Психология за решёткой

О тюрьме в подвале университета

Предыдущие две главки я посвятил Стэнли Милгрэму и его экспериментам. Было бы справедливо рассказать и о другом социальном психологе, имя которого тоже кочует из учебника в учебник.

Я о Филипе Зимбардо. Он прославился благодаря «Стэндфордскому тюремному эксперименту». Напомню: в 1971 году в подвале университета психологи оборудовали помещение, напоминающее тюрьму. Туда они поместили студентов-добровольцев, которые случайным образом были разделены на «заключённых» и «надзирателей». Участники настолько вжились в роль, что рассчитанный на две недели эксперимент пришлось прекратить на пятый день.

Это, наверное, самое знаменитое исследование в социальной психологии. По крайней мере, по мотивам этих событий снято уже несколько художественных фильмов: немецкий «Das Еxperiment» (2001), его американский римейк «Эксперимент» (2010) и «Тюремный эксперимент в Стэнфорде» (2015).

Забавно, что ни в одном из фильмов нет внятной любовной линии. А в реальности она была. В то время Филип Зимбардо ухаживал за симпатичной девушкой из Калифорнии Кристиной Маслач. Перед тем как повести её ужинать, он предложил посмотреть на свой эксперимент. Вот как он описывал эти события в книге «Эффект Люцифера»:

«…Мимо открытой двери моего кабинета прошествовал отряд скованных цепью заключённых, которых последний раз в день вели в туалет. Как обычно, цепь на лодыжке одного была прикована к цепи другого; на головах были большие бумажные мешки, рука каждого заключённого лежала на плече впереди идущего.

– Крис, смотри! – воскликнул я.

Кристина посмотрела и сразу же отвела глаза.

– Ты видишь? Что скажешь?

– Я уже всё увидела, – она снова отвела взгляд.

Я был потрясён её кажущимся безразличием.

– Что ты хочешь сказать? Ты что, не понимаешь? Это же лаборатория человеческого поведения, мы видим то, чего никто раньше не видел в подобной ситуации. Что с тобой?

Ответить она не могла, потому что испытывала настоящий эмоциональный шок. По её щекам бежали слезы. «Я ухожу. Я не поеду ужинать. Я еду домой».

Эта история завершилась голливудским хеппи-эндом. Эксперимент был срочно прекращён. Зимбардо помирился со своей возлюбленной, они вскоре поженились и до сих пор живут вместе. Кстати, Кристина Маслач тоже стала известным психологом (к примеру, она входит в число основных экспертов по синдрому эмоционального выгорания).

Теперь я хотел бы похвастаться. Десять с лишним лет назад мне посчастливилось взять интервью у Филипа Зимбардо (мне помогали в этом мои бывшие ученики Пётр Рахманов и Пётр Иванов). Этот текст вышел в забытом богом издании «Новое русское слово», поэтому я позволю здесь процитировать его фрагменты:

– Если бы вы знали, как сильно изменятся участники вашего эксперимента, вы бы всё равно начали это исследование?

– Да, конечно, ведь этот эксперимент даёт нам понять, как далеко может зайти человек в подобной ситуации. Правда, знай я всё с самого начала, то остановил бы эксперимент раньше – до того, как в «охране» начал проявляться садизм, а в «заключённых» – рабская патология мировосприятия.

– Во время эксперимента вы взяли на себя функцию «коменданта тюрьмы». Каково вам было?

– В моей роли начальника тюрьмы была та же самая установка, которая привела к тем драматичным изменениям в «хороших» молодых студентах под «властью ситуации». Я не всегда контролировал то, что делал.

– Правильно ли я понимаю, что, на ваш взгляд, ответственность за зверства военных должны нести не сами солдаты, а политики, которые их послали на войну?

– Я попытаюсь показать, что солдаты, виновные в преступлениях, – это нормальные люди, а не патологические садисты. Только они были испорчены «силами обстоятельств», как в иракской тюрьме «Абу Грейб». Нет как таковых «плохих яблок», но ими стали «неплохие», попав в «плохую бочку», созданную американским правительством. Уроки социальной психологии подсказывают нам, что власть ситуации может превратить человека в кого угодно – в мать Терезу или в Адольфа Гитлера.

– Социальный психолог Стэнли Милгрэм как-то сказал: «Если бы мне нужно было набрать персонал для фашистского концлагеря, я мог бы сделать это в любом американском городке». Насколько я понимаю, вы согласны с подобной позицией. Вас не упрекают в отсутствии патриотизма?

– Я патриот и люблю свою страну. И именно поэтому я пытаюсь указать и на некоторые недостатки нашей нации. А что касается Милгрэма, с которым, кстати, я учился в одном классе, то я разделяю его мнение, что ситуация может брать контроль над человеком, и мой эксперимент говорит об этом же… Это ужасно.

– Получается, что геноцид и диктатура могут возникнуть когда угодно и где угодно. Это так?

– Увы, это так. И я не исключаю, что уровень жестокости и насилия будет только возрастать. Именно поэтому люди каждой страны имеют право и должны знать, что делает их правительство.

– Вам самому не страшно?

– Я придерживаюсь оптимизма, так как верю, что человеческая натура склонна не только к жестокости и насилию, но и к героизму, что подтверждают и настоящие дни, и история. В своей книге «Эффект Люцифера» я много страниц посвящаю проблеме героизма. Особенно меня интересует «повседневный» героизм. Есть те, кто сделал подвиг своей профессией, типа Махатмы Ганди или Мартина Лютера Кинга. Но есть и обычные люди, которые живут обычной жизнью, но в некоторый момент они бросают вызов жестокой силе ситуации. Вот такие герои интересуют меня больше всего.

– Почему вы не стали политиком, а остаётесь учёным и преподавателем?

– Мне нравится жить среди идей и открытий. Я люблю своих студентов. Политика же – всего лишь компромисс. Политический деятель должен всё время угождать большинству. Я не хочу быть таким.

И ещё одна история. Здесь я не хвастаюсь, а скорее наоборот. Как-то меня пригласили провести занятие по социальной психологии на каком-то мероприятии в Сахаровском центре. А после предложили пройти в соседний корпус и поучаствовать в небольшом эксперименте по мотивам Зимбардо. Там как раз проходила какая-то выставка на тему ГУЛАГа, и один из залов был оформлен под тюрьму.

В качестве «зэков» выступали студенты колледжа, а я выступал в роли начальника тюрьмы. Всё это продолжалось в течение полутора часов, а не пять дней, как в исходном эксперименте. И конечно, не было ни жестокости, ни унижения. Но мне всё равно не хочется вспоминать о том, как я себя вёл и что чувствовал.