Не затыкайте уши, или Самого главного ушами не услышишь

О книге Райнхильд Брасс «Открыть пути слуха. Преподавание музыки как аудиопедия»

Brass Reinhlid Hörwege entdecken: Musikunterricht als Audiopedie edition zwischentöne, 2012

Издание на русском языке: Р. Брасс. Открыть пути слуха. Преподавание музыки как аудиопедия. Киев, 2020

Развивать остроту и чуткость слуха – это, по моему мнению, фундаментальная необходимость для каждого из нас.

Даниэль Баренбойм

Поверь ушам своим

– Ой, вы знаете, я визуал, я, пока не увижу слово написанным, не смогу его сказать!

Кому из учителей иностранного (да и родного) языка не доводилось этого слышать? Всем доводилось, и не раз. Более того, мне доводилось слышать от такое от учителей языка. Стоит ли удивляться тому, что люди на каждом шагу не понимают друг друга? Мы живём в глохнущем мире. Но ведь от глухого — глухого эмоционально, глухого душевно – ускользнёт не только смысл двух строчек на экране айфона (потому что интонацию нужно ещё услышать внутренним слухом, а он не работает) – но и смысл литературы, смысл живописи, смысл архитектуры. Нравственная, душевная, интеллектуальная глухота – только глухому покажется, что это всё метафоры. Это настоящая глухота, когда вполне здоровые уши не выполняют своей работы. Глухой не отличит не только шума от музыки, крика от речи, просьбы от приказа. Он не отличит и красивую женщину от смазливой, настоящего человека (любого пола) от проходимца, удобный дом от построенного, чтобы пустить пыль в глаза. Потому что в уши её пустить гораздо труднее.

Да, но при чём тут уши?

Попробуем разобраться.

«Дай-ка я прочту глазами», – слышим мы, и собеседник берёт из наших рук книгу/гаджет, чтобы самому увидеть текст цитаты, которую мы с таким восторгом привели. На то могут быть три причины. Первая: то, как мы прочли этот текст вслух, не совпадает с внутренним звучанием самого текста. Можно так исказить интонацию, понаставить столько неправильных ударений не только в словах, но и в предложениях, настолько затуманить содержание невнятным произношением, что смысл совсем затеряется. Тогда что остаётся собеседнику? Взять текст и доверить его расшифровку – чему? Своим глазам? Нет. Своему внутреннему слуху (которому в своей книге Райнхильд Брасс особо посвящает целую главу, но формированию которого так или иначе посвящена вся её книга).

Может быть другая причина: мы прекрасно прочли, но прочли-то так, как мы слышим, постарались воспроизвести вовне то, что слышит наш внутренний слух (да, опять он!). И это настолько не совпадает с тем, что готов услышать (внутренне готов, опять-таки) собеседник, что диссонанс не позволяет ему воспринять смысл прочитанного.

И, наконец, третья: тот, к кому мы обращаемся, просто не воспринимает речь на слух. То есть, говорить-то с ним можно, но чуть сказано что-то посложнее, чуть появилось что-то новое, непривычное, неожиданное – и он уже «не слышит», вернее, акустически слышит, а не понимает услышанного.

Все три причины непонимания устной речи – от неразвитости внутреннего слуха, его негибкости; только в первом случае внутреннего слуха не хватает тому, кто текст произнёс, а в двух других – тому, кто слушал.

Ещё одна проблема – невнимательность. Мы легко концентрируемся на том, что бросается в глаза, более того, глаза нас легко отвлекают: мой главный искуситель во время работы – кнопка браузера на рабочем столе, а во время работы в библиотеке – проходящие мимо студентки. И это парадокс, потому что глаза всегда оставляют нас на поверхности зримого, в то время как уши ведут вглубь: вглубь слышимого и вглубь нас самих, слушающих. Однако тот факт, что для настоящего понимания на уровне а) акустических тонкостей, б) эмоций, чувств и впечатлений, в) мысли, г) личности говорящего (или играющего, поющего, моющего посуду…) – нужно приложить усилие, сразу направляет нас по лёгкому пути. Многие пишут – ну и ладно, мол, приходит цивилизация визуального, смиримся с этим.

Нет, не ладно.

