Андрей Дашков
Бродяги Тверди
Мы… томительно долго спускались извилистым подземельем и вот увидели под собой пустоту, бескрайнюю, как опрокинутые небеса, и на корнях растений повисли над пустотой; я сказал: «Бросимся в пустоту и посмотрим, есть ли в ней провидение, – если не хочешь, я брошусь один».
Уильям Блейк
Nigredo или чернота – это начальное состояние, либо присущее с начала свойство хаоса, либо, в противном случае, производимое разделением элементов. Если условие разделения предполагается в начале процесса, как иногда случается, тогда союз противоположностей осуществляется подобно союзу мужчины и женщины с последующей смертью продукта союза и соответствующего nigredo.
Карл Густав Юнг
1. Бункер
Свинцовый шарик в его карманных часах пересек границу первого квадранта, когда нигредо шагнул в проделанный им коридор и покинул пустоту, которая называлась «бункер» – двадцать восьмой по его личному счёту. Он выяснил это, изучая и анализируя сохранившиеся документы, надписи на стенах и прочие свидетельства давно закончившейся суеты. Пустоты с таким названием попадались довольно часто; с некоторых пор по всей многострадальной тверди были разбросаны всевозможные «командные пункты», «станции слежения», «шахты», «хранилища» и тому подобные новообразования. Случалось, они медленно разрастались – как раковые опухоли в некогда здоровом теле.
Впрочем, нигредо было грех жаловаться. Раньше, благодаря обилию пустотников, ему хватало еды, даже оставались излишки. То был золотой век. Нигредо не убивали друг друга, некоторые объединялись и вместе ломали твердь. Однако времена изменились к худшему, и теперь борьба за угодья шла не на жизнь, а на смерть. Кстати, о смерти он знал не понаслышке.
Чужие языки также не являлись для него проблемой; все нигредо, независимо от того, когда они покинули Колыбель, обладали врождённым талантом постигать смысл и связь любых знаков – от иератических символов до алфавитов. В крайнем случае он мог прибегнуть к помощи призраков – мёртвых пустотников всегда было и будет гораздо больше, чем живых. Он улавливал их тонкие вибрации, и потребность в речи и мыслях отпадала вовсе.
В бункере номер двадцать восемь нигредо обнаружил шестерых. Он неплохо провёл с ними время, узнал кое-что новое, поэтому и задержался в пустоте дольше, чем обычно, – примерно на четыре спирали. Впрочем, призраки не считались серьёзной добычей, хотя и позволяли пополнить запас энергии. На этот раз он взял себе только троих – на тот маловероятный, но всё-таки возможный случай, если когда-нибудь придётся туда вернуться. По мере удаления от места смерти они быстро утрачивали питательные свойства даже при хранении в специальном контейнере.
Неутолённый голод гнал его дальше и дальше, в вечную тьму еще не пройденной тверди, взламывать которую стоило тем больших усилий, чем дольше он оставался без пищи. Настоящей пищи.
2. Коридор
Нигредо шел в абсолютной темноте, не расходуя драгоценную энергию на бесполезный свет. Зачем ему свет? Он находился в своей стихии. Для него не было ничего более естественного, чем движение в коридоре – не важно, сопровождалось ли оно непосредственным взломом или же он проделывал это заранее. В обоих случаях продолжительность существования коридора зависела исключительно от его намерений. Коридоры могли исчезать буквально за спиной и открываться на границе ауры – на жаргоне нигредо это называлось «идти буром».
Кое-кто из ему подобных предпочитал поддерживать свои коридоры открытыми постоянно. Это требовало лишних затрат энергии, но обеспечивало определённые удобства. Крайне редко он пользовался чужими коридорами – такое нарушение негласного кодекса чести низводило его до уровня жалких тварей вроде пустотников, не имеющих понятия о взломе. Кроме того, коридор мог быть закрыт в любой момент, и для любого чужака, застигнутого врасплох, это означало неминуемую смерть.
Ему иногда снился худший из кошмаров (как предупреждение или сигнал тревоги) – он оказывался не просто заживо похороненным в тверди; он становился частью тверди, размазанным отпечатком существа в её упрощенной структуре, но прежде подыхал с землёй в ноздрях и вмерзшими в базальт желудком и сердцем.
Всякий раз эти кошмары позволяли ему вовремя проснуться. И всякий раз, избежав опасности наяву, он думал: с чего бы это? Дурной сон – не обязательно следствие плохого пищеварения…
На исходе второго квадранта он решил сделать привал. Закрыл коридор на расстоянии десятка шагов в обоих направлениях, уселся, используя стену в качестве опоры, и достал из контейнера душу пустотника.
Ужинал он также в темноте. Ни один луч не должен был помешать восприятию вибраций, которые не имели ничего общего с видимым светом. Мерцание призрака в момент, непосредственно предшествующий поглощению, мог заметить только истинный гурман… или очень голодный нигредо. Он был очень голоден. И очень высоко ценил свой голод. Пока он был голоден, он двигался. А пока нигредо двигался, он чувствовал себя живым.
3. Лимб
Три спирали спустя он вошёл в Лимб.
Эта пустота считалась нейтральной территорией, одним из немногих относительно спокойных мест. Иногда её также называли Зоной Любви. В Лимбе заключались сделки, продавалось и покупалось оружие, одежда, контейнеры для призраков, источники света, спиральные часы и прочие вещи, которые делают существование возможным, сносным и даже приятным – на определённое время, не более того. Здесь можно было взять проститутку или попытать счастья в игре. Сюда приводили захваченных пустотников, но рабство не практиковалось. Кто же захочет таскать за собой сквозь твердь обузу, которая лишает хозяина главного преимущества – мобильности?
Тут попадались тихие уголки, где раненые нигредо залечивали раны. Некоторые приходили в Лимб, чтобы умереть. Выбор последних он, мягко говоря, не уважал. По его мнению, покидать этот мир следовало так же, как входить в него – в одиночестве, хотя и через другую дверь. Исторгнутый Колыбелью, он, как и все остальные, испытывал смутную потребность в неё вернуться, но эта пустота никого не впускала обратно…
Размышляя о смерти, он пытался представить себе свои последние мгновения. Он предпочел бы умереть без свидетелей. И самому закрыть коридор, превратив свой кошмар в окончательную реальность. Ну а если смерть застанет его в какой-нибудь пустоте? Это было другое дело. Наличие вероятности того, что его собственный призрак может быть кем-то поглощен, ему очень не нравилось. Наверное, потому он и не любил пустоты, в которые рано или поздно его приводила необходимость поддерживать существование. Истинный бродяга тверди, он никогда не покидал бы её, если бы не проклятие, разделившее жизнь надвое: на краденый свет и мать-тьму.
* * *
Как только позади него закрылся коридор, он испытал то же, что и всякий раз, когда входил в пустоту. Агорафобия, которая следовала за ним неотвязной, невытравленной тенью, терпеливо ждала своего часа. И он её не разочаровал. Нападая, она словно в мгновение ока, одним движением сдирала с него кожу. Он ощущал её ледяные объятия каждым обнажённым нервом. Она не играла, она замораживала.
От этого нельзя было избавиться – оставалось только преодолевать себя. Ему казалось, что от него вот-вот начнёт отваливаться мясо и весь он, уже не сдавленный спасительной твердью, распадётся на куски. Угроза – мнимая или реальная – исходила отовсюду; он находился под ударом, точно выползшее из щели насекомое, и удар мог последовать с любой стороны. Даже без оружия он был в несколько раз быстрее и опаснее самого натасканного пустотника и всё-таки остро чувствовал измену сознания и плоти. В пустоте было нечто инородное, отторгаемое его сущностью, которая заключала в себе имманентный изъян. Боль неизменно служила напоминанием: он должен был знать своё место, а место нигредо – в непроницаемой тьме тверди.
Как всегда, он подавил болезненные ощущения, загнал их в специально отведённую клетку мозга, срезал до терпимого уровня. Вероятно, период адаптации занимал всего несколько мгновений, но субъективно длился гораздо дольше. Это почти ничего не меняло. При необходимости он вступил бы в схватку немедленно, точно так же, как если бы ломал твердь и случайно наткнулся на чужой коридор. И вряд ли противник уловил бы различие.
* * *
Лимб пребывал в своем мрачном величии, наполненный тайнами, видениями и снами. Бродяга считал его красивым, но ощущал в этой красоте что-то чуждое, почти противоестественное. Свод нависал опрокинутым нагромождением скал, мерцавших влагой, будто усыпанные звездами небеса, под которыми никто из отпрысков Колыбели не сохранил бы рассудок даже на протяжении четверти квадранта. Зáмки Спящих подпирали свод, словно колонны гигантских сталагнатов, – погружённые во тьму и обвитые восходящими спиралями кошмаров. Зрелище завораживающее даже для нигредо, а о пустотниках и говорить нечего. При желании в окрестности любого из зáмков можно было найти трупы или скелеты тех, кто стал жертвой старой иллюзии и слишком долго играл в молчанку с самой тишиной. Но у него не возникало такого желания, и тайны обителей Спящих не манили его – неизбывная тоска по Колыбели не имела ничего общего с тоской по дому.
Совсем мало огней и множество оттенков тьмы… Русло подземной реки, впадавшей за много пустот отсюда в океан Абзу, многократно изгибалось, словно мозаика, выложенная из отполированных серпов; быстрая вода отливала на перекатах расплавленным металлом с примесью фиолетовых и лиловых тонов.
Как всегда, стражники Лимба появились внезапно и словно ниоткуда. Ещё мгновение назад он никого не видел, но теперь дёргающиеся изломанные силуэты чётко выделялись на фоне невысокой скалистой гряды, которая уступами спускалась к реке. Всего фигур было шесть; от них падали тени, которым вроде бы неоткуда взяться. Одна казалась двухголовой и выглядела слегка несообразно, точно лишний палец на чёрной руке.
Пока стражники ковыляли к нигредо, их тени исполняли свой изнурительно сложный тягучий танец, огибали неровности, сворачивали за углы, проваливались в пещеры, сливались с тьмой… и удлинялись, будто где-то за ними садилась ослепительная луна пустотников. Как только стражники останавливались, тени исчезали.
Тот, кто счёл бы их медлительными, совершил бы большую и, вероятно, последнюю в жизни ошибку. Бродяга мог лишь догадываться о том, как им удаётся почти мгновенно перемещаться к месту взлома. Чутьё чутьём, но что касается охраны границы, то дело явно не обходилось без Проектора.
И только смрад опережал их. Чувствительный нос нигредо уловил запах мертвечины шагов за тридцать. Стражникам понадобилось не меньше минуты, чтобы одолеть это расстояние. Они не торопились, поскольку он не предпринимал попыток скрыться. Ещё бы – им принадлежало всё время тверди, включая Обратный Циферблат. Пока тени были с ними, они оставались неуязвимыми.
Тот, которого можно было принять за двухголового только издали, был капитаном стражи. На его левом плече сидел нетопырь, вцепившийся когтями в накладку из кожи пустотника. Иногда тварь принималась вынюхивать и вылизывать единственное ухо хозяина, которое было лишь немного больше каждого из её собственных заострённых ушей, напоминавших отогнутые лоскуты надорванного скальпа. Временами капитан «выслушивал» напарника благосклонно, но мог и ударить по оскаленной морде, после чего ненадолго лишался второй головы: оскорблённый в лучших чувствах нетопырь опрокидывался, полураскрыв крылья, и в течение какого-то времени болтался на хозяйском плече, будто эполет.
В красном глазу капитана зажёгся огонек узнавания – точно кто-то заново раздул угли в дотла выгоревшей башне:
– А-а, Твердолобый… Тебе известны наши правила. Ты должен сдать оружие. За своих пустотников отвечаешь головой.
Голос у него был сдавленный, будто он пережёвывал землю, а тон – ленивый, как и движения. Оживлялся он только тогда, когда ему перечили. Но даже в этом случае слово «оживлялся» было не совсем подходящим.
