Застой

Брежневский застой проявился в первую очередь в том, что угас энтузиазм советского народа. Его еще пытались подогреть искусственно. Снова, как в былые времена, провозглашались ударные комсомольские стройки – КамАЗ, БАМ. Но шумиха оказывалась сугубо показной. Торжественные проводы молодежи на стройки устраивались для публики, воодушевление демонстрировали «подсадные утки». Для остальных «ударные» стройки были лишь возможностью заработать. Туда ссылали «химиков» – осужденных за хулиганство и другие мелкие преступления.

Высокие идеи строительства коммунизма или противостояния враждебному окружению больше не работали, людей перенацелили на материальные выгоды. А с материальным тоже было неладно. Советская база промышленности отстала от западных стран: в эпоху всеобщей автоматизации вручную трудились 40 % работников промышленности, 60 % в строительстве, 75 % в сельском хозяйстве. Из-за разрушения деревни ухудшалось снабжение продовольствием. Его поддерживали искусственно в Москве, Ленинграде, столицах союзных республик. И возникло явление «колбасных поездов», когда жители соседних областей наезжали с рюкзаками в крупные центры затовариваться продуктами. С 1976 г. в столовых и кафе по четвергам были централизованно введены «рыбные дни».

Силясь повысить благосостояние граждан, правительство стало закупать за границей не только продовольствие, но и товары ширпотреба. А в результате поток импорта завоевывал советский рынок. Конкурировать с ним отечественные заводы не могли, хотя они зачастую выпускали даже лучшую продукцию – из натуральной кожи, хлопка, шерсти, шелка. Однако с открытием западных «окон» в СССР пришли и переменчивые моды. А советская плановая система обладала значительной инерцией, не позволяя быстро перестраивать производство. Ведь для этого требовалось останавливать его, срывалось выполнение планов. Что сказалось бы на фондах, премиях. К тому же за границей были лучше химические красители (до сих пор они в СССР не особо требовались, вот и не обращали на них внимания).

Получалось, что народ гоняется за яркими синтетическими импортными изделиями. А советская продукция не находила сбыта. Предприятия перевыполняли планы, но поддерживались за счет государственных дотаций. В таких условиях и реформы Косыгина – Либермана никак не могли работать. Какая же тут прибыль? Ее считали для отчетов, искусственным образом. А на самом деле предприятия целиком зависели от министерств и ведомств, чтобы получить оттуда средства. И из этих же дотаций старались что-то выгадать в «собственные» фонды.

Разрекламированное материальное стимулирование рабочих превратилось в обязательные «премии», дополнение к зарплате. Если не дашь – могут уйти на другой завод. Проводились и различные эксперименты по улучшению организации труда – «бригадный подряд», «Щекинский эксперимент». О них разворачивались кампании в прессе, по телевидению, их хвалили в докладах высоких руководителей. Но они так и оставались на уровне экспериментов.

Сказывалась и другая особенность советской экономики. Со времен Хрущева и его «погони за Америкой» новое оборудование всегда направлялось на вновь построенные заводы и фабрики. Так получалось удобнее отрапортовать, показать рост производства. Старым предприятиям внимания не уделялось, и средств на их реконструкцию постоянно не хватало. Они продолжали работать на прежнем оборудовании, морально устаревшем, изношенном.

Хотя советская наука занимала передовые позиции в мире! С 1950-х до конца 1960-х государственные расходы на нее выросли в 12 раз, количество научных работников увеличилось в 6 раз. В СССР трудилась четверть всех ученых мира! В вузах занималось 5 млн студентов, а обучало их полмиллиона преподавателей. Это обеспечило грандиозные достижения Советского Союза. Осуществлялись космические программы, развивалась атомная энергетика, создавалась первоклассная военная техника, делались блестящие открытия в области физики, математики, биологии, химии… Правительство ставило задачу соединения научно-технической революции с производством, что сулило невиданные перспективы.