Врач не способен на слух поставить диагноз: он уже не верит своим ушам, он верит аппаратуре (иногда – акустической: этакие у него ушные протезы для здоровых). Водитель не слышит по шуму мотора, какая в нём неполадка, и механик тоже: зачем, ведь есть диагностическая аппаратура. Если и путевые обходчики перестанут слышать, нет ли трещин в чугунных деталях вагона или каверн в рельсах, начнутся железнодорожные катастрофы. На улице мы не слышим, что приближается машина. Мы не слышим, что грубим близким, что отвечаем резко или равнодушно, или жёстко, или пренебрежительно, или так, будто собеседник уже исчерпал наше терпение – не потому не слышим, что наше терпение исчерпано и мы хотим побольнее обидеть, а потому что глухи. Глухи к собственному голосу, глухи к тому, как выражаем свои чувства. А потом нам кажется, что это нам нагрубили, ответили резко или равнодушно, или жёстко, или пренебрежительно, или так, будто мы своей первой фразой уже исчерпали терпение собеседника – а ничего такого не было, нам ответили совершенно спокойно, мягко и по делу: но мы глухи. Мы глухи к собеседнику, слышим только то, что хотим или ожидаем услышать, то есть самих себя – и чтобы до нас дошла его шутка, он должен, пошутив, или сам заржать как лошадь, или нарисовать на бумажке смайлик и показать нам: алё, мол! Шучу!

Ну, и уж конечно мы не слышим, Бетховен это или Моцарт, сок льётся или пиво, закипает вода в кастрюле или уже кипит ключом, Юрский читает Хармса или Богатырев, удаляется поезд или приближается, по-норвежски говорят или по-фински, смеётся друг от радости – или потому, что готов истерически разрыдаться, кашляет ребёнок потому, что крошкой поперхнулся, или у него бронхит.

Пусть каждый выберет сам, о чём из перечисленного выше – а перечислять можно бесконечно – он мог бы сказать: а, чепуха! Можно жить и без этого!

Можно-то можно. Но вот только качество жизни – это не одно лишь «иметь», это ещё и «быть». И если иметь пиво, Моцарта и друга отсутствие слуха ещё не мешает, вернее, не всегда мешает, то быть другом, быть слушателем Моцарта и быть квалифицированным производителем (пива ли, супа ли в кастрюле, медицинских ли услуг…) отсутствие слуха не просто мешает, а совсем не даёт. Зрение – больше про «иметь», но слух – это наше «быть». Глухой теряет в экзистенции невероятно много, и теряет уже качественно, а не количественно. Он отгорожен от ближнего, отгорожен от общества, отгорожен от смысла. И когда мы слышим, как в мире большой политики ядерные державы общаются в стиле: «Ты чё? А ты сам чё?! Чё, самый крутой, да?» – то ведь это от нежелания и неумения слушать. Чего его слушать-то? Надо самому говорить! Да погромче. А он пусть заткнётся.

Но откуда берётся способность слышать? Почему у нас есть, к счастью, шанс вырасти не-глухими? В традиционном обществе – потому что с детства надо прислушиваться к тысячам значимых звуков. Как шумит ветер, как плещет волна, какие птицы кричат или поют и как, и когда; какие голоса доносятся с поля, из деревни, с пристани. Всё это важно, всё сигнализирует об опасности или о благополучии, сулит добычу или торопит принимать срочные меры. Однако наш предок, чуткий к звукам природы, мог оказаться эмоционально глухим. Все эти оттенки эмоций его не очень волновали.

В современном обществе человек вырастает неглухим, если внимание его в детстве специально привлекают к звукам природы, но для нас этого мало. Наша цивилизация меньше ориентирована на природу, а больше – на человека (по крайней мере, была). По-настоящему чутким может вырасти только тот, кого специально воспитывали во внимании к самовыражению ближнего: визуальному, тактильному, но прежде всего – вербальному. Богатый словарный запас, обилие фразеологизмов и вкус в их использовании, гибкость и разнообразие интонации, умение найти нужное слово – всё это порождает тонкий слух и порождается им: две стороны одной медали.