Нигредо, которого назвали Твердолобым, не впервые заносило в Лимб, и он знал правила. Поэтому без возражений отстегнул обе кобуры и снял клинки в ножнах, которые принял в свои руки стражник с трепанированным черепом – этот малый двигался ещё хуже, чем остальные, и вообще не разговаривал. Тем не менее, за сохранность оружия можно было не беспокоиться. Путаницы или пропажи на памяти бродяги не случалось ни разу. Поскольку в этот раз он не привёл с собой живых пустотников и капитан это прекрасно видел, предупреждение было простой формальностью, продиктованной понятным желанием показать, кто тут главный.
Но зато нигредо имел при себе кое-что другое, а именно контейнер в заплечной сумке, и стражник не преминул спросить:
– Э-э-э… Нет ли у тебя чего-нибудь, что помогло бы моим людям скрасить вечность в пустоте?
Сила обычая. Тирания традиций. Теперь уже не узнать, кто и когда впервые предложил стражникам взятку, но с тех пор они вежливо просили «что-нибудь» в обмен на свою благосклонность. И обычно им не отказывали. С ними предпочитали не ссориться. Никто ведь не знал, что ждёт его за границей следующего квадранта. А может, и раньше.
Нигредо открыл контейнер и заглянул в стальной сосуд, наполненный отражениями. На дне его плавало нечто, напоминавшее два размытых чернильных пятна. Или клочья дыма. Или взвесь пыли. Но ни то, ни другое, ни третье.
Он сунул руку в контейнер и достал душу пустотника. У него осталась всего одна. Маловато, но сойдёт.
Стражники сделались похожими на свору голодных псов. Он почти ощутил пронзившую их дрожь ожидания. Они не сводили с него глаз, в которых засветились нездешние огни.
Душу, что трепетала в кулаке, подобно пойманной рыбке, он отдал им без сожаления.
Они сдвинулись, превратились в однородную массу, застыли; их тени слились и на несколько мгновений исчезли.
Капитан сохранял тень и достоинство. Старейший из стражников Лимба расплылся в улыбке – зрелище, от которого дети пустотников становились заиками на всю жизнь.
– Добро пожаловать в Зону Любви! – проскрипел он, а тварь, сидевшая у него на плече, распростёрла крылья, словно хотела принять голову нигредо в свои объятия и впиться ему в губы кровососущим поцелуем.
4. Таверна
Обычно они собирались в таверне Жирного Либоумера. Приходили всегда поодиночке. Уходили иногда парами – мужчинам и женщинам расы нигредо тоже хотелось ласки. Но никакие любовные утехи и услады плоти не сравнятся с трансцендентной лаской Колыбели – с этим согласился бы каждый из них. Именно поэтому они время от времени возвращались в Лимб. Чтобы услышать пророчество Спящего. Чтобы попытаться уловить в нём туманный намёк или стёршееся от старости указание. Чтобы найти путь домой, проделать тот единственный заветный коридор, который ведёт в… Кто знает – куда?
В конце концов, Колыбель – это всего лишь слово.
* * *
– Земля тебе пухом, Твердолобый!
Общеупотребительное приветствие Либоумер произносил не без иронии. Ему это прощалось, как, впрочем, и многое другое. Нет ничего печальнее, чем бывший бродяга, сменивший просторы тверди на жалкую участь пустотника.
– Могила ждёт, – в тон ему ответил нигредо.
– Да я уже и рад бы полежать, вот только кто будет варить пиво для вас, проклятое племя!
– Пиво у тебя хорошее, толстяк. – Нигредо положил на стойку небольшой самородок, расплачиваясь за выпивку на много кружек вперёд. – Как ты сказал – «проклятое племя»?
Самородок мгновенно исчез в огромной лапище Либоумера. Он никогда не утруждал себя отсчитыванием сдачи.
– Ну да, проклятое и есть. Нашептала одна старуха…
– Пустотница? – Презрение в голосе нигредо появилось само собой.
– Ага. Ну и что? – огрызнулся Либоумер. – Да ты о ней, наверное, слышал. Ясновидящая. Говорят, она… э-э-э… чуть-чуть… самую малость… ломает время.
– Ломает время? Да ты совсем свихнулся, мать твою! Если бы она это делала, её шкура уже висела бы на Башне Циферблата.
– Ну, ей не позавидуешь. – Либоумер понизил голос и придвинулся ближе, насколько позволяло громадное пузо. Затем сообщил доверительно: – Стражники съели её глаза.
– Но ты все равно её слушаешь. Эх ты, жаба… Так что там насчёт проклятия?
– Вот сам у неё и спросишь, – обиделся толстяк, однако тут же вспомнил о других самородках, возможно, лежавших в карманах нигредо. Клиент всегда прав.
– Обрати внимание. – Либоумер повёл головой с тройным подбородком в том направлении, где за угловым столиком сидела одинокая фигура, голову которой полностью скрывал капюшон с густым мехом. – Сегодня у меня особый гость. Готов поклясться, что сюда забрела цыпочка из Льдов.
– С чего ты взял, что из Льдов? – медленно спросил Твердолобый. Запах женщины был достаточно силён.
– Я, братец, может, и жаба, но ледоколов всё ещё чую за три коридора. Э, да у тебя, кажется, с одной такой что-то было? Говорят, у них топка между ног – можно согреться, а можно и член спалить…
Ничто не дрогнуло в лице нигредо. И всё же Либоумер осёкся. Предпочёл немного отодвинуться. И сменил тему.
5. Женщина
Она действительно пришла из Льдов – женщина с прозрачными глазами и кожей цвета пламени седьмой свечи Семисвечника. На исходе квадранта Твердолобый получил немного её огня, но так и не растопил чёрный лёд у себя внутри. Он невольно сравнивал её с той, которая уже целиком принадлежала памяти, а это почти всегда выигрышная позиция. Те, кто умерли, больше не совершают ошибок. Если минуло достаточно времени, они даже не причиняют боли. Они пробуждают только глухую тоску, и, чтобы усыпить её снова, нужно заснуть самому. Иногда он завидовал Спящим…
Женщина не была покорной, как шлюхи-пустотницы. В постели, в тесной задней комнате таверны Либоумера, началась маленькая война. Их взаимные атаки становились всё более жестокими, под конец они терзали друг друга всерьёз, забыв о том, что это всего лишь соитие. Но каждый, обнимая живого любовника, был обречён сражаться со своими призраками.
Потом он лежал рядом с ней и замерзал в тепле, источаемом разгорячённым телом. Её кожа сияла в полумраке, а в глазах было что угодно, кроме желания принять его в себя ещё раз. Вначале она была как раскалённое оружие, а чуть позже – как расплавленный свинец, когда тот начинает застывать и покрывается тусклой плёнкой, пряча жидкое нутро…
Всё равно Твердолобый был доволен. Всё, что накопилось внутри него за многие спирали одинокого странствия, сгорело в костре соития у неё между ног. Правильно сказал Либоумер – это была топка. Спасительная и безжалостная. Топка, в которую он бросал то, что давно умерло, перегнило, слежалось, стало нефтью и каменным углем. То, что должно было превратиться в дым и пепел… Потом он почувствовал бесконечное отчуждение.
На прощание она положила ему ладонь на живот. Ненадолго. Это было всего лишь мимолетное прикосновение. Но остался ожог – багровая пятерня, которая ещё долго напоминала о ней нестерпимым жжением. Эта сука из Льдов… Она дала понять ему, что могло бы произойти с ним, прежде чем он успел бы задушить её или свернуть ей шею.
А та, первая, которую он потерял, была ещё опаснее.
Но это её не спасло.
6. Встречи
В Пороховой Дыре нигредо пробыл недолго – ровно столько, сколько потребовалось, чтобы посетить оружейную лавку. Лицо пустотника, который стоял за прилавком, показалось ему смутно знакомым. Выяснилось, что в прошлый раз Твердолобый имел дело с его отцом, а этот был рождён в Лимбе и не так давно унаследовал торговлю. Пустотники жили мало; даже у самых свободных из них не хватало времени на поиски своей Колыбели, а у подавляющего большинства никогда и не возникало подобного желания.
Стоило Твердолобому расплатиться самородками за пять сотен патронов, как у него за спиной возник стражник с просверленной головой. Произошло это появление раздражающе быстро – быстрее, чем ноздрей коснулись миазмы зарытого сокровища, после чего стражник уже никуда не торопился. Неудивительно, что Ясновидящая лишилась глаз, – если, конечно, Либоумер не приврал, болтая о том, чего не видел. Но болтовня толстяка заинтересовала нигредо сильнее, чем ему хотелось бы.
Стражник провожал его взглядом до тех пор, пока он не вышел и не закрыл дверь лавки. Оказавшись в Кривом переулке, Твердолобый подозвал рикшу и велел везти себя в Могильный тупик. Откинувшись на спинку сиденья, он некоторое время размышлял об извращённости здешних обычаев. Не то чтобы все они ему не нравились; просто, находясь в Лимбе достаточно долго, он опасался подхватить смертельную болезнь – чувство ложной безопасности. Не потому ли его потянуло в тупик? Он нуждался в инъекции веры, отрицающей вечную жизнь, – чтобы помнить о неминуемом конце. Порой ему казалось: он жил полноценно только потому, что постоянно думал о смерти.
Рикша задыхался на подъёме. Этот пустотник был уже стар, находился где-то на середине своей последней спирали и перешёл под управление Спящего В Земле. На повороте его обогнал другой рикша. Твердолобый присмотрелся к тёмному силуэту пассажира за мутным стеклом в окне повозки. Без сомнения, это был нигредо, целью которого тоже был Могильный тупик.
Встречи в пустоте. Как правило, от них оставались плохие воспоминания – но только у выживших. Впрочем, Лимб всегда был исключением из правил, и минувшая четверть квадранта, которую он провёл с женщиной из Льдов, служила лучшим тому подтверждением. Стоило подумать о ней, и он снова ощутил боль ожога – стигмат опасной любви был куда более реальным, чем тысячи слов, произнесённых в лихорадке совокуплений.
Твердолобый поспешно выбросил женщину из головы. До тупика оставалось совсем немного, если, конечно, никто из Спящих не отправил его в дрейф. Передняя повозка уже была едва различима. Что же он успел заметить? Что силуэт за стеклом принадлежал очень крупному мужчине. И явно массивному – однако нанятый им рикша был молод и здоров. Ещё на виду оказались сапоги на очень толстой подошве с поблескивающими металлическими носами. Судя по тлеющему огоньку сигареты или сигары, незнакомец мог позволить себе некоторые излишества.
Вроде бы простая вещь: любой нигредо опасен. Сложность заключалась в своевременном определении степени опасности. Кроме того, Твердолобый верил в совпадения, то есть в синхронность некоторых событий – она означала всего лишь, что в каждой руке судьбы зажато по несколько нитей. И хочешь не хочешь, а кое-каких встреч не избежать.
Он достал флягу и отхлебнул тревожной настойки Либоумера. Толстяк знал своё дело: кровь быстрее побежала по жилам, чувства обострились, самые отдалённые предметы приобрели необычайную резкость очертаний, будто были вырезаны бритвой из цельной глыбы темноты. Да, настойка стоила потраченного на неё серебра. Правда, Твердолобый был далёк от мысли, что Жирный Либоумер продаёт свои зелья ему одному.
7. Тупик
Ворота на въезде в Могильный тупик были распахнуты настежь. Твердолобый ни разу не видел их закрытыми. Как он слышал, когда-то от них была определённая польза – или ещё будет, он не помнил точно. Глядя на ажурную кованую решетку, в это было трудно поверить.
Сторожка привратника стояла заброшенная, так же, как и часовня, похожая на возомнивший о себе склеп. Часовню венчал шпиль, вокруг которого бесшумно вращалось медное кольцо, запущенное, по преданию, Отцом Взлома, чтобы положить конец спору со Скульптором о возможности вечного движения. Случилось это много тысяч спиралей назад.
Среди пустотников часовня слыла плохим местом. Некоторые исчезли здесь бесследно. И всё равно тех, кто хотел сбежать из Лимба, тянуло сюда, как магнитом. Стены, сложенные из гладко обтёсанных и хорошо пригнанных камней, были густо исписаны антрацитом. Бесполезные молитвы и бессмысленная хула. И ещё подражания символам нигредо.
