VIII

Дафнис, осчастливленный тем, на что не смел надеяться – и свиданием, и поцелуем, сложил на стол свою ношу. Рассказал, как, соскучившись взаперти, пошел охотиться на дроздов, как наловил их, одних силками, других клеем, пользуясь их жадностью к ягодам мирта и плюща. Его похвалили за умную забаву и пригласили возлечь и взять один из кусков мяса, оставленного собакою. Хлою попросили разлить вино, что она исполнила с радостью. Девушка услужила сперва всем прочим, Дафнису же – последнему. Она притворилась, что сердита на него за то, что он хотел вернуться домой, не повидавшись с нею. Но прежде, чем подать ему чашу, омочила в вине свои губы. И Дафнис, хотя чувствовал сильную жажду, пил медленными глотками, чтобы продлить наслаждение.

IX

Скоро мясо и хлеб исчезли со стола. Тогда, не вставая, возлежавшие начали его расспрашивать о Миртале и Ламоне, называли их счастливыми, потому что они имели в нем такую опору старости. Эти похвалы были для него тем приятнее, что Хлоя слышала их. Когда же хозяева удержали его до следующего дня, сказав, что готовят жертвоприношение богу Вакху, Дафнис в восторге едва не почтил их самих, как богов. Тотчас вынул из сумки много лепешек, испеченных на меду, и пойманных птиц. Приготовили ужин. Чаши снова наполнились; в огонь подложили хвороста, он вспыхнул ярче, и только что наступила ночь, опять возлегли за стол. Часы пролетали за часами в рассказах и песнях. Потом пошли спать – Хлоя с матерью, Дриас с Дафнисом. Хлоя думала только об одном – о предстоявшей утром радости увидеть Дафниса. А он обманывал себя призрачным счастием, находя отраду в том, чтобы лежать рядом с отцом Хлои; он сжимал его в объятьях и целовал с нежностью, думая во сне, что обнимает и целует Хлою.

X

Утро было холодное. На дворе пронзительный морозный ветер обжигал лицо. Они встали, принесли в жертву Вакху годовалого козленка, развели большой огонь и начали готовить пир. Между тем, как Напэ пекла хлеб, а Дриас жарил козленка, Дафнис и Хлоя, улучив свободную минуту, пошли за ворота к плющу. Здесь расставили силки, расположили палочки с клеем и поймали множество птиц. В то же время не прекращались ни поцелуи, ни ласковые речи.

– Я ведь для тебя пришел, Хлоя.

– Знаю, Дафнис.

– Для тебя убиваю бедных дроздов.

– Чего же ты хочешь от меня, милый Дафнис?

– Не забывай меня!

– Я уже поклялась, что не забуду тебя, призвав в свидетельницы Нимф той пещеры, куда мы вернемся, только что снег растает.

– Когда-то он еще растает! Видишь, какие сугробы. Боюсь, что я погибну раньше, чем снег.

– Мужайся, Дафнис. Солнце уже греет.

– О, если бы, Хлоя, солнце было так же горячо, как тот огонь, который пожирает мне сердце!

– Ты смеешься, ты хочешь обмануть меня.

– О, не говори так, заклинаю тебя козами, которыми ты заставила меня клясться!

XI

Хлоя отвечала Дафнису, как эхо, когда Напэ их позвала. Охотники прибежали с добычей, еще более обильной, чем намедни. После возлияний Вакху, пообедали, возложили венки плюща на голову. Когда пришла пора, восславив Вакха и пропев гимн Эвоэ, Напэ и Дриас отпустили Дафниса. Наполнив ему сумку хлебом и мясом, дали горлиц и дроздов, чтобы он отнес их в подарок Ламону и Миртале, говоря, что поймают других, пока стоит зима и плющ покрыт кистями ягод. Дафнис, прощаясь, поцеловал по очереди всех, но Хлою – последнюю, чтобы поцелуй остался на его губах несмешанным и чистым. С той поры находил он разные предлоги для посещений, так что зима прошла для них не совсем без любви.

XII

В начале весны, когда только что показалась земля сквозь тающий снег и трава зазеленела, пастухи выгнали в поле стада; раньше всех – Дафнис и Хлоя, как служители великого Пастыря. Сперва побежали они в пещеру Нимф, потом к Пану, наконец, к дубу и уселись на корни его, наблюдая за стадами, целуясь. Затем пошли взглянуть, не найдется ли цветов, чтобы сплести венок богам. Но цветы едва рождались под веянием Зефиров и нежной теплотою солнца. Все же нашлись фиалки, нарциссы, ландыши, все ранние цветы, растущие первой весной. После того как Дафнис выдоил коз и овец, увенчали они гирляндами изваяния богов и совершили возлияние весеннего молока. Потом сели поиграть на свирели, как будто затем, чтобы пробудить соловьев. А те уже робко щебетали в кустах и снова начинали прославлять богиню Итис, как будто после долгого молчания припоминали забытые песни.

XIII

Овцы блеяли, ягнята прыгали и, склоняясь под брюхом маток, сосали им вымя. Бараны преследовали овец, у которых еще не было ягнят, подымались и покрывали, один одну, другой другую, каждый в свою очередь. Козлы, еще более пламенные, бегали за козами, скакали вокруг них сладострастно и ревновали. У каждого козла были свои жены, и он ревниво оберегал их от соперников. Такое зрелище и в стариках воскресило бы вожделение любви, – тем более в Дафнисе и Хлое, юных, томимых желаниями, давно уже искавших любви. Все, что они видели и слышали, воспламеняло их. Они истаивали, искали большего, чем поцелуй и объятья.

В особенности Дафнис, который вырос и возмужал во время зимнего отдыха, – целовал ее с пылкостью, обнимал жадно, сделавшись более смелым и предприимчивым.

XIV

Он молил Хлою позволить ему все, чего он хочет, – полежать с ним рядом голою дольше, чем они до сей поры лежали.

– Ведь это – единственное из наставлений Филетаса, – убеждал он ее, – которого мы не исполнили, единственное лекарство от любви!

Когда она его спрашивала, что может быть большего, чем целоваться, обнимать друг друга и лежать вместе, и что хочет он делать, когда будет лежать голый рядом с нею, Дафнис отвечал: – То самое, что делают бараны с овцами и с козами козлы. Ты видишь, как потом они затихают, не бегают от своих любовников, а те уже их не преследуют. Они мирно пасутся, как будто наслаждаясь общею негою. Должно быть, находят они в этом такую сладость, которая побеждает всю горечь любви.

– Но разве ты не видишь, Дафнис, как делают бараны с овцами, козлы с козами?.. А ты хочешь, чтобы мы лежали вместе, и при том еще голыми: посмотри же, насколько их шерсть гуще и толще ткани наших одежд…

Дафнис поверил, лег рядом с нею и долго сжимал ее в объятьях. Но он не умел сделать того, чего так томительно хотел. Тогда юноша сел на землю и заплакал, горюя, что в любви он неискуснее козлов.