Не секрет, что если малыш воспринимает большие объёмы речи из звуковоспроизводящей аппаратуры, то вырастет человеком с бедной и невнятной речью. Известно также, что детей нельзя учить иностранным языкам по аудиокурсам. Почему так? Потому что звук, выходящий из человеческого рта (как и звук, издаваемый скрипкой, молотком, кузнечиком или электрическим зарядом в атмосфере), – это не просто или не только акустические волны. Это ещё и формы «облачков» воздуха. Всякий раз мы воспринимаем не только волны определённой амплитуды и частоты (которые с более или менее высоким качеством как раз способен передать какой-нибудь плеер или проигрыватель), а ещё и формы; а вот звук из аппаратуры – бесформенный. Слушая его, мы воспринимаем выраженные в музыке (или в слове) чувство и мысль – но не воспринимаем самого слова или звучания как такового, материальный носитель чувства и мысли ускользает от нас, хотя иллюзия его восприятия есть! Аналогия с театром и кино здесь полная, но там, где для зрения разница несущественна, оно остаётся поверхностным, смотрим ли мы на актёра или на его изображение, там для слуха разрыв катастрофический: воспринимаемого объекта в сущности нет, есть только его копия.

Парадоксально, но выходит, что содержание без формы вредит нам больше, чем форма без содержания. Слушая иностранную речь с диска или с флешки, можно понять её конструкцию, можно воспринять значения слов, структуры грамматики, даже расслышать вложенные в неё чувства. Вот только сама речь как таковая ускользает; поэтому, если стоит задача научиться говорить, аудиокурс не помощник. Наши зеркальные нейроны продолжают работать, мы не теряем способности к подражанию, однако отсутствует сам предмет для подражания: те звуковые формы, в которых говоривший воплотил свои мысли и чувства, а ведь научиться говорить означает научиться воспроизводить – а затем и производить! – эти самые формы. Сколько раз мне приходилось повторять ученику: «Ты слушаешь, о чём говорят, потому и повторить не можешь, а надо слушать, что говорят!» Однако такое можно сказать взрослому, даже подростку, но не ребёнку. Он не отделяет – не может и не должен отделять – «что» от «о чём». Вот почему аудиоаппаратура должна быть совершенно изгнана из детской. А уж если смотреть иногда вместе с ребёнком мультфильмы – не будем фанатичными сторонниками полного запрета экранных искусств, – то нужно находить место и время для того, чтобы проговорить ему и с ним хотя бы те реплики, которые он будет пытаться повторить. Только из ваших уст он сможет повторить их как следует вместо того, чтобы пытаться воспроизвести бесформенное звучание, услышанное из динамика. И уж никогда не будем оставлять ребёнка с экраном наедине.

Теперь спрашивается, почему одни взрослые успешно учатся по аудио- и видеокурсам, даже если качество звуковоспроизведения не столь уж высокое – а другие ничего «не понимают»? (Об этих кавычках – разговор особый.) Более того, многие могут научиться языку просто «по книжке», вообще безо всяких аудиокурсов. Почему? Да именно потому, что у первых ещё в детстве – вот драгоценное время, которое нельзя упустить! – сформирован этот пресловутый внутренний слух. Если я могу выучить испанский и по плохому аудиокурсу, и вообще без него, по книжке – так это потому, что у меня внутри, «в ушах» уже есть звучащий образ, личная живая аудиозапись звучания испанской речи. Я слушаю её внутренним слухом всякий раз, всякий раз, когда читаю испанский текст. Если же такого образа нет – его нужно, необходимо создать: собственно, именно это и означает «научиться языку», всё остальное уже дело техники! Но чем раньше будет выстроена, сформирована, выращена способность создавать внутри такие живые звучащие образы речи, музыки, природы, техники, тем лучше это будет удаваться подростку и взрослому.

Как же помочь ребёнку сформировать эту способность накапливать и удерживать живые образы во внутреннем слухе, как сделать его богатым и развитым? Только одним путём: умело, тактично и неустанно открывая, раскрывая, прокладывая, протаптывая дорожки слуха из внешнего мира к душе и разуму ребёнка, и – это не менее важно! – из внутреннего мира ребёнка – вовне, к восприятию и пониманию окружающих. Восприятие и самовыражение – вот те два крыла, на которых только и летит человеческая экзистенция. Собственно, ими исчерпывается наш мир: всё, что извне, – приходит к человеку путём восприятия, и только способность к самовыражению открывает ему дверь наружу.