Твердолобый не находил в часовне ровным счётом ничего таинственного. Ещё одна старая клетка со сломанным замком. Пустота в пустоте. У него были другие «святые» места. Гораздо больший интерес вызывали у него могилы опоздавших. Он считал их погребёнными в назидание, даже если никто из завещавших себя Лимбу ничего такого не имел в виду. Ему нравилось, что в отличие от них у него пока есть выбор, хотя выбирал, скорее всего, не он, а Колыбель. Тем не менее, он чувствовал себя свободным, ибо мог удовлетворять свои не только сиюминутные, но и сокровенные желания.
Вот как сейчас. Завидев творения Скульптора, он велел рикше остановиться. Вылез из повозки и огляделся по сторонам. Всюду тишина и неподвижность. Должно быть, другой посетитель тупика пожелал отправиться гораздо дальше. Твердолобый решил прогуляться среди могил и того, что язык не поворачивался назвать памятниками, хотя по сути так оно и было.
Ветер.
Дождь.
Звёзды.
Ангел, вырвавшийся из гранитной плоти.
Путеводный огонь.
Падающий плод.
Сумерки.
Бесконечная мелодия.
Забвение…
Это было осязаемым и в то же время ускользало, манило за собой туда, где искушениям и предвкушениям становилось тесно. Скульптор умел делать то, чего не умел больше никто. В то время как другие тщетно пытались отделить реальность от снов, он высекал сны из реальности. Твердолобый надеялся, что это помогло Скульптору добраться туда, куда нужно. Надеялся отчасти потому, что сам не испытывал ни малейшего желания встретиться с ним – хоть в пустоте, хоть в коридорах тверди. В данном случае его измеритель опасности зашкаливал.
Пройдя под Радугой, он наконец увидел другого рикшу, отдыхавшего рядом с пустой повозкой. Что-то мешало Твердолобому просто наслаждаться жизнью в обители мёртвых. Он не доверял никому, в особенности тем, кто разделял его пристрастия. Он ждал встречи и был уверен, что встреча состоится. Это уже не зависело от его желания. В конце концов, тупик был как нельзя более подходящим местом для тайных свиданий.
Его глаза заметили начавшееся расщепление теней; в следующее мгновение ему пришлось напомнить своим рукам, что у него нет оружия, и они остановились на половине привычного пути.
Вспыхнул огонь зажигалки, но лица за ним было не разглядеть – незнакомец раскуривал сигару, наклонив голову, а на голове у него была странная шляпа с широкими полями. Твердолобый видел только огромные руки, в которых сигара выглядела как сигаретный окурок. Сам он был отнюдь не низкорослым и отличался крепким телосложением, но мужчина оказался намного выше и шире в плечах. Вблизи его мощь подавляла.
Физическое превосходство не имело решающего значения, когда речь шла о вооружённых стычках в тверди; там все решали быстрота и точность. Убийства нигредо в Лимбе случались крайне редко, но всё же они случались.
Наконец незнакомец поднял голову, зажав сигару в зубах. Руки он отвёл назад, и полы широкого плаща, скрадывающего очертания фигуры, распахнулись. Твердолобому хватило доли секунды, чтобы заметить матово отсвечивающие рукоятки пистолетов. И никаких стражников в пределах видимости – а ведь вооружённый нигредо находился в самом сердце Лимба. Это повергло Твердолобого в изумление.
Но плащ скрывал что-то ещё, не столь плоское и компактное, как пистолеты. Кроме того, на груди у незнакомца висел металлический предмет, который формой своей напоминал крест, увенчанный кольцом, а ещё силуэт человека с разведёнными руками. Твердолобый помнил, где совсем недавно видел нечто подобное. Уменьшенную копию такого символа носила Светловолосая в ложбине между своих прекрасных грудей…
Незнакомец молча разглядывал его в упор. Намеренной демонстрацией силы тут и не пахло, в этом попросту не было необходимости. Твердолобый склонялся к тому, что от него ждут ответного шага – глупого или не очень. Вероятно, от этого зависела его жизнь. Он не знал, что делать, поэтому не делал ничего.
Он рассматривал чужака, не отводя взгляда и не мигая. Можно было не сомневаться, что перед ним чужак, – такого типа не забудешь, увидев хотя бы однажды. Вопрос, каким образом тому удалось пронести в Лимб оружие, оставался открытым. Незнакомец излучал силу, которой никакие законы не помеха. Лицо, будто высеченное из пористого камня, сохраняло презрительное выражение. Всё в нём было слишком крупным, за исключением ледяных глаз, глубоко сидящих в амбразурах.
Неизвестно, как долго они созерцали бы друг друга, если бы Твердолобый не почувствовал, что у него за спиной появился третий. Не нужно было оглядываться, чтобы узнать, кто это. Стражник стоял совсем близко, и от его запаха стошнило бы даже голодную крысу.
Если незнакомец и выдержал вначале эффектную паузу, чтобы дать Твердолобому возможность осознать, чем грозит постороннее присутствие, то затем он действовал без промедления. Ни один мускул не дрогнул на его лице; он умудрился даже не потревожить сигарный пепел, когда выхватил пушку и нажал на спуск.
8. Карбон
Твердолобый не успел даже дёрнуться – как выяснилось, на своё счастье. С некоторым опозданием он понял, что ствол направлен чуть в сторону от его глаза – выстрел уже прогремел. Крупнокалиберная пуля едва не снесла ему ухо, зато отправила стражника туда, откуда не возвращаются. Звук упавшего тела показался едва слышным.
Он обернулся и посмотрел на мертвеца, от головы которого осталась едва ли половина. И поскольку Твердолобый стал кем-то вроде соучастника убийства представителя местной власти, то имел все основания думать, что очень скоро от его головы останется ещё меньше. Кстати, стражник был тот самый, которому он сдал на хранение свое оружие.
– Зачем ты это сделал? – спросил он, ощущая недостаток влаги во рту.
– Он помешал бы нам договориться. – Голос у незнакомца оказался глухим и шелестящим, словно, пробираясь из глубин туловища наружу, преодолевал залежи мятой бумаги. Он разговаривал, не вынимая сигару изо рта, и её кончик подрагивал, выписывая огненные иероглифы. Глаза в клубах дыма поблёскивали, как слюдяные чешуйки.
– Я пока ни о чем ни с кем не договаривался.
– Это тебе так кажется, Твердолобый. – Сзади раздался другой голос, который он узнал сразу. Запах, вызвавший прилив желания, тоже был ему знаком. Твердолобый подумал, что два ледокола на одной спирали – явный перебор.
Оглянувшись, он увидел в десяти шагах позади себя женщину, с которой действительно уже кое о чём договорился в задней комнате таверны Либоумера. Он очутился в её ловушке (чертовски хорошая была приманка) и даже не заметил этого. А она, как видно, не теряла времени даром.
Светловолосая тоже была при оружии, и он понял, что ему отрезаны все пути, за исключением самого короткого – в пустующую здешнюю могилу. На правах человека, осведомлённого о писаных и неписаных законах Лимба не понаслышке, он позволил себе заметить:
– Это было не слишком умно. Теперь придётся иметь дело с остальными. И с капитаном.
– Вряд ли, – сказал незнакомец и распахнул полу плаща пошире. Твердолобый увидел подвешенного к поясному ремню нетопыря. Зверек, несомненно, когда-то принадлежал капитану. Его голова была свернута, на шерсти и крыльях остались следы засохшей крови.
Легкость, с которой чужак избавлялся от назойливой опеки стражников Лимба, поначалу казалась сверхъестественной. Но очень скоро Твердолобый начал догадываться, что эта парочка бродяг из Льдов изобрела какой-то новый способ охоты, для успеха которой нужны, как минимум, двое. Или трое – с одним нигредо на крючке в качестве приманки. Рискованный способ…
Он пытался прикинуть, где находилась женщина в момент выстрела. Возможно, на линии огня. Но если бы она была поблизости, он бы почуял её раньше.
Он снова бросил взгляд на Светловолосую. Та подмигнула в ответ. И хотя об этом ещё не было произнесено ни слова, он знал, что ему сделано предложение, от которого он не сможет отказаться. Каковы бы ни были их истинные цели, они рассчитали верно. Мёртвый стражник являлся неоспоримым аргументом.
– Ещё будут вопросы, крот? – спросил ледокол не без иронии, употребив презрительное словечко, которое было в ходу у обитателей Льдов.
У Твердолобого было много вопросов. Но кое-что казалось ему в данную минуту самым важным. Он склонился над мертвецом, содержимое черепной коробки которого лишь подкрепляло его сомнения.
– И сколько ты настрелял?
– Этот был четвёртым.
– Значит, осталось всего несколько десятков. Не считая тех, которые появятся, когда включится Проектор. – Если в этой фразе и был сарказм, то ледокол его не заметил. Он кивнул:
– Вот именно. Поэтому пара твоих стволов нам не помешала бы.
Это уже смахивало на конкретное предложение.
– Против стражников Лимба? Я не самоубийца.
– Скажи ему, Карбон, – вмешалась Светловолосая, когда молчание затянулось.
– Я не услышал, ты с нами? – Ледокол, которого назвали Карбоном, по-прежнему сверлил Твердолобого взглядом сквозь клубы ароматного дыма.
– А разве у меня есть выбор?
– Выбор есть всегда. Откуда нам знать, может, ты предпочёл бы отдохнуть в земле.
– Я предпочёл бы уйти отсюда живым и со своим оружием.
– Понятное желание. А как же Колыбель? Разве ты пришёл сюда не за пророчеством Спящего?
– Сомневаюсь, что смогу теперь его услышать.
– Кто знает. Мы тоже не прочь послушать, правда, сестра?
– Скажи ему, – повторила женщина.
– Ладно. Убить стражника проще, чем ты думаешь. Надо всего лишь отрезать его тень.
«Будь я проклят, если он не насмехается надо мной», – решил Твердолобый, но не подал виду. Карбон ему ничего не должен. И даже оружие, которое лежало в рюкзаке стражника, формально принадлежало ледоколу. Это был ценный трофей.
– Ты можешь взять свои стволы. – Казалось, Карбон перехватывает его мысли.
Твердолобый медленно кивнул и снял с трупа рюкзак. Его пистолеты и ножи покоились внутри, аккуратно разложенные по отделениям и завёрнутые в непромокаемую ткань.
Он прикоснулся к оружию и не получил опережающую пулю в голову. Это означало, что он принят в команду.
К новому статусу ещё надо было привыкать. Хуже всего, что придётся подчиняться Карбону и даже Светловолосой. Следовало отдать им должное – он крепко сидел у них на крючке. Они не были безумцами в обычном смысле слова и, судя по тому, что он услышал, не собирались воевать с Лимбом. Тут пахло заговором. Он не знал, что у них на уме, и утешало только одно: они не знали, что на уме у него. Пусть так и будет – до момента, когда их пути разойдутся снова. Он – бродяга и до конца останется верен себе, только себе – до мозга костей одиночка.
Твердь уже манила его благословенной тьмой и долгой тишиной, звала под защиту в своё базальтовое лоно, сулила погружение в чёрный монолит покоя, обёрнутый вуалью обманутого времени. Зов был как никогда сильным, и Твердолобый ощутил почти непреодолимую тягу, но уйти из пустоты сейчас было равносильно признанию в убийстве. В этом случае он уже больше никогда не услышал бы Спящих и лишился бы даже призрачного шанса когда-нибудь вернуться в Колыбель. Слишком высокая цена за одиночество на остаток дней, который, он был уверен, оказался бы недолгим.
– Церковь Говорящей Рыбы, – сказал Карбон. – Встретимся там через четверть квадранта. И ещё одно, Твердолобый: избавься от своего рикши. Нам ведь не нужны свидетели, не так ли?
Он поднял мертвеца – легко, будто тряпичную куклу – и направился с этой изобличающей преступника ношей, равносильной смертному приговору, к выходу из тупика. Для столь крупного мужчины его походка была удивительно легкой и скользящей. Светловолосая последовала за ним, сохраняя дистанцию в несколько десятков шагов. С таким прикрытием любой чувствовал бы себя спокойно… если, конечно, уверен в партнёре и не опасаешься получить пулю в затылок.
