Паломничество в страну другого языка, или Ich habe vergessen tutte le parole tedesche

Ко времени путешествия в Рим на Всемирный день молодёжи я в итальянский только окунулся, а по-немецки как-никак общался регулярно. Но все мои попытки заговорить по-немецки в Италии терпели фиаско. Больше двух-трёх слов я из себя выдавить не мог. То же самое и с французским, которым я к моменту поездки занимался даже интенсивнее, чем итальянским. Когда уже в самолёте по дороге в Алма-Ату я попытался рассказать об этом по-немецки, вышла прекрасная фраза: Ich habe vergessen tutte le parole tedesche.

Когда у знаменитого полиглота Дмитрия Петрова спрашивают, сколько он знает языков, он отвечает, что, дескать, сам не в курсе. Пока с ним на языке не заговорят или пока не понадобится на этом языке прочесть текст – язык дремлет и не подаёт признаков жизни. Но стоит ему попасть в поле восприятия – как выясняется, что он жив.

Каждый раз, когда я еду куда-нибудь переводить с немецкого и на немецкий, я думаю, как же, мол, переводить-то буду? Языка-то совершенно не помню. Но потом приезжаю, начинаю беседовать с теми, чьи лекции предстоит переводить, и как-то всё получается, и, говорят, неплохо.

Английским не занимался толком лет тринадцать. Пошёл на курсы – и выясняется, что не так всё плохо. (Ну, то есть как… Ладно, это моя странная личная карма с английским, см. главу «I love you».)

Законы функционирования человеческой памяти уже достаточно изучены, чтобы можно было утверждать: нам кажется, что мы всё прочно забыли – но только до тех пор, пока мы не видим или не слышим нечто, что способно вызвать «забытое» к жизни. Неважно, что именно: забытые стихи, мелодию или язык, правила игры или навыки езды на велосипеде. Вот про велосипед все согласны: дескать, можно хоть двадцать лет на него не садиться, но как понадобится – сядешь и поедешь. Однако дело в том, что так работают все виды памяти, в которых есть моторная и эмоциональная составляющая. А вот к чисто когнитивной памяти это не относится. То есть если забыл формулу, с которой у тебя никакой эмоциональной связи, – бесполезно вспоминать.

Отсюда вывод: если вы погрузились в язык целиком, если он хотя бы иногда захватывал вас эмоционально, если с ним связаны ассоциации, воспоминания, радости и переживания – он не забудется. Он уже сделан из мяса, из вашего тела, из нейронных связей и телесных привычек; так что самое худшее, что может случиться при долгом неупотреблении, – он перейдёт в «спящий режим». Но волшебное слово – слово на этом языке – оживит его вновь. Поэтому, чтобы не бояться забыть, учите всей душой. То, что не стало вами в буквальном смысле. – будет утрачено, потому что осталось чуждым. Вспомните историю с моим госэкзаменом по английскому.

С другой стороны, то, что живо, актуально и животрепещуще прямо сейчас – на время вытеснит всё остальное. Я удивляюсь, что русский-то не забыл в Италии: только благодаря тому не забыл, что приходилось всё время с него и на него переводить.

2005 – … «Приходи к нам преподавать историю на немецком»

Госэкзамен. Справа английский, слева немецкий. Там, слева, меня ждёт приятный сюрприз. Оказывается, экзамен у нас принимает Сауле Кабиевна Кабидоллина: та самая, моя первая учительница немецкого. Быстренько выполнив формальную часть, мы переходим к разговорам на свободные темы, Сауле Кабиевна расспрашивает меня о работе и вдруг: «Дима, а приходи к нам, в вальдорфскую школу. Будешь преподавать на немецком историю. У нас немецкая гимназия». Хм. Наш лицей к тому времени был на грани закрытия, я постепенно переходил к работе в колледже, студентам которого учить историю совершенно не хотелось: они пришли профессию получать, а им тут школьную программу впаривают…

И я пошёл. В вальдорфскую школу. Прихожу, а в директорском кабинете Наталья Юрьевна Баканина (был в 1996 году шанс, что она возьмёт нашу группу, но судьба решила в пользу Розы Бабакеновны, потому что Наталья Юрьевна уехала в Германию изучать что? – правильно, вальдорфскую педагогику) и завуч, Ольга Викторовна, старая знакомая, всё из той же китайгородской группы. Их главный вопрос звучал так: «Ну где вы были раньше, мы только устаканили историю!» Хорошо, нет так нет. Но меня просили заходить через год, или взять хотя бы несколько часов каких-нибудь факультативов – в общем, не теряться.

Ещё два года я о них не вспоминал. Какое там «не теряться»! У меня в колледже по шесть пар в день. Но, в конце концов, из колледжа я решил уходить. Во-первых, эти шесть пар оплачивались примерно как шесть уроков в государственной школе. Во-вторых, всё-таки в колледж пришли в основном подростки, которые именно школьным предметам учиться-то и не хотели.

В общем, оказался я среди зимы в коридоре школы № 10, той самой, где когда-то сам учил немецкий, в ожидании очередного урока из моей полставки. И вдруг откуда ни возьмись, Ольга Викторовна: «Вы что здесь делаете? – Работаю. – Давно? – Месяц уже. – Что ж вы ко мне не зашли?!» Выяснилось, что а) она теперь директор и б) ей позарез нужен историк, потому что… «Я сейчас спрошу, могу я ещё уволить нынешнюю учительницу истории, или у неё уже закончился испытательный срок, минутку!.. Закончился, увы. Но вы обещаете, что в сентябре к нам придёте?» Ну конечно, обещаю. Куда деваться.

Так началась совершенно новая глава моей жизни, связанная с вальдорфской педагогикой. Тут были и ежегодные, с 2007-го по 2017-ый, поездки на июньский семинар в Бишкек, и обучение на учительском семинаре, и преподавание, и переводы занятий немецких педагогов, но главное – встречи, встречи, встречи… И одна из этих встреч была такого рода, что придётся ей посвятить целую отдельную главу.