Книга Райнхильд Брасс посвящена, на первый взгляд, только одному из двух этих процессов – воспитанию слуха, и только узкому аспекту его: воспитанию музыкального слуха в начальной и средней школе. И этот первый взгляд был бы верным, если бы Райнхильд Брасс не посвятила столько страниц своей книги детскому творчеству, в частности мелодической и ритмической импровизации, а также различным аспектам обучения игре на инструментах и пению.

Перед нами – книга о преподавании музыки. Но музыка для её автора – не самоцель. Она – прекрасное, драгоценное, любимое, сложное и изысканное – но только средство образования человека. Ведь, в сущности, что такое музыка? Это один из способов существования человека как человека, один из модусов нашей экзистенции. Уникальность книги Райнхильд Брасс как методического пособия в том, что автор ни на секунду об этом не забывает, и обучает детей музыке не для того, чтобы они «знали музыку», а для того, чтобы их человеческое бытие приобрело необходимое качество, получило одно из важнейших своих измерений: способность слышать и выражать себя в звуке.

Ухо и память

В начале этой статьи прозвучало (да, прозвучало: ведь мы воспринимаем текст внутренним слухом, не глазами – глаза видят только чёрные значки на белой бумаге) утверждение, что, мол, глухой – глухой внутренне, глухой душевно, что вовсе не обязательно соответствует глухоте физической! – не способен по-настоящему воспринять не только речь, литературу или музыку. Он будет глух – мы ведь употребляем именно это слово – к воздействию живописи, архитектуры, природы или личности другого.

Как же так?

Музыка и язык – в равной мере стихии слуха, и пусть нас не обманывают ряды книг, от которых ломятся книжные полки. Все эти тома и томики предназначены не для глаз. Они нацелены нам в уши, и глаза тут играют такую же роль, как при чтении партитуры: значки сразу же преобразуются в звук. (Если бы искусство беглого чтения нот было так же распространено, как и техника складывания слов из букв, мы ведь не стали бы думать, что музыку слушаем глазами?) Мы вольны этого не замечать, читая книгу и думать, что те волшебные и уникальные картины, которые мы видим, читая книгу, свидетельствуют о том, что мы, мол, визуалы и каким-то волшебным образом наши глаза стали органом восприятия речи. Но как родители, воспитатели, учителя, преподаватели мы обязаны об этом вспомнить и, если хотим, чтобы наши дети любили читать, мы должны развивать, формировать, укреплять, заботливо выращивать – их слух, их внутренний слух, потому что только он оживит прочитанные глазами значки и сделает речь Мэри Поппинс, Винни-Пуха, Карлсона или Сайреса Смита живой. Она зазвучит в ушах ребёнка – или он не станет читателем.

Поэтому для чтения так нужны тишина и одиночество. Читателем станет тот, кто ребёнком много играл один, воображая себе миры, тот, кто создавал, видел и слышал их внутри себя.

Если многие знатоки и любители поэзии не любят слушать и читать стихи вслух – то это как раз из-за того, что у них высоко развит внутренний слух, и они не хотят портить голосом то совершенное звучание, которое раздаётся у них внутри при молчаливом чтении стихов.

Многократно в своей книге Райнхильд Брасс пишет о том, что нужно учить ребёнка слушать неслышимое, слушать то, что звучит в тишине, в пространстве между звуками. Речь идёт об обучении вслушиванию в движение звуков: между «до» и «до диез» есть пространство, которое звук и слух должны преодолеть. Если мы не слышим этого неслышного движения нашим внутренним слухом, то нам трудно будет расслышать и другие вещи, вроде бы не слышимые ухом: движение чувства, движение мысли, движение чужого «я». Для нашего рассмотрения это важнейший компонент содержания книги, потому что тут виден и слышен мостик между физическим слухом и внутренним, душевным, метафизическим.

Но при чём тут живопись, скульптура и архитектура, красота человека или природы? Они-то какое отношение имеют к слуху, хоть к внешнему, хоть к внутреннему?

Одна из любимых Райнхильд Брасс книг о музыке – «Звук есть жизнь» Даниэля Баренбойма, которая в итальянском оригинале называется «Музыка пробуждает время». И если немецкий вариант названия наталкивает на размышления о важности звука для человеческой экзистенции, то итальянский нуждается в пояснении.