Твердолобый почти не сомневался, что следующую остановку Карбон сделает в Геенне. Он ухмыльнулся своим мыслям и спрятал оружие под одеждой.
9. Рикша
Четверть квадранта – большой срок. Можно многое успеть, если знать, чего ты хочешь и что тебе нужно. Потеряв независимость, Твердолобый лишился привилегии следовать своим намерениям, а над его желаниями нависла тень выбора.
Пытаясь вернуть себе утраченное равновесие, он пошатался по кладбищу, постоял возле Падающего Плода, затем долго всматривался в темноту, но так и не увидел ускользнувшего от него Путеводного Огня. Будь он постарше, его, возможно, утешила бы Вода Забвения, однако зов Колыбели ещё звучал для него слишком громко и притягательно.
Настала минута, когда он почувствовал отвращение к себе и той жизни, которую вёл до сих пор. Для него это являлось достаточно надёжным свидетельством иного существования – было бы странно, если бы он стремился к тому, чего не изведал прежде. Неясно только, какого дьявола он умудрился забыть обо всём.
Он вернулся на то место, откуда начал свою прогулку в тупике. Рикша ждал его. Напуганный звуком выстрела, старик, тем не менее, не пытался сбежать. Да и где пустотник мог скрыться от нигредо?
«Нам не нужны свидетели, не так ли?»
Что ж, Карбону было проще.
– У тебя есть еда? – спросил Твердолобый у старика. Тот кивнул, ещё не понимая, в чём дело, но, конечно, не ждал ничего хорошего.
– Набери воды. – Нигредо имел в виду протекавший неподалёку подземный ручей. Рикша достал из приделанного к повозке ящика кожаный мех и отправился выполнять приказ. Он был слишком стар и, скорее всего, заранее смирился со своей участью, какова бы она ни оказалась.
Ещё до того как он вернулся, Твердолобый произвёл аккуратный «ножевой» взлом, в результате которого вскрылся узкий коридор, круто уходивший вниз. Нигредо надеялся, что при этом не потревожил никого из постоянных обитателей Могильного тупика. Он начал спускаться и поманил за собой рикшу. На глубине нескольких метров он расширил пещеру настолько, чтобы воздуха в ней хватило пустотнику как минимум на половину квадранта. Но это на крайний случай, если кто-нибудь завалит или перекроет вентиляционный канал.
Старик безропотно двигался за ним, придерживая свою повозку. Вряд ли он, несмотря на почтенный возраст, когда-нибудь присутствовал при взломе, стоял так близко перед разверзающейся твердью, вдыхал каменную пыль. Твердолобый буквально кожей ощущал исходивший от него благоговейный страх. У рикши дрожали веки, но у него были заняты руки, и он не мог заткнуть уши, чтобы не слышать ни с чем не сравнимого звука – того, что среди пустотников называлось «шёпотом земли». Для нигредо не было ничего привычнее, для старика – ничего страшнее. Тот уже чувствовал себя похороненным заживо.
И предчувствия его пока не обманывали. Темнота здесь была почти абсолютной. Твердолобый сказал из этой темноты:
– Я вернусь за тобой. И хорошо заплачу.
Без сомнения, Карбон имел в виду нечто другое, когда говорил: «Избавься от своего рикши». Плевать на Карбона.
– А если не вернёшься? – прошептал старик, содрогнувшись, но нигредо уже удалялся, о чём свидетельствовали едва ощутимые колебания воздуха. На какое-то мгновение рикше почудилось, что он различает сквозь пылевую взвесь чёрный силуэт на фоне нависшего над выходом из пещеры тускло мерцающего свода, а потом снова раздался тот же невыносимый для его слуха тихий звук. Нигредо запечатывал выход.
Наверное, Твердолобому казалось, что это лучше, чем убить пустотника.
Рикша был другого мнения, особенно восьмую часть квадранта спустя, но его мнение никого не интересовало.
10. Череп
Пребывая в твердолобой уверенности, что никто не сможет допросить спрятанного им рикшу, он решил прогуляться обратно пешком. Сам факт обладания оружием подействовал на него благотворно; прогулка показалась даже приятной, и агорафобия отступила, только изредка выползая из своей норы, чтобы пощекотать нервы. Небывалый случай: он дважды останавливался, чтобы полюбоваться пейзажем. Но могло случиться и так, что это было предчувствие и он видел Лимб в последний раз.
И, стоя на вершине какого-то безымянного холма, рядом с почерневшим обломком вкопанного тут деревянного столба, он снова и снова спрашивал себя: почему он не ушёл в твердь, а возвращается в сердце пустоты, словно заворожённый исчезающим призраком Колыбели – вдобавок ненадёжным, как обещание. Учитывая сложившиеся обстоятельства, это чересчур смахивало на самоубийство. И точно не стоило всех прелестей Светловолосой, вместе взятых. Впрочем, её он тоже, кажется, уже потерял, не попользовавшись как следует. Это и есть жизнь: вода непрерывно вытекает между пальцев. Ты слышишь журчание; время от времени ты утоляешь жажду; ты видишь разбитые отражения – но вода течёт дальше, а ты превращаешься в груду высохших костей…
…Примерно такую же сухую, как гигантский человеческий череп в основании холма. Кто-то вскрыл ведущий к нему коридор, который по сию пору оставался нетронутым. Череп тускло светился, имея в себе неисчерпаемый источник энергии; его свечение вызывало на расстоянии ощущение лихорадочного жара. Увидеть череп полностью можно было с единственной точки – Твердолобый очутился там словно бы ненароком, но узрел в этом перст судьбы.
Красная мёртвая голова в чреве холма представилась ему зловещим символом тайны, которая втягивает в свою орбиту пролетающие мимо обломки творения. Одним из таких бесформенных кусков космического мусора был сам нигредо, но тайна уже начала придавать ему форму и менять его изнутри. Какова цель, он не знал, да и не его это дело. Когда работа по преображению будет закончена, он, возможно, увидит результат – как отражение мёртвого в живом, прежде чем погрузится в благородный расплав и навеки растворится в нём…
11. Спаситель
Тем временем старик рикша начал бояться не того, что может случиться, а того, что есть. И обмер от ужаса, когда вдруг почувствовал, что уже не один. Кто-то появился в запечатанном подземелье, едва потревожив воздух. И точно не потревожив тверди. Если бы вернулся нигредо, всё было бы иначе.
Проникновение без взлома находилось за пределами понимания бедняги рикши, и, вероятно, от этого ему стало еще страшнее. Он затаил дыхание и услышал, как дышит кто-то другой. Дыхание было мощным, как ветер, дующий в Пустоте Под Небом. Старик, уведённый из той пустоты давным-давно, почти забыл, что такое небо и ветер, но сейчас вспомнил.
Раздались тяжёлые шаги и скрип земли под подошвами. Ядовито-багровый свет внезапно ударил рикше в лицо. Он закрылся руками и решил, что это конец. Безжалостные лучи насквозь прожигали веки, прижимали к осыпающейся стене…
Мгновение проходило за мгновением, а последнее так и не наступило. Наконец чьи-то огромные пальцы, которые могли легко раздавить рикшу, почти нежно прикоснулись к нему и играючи отвели его руки.
Смерть долго взирала на него. Старик испытывал запредельный ужас… но еще – впитывал утешение и надежду на избавление от муки, которой была его жизнь, и потому он всё-таки осмелился посмотреть смерти в лицо.
Старик немного приоткрыл правый глаз. Жжение сетчатки по-прежнему было почти нестерпимым, но он всё же успел разглядеть гигантский силуэт, что сливался с темнотой за пределами горящего рубинового круга.
Внезапно силуэт исчез. Однако свет не погас окончательно. На земле остался зажжённый фонарь, который освещал стены и вырезанный в одной из них конус коридора.
Прошло ещё немало времени, прежде чем рикша решился протянуть к фонарю руку.
12. Улица Чудес
Церковь Говорящей Рыбы находилась в тупике улицы Чудес, протянувшейся вдоль подземной реки от площади Шрамов. Путь до неё был неблизкий, да ещё и небезопасный, если двигаться в пустоте Зоны Любви. И хотя на площади в ожидании клиентов топтались свободные рикши, Твердолобый обогнул их, чтобы не пришлось потом избавляться от ещё одного. Он никогда раньше не убивал и не прятал в Лимбе, а старые привычки отмирают медленно. Достаточно и того, что натворил Карбон.
Твердолобый как будто ещё надеялся на лучший исход, отделяя себя от чужих преступных деяний. Но он уже по уши погряз в заговоре – и разве не свидетельством тому таинственная сила, с которой Церковь Говорящей Рыбы манила и притягивала его? Возможно, уже сегодня он услышит пророчество Спящего и ему откроется коридор, возвращающий в Колыбель. Ради этого стоило рискнуть своей довольно однообразной жизнью. Что бы он делал с ней, если бы не души пустотников, наполнявшие его неотличимые друг от друга дни и ночи видениями мира за пределами тверди?
Вспомнив, что контейнер почти пуст, он решил пополнить запас в какой-нибудь лавке. Неизвестно, удастся ли сделать это потом. Возможно, через четверть квадранта он умрёт. А возможно, придется срочно уходить в твердь. И второй вариант мало чем напоминал спасение; это было бы всего лишь продолжение затянувшегося пути – теперь уже без всякой надежды завершить его в раю Колыбели. Но, по крайней мере, у него будет кем утешиться и с кем разделить одиночество.
Чем ближе он подходил к окраине Лимба, тем хуже были видны зáмки Спящих, а поверх крыш всё чаще скользили сумеречные, тусклые, будто сотканные из мглистого тумана, лучи Проектора. Вряд ли кто-нибудь ещё помнил, каким таким чудесам обязана полузаброшенная и малонасёленная улица своим названием. Во всяком случае сейчас здесь чудесами и не пахло.
До сих пор Твердолобый бывал на этой улице лишь дважды, и оба раза не заходил дальше её первой трети, а о Церкви Говорящей Рыбы знал только понаслышке. Здешняя тишина казалась зловещей, покой – обманчивым, как дремота перед кошмаром. Да и разве могло быть иначе, если капитан и, по меньшей мере, часть стражников мертвы? У Твердолобого было ощущение, что он двигается по самому краю хаоса и достаточно одного неосторожного шага, чтобы опрокинуться в бездну. Для нигредо с его агорафобией бездна была другим названием преисподней.
Он шёл по той стороне улицы Чудес, что находилась ближе к реке. Тут держали свои лавки знахари, гадалки и те из нигредо, кто избежал «отдыха в земле», но уже не хотел и не мог ломать твердь по причине увечья, дряхлости или общей слабости здоровья. В этом месте Твердолобому невольно приходили на ум мысли о вырождении. На первый взгляд, мало что изменилось со времени его последнего посещения: всё та же клоака никчемности, отчаяния и беспомощности. Но не здесь ли он впервые услышал от умирающего инвалида древнюю легенду о Пути Превращения и возможности изменения для прошедших этим путём до конца? Причём речь шла о настолько радикальном преображении сущности, что и Колыбель сделалась бы ненужной.
Потом ему пересказывали легенду несколько раз, даже пустотники приложили руку к её распространению, но сам он ни разу не встречал альбедо. Он не встречал даже тех, кто взял бы на себя смелость утверждать, что видел хотя бы одного альбедо собственными глазами. Ничего удивительного. Легенда на то и легенда, чтобы вводить в искушение. Твердолобый знал об этом на примере множества призраков, обманутых призрачной мечтой. Он не поддавался. Что-то глубоко внутри него ещё помнило абсолютный, нечеловеческий покой Колыбели, и это «что-то» никогда его не обманывало.
13. Лавка
По старой памяти он сначала заглянул к Коротышке. Тот был так плох, что даже не приподнялся на своём продавленном диване. Какая-то девчонка-пустотница прислуживала ему; у неё было клеймо на полголовы, и при появлении Твердолобого она вообще лишилась речи. Вглядевшись в глубину лавки, где скорчилось безногое тело Коротышки, Твердолобый понял, что здесь душами не разживёшься – у хозяина осталось слишком мало сил, чтобы удержать собственную. Поколебавшись немного, он всё-таки положил на прилавок небольшой самородок – милостыня уже никого здесь не оскорбит.
