В нише могло быть золото, а могли быть волосы и ногти древнего жреца, которому религия не позволяла их сжечь или выбросить, а вот на вазы моя рамочка реагировала бурно.

Я приободрилась, даже дохромала до кургана, где полюбовалась на провал и на упавшую плиту и вдруг поймала себя на странной мысли, будто мне понравилось быть с кем-то вместе. То есть не то чтобы мне это действительно понравилось, а как бы это сказать… ну, короче, можете смеяться, только мне ужасно не хотелось снова оставаться одной. Я ещё раз осмотрела холмик, под который закопались гиберлинги, убедилась, что под ним всё тихо, и повернулась, чтоб идти к костру.

И там увидела очередного незваного гостя.

Сперва я подумала, что это Крив, но тут же заметила, что к дереву рядом привязана лошадь, да и ростом мужчина был пониже Крива, и сложением плотнее, и одет богаче. Я поколебалась, подходить или нет, но у меня все вещи были в лагере, и дядька был один, а что мне может сделать один человек? Он не выглядел опасным или настороженным, просто сидел у огня и ждал меня, поскольку ждать тут больше некого. И он ещё издалека меня заметил, но нарочно ждал, пока я подойду поближе, а после встал, снял свой берет небесно-голубого цвета, поклонился, выпрямился и сказал учтиво, глядя мне в глаза:

– Здравствуйте, леди Смерть.

И по тому, как он это сказал – спокойно, печально, одновременно с каким-то облегчением и сожалением, я поняла: он пришёл сюда умирать.

Ну вот, подумала я, опять двадцать пять. Что за неделя выдалась! Врагу не пожелаешь.

Я вздохнула, крепче перехватила костыль, который мне уже натёр подмышку, и заковыляла к костру.