Глава 32

Выражение лица Джерри Джарвиса почти пришло в норму. Он уже не смотрел на Эмили с таким ужасом, как когда ее только привезли в реанимацию. Она все еще лежала на одной из кроватей, но ее больше не окружала команда «Скорой помощи». Рядом с ней стоял лишь он.

– Тебе крупно повезло, – сказал Джерри. – Нож был пластмассовым, но из-за борьбы вскрылся шрам на груди, где, судя по всему, была гематома. Ты когда-нибудь вгонишь меня в могилу, Эмили Расхитительница Гробниц, если продолжишь поступать к нам в таком виде.

Она протянула руку и схватила его за запястье:

– Вы хотите выписать меня отсюда?

Джарвис сочувственно посмотрел ей в глаза:

– Они сказали, что могут позаботиться о тебе сами. – Он взял ее за руку. – Черт, Эмили, мне очень жаль, что ты попала к ним… Что стряслось?

Эмили указала на задернутый полог вокруг них.

– Они там, за занавеской? – шепотом спросила она.

Джерри покачал головой:

– Сидят в коридоре. Их не сдвинуть со стульев. Ждут, когда я скажу им, каково твое состояние. И хотя тебе, я смотрю, изрядно досталось, у тебя нет ничего такого, что не способны вылечить отдых и обезболивающие. Шов пришлось зашить заново, и я дам тебе антибиотики от любой инфекции. Не знаю даже, под каким предлогом я могу еще держать тебя здесь.

– Скажи им, что я в плохом состоянии, что у меня раневая инфекция и мне положены внутривенные антибиотики.

Джерри с улыбкой покачал головой. Эмили в упор посмотрела на него.

– Пожалуйста, скажи им, что вы еще подержите меня, – сказала она со всей серьезностью. – Нет времени вдаваться в подробности, но меня упекли туда лишь потому, что я обнаружила кое-что очень нехорошее, что случилось в их клинике. Настолько нехорошее, что кое-кто может пойти за это в тюрьму. Если меня заберут обратно, я никогда не смогу доказать, что знаю и что произошло. Чтобы заткнуть мне рот, меня будут держать взаперти бесконечно.

Джерри наклонился ближе и шепотом спросил:

– И что, по-твоему, даст тебе еще один день здесь?

– Шанс доказать, что я в здравом уме. Шанс показать полиции то, что я обнаружила.

Он недоуменно уставился на нее:

– Ты надеешься, что просто уйдешь отсюда?

– А разве ты мне не позволишь? – обиженно спросила Эмили.

– Позволю? Тебе? – растерялся он. – Да ты едва можешь встать с этой кушетки.

Ее голос был полон решимости:

– Джерри, я могу, и я должна. И сделаю это так, что тебя никто не заподозрит. Я уйду в считаные секунды. Главное, отвлеки их.

Джерри в отчаянии закрыл глаза. Эмили ждала.

– Дай мне минутку, – ответил он, не глядя на нее, и вышел.

Затем вернулся, неся сумку с вещами какого-то пациента.

– Мой джемпер. Твой топик весь в крови. Мои кроссовки, так как ты поступила сюда без обуви. Пятьдесят фунтов – это все, что у меня есть, но я не советую тебе брать такси, если только ты не сможешь замаскироваться. Здесь еще моя кепка, болеутоляющие таблетки, антибиотики и бинты, а также ключи от моей квартиры. Я не вернусь до утра, у меня ночное дежурство.

На глаза Эмили навернулись слезы:

– Ты поверил мне, даже не зная, что происходит?

Джерри наклонился и осторожно постучал ее по лбу, там, где не было синяков.

– Разумеется. Кто-то ведь должен.

Нина Бэрроуз включила второй светильник в своей крохотной гостиной, прогоняя тени. Ее гость опаздывал. После работы она посетила вечернюю мессу, в надежде на Божественное вмешательство, но Бог не заговорил с ней. Она была одна. Она уже выпила большой бокал хереса и налила себе второй. Ожидание затянулось. А с ним натянулись и ее нервы. Она репетировала, что скажет, – скажет коротко и по существу, чтобы поскорее завершить разговор. Ибо то, что она знала, невозможно ни смягчить, ни тем более скрыть. По крайней мере, она предупреждала их.

Нина обвела взглядом свою крохотную гостиную. Два кресла с высокими спинками, унаследованные от родителей, старомодный буфет с царапинами на дверцах – она так и не отшлифовала их наждаком, – напоминания об их любимом лабрадоре. Серебряный поднос, хрустальный графин и стаканы для хереса из числа свадебных подарков ее родителей, доставшихся ей по наследству, как и бо́льшая часть мебели и прочих вещей, заполняющих этот дом с двумя спальнями, который когда-то также принадлежал им. Она родилась в этом доме, она прожила в нем всю свою жизнь, и если когда-то надеялась разделить его с кем-то и увидеть ребенка, спящего во второй спальне, где когда-то спала она сама, то эти мысли покинули ее давным-давно. Забота о престарелых родителях почти незаметно украла у нее этот момент. Внезапно она поняла, что осталась одна, но, увы, было уже слишком поздно.

Зазвонил дверной звонок. Поставив бокал с хересом, Нина вздохнула и пошла открывать дверь.

– О! – воскликнула она, отступая от удивления. – Что вы здесь делаете? Вы не та, кого я ожидала. Что вам нужно?

– Просто хочу дать вам вот это, – сказала ее гостья, входя в коридор и закрывая дверь.

– Дать мне что? – спросила Нина, напуганная вторжением в ее дом.

Рука, державшая нож, не дрогнула. Нина ахнула, почувствовав, как тот проникает сквозь ее кожу, сквозь ребра, до мягких внутренностей. Она уставилась на торчащую из нее ручку. Посмотрела в глаза своей убийце и, увидев, что та улыбается, подумала: как это грубо – улыбаться. Как грубо… когда ты знаешь, что я умираю.