Следующей была лавка Слепой Магдалены. Вывеска утверждала, что всяк вошедший сюда за небольшую плату узнает своё будущее, а потерявший память услышит правду о прошлом. Таким образом, Магдалена приторговывала временем. Судя по виду лавки, дела у неё шли не очень. Твердолобому вспомнилась болтовня Либоумера… что-то о стражниках, съевших глаза Ясновидящей, которая научилась ломать время. Или он не так понял?..
Ещё одно жалкое подобие пороховой норы. Он прошёл мимо, не испытывая нужды в патронах. То же касалось и книжной лавки – ни одна книга не способна заменить ему призрака. Слова не могли передать того, что он чувствовал, извлекая душу из контейнера. По сравнению с витиеватым словоблудием это было настоящее, пронизывавшее до печёнок откровение.
…Он застыл перед неприметной дверью. Единственное, что заставило его остановиться и замереть, – это знак на ней, рисунок, наспех сделанный углем. Он мог бы поклясться, что это не случайное и крайне маловероятное совпадение, а послание, оставленное для него Карбоном. Или Светловолосой – какая разница. Но клятва окажется преждевременной, если за дверью ловушка. Тем не менее, он вошёл без стука.
С первого же взгляда ему стало ясно, что в этой лавке уже ничем не торгуют, и всё-таки нигредо надеялся получить то, за чем пришёл. Он улавливал необычно высокую концентрацию призраков – здесь их было больше, чем в любой из посещённых им прежде пустот.
Он различил чей-то силуэт в темноте – маленький, как будто принадлежавший ребёнку. Когда дверь за спиной Твердолобого закрылась, внутри уже неоткуда было взяться свету, но, невзирая на это, хрупкая фигура постепенно выступала из мрака. Твердолобому показалось, что она сама начала понемногу излучать свет. Это выглядело завораживающе, точно время повернуло вспять и у него на глазах пепел превращался в бумагу…
Вскоре он уже мог различить лицо – действительно детское, окружённое ореолом шевелящихся седых волос. От этого возникала иллюзия, что девочка стоит в потоке воздуха, хотя никакого потока, конечно, не было. Спустя некоторое время нигредо понял, в чём дело: вокруг её головы роился целый сонм призраков. Каждая прядь этих слишком длинных и слишком рано поседевших волос извивалась вопреки собственной тяжести, поднятая оплетавшим её незримым ужасом (и это разительно напоминало спирали кошмаров, обвивавшие зáмки Спящих), – однако девочка улыбалась, и в её улыбке было столько добра и покоя, что Твердолобый расслабился, хотя голос сомнения нашептывал ему: «Тебя здесь ждали». А что ещё могло делать это невероятное нездешнее существо, просто стоявшее посреди давно опустевшей лавки?
Ответ на свой невысказанный вопрос он получил почти сразу же:
– Я знала, что ты придёшь.
Нежный голос. Наверное, такой он хотел бы слышать в своём последнем сновидении. И после него собственный показался ему хриплым кашлем:
– Откуда тебе знать?
– Я вижу кое-что скрытое от глаз.
Странно, он ни на мгновение не заподозрил, что ошибся дверью и всё-таки угодил на сеанс к Слепой Магдалене.
– В Лимбе не жалуют тех, кто видит больше других.
– Это касается только тебя и меня.
Вдруг до него дошло:
– Ты – альбедо?
Она рассмеялась. Её смех, казалось, не затих полностью, а затаился во всех уголках этого мрачного дома. И если смех может превратиться в свет, то так оно и было: дом уже выглядел не старой развалиной, а местом, где древняя легенда обретала плоть. И всё-таки голос внутри него твердил своё: «Альбедо – здесь? Среди этой нищеты и грязи? Да ты свихнулся, братец. Действительно, есть над чем посмеяться. А эта кукла просто издевается над тобой. Может быть, она с её светом – порождение Проектора. И тогда ты всё испортил…»
– Тебе не удастся околдовать меня, – сказал он, не очень-то уверенный в собственных словах.
– Я ждала тебя не для того, чтобы околдовывать.
– Тогда зачем?
– А зачем ты зашёл сюда?
– Призраки, – произнёс он, наблюдая за тем, как её волосы отпрянули от него сотнями потревоженных белых змей.
– Ты не пробовал обходиться без них?
Внутренний голос был прав – она издевалась над ним. Хотя, глядя на неё, он мог без труда поверить, что ей неведом голод, одолевающий бродяг тверди. Она – альбедо, существо не от мира сего… И всё-таки её исторгла из себя здешняя клоака. Может быть, Путь Превращения не закрыт и для него?
Он сделал ещё одну попытку защититься от ментальной инфекции, которая исподволь проникала в сознание и грозила отравить дальнейшее существование:
– А ты пробовала обходиться без них?
– Ты не понял. Это они нуждаются во мне. Я их последнее пристанище, без меня они скоро исчезнут или станут пищей для таких, как ты… голодных… ненасытных.
– Значит, я напрасно теряю время.
– Не беспокойся, в Церковь без тебя не войдут.
– Ты и об этом знаешь? – Его рука медленно потянулась к пистолету.
Она пожала плечами – мол, не важно.
– Единственное, что я могу тебе предложить… – Она подняла с пола предмет, который был почти не виден в сумраке лавки. Черный пакет из какого-то непромокаемого материала. Твердолобый не сразу взял его, но с пистолетом решил подождать. Чаще всего, когда он, посещая очередную заброшенную пустоту, находил нечто подобное, в пакетах оказывались отбросы.
– Что это?
– А что ты почуял?
Сначала он взвесил пакет на руке и слегка согнул пальцы. Тот весил немного, внутри находилось что-то твёрдое и в то же время странно податливое. Нигредо запустил туда руку и вытащил на свет куклу. Голова без лица, плоское деревянное туловище, конечности из многожильного провода, напоминающего скрученную мускулатуру под содранной кожей…
Сделано грубо, но ни в коем случае не примитивно. В этой штуковине угадывалась рука мастера. Твердолобому был известен только один, который, по слухам, делал оживающих кукол. Он присмотрелся, повернул куклу другой стороной. В её туловище имелось отверстие размером как раз со свинцовую дробинку… или шарик для часов.
Игрушки Куклодела стоили настолько дорого, что мало кому доводилось их видеть. Твердолобому посчастливилось. Один раз. Издали. Насколько он помнил, тогда кукла стоила своему хозяину жизни. Не хотелось бы разделить его судьбу.
– Я предпочёл бы их… – Он не удержался от намека на окружавший альбедо призрачный рой. – И что мне с этим делать?
– Не знаю. Может, когда-нибудь найдёшь для неё время. Меня только попросили передать её тебе.
– Кто попросил? Карбон?
– Ох, какой же ты… твердолобый. Бери или не бери, дело твоё. В любом случае уходи. Нам плохо, когда ты рядом.
После недолгого колебания он решил оставить пакет у себя. Дело было даже не в причастности альбедо к сомнительному подарку и не в том, что, как он успел почуять, волосы попали сюда из невероятно отдалённой пустоты. За время разговора у него неоднократно возникало желание заставить девочку сказать больше, а в таких случаях он обычно шёл до конца – и с пустотниками, и с побеждёнными нигредо. Однако что-то останавливало его, и вскоре он понял, что именно: присутствие силы, которая лишь по своему непостижимому капризу избрала местом обитания тщедушное тело ребёнка. Только внешне тщедушное, поправился он. Даже Твердолобый усвоил кое-какие уроки, иначе просто не дожил бы до этой спирали. Поэтому он повернулся и вышел, краем глаза заметив, как угасает сияние у него за спиной.
На улице он почти сразу же встретился со старухой-нигредо, которая ковыляла под самой стеной откуда-то со стороны церкви. В трёх шагах от него старуха остановилась и прислушалась. Он увидел её открытые глаза без зрачков, напомнившие ему лица мраморных статуй, сохранившихся кое-где в древних пустотах. Но стоявшая перед ним древность ещё не окаменела, и от неё исходил запах отчаянной нужды.
Слепая Магдалена, не иначе.
– Эй! – окликнул он тихо. – Кто живёт в этом доме?
Старуха ощупала рукой стену, словно хотела убедиться, что не совершает ошибку.
– Никто не живёт. Уже давным-давно.
Такой ответ нисколько не удивил Твердолобого. Заброшенная лавка на улице Чудес – чем не подходящее место для встречи с альбедо… Он ухмыльнулся и пошёл своей дорогой. Внезапно в чёрном мешке шевельнулась игрушка Куклодела. Тведолобый решил, что это ему почудилось.
14. Спор
По слухам, ходившим среди нигредо, Церковь Говорящей Рыбы была созданием самого Архитектора. Снаружи она представляла собой небольшой чёрный куб с идеальными гранями и рёбрами. В одной из граней – единственный вход. Вошедший оказывался в единственном громадном зале, который ни за что не мог поместиться внутри куба, но как-то помещался. В противоположном от входа конце зала – штуковина, именуемая Турникетом. Нужно было заплатить, чтобы пройти дальше. Рискнул ли кто-нибудь – неизвестно.
Поговаривали, будто из лабиринта под Церковью можно попасть куда угодно – даже в Колыбель, – но Твердолобый относился к таким разговорам с большим сомнением. Чтобы сомнение превратилось в уверенность, достаточно было спросить у того, кто разносил слухи, или у себя самого: откуда ты можешь знать об этом? Или: почему ты ещё здесь? На первый вопрос ответа не было. Ответ на второй Твердолобый, возможно, скоро получит. Впервые он подобрался так близко к некоторым ответам, но не испытывал ни малейшей радости и ни малейшей надежды. Когда имеешь дело с творениями Архитектора, лучше забыть о радости и надежде и сосредоточиться на крайней осторожности.
Здравомыслящие нигредо держались подальше от Церкви Говорящей Рыбы, а для пустотников она и вовсе была чем-то таким, что не приснится даже в ночном кошмаре. Сны Архитектора – совсем другое дело. Вероятно, они ужаснули бы любого, однако наяву хватало и бледного их воплощения. Кроме того, как показали недавние события, не все нигредо пребывали в здравом рассудке, даже если выглядели здоровыми и уравновешенными. Это вызывало у Твердолобого наибольшие опасения. Он не мог сказать, на что способен Карбон. И только глупец, переспав со Светловолосой, решил бы, что знает, на что способна она.
Луч Проектора, описывая очередной круг, выхватил из темноты скалу правильной формы, одиноко торчавшую на берегу подземной реки. После этого она уже не пропадала из поля зрения, оставшись тенью среди ещё более глубоких теней. Таково было свойство Проектора – он наделял многие вещи видимостью, а кое кто из жалких философов-пустотников, чрезмерно впечатлившихся увиденным, решил, что Проектор наделяет вещи существованием. Надо же. Твердолобый избегал размышлений на эту скользкую тему. Туговато соображавший, он предпочитал всегда и везде слушать, что болтают другие.
Согласно очередной влившейся в его уши легенде, Архитектор и Уборщик однажды крепко поспорили. А началось всё с того, что бродивший без особой цели Уборщик наткнулся на целую систему туннелей, прорытых пустотниками под их гигантским надземным городом. Не то чтобы туннели сильно кому-то мешали, но, по мнению Уборщика, пустотники слишком уж зарвались и возомнили себя чуть ли не хозяевами тверди. Он решил преподать им урок, который запомнился бы надолго, в идеале – навсегда. Простая одноразовая демонстрация силы и превосходства его не устраивала, у пустотников, как известно, память коротка. Зато фантазии в избытке.
К тому времени концепция бога получила среди них широкое распространение и даже, как показалось Уборщику, успела в значительной степени себя изжить. Он захотел проверить заодно, так ли это. И ему пришло в голову, что, справедливости ради, богу не помешал бы хороший адвокат.
– Хочешь побыть их богом? – предложил он Архитектору. – Или кем-то вроде?