Но на заводах и фабриках новейшие разработки внедрялись крайне редко. Потому что для этого требовались капиталовложения. Требовалось доказывать по инстанциям вплоть до министерств, какую выгоду принесет новшество. А средства были уже расписаны – согласно годовым, пятилетним планам. Значит, требовалось их корректировать. Нужно ли это было для министерства? Но и для предприятий, чтобы менять производственный процесс, надо было останавливать его. Снова нарушатся планы, а от их выполнения зависели фонды, дотации, премии. Проще было оставить все как есть. А правительство, имея приток «нефтедолларов», для реконструкции производства пошло по другому пути. Вместо внедрения отечественных разработок закупало за рубежом оборудование, автоматизированные линии и даже целые заводы.

Впрочем, стоит обратить внимание на еще один аспект. Развитие советской системы образования (лучшей в мире), науки, культуры имело и обратную сторону. Интеллигенция чрезмерно разрослась, по переписи 1979 г. она составила 19 % населения. Но ведь и научные, культурные, образовательные учреждения жили за счет государства. А казна была «не резиновая». Государственных вложений требовало строительство заводов, фабрик, жилья. Дотаций требовало то же самое бесплатное образование и здравоохранение, санатории, пионерские лагеря. Огромные расходы страна несла на военные нужды. Однако колоссальные средства уходили и на поддержку социалистических стран, «дружественных» правительств «третьего мира». На все денег не хватало. Оклады интеллигенции были низкими. Молодые специалисты, научные работники, подрабатывали во внеурочное время грузчиками, чернорабочими, в отпуск ехали на стройки. Ютились по общежитиям, до старости дожидаясь квартир. И росло число «неудачников», скептиков.

Возможность улучшить свое положение открывалась на партийной работе, в управленческих структурах. К раздуванию этих структур стремилась и бюрократия, каждый начальник силился увеличить свои штаты, а тем самым и собственный «вес». Число аппаратчиков всех уровней также чрезмерно разрасталось, их доля достигла 6 % всего населения [85]. Зато численность сельского населения уменьшалась. Если в 1939 г. доля крестьян составляла 47–48 % советского народа, то к 1979 г. она упала до 15 %. Оставшиеся жители с планами не справлялись. Стало уже нормой посылать на уборку урожая солдат, студентов, интеллигенцию, даже рабочих с предприятий (с сохранением окладов). Каждую «страду» на село мобилизовывалось 20 % взрослых жителей СССР!

Брежневская эпоха стала временем стабильности, местных руководителей не трясли, не дергали. Но они начинали чувствовать себя в своих областях и республиках как в личных «феодальных княжествах», расставляли собственных ставленников. А под их покровительством пристраивались и предприимчивые люди, умеющие делать навар на строительстве, на фондах, выделенных для промышленности и сельского хозяйства. Пристраивались и махинаторы, жулики. Налаживали спекуляции дефицитными импортными товарами. Или изготовление «левых» подделок, причем из государственного сырья, а часть и на государственном оборудовании. Возникло явление, получившее название «теневой экономики». Такие структуры вскрывались в Азербайджане, где Алиев продолжал масштабную чистку. А оттуда нити следствия повели в соседнюю Грузию, где царила аналогичная картина, в руководстве республики было «все схвачено».

Первый секретарь ЦК грузинской компартии Мжаванадзе всегда активно поддерживал Брежнева, и Леонид Ильич это учел. В 1972 г. ему исполнилось 70 лет, и его как бы по возрасту отправили на пенсию. На его место был поставлен Эдуард Шеварднадзе. В Грузии он возглавлял МВД. Но если мы знаем, что Алиев был выдвиженцем Цвигуна, то чьим ставленником являлся Шеварднадзе, остается в тени. Возможно, Брежнев не хотел откровенного усиления роли КГБ и для «равновесия» хотел подыграть своему любимцу, министру внутренних дел Щелокову. Но Шеварднадзе ранее подчинялся Щелокову только по службе, а по своему складу «политика новой формации» был ближе к Андропову. Новый лидер компартии Грузии объявил кампанию по борьбе с коррупцией и теневой экономикой. За полтора года слетели со своих постов 20 министров, 47 секретарей райкомов и горкомов, 10 председателей райисполкомов и их заместителей. Многие были арестованы, попали под суд. Но и здесь серьезные наказания получила лишь мелкая сошка. Вместо одного правящего клана стал складываться другой.