Вот что пишет Даниэль Баренбойм: «Значение уха невозможно оценить в должной мере. Одна из его функций состоит в том, чтобы помочь нам вспомнить что-то или напомнить нам о чём-то, то есть вернуть объект в пространство памяти. Это означает, что оно не только представляет собой важное связующее звено на службе нашей памяти, но и вынуждает нас к применению наших мыслительных способностей. В конце концов, вспомнить о чём-то означает помочь памяти совершить прыжок, подумав о чём-то. (…) Воспоминание приходит как бы само собой, когда при помощи мысли мы пытаемся восстановить для себя образ предмета. Тот факт, что слуховой центр находится рядом с теми зонами мозга, которые регулируют жизненные процессы, объясняет разумность нашего уха.

(…) Для уха повторение – это своего рода накопление, и поэтому оно является неотъемлемой составной частью музыки. Музыка разворачивается во времени, идёт вперёд. Однако в то время как ухо слышит эту прогрессию, параллельно этому только что воспринятое запоминается. Слушание происходит как бы в обратном направлении, точнее, одновременно, когда мы сразу осознаём прошлое и настоящее. Когда мы слышим первую ноту композиции, у нас нет ещё никакого воспоминания о звуке, но уже вторую ноту мы ставим в связь с первой, и можем это сделать именно потому, что ухо не забыло первую. Понимание этого физического измерения звука ведёт нас к метафизическому выводу: точное повторение невозможно именно потому, что время уже прошло, и событие, которые мы хотим повторить, появится уже в новом контексте и будет воспринято в другой перспективе. Слух устанавливает связь между настоящим и прошлым, и сообщает мозгу сигналы о том, чего нужно ожидать в будущем. Когда мы слышим музыкальную секвенцию, то припоминаем её первые звуки, и мнемоническая способность уха заставляет нас ждать их нового появления. Именно согласно этому принципу построена большая часть западной музыки, по крайней мере в том, что касается формы».

Таким образом, сама природа слуха связывает для нас прошлое, настоящее и будущее: ухо делает осмысленным звучание, слышимое сейчас, благодаря тому, что ставит его в контекст звучаний, бывших ранее, и приуготовляет мозг к появлению будущего звучания, создавая либо эффект узнавания, либо эффект неожиданности – и оба они активируют мышление и память. Это уникальное свойство отличает слух от всех остальных коммуникативных чувств и только оно создаёт предпосылки для человеческой экзистенции: всё на свете осталось бы для нас бессмысленным, мы были бы погружены в пестроту моментальных впечатлений и сиюминутных реакций, если бы не наша возможность протягивать связи между разными актами восприятия, удалёнными друг от друга, и неважно, удалёнными в пространстве или во времени, потому что они равно пребывают в нашей памяти. Что отличает талантливого человека – только богатство ассоциаций, количество связей, которые он в состоянии установить между самыми разнообразными явлениями, то, что любой предмет в его глазах сразу оживает в богатейшем контексте воспоминаний и ожиданий, которые могут приятно подтвердиться или преподнести сюрприз нового – а этот контекст создаётся только благодаря уникальным свойствам слуха.

Им и объясняется название книги Даниэля Баренбойма «Музыка пробуждает время». Оно пробуждает время для нас, потому что слух пробуждает нас к нашему человеческому бытию во времени.

Согласно исследованиям Антонио Дамазио, феномен памяти возникает благодаря тому, что слуховой центр расположен в мозгу человека вблизи от регионов мозга, «обрабатывающих ощущения боли, радости и других экзистенциальных чувств. Благодаря этому вызванные восприятием звуков акустические раздражения являются разновидностями тактильных, то есть осязательных. Они проникают глубоко в тело и воздействуют на него непосредственно, гораздо интенсивнее, чем оптические раздражители, вызванные зрительным восприятием. С одной стороны, человеку нужен посторонний помощник – свет. С другой – он обладает способностью закрыть глаза, если хочет. Не то со слухом, уши не закроешь. Звук – более или менее независимо от внешних обстоятельств – проникает прямо в тело и поэтому устанавливает с ним гораздо более непосредственную связь. По сути, звук физически проникает в тело, и человек не в состоянии это контролировать». (Вновь цитирую Д. Баренбойма.)