Архитектору было скучно. Он, как мог, забавлял себя созданием объектов с числом пространственных измерений более трёх и порой сам не понимал, куда пропадают его двуногие крысы.
– А зачем? – спросил он (на взгляд Твердолобого – вполне резонно).
– Ну, должен же и у них быть шанс, – сказал Уборщик.
– У них было множество шансов. Они не использовали ни одного.
– И всё-таки. Назовём это высшей справедливостью. В последнее время, приступая к уборке, я задаюсь вопросом: кто насорил?
– Ну и?
– Представь себе, ни один из них не признал: это я сам. Все они ссылаются на своего создателя.
– Чего же ты хочешь от пустотников?
– Признания вины.
– Это им поможет?
– Нет. Но хотя бы будут понимать, за что.
– Ну ладно. А чего хочешь от меня?
– Небольшого божественного вмешательства. Один шанс на миллион. Говорят, для любой религии этого вполне достаточно. Закроем туннели… но не совсем. А потом…
– Хм, – сказал Архитектор. – Коридоры-призраки. Интересная может получиться игрушка. Говоришь, один на миллион? Готов поспорить: раньше рыба в Реке заговорит, чем кто-нибудь из пустотников найдет выход из моего лабиринта.
Легенда умалчивала о том, как Архитектор и Уборщик высказались насчёт шансов нигредо.
15. Вход
Свинцовый шарик в карманных часах вёл себя странно. Твердолобый достал их, желая убедиться, что не опаздывает, но ни в чем не убедился. Кроме одного: он попал в очень странное место. И даже Твердолобому было ясно, что пути назад нет. В лучшем случае он разделит с заговорщиками сомнительный триумф, а в худшем… О худшем он старался не думать. Когда речь заходила о специфических казнях, придуманных для преступивших закон нигредо, фантазия становилась излишней.
Но по пути к Церкви до него начало доходить, что недавняя встреча с альбедо – слишком уж маловероятное совпадение. Он потрогал предмет, лежавший в кармане. Многие ли нигредо получали дары от альбедо, находясь неподалеку от зáмков Спящих? Он не слышал о таких «счастливчиках». То ли ему сильно повезло, то ли его используют как последнего пустотника. А началось всё со Светловолосой. Вот что бывает, когда выпускаешь вожделение из запертого подвала, где ему надлежит томиться в ожидании, напоминая о высшем предназначении. Твердолобый пообещал себе, что больше не сделает подобной ошибки. «Больше и не надо», – шепнул внутренний голос, подозрительно похожий на тот, что принадлежал Карбону.
А вот и он сам. Узнать его можно было по тлеющей сигаре, широкополой шляпе и громадной тёмной фигуре. Ледокол стоял, небрежно прислонившись к чёрной стене Церкви. Твердолобого встретил ухмылкой. Тот знал, что и Светловолосая где-то рядом; возможно, уже взяла его на мушку. Оставалось только позавидовать слаженности, с которой работала эта парочка, а ещё – способности Карбона с выгодой торговать раскалёнными прелестями своей сестры. Или всё не так, как казалось? Ни в чём нельзя быть уверенным, когда имеешь дело с ледоколами.
– Всё-таки пришёл, крот, – прошелестела горящая бумага в глотке Карбона. Непонятно, с удовлетворением или с упрёком за то, что крот заставил себя ждать. А может, с насмешкой над его глупостью.
– Такие, как он, обычно приходят, – сказала Светловолосая, появляясь из-за другого ребра чёрного куба. – И не сдают старых друзей.
На какое-то мгновение Твердолобый испытал искушение разочаровать её. Но это вряд ли приблизило бы его к Колыбели.
Словно прочитав его мысли, Карбон высказался в своей саркастической манере:
– Раз уж мы здесь, то почему бы нам не войти и не помолиться вместе о скором возвращении в Колыбель.
– Что толку в молитвах? – буркнул Твердолобый.
– У меня предчувствие, что на этой спирали молитвы могут оказаться небесполезными. Но не забывай про пистолеты. – Карбон выплюнул сигару и достал обе свои пушки.
Как выяснилось немного позже, он захватил с собой не только предчувствие. Светловолосая тоже взяла оружие на изготовку и двинулась к проёму входа, опережая Карбона на полшага. Твердолобый держался поодаль. Он до сих пор не учуял, в чём подвох, но это ничего не значило. Засада стражников Лимба внутри Церкви? Почему бы нет? Если лабиринт и впрямь способен привести к Спящим, то разве они не позаботились как следует о своей защите?
На пороге он обернулся. Всё было тихо. То ли ловушка беззвучно захлопнулась, то ли ледоколы удачно выбрали время, чтобы вспороть брюхо святыне отупевших нигредо. Пока же Лимб выглядел погруженным в летаргию, однако пробуждение могло наступить в любой момент.
16. Турникет
Шагнув в проём, Твердолобый ощутил примерно то же, что рядом с творениями Скульптора в Могильном тупике. Манящую и ускользающую тайну. Измеритель опасности «успокаивал»: пока всё не хуже, чем было четверть квадранта назад.
Потом внутренность Церкви завладела его скудным воображением. Здесь не было ничего, кроме пространства, одновременно ограниченного и бесконечного, уводящего за пределы обычной агорафобии, существующего вопреки здравому смыслу и законам, что позволяли взламывать твердь. Оказаться тут было всё равно что ходить по воде или дышать базальтом. Ни одного предмета, за который можно зацепиться взглядом. Только чёрные зеркала гладких стен, напоминающих… да, всё тот же куб, только непостижимым образом вывернутый наизнанку. И как средоточие «выверта» – тёмная воронка в стене напротив входа. Турникет. Так это назвали те, кто когда-то что-то видел. Или слышал. Но явно не бывал по ту сторону.
Внезапно на стенах замерцали светлые пятна. Они двигались, увеличивались в размерах и постепенно приобретали более-менее знакомые очертания.
– Быстрее! – рявкнул Карбон и устремился к Турникету вслед за Светловолосой.
То, что луч Проектора может проникнуть внутрь Церкви, как-то не приходило Твердолобому в голову, но теперь ничто не казалось невозможным. Во всяком случае, появление стражников Лимба прямо из стен не застало его врасплох. Понимание, что конец близок и ему отводилась роль простого прикрытия, сильно отдавало горечью. С другой стороны, разве его не предупредили: «пара твоих стволов нам не помешала бы»? Честная сделка. И за любовь Светловолосой надо платить. Он проводил ледоколов недобрым взглядом и открыл огонь по стражникам.
Призраки, порождения Проектора, отделяясь от зеркал, тут же обрастали плотью. Но в этот момент они и были наиболее уязвимы. Карбон и Светловолосая расстреливали их в четыре руки, приближаясь к Турникету. Сильно отстававший от них Твердолобый больше думал о спасении собственной шкуры. Пробиваться к выходу – тому, через который вошёл, – было равносильно самоубийству. Там его ждала быстрая смерть или казнь – в конечном счёте тоже смерть, только гораздо более мучительная. И он двинул вслед за ледоколами, гадая, останутся ли у него патроны, прежде чем он доберётся до воронки. Он не исключал, что окажется лишним там, где за вход берут отдельную плату. Чтобы разобраться с ним, хватило бы одной пули в голову. Ему же понадобятся, как минимум, две.
Правда, до сведения счетов надо было ещё дожить. Поначалу нигредо удавалось отстреливать стражников поодиночке, в момент окончательной материализации, но потом они стали появляться с трёх сторон одновременно (те самые проклятые «несколько десятков»), причём палили из всех стволов, и в Церкви сделалось совсем жарко. Остро смердело сгоревшим порохом; в ушах стоял почти непрерывный грохот. Каждая гильза на гладком, словно лёд, полу представляла опасность, однако всё же не настолько большую, как свинцовый град.
Наступил момент, когда Твердолобый почувствовал себя мишенью в тире, и от расстрела его спасала только плотная завеса порохового дыма. Своих недавних спутников он уже не различал ни прямым, ни боковым зрением и вскоре сам слегка удивился, обнаружив, что живым добрался до жерла воронки. Но чем дальше, тем страннее. С каждым его шагом стражники и стены Церкви отодвигались на гораздо большее расстояние. Он перестал ощущать отдачу оружия. Движения догонявших его и в то же время отдалявшихся стражников сделались до смешного медленными.
Ему так везло, что это настораживало (а может, и в самом деле молитвы оказались небесполезными). У него уже почти опустели обоймы, но, продолжая нажимать на спуск, он увидел одну-единственную вспышку ответного выстрела во мгле – неестественно долгую, будто где-то вдалеке зажёгся и погас фонарь. Вязкая стена воздуха напоминала трясину, вспаханную лениво ползущими пулями. Заклинил затвор пистолета в правой руке. Ещё несколько мгновений назад это стало бы фатальным, но теперь…
Передышка оказалась настолько долгой, что Твердолобый успел поменять обоймы и снова заглянул в сужавшуюся до размеров зрачка воронку в том направлении, куда до этого двигался спиной вперёд. По её поверхности скользили две спиральные тени, в которых он с трудом узнал искажённые силуэты Карбона и Светловолосой. Он не мог отделаться от ощущения, что на его глазах происходит нечто обратное оживляющему тени действию Проектора – трансформация плоти в видимость, бестелесную субстанцию призраков.
Все звуки словно собирались в фокус, сливались в режущую уши какофонию, затем перешли в оглушительный свист, от которого нигредо сжался и зажмурился. Свист достиг высшей точки, сделался невыносимым. Твердолобый готов был бросить пистолеты, чтобы спасти барабанные перепонки, но тут свист оборвался.
Он открыл глаза.
17. Компас
Всё исчезло, словно кто-то одним ударом обрубил пуповину, связывавшую его со старым привычным миром. Окружавшая его темнота была такой же, как в глухих коридорах тверди. Но это был чужой коридор, а если верить легенде о Церкви – коридор-призрак, проложенный Архитектором. И, похоже, только Архитектор знал точно, что это означает. Ещё, возможно, знали нигредо, попавшие сюда раньше, но теперь они мертвы и уже ничего не расскажут.
Твердолобый сунул пистолет с заклинившим механизмом в кобуру и провёл перед собой освободившейся рукой. Справа, затем слева пальцы коснулись стены. Вверху он нащупал низкий потолок. Он сделал шаг, другой. Услышал чьё-то дыхание помимо своего. Почуял аромат Светловолосой…
Что ж, если ледоколы рядом, значит, он всё ещё в игре. Одно плохо: это не его игра. Он прислонился к стене. Хватит ли у них наглости взломать здешнюю твердь, или для начала они всё-таки прогуляются лабиринтом, продолжая уповать на молитвы? Оказалось, ни то ни другое.
Раздались шорохи, хриплое приглушённое ругательство. Звякнул металл. Зажёгся тусклый рубиновый свет. Твердолобый обнаружил, что свет падает из-за угла, а сам он стоит в тупике. Сзади – стена. Оттуда он пришёл. И не стал испытывать судьбу, пробуя, сможет ли вернуться. Он двинулся вперёд.
За углом, привалившись спиной к стене коридора, сидел Карбон. Брошенные пистолеты лежали рядом. С одного взгляда было ясно, что дела его плохи. Он получил пулю в спину; на выходе кусок свинца разворотил грудь, и Твердолобый удивился, что ледокол, во-первых, дошёл до этого места, а во-вторых, ещё дышит. И не только дышит. Он держал в своих громадных ладонях штуковину, похожую снаружи и на часы, и на старый портсигар из тёмного металла. Из-под откинутой крышки исходил рубиновый свет. В красной квадратной лужице был также виден какой-то тёмный узор.
Штуковина заворожила не только Твердолобого, который начал припоминать то, что некогда слышал. Светловолосая стояла над Карбоном и смотрела вниз. Её лицо застыло багровой маской, будто глина, опалённая жаром вулкана.
– Что это? – спросила она наконец.
– А на что, твою мать, это похоже? – прохрипел Карбон, не растерявший своих привычек, даже находясь при смерти.
– Где ты его взял? – Твердолобый не хотел задавать этот глупый вопрос. Знал, что ответа не получит. Но вырвалось.