В том же году пришлось сменить партийное руководство в Киеве. Но там причина была иная. Первый секретарь украинской компартии Петр Шелест добился очень солидных успехов в сельском хозяйстве и промышленности. Потому что украинские села не громились, в отличие от российских, и на развитие украинских предприятий правительство не скупилось в средствах. Но Шелест скрыто поощрял национализм. Насаждалась «украинизация» образования, выпускались соответствующие книги, строились «историко-культурные» музеи и заповедники. Шелест покровительствовал националистическим писателям, режиссерам, поэтам. Один из них, Дмытро Павлычко, бывший боец ОУН, впоследствии вспоминал, что глава компартии Украины регулярно принимал его лично: «Шелест меня часто учил: прикуси язык! Шелест – это же Мазепа!» Да, примерно так. Ведь бывшие бандеровцы и те, кто с ними сотрудничал, давно были реабилитированы, судимости им сняли. Теперь их вдруг стали принимать в районные, городские органы власти.

Но за Шелестом присматривал председатель Совета министров Украины Владимир Щербицкий, давний приятель Брежнева по Днепропетровску. А ставленником Щербицкого был председатель украинского КГБ Федорчук. Они собрали материал, доложили. Леонид Ильич, как обычно, шума не поднимал. Шелест был снят «в связи с переводом на должность заместителя председателя Совета министров СССР». Вроде бы даже с повышением уехал в Москву. Его место занял Щербицкий. А через год, опять же по-тихому, Шелест сам написал заявление об уходе на пенсию, и его вывели из Политбюро.

Однако от народа оставалось скрытым не только это. Обозначилась опаснейшая проблема в высшей советской верхушке. В 1970-х быстро стало ухудшаться здоровье Брежнева. Сказывались перегрузки, «разрядки», экономическая неразбериха. И даже дома он не мог полноценно отдохнуть. Любимая дочь, Галина, давно уже пристрастилась погуливать, выпивать, меняла мужчин. В семье происходили скандалы, истерики. Галину специально свели с подполковником милиции Юрием Чурбановым. Брежневу он понравился, возникла надежда, что дочь наконец-то остепенится. Чурбанов быстро пошел в гору, стал заместителем министра МВД. Но дочь опять задурила, ее тянуло в привычный для нее мир «богемы», в пьянки, а о супруге она пренебрежительно говорила: «Я люблю искусство, а мой муж – генерал». Солдафон «не того круга».

Но и сам Брежнев не хотел осознавать своего возраста, «молодился». Любил выпить в товарищеском кругу (хотя никогда не напивался). Увлекался и женщинами (супруга привыкла к таким мимолетным слабостям). Последней его «пассией» стала в 1973 г. медсестра Нина Коровякова, обслуживавшая Генерального секретаря. Уж какая там «любовь» могла быть в 67 лет, другой вопрос. Но Леонид Ильич хорохорился, а семье Коровяковой это шло на пользу – получили квартиру, ее муж, офицер КГБ (как и сама медсестра), стал полковником. Она присутствовала на застольях Брежнева с членами Политбюро, сопровождала его в загранпоездках. Однако лечение нервных нагрузок, к которому привык Леонид Ильич, нембутал и другие сильные снотворные стали оборачиваться бедой. Все чаще проявлялись приступы астении.

Врачи предписывали Генеральному секретарю строгий режим поддержания здоровья, категорически запретили снотворные препараты. Но верная Нина давала их. Да и режиму их «любовь» не способствовала, организм разрушался. К 1975 г. Брежнев превратился в развалину. Возникла реальная опасность, что в любой момент он совсем сломается. И закрутились интриги! Самым вероятным преемником считался Подгорный. Сам он на захват власти никогда не претендовал. Но был человеком недалеким и неумным. А «разрядка» подогрела его честолюбие. Переговоры на высшем уровне возглавлял Брежнев, но он был партийным руководителем, с точки зрения международного права «никем». Документы подписывали Косыгин или Подгорный. Он загордился.