Теперь можно вернуться к тому странному заявлению, что слух, дескать, создаёт предпосылки для восприятия не только литературы и музыки, но и искусств, традиционно считающихся визуальными. Да, картина или статуя предназначены для рассматривания, но это рассматривание становится осмысленным только благодаря памяти, связывающей в единое художественное целое отдельные элементы произведения, и ставящей его в контекст других произведений, искусства в целом, мира в целом, а память – это подарок слуха. «Говори, память!» – так называется одна из лучших в мире книг воспоминаний. И хотя её автор – пример настоящего визуала, память его говорит, то есть обращается к слуху, и он сам говорит нам о своих визуальных (равно как и слуховых, тактильных и обонятельных) впечатлениях, то есть, как и любой автор книги, обращается к нашему слуху.

Слух делает нас людьми.

И если мы «вступаем в эру визуальности», в «эпоху клипового мышления», то это чревато для человечества потерей своей идентичности. Работа, подобная той, что ведёт Райнхильд Брасс, не просто возвращая слуху подобающее место в воспитании человека, но ставя его в центр образования как процесса (вот что значит «аудиопедия»), – это героический незаметный труд предотвращения подлинной гуманитарной катастрофы, путь слуха, который связывает воедино настоящее и прошлое, позволяя предчувствовать и творить будущее.

Шаг к новой педагогике

Работа Райнхильд Брасс и её коллег в Институте аудиопедии – только часть огромной работы по преображению педагогики, начатой во второй половине прошлого века целым рядом учителей и воспитателей по всему миру. Они создают педагогику XXI века, но не в веке дело. Всех их – и создателя Саммерхилла Александра Нилла, и Пера Альбума, зачинателя интуитивной педагогики и основателя школы в Сульвике, и Александра Лобка с его вероятностной педагогикой, и Евгения Матусова, работающего над идеей педагогики как диалога, и Джона Гатто, и Джона Холта, и Ивана Иллича, и других – разъединяет многое, но объединяет одно: они служат не «обществу», и не государству, а человеку, ребёнку, и все их находки, ошибки, старания, догадки и открытия суть плоды этого служения.

Общество и государство могут их поддержать, если они гуманны; или мешать им, если они озабочены только тем, как получше использовать каждого отдельного человека в интересах правящей верхушки, но сами они верны своим ценностям. Работу представителей вальдорфской педагогики в рамках этого широкого и пёстрого потока живой и человечной педагогики отличает важная особенность: в соответствии с идеями Рудольфа Штайнера, как и с открытиями нейрофизиологии второй половины XX века они понимают обучение и воспитание как конкретные материальные процессы, происходящие с конкретным материальным человеком. Как ни странно, но именно вальдорфская педагогика по-настоящему материалистична. Именно она, принимаемая всеми по какому-то странному недоразумению за «оторванную от жизни», «парящую в небесах», «чересчур духовную» и тому подобное, оказывается на поверку наиболее внимательной к физической, материальной стороне воспитания и обучения. Именно в вальдорфских школах дети больше, чем где-либо работают руками, танцуют, рисуют, поют, ставят спектакли – причём на всех уроках и кроме уроков. Здесь учителя помнят: они имеют дело не с абстрактными «мозгами» или «интеллектами», а с живыми растущими людьми из плоти и крови. И школа, с их точки зрения, обязана целенаправленно заботиться о здоровом развитии растущего организма и чувственного восприятия ребёнка, потому что это условие sine qua non его здорового душевного и духовного становления.

Ближайшими сотрудниками Райнхильд Брасс являются авторы Бохумской концепции начальной школы («подвижная классная комната»), инициатор которой Вольфанг Ауэр стал сооснователем Института аудиопедии в Виттене. Аудиопедия и Бохумская концепция, на мой взгляд, неотделимы друг от друга, образуя вместе по-настоящему новую концепцию педагогики: воспитание подвижного, восприимчивого, самостоятельного и активного человека не за партой, а в движении – и слух как генеральный путь связи между ребёнком и взрослым, между ребёнком и ребёнком. В самом деле: если вы позволили ребёнку не «торчать всё время в тесном пространстве между сиденьем и партой» (Райнхильд Брасс), а двигаться в просторном классе, зале, во дворе, в лесу – вам ничего не остаётся, как обратиться к нему с устным словом, обратиться к его ушам: с объяснениями правил игры, со стихотворением, с песней, со счётом или с историей.

