II

Гиппас, выступив в поход, воздержался от опустошения Метимнийских земель; не похищал ни стад, ни другой добычи у землевладельцев и пастухов, полагая грабеж более достойным разбойника, чем военачальника. Поспешно направился он к самому городу, надеясь, что найдет ворота без стражи и захватит город врасплох. Его отделяло от Метимны не более чем сто стадий, когда явился глашатай, посланный просить перемирия. Метимнийцы, услыхав от пленников, что граждане Митилен ничего не знали о случившемся и что все вышло из-за ничтожной драки молодых людей с поселянами и пастухами, пожалели о том, что не остереглись и без достаточного повода допустили враждебные действия против соседнего города. Теперь желали они одного – возвратить добычу, восстановить прежний союз между обоими городами на море и суше. Гиппас послал глашатая метимнийцам, хотя имел, как военачальник, неограниченную власть. В то же время приблизился он к Метимне на расстояние десяти стадий и расположился лагерем, ожидая известий. Через два дня посланный вернулся с приказанием принять добычу и возвратиться в город, не начиная враждебных действий.

Так как митиленийцам предстоял выбор между войною и миром, то они сочли более выгодным мир.

III

Война Митилен и Метимны кончилась столь же неожиданно, как началась. Наступила зима, для Дафниса и Хлои более страшная, чем война. По дорогам нанесло такие сугробы, что нельзя было выйти из дому, и каждый сидел взаперти. С гор низвергались бурные потоки, вода замерзала, деревья покрылись инеем. Земля пряталась под белым саваном снегов и только на берегу незамерзающих ключей оставалась обнаженной. Стада не ходили на пастбище, пастух не смел переступить порога. Утром, с пением петухов, все сходились вокруг большого огня; одни занимались пряжею, другие ткали козью шерсть и устраивали птичьи силки. Оставалась одна забота: подложить быкам соломы в ясли, козам и овцам – листвы в овчарню, свиньям – буковых орехов и желудей в корыто.

IV

Невольный плен был приятен прочим пастухам и земледельцам. Они отдыхали от работ, хорошо ели, много спали. Ни лето, ни осень, ни даже весна не казалась им такой отрадной, как зима. Но Дафнис и Хлоя не могли позабыть о наслаждениях, которых лишились – о поцелуях, объятьях, общих обедах. Проводили ночи, томясь бессонницей, ждали новой весны, которая должна была вернуть их к жизни. Сердца их сжимались от скорби, когда руки прикасались к мешку, откуда они вынимали припасы, когда взоры падали на кубок, из которого они пили вместе, и на грустно-покинутую флейту – дар любви. Они умоляли Нимф и Пана положить предел их мучениям, возвратить солнце им и стадам. Вознося эти молитвы, оба изыскивали предлоги для свиданий. Хлое было труднее выйти из дома, потому что та, которая считалась ее матерью, не оставляла ее ни на мгновение: учила чесать шерсть, вращать веретено, говорила ей о свадьбе. Дафнис был свободнее. Менее занятый, чем девушка, придумал он хитрость, чтобы увидеть Хлою.

V

Перед Дриасовым двором, немного пониже стены, росли два больших мирта и плющ. Мирты почти касались друг друга. Плющ вырос между ними и, в обе стороны распростирая, подобно лозе, тонкие побеги, образовывал сплетенными ветвями тенистый свод. Кисти ягод, больших, как виноград, висели на ветвях; стаи птиц прилетали сюда, не находя зимой другой пищи. Здесь бывало множество черных и серых дроздов, голубей, скворцов и всяких иных птиц, лакомых до ягод плюща. Дафнис, чтобы иметь предлог для свиданий, придумал охотиться. Отправился с мешком, полным медовых лепешек, не забыв ни птичьего клея, ни силков, чтобы не могли усумниться в его намерениях. Хотя надо было пройти не больше десяти стадий, снег, еще рыхлый, не успевший затвердеть, затруднял путь. Но ничто не останавливает любящих – ни вода, ни огонь, ни скнеские снега.

VI

Ни разу не отдыхая, дошел он до Дриасова двора. Очистив ноги от снега, расставил силки, намазал клеем длинные, тонкие ветви; потом сел, ожидая, с волнением птиц и особенно Хлои. Птицы прилетели во множестве. Он поймал их столько, что ему стоило большого труда собрать их, убить и ощипать. Но никто не выходил из дому – ни мужчина, ни женщина, ни петух, ни курица. Все сидели в тепле, поближе к уютному огню. Дафнис не знал, что придумать, и проклинал враждебный рок. Долго стоял он перед дверью, не находя удобного предлога, чтобы войти:

– Я прихожу за огнем. – Но разве не было ближайших соседей? – Я хотел попросить хлеба. – Но мешок твой полон припасами. – У нас не хватило вина. – Но с виноградного сбора едва прошло несколько дней. – Я бежал от волка. – Где же следы волка? – Я пришел охотиться на птиц. – Зачем же не идешь домой, окончив охоту? – Я хочу видеть Хлою. – Но разве я смею в этом признаться отцу и матери девушки? – Не постучаться ли без всякого предлога? – Нет, это уж слишком подозрительно. Самое лучшее – уйти, ничего не сказав. Весной увижу Хлою, потому что, чувствую, рок не судил мне видеть ее эту зиму.

Рассуждая так, он уже собрал птиц и хотел удалиться, когда бог любви сжалился над ним. Вот что случилось.

VII

Дриас с домашними возлежал за столом. Куски мяса были уже распределены, хлеб подан, вино смешано в кубках, как вдруг одна из овчарок, воспользовавшись минутой рассеянности, схватила кусок, выскочила в дверь и убежала. Дриас, взбешенный, потому что собака унесла его собственную долю, взял палку и пустился в погоню. Преследуя овчарку, пробежал он мимо плюща, заметил Дафниса, с охотничьей ношей на плечах, собравшегося уходить, остановился, сразу забыл все, и собаку, и мясо, крикнул ему громким голосом: «Здравствуй, сынок!» – крепко обнял, поцеловал и повел за руку в дом. Когда Дафнис и Хлоя увидели друг друга, они едва не упали от волнения. Но, сделав усилие, чтобы удержаться на ногах, приветствовали друг друга и обнялись: в этих объятьях нашли они как бы взаимную опору.