Председателя Президиума Верховного Совета в СССР неофициально называли «президентом», и Подгорному захотелось закрепить этот ранг. Поставить себя на одном уровне с президентами США. Его помощники несколько раз обращались в редакцию «Правды», чтобы фамилию Подгорного печатали с титулом «президент». Главный редактор Зимянин отказывался, но позвонил сам Подгорный, настаивал, чтобы в отчете о его встрече с избирателями написали «президент СССР Подгорный». Зимянин ответил, что по Конституции такой должности нет: «Не могу, Николай Викторович. Звоните сами в ЦК партии» (Белорусская деловая газета. Минск. № 1481. 19 ноября 2004).

Подгорный начал проявлять активность и среди врачей, вызнавал о здоровье Генсека, а в разговорах с другими членами руководства старался поднять тему, что Брежневу худо. К «президенту» на случай его возвышения решил заблаговременно пристроиться Полянский. Но озаботилась группировка Суслова, а подкоп подвел Андропов. Слух о том, что Подгорный рвется к власти, запустили к Брежневу не напрямую, а окольным путем – через Киев, через Щербицкого.

В это время и сам Леонид Ильич спохватился, что надо взять себя в руки. Предстоял XXV съезд партии – по всей стране и во всем мире будут смотреть. Генеральному секретарю требовалось быть в относительно хорошей форме, несколько часов простоять на трибуне, читая отчетный доклад. Брежнев потребовал у Чазова, чтобы до съезда врачи поправили его состояние. Но о том, каким образом это сделать, Чазов совещался не только с врачами, а с Андроповым. До сих пор все попытки удалить от Леонида Ильича Нину Коровякову были неудачными. Теперь врачи фактически поставили Брежневу ультиматум, и он вынужден был согласиться. Его отвезли на правительственную дачу в Завидово, под строгим контролем врачей здоровье стало улучшаться. Леонид Ильич плавал в бассейне, гулял, начал выезжать на охоту, заниматься делами [181, с. 260–267]

В феврале 1976 г. открылся XXV съезд. И почти никто из делегатов или простых граждан СССР не догадывался, какими трудами врачей стал возможен доклад Брежнева. В нем подводились итоги девятой пятилетки – национальный доход вырос на 28 %, валовой объем промышленной продукции на 43 %, сельского хозяйства на 13 %… Цифры, конечно, были подтасованы. Промышленная продукция действительно выросла. Нефти за границу качали больше. Построили около тысячи новых предприятий. Но в 43 % входила и продукция невостребованная, заваливающая склады, списанная. А сельское хозяйство пришло уже в полный развал, здесь-то прирост обеспечивали только приписки.

Утвердили планы на следующую пятилетку, и в народ был брошен очередной пропагандистский лозунг. Она провозглашалась «пятилеткой качества». Подразумевалось: выпускаем-то мы много, но надо сделать так, чтобы все товары стали качественными, и жизнь сразу улучшится. А наряду с этим подняли старую химеру – проект поворота сибирских рек, Оби и Иртыша, для орошения степей Казахстана и Средней Азии. Прогнозировались сказочные урожаи, хотя «побочные» эффекты стали бы куда более впечатляющими – затопление сельскохозяйственных угодий и лесов в Сибири, подтопление многих населенных пунктов, автотрасс, непредсказуемые изменения климата, а в «орошаемых» областях – образование болот и солончаков.

Когда такую идею предложили Сталину, тот даже не стал ее рассматривать. Но интерес проснулся при Хрущеве, над этими планами работали 112 научно-исследовательских и 48 проектных институтов! (И все сотрудники получали государственную оплату.) Сейчас «ученые» наконец-то «продавили» предложение в правительстве и ЦК, был утвержден конечный проект, исполняющие организации. Но и Косыгин считал план катастрофичным. Не нарушая решений съезда, стал крутить карусель с согласованиями, спускать дело на тормозах.

После XXV съезда произошли перемены в советском правительстве. В марте скончался 73-летний министр обороны Гречко. На его место Брежнев поставил своего друга Устинова. Впервые в советской истории министром обороны стал человек, который никогда не командовал войсками. Он прекрасно знал военные вопросы, занимаясь оборонной промышленностью, но был чужд «воинского духа», далек от офицерства.