Не совершила ли эта небольшая группа энтузиастов на западе Германии переворот в педагогике в целом?

Благодарность и посвящение

История перевода книг Райнхильд Брасс на русский язык началась в Киеве, в хрущёвской двухкомнатной квартире, за ужином после длинного и радостного рабочего дня. «Знаешь, есть одна очень хорошая книга по музыке, там всё построено на движении и на слухе. Я поговорю с автором, может быть, ты переведёшь её на русский? Это было бы прекрасно», – сказал мне Вольфганг (тот самый Вольфганг М. Ауэр, автор книги «Миры чувств», на которую неоднократно ссылается Райнхильд Брасс), выслушав рассказ о моём семинаре, где мы нащупывали путь через движение и слух – к языку. На той сессии Всеукраинского вальдорфского семинара звук, вслушивание и движение стали краеугольными камнями – на них были основаны и музыкальные занятия Светланы Протасовой, и занятия по театральной импровизации Юрия Вутянова, и конечно, эвритмические экзерсисы Ольги Беш, и мои попытки найти пути к языку через слух, музыку, движение, через восприятие чувств и личности Другого. Правда, по вечерам Вольфганг возвращал нас в область зрения своими лекциями о восприятии изобразительного искусства, но в первой половине дня он же сам и старался сделать наш мир хоть несколько менее видеоцентричным, рассказывая о богатейших мирах других чувств и сопровождая лекции упражнениями и играми.

Однако есть у этого перевода и предыстория, опять-таки связанная с Вольфгангом Ауэром, которому я хочу выразить самую глубокую благодарность.

2007 год, Бишкек. Я впервые в жизни оказался на семинаре по вальдорфской педагогике. Вот сошёл с крыльца и приветливо протянул руку – Hallo! – белобородый высокий господин, оказавшийся Вольфгангом Ауэром. А вот и маленькая хрупкая, но крепкая итальянка – Паола Тедде, она будет вести занятия по музыке. Она тоже в Бишкеке впервые и пригласил её именно Вольфганг. На первом же занятии выясняется, что ей нужен другой переводчик, я набираюсь смелости и говорю: «Паола, может быть, я смогу помочь, если ты будешь вести занятия по-итальянски?» Благодаря своему нахальству я имел счастье посетить все занятия Паолы, которая и стала моей первой вальдорфской учительницей музыки. Нечего и говорить, что все участники семинара в неё влюбились. В перерывах её просили спеть итальянскую песню или доверительно рассказывали, что привезённая ею для разучивания песенка без слов – на самом деле киргизская народная.

Паола Тедде – ученица Манфреда Блефферта, об инструментах которого с таким восторгом пишет на этих страницах Райнхильд Брасс; вместе с нею как младшая коллега она работала в Институте Вальдорфской педагогики, они обменивались идеями и находками. Я с трепетом узнавал на страницах этой книги не только инструменты, приёмы, упражнения и практики, но и философию аудиопедии, её ценности, впервые воспринятые нами в Бишкеке от Паолы. Она всем своим существом, каждым шагом, каждым движением излучала музыкальность, заставляла держать форму и марку, была внимательна к каждому и требовательна к себе, а главное – в каждом упражнении, в каждом простом действии на занятии видела глубину смысла и делала всё, чтобы показать её студентам и коллегам. Она не просто поднималась по необычным лестницам школы «Илим», она как будто гамму играла на ступенях этих лестничных маршей – мостиков, по которым, как в Стране Чудес нужно было взойти и спуститься только для того, чтобы остаться на том же этаже, и которые сводили с ума всех участников семинара.

Дорогая Паола! Ты стала моим первым вальдорфским учителем музыки, а теперь круг замыкается, и в ретроспективе ты оказываешься не просто мостиком, соединившим автора этой замечательной книги и её переводчика, а живым воплощением её ключевого содержания: педагогического и музыкального творчества.

Тебе я с благодарностью посвящаю мой перевод.

Сarissima Paola! Sei diventata non solo il ponticello che ha rilegato l’autrice di questo straordinario libro con il suo interprete russo, ma l’incarnazione del suo principio: della crearivit`a musicale e pedagogica. Ti ringrazio da tutto il mio cuore e dedico a te il mio lavoro.