– Ещё один придурок, – сказал Карбон. – Бери его и убирайся!
Слова, явно обращённые к Светловолосой, вывели её из ступора. Она нагнулась и взяла испускавший рубиновый свет предмет, который снаружи был красноватым ещё и от крови.
Твердолобый подобрал пистолеты Карбона. Не пропадать же хорошим пушкам. Затем он протянул руку к не менее ценной вещи – контейнеру ледокола. Открыл и заглянул внутрь. Контейнер оказался пустым. Карбон использовал все души без остатка.
Даже крот ледоколу не откажет в последней услуге.
– Как насчёт могилы в тверди? – спросил Твердолобый.
– Да ты свихнулся, крот, – презрительно выдохнул Карбон несколько слов и кровавых пузырей, после чего замолчал навсегда.
– Пусть остаётся здесь, – сказала Светловолосая. – Не тебе его хоронить.
Твердолобому было плевать – пусть болтает, слова не пули. Именно поэтому он не спешил прятать пушки Карбона. Светловолосая поняла это и посоветовала:
– Расслабься, крот. Обычно я не убиваю тех, с кем сплю. Ты мне нравишься. Хотя…
– Хотя что?
– До сих пор не дошло? В церкви должен был сдохнуть ты.
Он не понял, зачем она это сказала, и не стал уточнять, чей это был план. Некоторые вещи лучше не знать до конца, особенно если надеешься однажды снова затащить женщину в постель. А он, как ему только что стало ясно, все ещё хотел её. Недаром его прозвали Твердолобым.
Но даже он подозревал, что истинная причина её «благосклонности» кроется в чём-то другом. Возможно, в том, что её тоже использовали, причем не чужие, а свой. И потом, Карбон скрывал от неё, что завладел Компасом. А значит, совсем не исключено, что она тоже должна была сдохнуть в церкви.
Избежавшие жертвоприношения одновременно воззрились на мёртвого ледокола.
– Он был твоим братом?
– Ха, братом… Он был проповедником в Медленном Льду.
– И что он проповедовал?
– Что надо разбудить Спящих, если хочешь вернуться в Колыбель.
– Но… – Кое-что не укладывалось в твердолобой башке. – Когда Спящие проснутся, что будет с нами?
– Если Карбон прав, то исчезнут сны. Исчезнет Проектор. Исчезнут Льды, твердь и Зона Любви. И, само собой, мы тоже исчезнем… Радуйся, тупица! Ты вернёшься в свою Колыбель.
Что-то он не испытывал радости, хотя жаждал возвращения всем своим естеством. С другой стороны, он спросил себя, сколько можно трусливо цепляться за опостылевшую «реальность». В ней не было ничего, кроме могилы, ждавшей его на одной из следующих спиралей. А может, и могилы не было. Как у Карбона.
– И ты ему поверила?
– Я с детства была его поводырём. Вела туда, куда он приказывал.
Твердолобый нечасто чувствовал себя таким идиотом.
– Он был слепым?
– Слепым, как последний крот. Но это не мешало ему убивать.
– Ещё бы, ведь это ты убивала.
Она только улыбнулась. От этой улыбки его пробрала дрожь. Совсем недавно он держал эту суку в объятиях… Теперь он понял, что означали «отрезанные тени» и многое другое.
– А как к нему попал Компас?
– Значит, это Компас?
– Да. Компас Уборщика. О нём рассказывают всякое. Редкая штука…
– Карбон говорил, что когда-то наткнулся на чужой тайник в Тающем Льду. До этого он был зрячим.
– Да, возможно. Он взял себе Компас. За это Уборщик его ослепил.
– А почему он не забрал назад свою игрушку?
Твердолобый пожал плечами, но на самом деле он знал ответ или, по крайней мере, догадывался. Старый спор с Архитектором. Один шанс из миллиона? Пусть будет два. Почему бы не помочь своей крысе в лабиринте. Слегка. Самую малость…
18. Лабиринт
Лабиринт был хуже кошмара: от кошмара можно очнуться. С одной стороны, он вызывал агорафобию, как бездонное пространство, с другой – приходилось доламывать непрерывно зараставшие коридоры-призраки. Это была изматывающая борьба с иллюзией и реальностью, неотличимыми друг от друга. Спасал Компас, без которого плоть нигредо давно растворилась бы в тверди ложных коридоров или превратилась бы в изуродованное мясо в разрывах пустоты. Однако всего четверть квадранта спустя Твердолобый истратил такое количество энергии, что при обычном движении его хватило бы на целую спираль. Пополнить запас было негде. Судя по всему, Светловолосая испытывала то же самое. В их контейнерах не осталось душ, чтобы утолить голод.
«Ты не пробовал обходиться без них?..» Слова девочки-альбедо уже некоторое время звучали у него в голове, но он не замечал их, поглощённый странными и противоречивыми ощущениями: то сопротивление нарастало до такой степени, что для очередного шага уже требовался взлом, то внезапно наступала леденящая разреженность и страх пустоты сдирал с Твердолобого кожу. А в следующее мгновение… В том-то и дело, что нельзя было предсказать, каким станет лабиринт в следующее мгновение. Компас отсекал ложные ответвления, но не избавлял от необходимости продираться сквозь чужие коридоры или, возможно, сквозь чужое безумие, исказившее твердь до полной неузнаваемости.
Светловолосая выдохлась первой. Твердолобый почувствовал что-то вроде удовлетворения: если бы её превосходство было полным, он начал бы опасаться за свою шкуру ещё раньше, чем им удалось бы выбраться отсюда. Она не убивает тех, с кем спит? А как насчёт тех, чьими жизнями устлана дорога в Колыбель?..
Но вот она остановилась и, вконец обессиленная, привалилась к стене. Вокруг пульсировал слегка окрашенный рубиновым светом Компаса предательский туман, ещё не ставший или уже побывавший твердью. За спиной у Твердолобого медленно затягивалась дыра коридора-призрака. И хотя нигредо мог бы поклясться, что всего несколько шагов назад они прошли правый поворот, сейчас кишка заканчивалась поворотом в другую сторону.
Светловолосая сползла на пол и замерла в той же позе, в какой смерть застала Карбона. С небольшой разницей: она закрыла глаза и у неё не было огнестрельной дыры в груди. Удобный случай, чтобы исправить это. Твердолобый пошевелил пальцами, которые пока ещё слушались, хотя все его реакции явно замедлились. Он так и не поставил на предохранитель пушки Карбона…
– Давай, – сказала она, не открывая глаз. – Всё равно нам не выбраться из этой грязи. Хоть с Компасом, хоть без.
Словечко пустотников «грязь» действительно как нельзя лучше подходило для описания места, где они очутились.
Не твердь.
Не пустота.
Грязь.
Голосок альбедо снова зазвучал у него в башке. «Меня попросили передать это тебе…» Он совсем забыл про подарок. Рука, тянувшаяся к пистолету, почти непроизвольно нащупала лежавший в кармане свёрток.
«Бери или не бери, дело твое… Нам плохо, когда ты рядом…»
Маленькая дрянь что-то изменила в нём. Теперь он почувствовал это, но было поздно. Мелькнула жуткая догадка: альбедо толкнула его на Путь Превращения. Неважно, что в мешке, магия уже работает. Это было подобно яду, медленно растекавшемуся по телу. И, что гораздо хуже, не только по телу.
У него хватило бы остатка сил на то, чтобы застрелить Светловолосую, забрать Компас, пройти ещё немного… и, возможно, встретить Уборщика в одном из коридоров бесконечного лабиринта. Что тогда?
Кажется, он начал бредить. Во всяком случае, внутри него появился кто-то чужой. Тот, кто ответил ему: «Тогда я ослеплю тебя. Во имя высшей справедливости и честного спора. Глаза и мой Компас – многовато для нигредо…»
Разбитый на части, он прислонился к стене. Ноги подкосились. Он оказался плечом к плечу с женщиной-ледоколом. Она замерла в неподвижности, и он решил, что она отключилась. От этого ему сделалось ещё хуже. Внезапно она ткнула его локтем в бок.
– Один вопрос, крот. Что ты сделал с рикшей?
Он и думать забыл про рикшу.
– Запер в земле, а что?
– Карбон приказал тебе избавиться от него. Совсем.
– Рикша уже ничего не расскажет.
– Да я о другом. Ты не убил пустотника. Может, поэтому ты до сих пор жив?
Он не видел в этом смысла. Жизнь пустотника ценилась так дешево, что сама идея, будто можно выторговать за неё жизнь нигредо, казалась абсурдом. Но только поначалу. Потом тот же голос в голове спросил у него: «Кто сказал тебе, крыса, что ты стоишь больше в глазах Архитектора, Скульптора или любого из тех, кто устроил крысиные гонки?..»
Это заставило его внимательнее отнестись к её словам.
– Хочешь сказать, если рикша умрёт, то и нам конец?
– Тебе конец, крот. Только тебе. У меня кое-кто другой в залоге. Но это ничего не меняет. Похоже, их не обманешь…
– Кого?
– Проклятых рубедо.
Твердолобый поморщился. Она первая произнесла это слово, которое означало, что на самом деле их жизни принадлежат демонам пустоты. И, кажется, она была права. Ничего удивительного: после встречи с альбедо древние легенды обрастали плотью. Кем ещё быть ублюдкам вроде Уборщика, если не рубедо, превосходящими нигредо настолько же, насколько те превосходили пустотников?
За последнюю половину квадранта Твердолобый растратил не только запас душ и патронов, но и потерял достойное место в тверди, а с ним и остатки самоуважения. Он был даже не крысой – скорее, слепым червём на предпоследней снизу ступени здешней иерархии. Червём, ползавшим во мраке неведения и обреченным сдохнуть, так и не узнав, для чего, по какой причине был низвергнут в эту темноту.
– И давно додумалась? – хмуро произнёс он.
– После того как подстрелили Карбона. Он свернул шею своему рикше. Старый глупец. Думал, Колыбель уже у него в кармане…
Если она не лгала, он попал в дурацкую зависимость от пустотника, запертого в Лимбе. Почти смешно: сам запер, но теперь не добраться. Сколько тот ещё протянет, прежде чем задохнётся?
Всё было не так, как раньше, словно его опутала невидимая сеть долгов, о которых он прежде не подозревал или от которых давно отрекся. И от этого принуждения за гранью обычного шантажа и насилия он испытывал злобу – на себя, на альбедо, на Светловолосую. Если она может столько болтать, то, значит, сможет и идти дальше.
– Вставай, – сказал он грубо и с трудом сдержался, чтобы не пнуть её сапогом.
Она покачала опущенной головой.
– Только если отдашь мне душу…
Он повторил то, что твердил чужой голос в голове:
– А ты не пробовала обходиться без них?
Она с трудом подняла голову и сквозь спутанные волосы посмотрела на него так, словно перед ней внезапно появился незнакомец. Он действительно стал другим, хотя не мог бы найти слова, чтобы объяснить, в чём заключается изменение. Прежде всего, он ощущал на себе бремя, от которого необходимо избавиться. И это бремя слепые черви вроде него называли душами…
Он взял её за подбородок. Она уже не могла не только обжечь, но даже согреть. Её кожа сделалась холодной, как влага на стенах старого туннеля. На губах появилось что-то вроде рубинового инея.
Он впервые увидел, как замерзают изнутри.
19. Проводник
Чем в действительности была игрушка Куклодела, Твердолобый понял немного позже. Разбуженная, она двигалась подобно нигредо с больными суставами или просто очень старому нигредо… но она двигалась. Как разбудить её, он узнал, сидя рядом с коченеющим телом Светловолосой и тоже приготовившись сдохнуть.
Шёпот чужих голосов в голове тревожил его не больше, чем лишняя царапина беспокоит умирающего от ран. То, что он считал надвигающимся безумием, пожалуй, спасало от тягостного ожидания и чересчур откровенного злорадства победившей безнадёжности. Голоса повторяли всё когда-либо им услышанное, поэтому скучно ему точно не было. Он и не подозревал, что запомнил столь многое. Чаще бесполезное, почти всегда неприятное, иногда загадочное.