А Косыгин даже в преклонном возрасте поддерживал себя в хорошей физической форме, увлекался греблей. Но 1 августа потерял вдруг равновесие, его байдарка-одиночка перевернулась. Пока его вытащили, он нахлебался воды. Медики под руководством Чазова стали обследовать, почему же с ним случилось такое, и обнаружили очаг кровоизлияния в мозг. Оно было поверхностным, но в больнице ему пришлось лежать долго, и работоспособность Косыгина значительно снизилась. А пока он еще находился на лечении, Брежнев провел на пост его первого заместителя Тихонова, своего доверенного.

Леонид Ильич разобрался и с Подгорным и Полянским, якобы метившим на власть (хотя на самом-то деле Подгорный просто воодушевился воспользоваться моментом, если его друг Леня вдруг помрет или совсем свалится). Брежнев убрал их из руководства по очереди. Полянский одновременно был министром сельского хозяйства. Правда, противился его развалу. Возражал против предложения Брежнева забрать из сельской местности на стройки еще 93 тыс. человек. Но и это было воспринято как «оппозиция». А теперь на него возложили вину за плачевное состояние сельского хозяйства, после съезда в Политбюро не избрали и отправили послом в Японию.

Подгорного Леонид Ильич отложил «на потом». На очередном пленуме ЦК он сидел в Президиуме рядом с Брежневым, и вдруг, совершенно неожиданно для Подгорного, выступил секретарь Донецкого обкома Качура. Внес предложение совместить посты Генерального секретаря и Председателя Президиума Верховного Совета. Как вспоминал сам Подгорный: «Я обалдел. Спрашиваю: “Леня, что это такое?” Он говорит: “Сам не пойму, но видать, народ так хочет, народ”». Подгорного отправили на пенсию. Он после заседания пытался связаться с Брежневым по телефону, но получил ответ секретаря: «У Леонида Ильича нет вопросов к Николаю Викторовичу».

Таким образом, Брежнев официально стал лидером и партии, и государства. Все ключевые посты занимали его персональные ставленники. Казалось бы, вот сейчас-то наступило время его личной власти… Но его болезнь прогрессировала. Если XXV съезд он «вытянул» с большим трудом, то сразу после этого последовала реакция, нервный срыв. Он разбранил врачей, державших под опекой, Чазов даже собирался подать в отставку – сгладил ситуацию Андропов, ведь он через академика держал Брежнева под постоянным контролем. Но строгому режиму охраны здоровья пришел конец, оно опять стало ухудшаться. И при этом на него посыпались награды. Он получил высшее воинское звание Маршала Советского Союза. В декабре 1976 г. справлялось 70-летие Брежнева – конечно же, с величайшей помпой, потоками лести по телевидению, в газетах, журналах. Маршальский мундир украсила вторая звезда Героя Советского Союза (Героем Соцтруда он был вполне заслуженно, за космическую программу, а Героем Советского Союза стал на 60-летие). За ними последовали другие ордена и отличия.

Но инициатором награждений выступал не сам Брежнев. Это делал Суслов [149, с. 9]. Обращался к Леониду Ильичу: «Политбюро считает…» или «партия считает». Однако окружение Генерального секретаря уже знало, что он не откажется. Видели, что ему это нравится. А в результате… Суслов по-прежнему оставался «серым кардиналом» при совершенно больном вожде. И главным итогом его деятельности стала новая Конституция СССР, разработанная под его руководством и принятая в 1977 г.

В нее была введена статья 6, что КПСС является ядром политической системы государства, его «руководящей и направляющей» силой. Такой статьи не было даже в Конституции Сталина. Это было торжество партийного аппарата, уже законодательно поставившего себя над государством, закрепившим свое господство над правительственными структурами. Но в целом Конституция была пронизана духом «конвергенции», теми тенденциями, которые закладывал в партийную идеологию покойный Куусинен. Было узаконено состояние «развитого социализма». Указывалось, что государство на нынешнем этапе «выполнило задачи диктатуры пролетариата, стало общенародным», что в нем создана «новая историческая общность – советский народ». Что возникло «общество высокой организованности, идейности и сознательности трудящихся… законом жизни которого является забота всех о благе каждого и забота каждого о благе всех».

В общем, речь уже не шла о «классовой борьбе», о противостоянии двух систем. А о неком аморфном обществе, которое будет совершенствоваться ради жизненных благ. По сути получалось – сближаться с Западом, где с этими благами было все в порядке.