«…Сейчас я это сделаю. Захожу в вагон. Окидываю взглядом пассажиров. Несколько молодых мужчин – это слишком просто. Девушка лет двадцати – подумает ещё, что я хочу с ней познакомиться…
Вот! Женщина в серой куртке. Лицо усталое и решительное. На вид 45–50 лет. Идеально. Иду к ней. Кажется, что на меня смотрит весь вагон. В животе холодно, как будто жабу проглотил. Собираю волю в кулак и произношу: «Извините, вы не могли бы уступить мне место?»
Ух… Я сделал это! Кажется, я даже не успел договорить до конца фразу – а женщина уже встаёт. Ничего не спрашивает, не выражает никаких эмоций. Я сажусь на краешек сиденья. В соответствии с инструкцией начинаю отсчитывать время. Один, два, три… кажется, весь вагон смотрит на меня с презрением… четыре, пять, шесть… женщина, уступившая мне место, стоит себе спокойно, внимания на меня не обращает… семь, восемь… такое ощущение, что сиденье, на котором я сижу, очень холодное… или, наоборот, раскалённое?.. девять, десять. Ура!
Я вскакиваю и кидаюсь к женщине. Вместо развёрнутого объяснения мямлю что-то вроде: «Ммм… это, простите, того… был эксперимент». Женщина садится на своё место так же спокойно, как и вставала. А я, расталкивая пассажиров, кидаюсь в дальний угол вагона. Стараюсь спрятаться ото всех…»
Это фрагмент из моей статьи в «Русском репортёре». Я рассказывал, как пытался проверить на себе ощущения психологов, проводящих эксперимент в московском метро.
Да, я снова про страх. И снова про Стэнли Милгрэма, уж простите. В конце 1970-х он читал в университете курс социальной психологии. На одном из занятий речь зашла о неформальных нормах.
Вся наша жизнь нашпигована разными правилами. Их тысячи, миллионы. Президента избирать больше чем на два срока – незаконно, а ковыряться в носу на публике – неприлично. Этот багаж человечество нарабатывало с каменного века. Правила дорожного движения, законы уличной торговли, санитарные нормативы, должностные инструкции – все они относительно чётко прописаны. Указаны и санкции. За одно – штраф, за другое – от года до трёх, за третье – увольнение. Но это все нормы формальные, а бывают ещё и неформальные.
Чтобы студенты лучше поняли, что это такое, Милгрэм предложил им взять и нарушить, к примеру, какие-нибудь правила поведения в общественном транспорте: «Итак, вы подходите к незнакомому пассажиру нью-йоркской подземки и просто просите уступить место. Ну, кто готов?»
Для социального психолога метро или автобус – это то же самое, что ускоритель для физика-ядерщика. Частицы человеческого общества здесь собираются в пучки, разгоняются, сталкиваются, расщепляются. Учёные, работающие на Большом адронном коллайдере, любят повторять, что для понимания материи её нужно как следует раздолбать, подобно тому как ребёнок, познающий мир, расшибает о стену свой пластмассовый грузовичок. Гуманитарии аналогично поступают с общественными нормами. Чтобы эти нормы понять, надо их нарушить.
Для социального психолога метро или автобус – это то же самое, что ускоритель для физика-ядерщика.
На предложение профессора студенты отреагировали смехом, в котором чувствовалась лёгкая нервозность. Начались объяснения: мол, никто просто так место не уступит, нужно как минимум выглядеть больным и чахлым, а мы все здоровые и розовощёкие. Никто не соглашался участвовать в эксперименте. Страх нарушить неформальную норму оказался сильнее дискомфорта, связанного с невыполнением задания профессора.
Но потом один из студентов (наверное, самый отмороженный) набрался решимости. И вскоре по университету поползли слухи: «Они встают! Они встают!» Оказалось, что большинство пассажиров молча уступали место, не выражая никакого протеста. Постепенно данных накопилось столько, что можно было проводить их статистическую обработку. 56 % пассажиров уступали своё место в ответ на ничем не мотивированную просьбу – это усреднённый результат, куда попали даже такие вопиющие ситуации, когда здоровый, бодрый юноша просил пожилую женщину уступить ему место.
Как честный преподаватель, Милгрэм решил сам поучаствовать в эксперименте. Позднее он рассказал об этом журналу Psychology Today:
«Меня охватил совершеннейший безотчётный ужас. Но человек тут же поднялся. И здесь меня поджидал второй удар. Сев, я ощутил острую необходимость оправдать эту просьбу своим поведением. Я почувствовал, что бледнею, и скорчился так, что едва не упёрся лбом в колени».
Когда Милгрэм заставлял испытуемых наносить удары током, они примерно так же бледнели и нервничали. Выходит, такая фундаментальная норма, как «нельзя истязать невинного человека», стоит не так уж далеко от бытового «нельзя просить уступить место, если у тебя нет для этого веских оснований».
Несколько лет назад этот эксперимент повторили московские психологи. Результат был примерно таким же, как в Нью-Йорке, – в ответ на ничем не мотивированную просьбу свои места уступили 68 % пассажиров. Ещё 4 % подвинулись, а в 5 % случаев место уступил другой пассажир, услышавший просьбу.
– Скажите, а вам не было страшно обращаться к незнакомым людям с просьбой уступить место?
– Если честно, было! Но адреналин подстёгивал, придавал сил. К тому же мы работали парами: экспериментатор и наблюдатель. Это как-то успокаивает. Но всё-таки страшновато. Особенно вначале.
– Татьяна, ваше мнение о мире, о людях как-то изменилось после этого исследования?
– Мнение о мире?.. В какой-то степени улучшилось. Понимаете, перед экспериментом мы проводили опрос. И люди предсказывали, что мало кто будет уступать место. Я и сама этого не исключала. Наверное, мир всё-таки лучше, чем я о нём думала.
Это из интервью, которое я брал для «Русского репортёра» у психолога Татьяны Аль-Батал. Тогда она заканчивала Государственный академический университет гуманитарных наук (этот небольшой вуз создали «под себя» несколько институтов РАН – философии, социологии, психологии и истории). Для Татьяны эксперимент в метро стал основой дипломной работы. А мне это исследование пояснило кое-что об анатомии страха и физиологии нормы. Оказывается, тайны нашего поведения (не важно, в метро или на войне) можно попытаться изучать, подобно тому как физики изучают атомы.