Голосок девочки-альбедо отличался тем, что повторял всего три-четыре фразы. Среди них, конечно, был вопрос без ответа: «Ты не пробовал обходиться без них?» А ещё: «Может, когда-нибудь найдёшь для неё время». О да, теперь у него было время, даже слишком много времени. Он не знал, что с ним делать. Но вдруг уловил намёк на двойной смысл вопроса, затем сам двойной смысл и, наконец, удивился собственной тупости.
Полез в карман за часами. Откинул крышку и уставился на свинцовый шарик, бежавший по спирали как никогда быстро. Зачем ему теперь часы? Тем более такие, что показывают искажённое время…
Он с трудом поймал шарик непослушными пальцами. Выронил, думал – потерял. Выудил из складок одежды и вставил в отверстие в туловище куклы. Шарик провалился в гулкую темноту, из которой вскоре донёсся едва слышный и словно бы отдалённый стук. Это совсем не напоминало удары сердца. Скорее уж чьи-то шаги…
И когда Твердолобый поставил куклу на каменный пол (безысходность потешалась над ним, как над последним идиотом), та начала двигаться. Шаг за шагом. На ногах с «больными» суставами. В ритме, задаваемом потусторонним барабаном.
Вскоре она добралась до границы озарённого рубиновым сиянием пятна. Твердолобому ничего не оставалось, кроме как подняться на ноги, взять Компас из затвердевших пальцев женщины-ледокола и отправиться следом за куклой.
Уже через несколько шагов он осознал, что игрушка Куклодела не просто двигалась.
Она ломала пространство.
* * *
Он шёл по коридору, проделанному куклой, и лабиринт больше не оказывал сопротивления. Компас Уборщика пригодился в качестве фонаря, чтобы не терять из виду проводника. В рубиновом свете Твердолобому иногда казалось, что его преследует собственная тень. Но лучше собственная, чем чужие. Тем более что голоса не унимались. Одни шептали: «Глупец, тебя заманивают в ад, а кукла – посланец Кочегара». Другие посмеивались над этим: «Дурачок, ты уже давно в аду. Почему бы тебе не податься куда-нибудь ещё, для разнообразия?»
Бросая взгляд на диск Компаса, он замечал, что игра линий в узоре взломанного лабиринта сделалась совершенно хаотичной, и понимал: без проводника он пропадёт, у него не будет ни единого шанса выбраться отсюда. «Тогда кто из вас кукла?» – спросил новый вкрадчивый голос. Твердолобый послал его в адскую топку и продолжал идти.
Голод притупился, остался напоминанием о том, что раньше нигредо был пожирателем душ, а теперь это внушало ему такое отвращение, словно он был пожирателем падали. Он не знал, откуда брались силы, но голосок альбедо больше не задавал надоевшего вопроса.
Однажды его путь всё-таки пересекла чужая тень – настолько быстро, что он не успел обернуться и увидеть её. Лишь багровым отблеском мазнуло по глазам. На мгновение обдало жаром затылок. Сзади и справа, а затем слева возникли и сразу затянулись чёрные дыры.
Кто-то из рубедо шёл «буром», и Твердолобый понял, что ему снова сказочно повезло. А может, не повезло. Может, это Уборщик уже забавлялся с ним, сужая спираль вокруг намеченной жертвы. Мысль избавиться от Компаса была трусливой и дурацкой, но она возникла, хотя не он взломал чужой тайник во Льдах.
С некоторых пор темнота не казалась ему уютной. В ней не было спасения от агорафобии, только самоослепление. Как будто не видеть орудие пытки означало избежать её… Кожа на руках потрескалась, потемнела и зудела. Точно так же зудело лицо. Твердолобый был уверен, что виной тому – рубиновый свет Компаса, холодный и всё равно обжигающий. Не чувствуя тепла, он обливался кровавым пóтом.
Его опыт оказался бесполезным; он не испытывал прежде ничего подобного, хотя ему приходилось ломать твердь в окрестности действующего вулкана, а однажды, по молодости и по глупости, он предпринял почти самоубийственный спуск к Нижней Границе. Тогда нигредо едва не изжарился заживо и мог потерять жизнь, но сейчас он терял себя.
На какое-то кошмарное мгновение ему даже почудилось, что он переселился в ковыляющую куклу – вернее, в контейнер внутри её груди, где тоже был лабиринт, по коридорам которого перекатывался свинцовый шар, угрожая раздавить его. То было пристанище пойманных проводником душ, чьи опустевшие оболочки теперь тащились следом за новым хозяином… или к новому хозяину?
Потом наваждение прошло, но не совсем. Оставшаяся неопределенность разъедала внутренности, как слабая кислота. Это длилось слишком долго, но невозможно было сказать – сколько. Пару раз, забывшись, Твердолобый подносил к глазам мёртвые часы. Сквозь пелену, застилавшую мозг, пробивалось понимание того, что, убив свои часы, он убил само время.
Но коридор внезапно кончился, и вслед за куклой он вошёл в пустоту.
20. Колыбели
Поначалу Твердолобому показалось, что он очутился среди мертвецов. Никто из них не двигался. Никто не шевелился. Никто не дышал. Некоторые внешне напоминали пустотников, другие – нигредо. Третьи никого не напоминали, потому что раньше он не видел таких существ. Среди них были четвероногие, шестилапые, многорукие, существа на колесах и на гусеницах, гибриды рикш и экипажей, слепых пони и зрячих всадников. Были миниатюрные – не больше куклы, что привела его сюда, – и гигантские, лишь части которых нащупывал в темноте свет Компаса и взгляд Твердолобого. Лица были спокойны и безжизненны – у тех, что имели лица. Их недвижное и безмолвное присутствие нарушило самогипноз, в котором двигался нигредо, и он попытался понять, где находится.
Пустота имела форму спиральной раковины, и кривизна её стен постепенно увеличивалась. Прежде это означало бы, что рано или поздно он окажется в центре спирали, но после Церкви Говорящей Рыбы Твердолобый уже ни в чём не был уверен. Мертвечиной не пахло. На самом деле здесь не было мёртвых. И возможно, скоро не останется живых. Одни лишь создания Куклодела. Проводник вернулся к своим. Но было ли куда вернуться бродяге нигредо?
Спиральная пустота сужалась, превращаясь в подобие постоянно открытого коридора. Игрушки стояли так тесно, что за ними почти не было видно стен, а проход сделался таким узким, что Твердолобый поневоле задевал их. Для него, привыкшего к одиночеству, эти прикосновения были мучительны. Они вводили в заблуждение. Не пустота и не твердь. Не грязь. Даже не плоть. Жутковато реалистичное подобие плоти…
Чужое движение застало его врасплох. Два нигредо, стоявшие лицом к лицу по обе стороны коридора, схватили его за плечи в тот момент, когда он проходил между ними. Судя по внешности, это были ледоколы – высокие, массивные и, как с опозданием заметил Твердолобый, похожие на Карбона, словно единоутробные братья. Он оказался зажат почти намертво. Дергаться бесполезно. Руки блокированы. О пушках можно забыть.
Ледоколы обезоружили его быстрыми четкими движениями. Их лица ничего не выражали. Глаза смотрели (если смотрели) прямо перед собой. Забрав у него пистолеты и ножи и оставив ему Компас, они толкнули его вперёд.
Дальше. Иди дальше.
За это время кукла успела скрыться за поворотом, но заблудиться теперь было невозможно. Разве что… Твердолобый попытался уйти в твердь. Отодвинул от стены какого-то старика-пустотника и начал взлом.
Тщетно. Он не смог сделать ни полшага. Тупо уставился на стену, как на собственную надгробную плиту. Почувствовал, что значит оказаться запертым. И только потом узнал в пустотнике рикшу, которого оставил умирать в Могильном тупике. В отличие от других игрушек рикша улыбался ему из своей безжизненной неуязвимости. Правда, эта улыбка выглядела слегка натянутой.
Из-за поворота падал свет. Твердолобый сунул в карман Компас, сделавшийся бесполезным, и двинулся навстречу судьбе, какой бы та ни была.
Постепенно его взгляду открылось место, где заканчивалась (или начиналась – смотря откуда и куда идёшь) раковина пустоты. И опять странность: это место было необъяснимо огромным и здесь уже представлялись иллюзией пройденные витки опутавшей его спирали. Низкий свод напоминал изъеденную червями деревянную поверхность или некую карту.
Свет исходил от огромного существа, сидевшего за столом в глубине пустоты. Судя по всему, существо спало, положив голову на руки. Длинные спутанные волосы казались розовыми от сочившегося сквозь них багрового света, но это были седые и почти прозрачные волосы древнего старика.
Несмотря на умиротворенность и полную тишину, даже спящий Куклодел – Твердолобый решил больше не обманываться на сей счёт – внушал страх и тревогу, как и положено одному из хозяев тверди. И не меньший страх внушали предметы, рядами стоявшие в пещере, отчего последняя напоминала дешёвую ночлежку для пустотников где-нибудь в Лимбе. Однако, приблизившись, Твердолобый убедился, что всё обстоит гораздо хуже – по крайней мере, для него.
Колыбели.
Это были колыбели. Но не только. В некоторых из них лежали игрушки – далеко не младенцы. То ли незаконченные, то ли отслужившие свой век, то ли приготовленные к обновлению. Их нагота была предельной и отвратительной. Гибкие трубки и шланги торчали из отверстий тела и тянулись куда-то в темноту. Кое с кого была снята кожа. У одного существа – явного нигредо по формам и пропорциям – был вспорот живот, отсутствовали внутренности, а глазные яблоки были вынуты из глазниц и закреплены при помощи хитроумного приспособления на некотором расстоянии от лица. Твердолобый мог бы поклясться, что зрачки выпотрошенного нигредо следили за ним, пока он проходил мимо. Но больше ничто не шевельнулось.
Кроме того, здесь были и пустые колыбели. Рядом с ними лежали инструменты посмертной или дожизненной пытки. Кожаные ремни, двойные шипы, похожие на раскрытые птичьи клювы, полые рёбра наконечников, резиновые кишки, усеянные мелкими зубьями языки, бронзовые пауки и сотканные ими прозрачные покровы…
Несмотря на усталость и ступор, Твердолобый почувствовал зловещую иронию, заключённую в этой картине. Здесь было всё, о чём шёпотом рассказывали друг другу бродяги тверди – и многое другое, – но разве о таком возвращении он мечтал и разве был похож окружавший его стылый кошмар на райские видения, на средоточие покоя и счастья, каким грезилась ему Колыбель?
Куда привёл его шарик вместо сердца, жертвоприношение в Церкви Говорящей Рыбы, мёртвые часы, украденный Компас? В зáмок Спящего, куда же ещё. И даже Карбон не обманул. Возможно, кто-то выиграл пари, поставив на нигредо, но он не мог оценить этого. Неумолимая сила тащила его дальше.
Теперь он ничем не отличался от куклы, за которой пришёл сюда. И ему открылась окончательная неутешительная истина: они оба двигались не потому, что хотели и выбирали, а потому что таким было вложенное в них свинцовое предназначение – вместе с понятием о безвозвратно уходящем времени, ложной памятью о Колыбели и способностью ломать твердь.
21. Куклодел
Разбуженный его шагами и дробным топотом проводника, Куклодел медленно поднял огромную голову. Опутанная волосами, словно коконом, она напоминала состарившееся кровавое солнце пустотников в ореоле медленно истекавших из неё лучей. Свечение было тусклым, но всё равно Твердолобый не мог смотреть на создателя прямо; его ослеплял не свет, а сила, что преодолевала волю изгнанника или, возможно, заблудшего беглеца.
Жутким голосом, похожим на скрежет камня и шум обвала, хоронящего очередную пустоту, и так, словно задремал лишь ненадолго и они расстались каких-нибудь четверть квадранта назад, Куклодел произнёс:
– А, вот и ты, малыш… Иди к папочке. – И раскрыл ладони, каждая из которых была размером с колыбель.
Твердолобый до последнего мгновения надеялся, что хозяин обращается к кукле-проводнику.
Но он ошибался.
