День 73-й

Пошла вторая неделя с установления моего нового рабочего расписания, и я вошла в ритм. Усталость теперь сопровождает меня повсюду – сейчас это моя новая норма. Но я рада, что получила весточку от сестры, и разочарована от того, что не услышала ни звука от Гарри, Энди и Элизабет. Я продолжаю напоминать себе, что не должна ничего ожидать.

Я убираю пальто на вешалку, проверяю телефон на случай, если кто-то из них звонил (новая привычка), затем уныло сажусь за свой стол.

Когда я включаю компьютер, в дверях появляется Пэтти.

– Тук-тук, – она входит, закрыв за собой стеклянную дверь, что сразу же меня тревожит.

– Как ты? В порядке? – спрашивает Пэтти.

– Да, в порядке.

– Я рада. Если ты говоришь искренне.

– Это так. Я приспосабливаюсь.

Она усаживается на стул напротив меня и наклоняется вперед, поставив локти на стол и нервно потирая подбородок.

– Слушай, не хочу тебя волновать, но мне кажется, люди начинают что-то подозревать.

– Ох. – Мое сердце замирает. – Но почему? Кто-то что-то сказал?

– Нет, – отвечает Пэтти, – просто люди чувствуют, интуитивно.

Я откидываюсь на спинку кресла.

– Пэтти, это потому что ты знаешь. Знание делает тебя подозрительной. Наверняка ты преувеличиваешь. Я встречаюсь с людьми, разговариваю, и все ведут себя нормально. Никто не в курсе про черную метку смерти на мне, кроме тебя.

Пэтти морщит лоб.

– Не уверена.

У меня екает под ложечкой.

– Ты ведь никому не рассказывала?

– Нет, нет! И не буду. По крайней мере, пока ты сама не разрешишь. – Она вздыхает и склоняет голову набок. – Но разве ты не хочешь, чтобы люди оказали тебе поддержку?

– Конечно, хочу. Но я выбрала тех, от кого желала ее получить. Так проще.

– Ну, тогда, наверное, я должна чувствовать себя польщенной. – Пэтти прикусывает нижнюю губу. – И разумеется, я буду хранить молчание. – Она делает паузу, во время которой я ожидаю непременного «но». – Но я хочу, чтобы ты знала: я считаю тебя потрясающей.

Я улыбаюсь. Это не то «но», которого я ждала.

– Вовсе нет. Ты считаешь меня странной.

– И это тоже. Но потрясающе странной!

Мы дружно смеемся.

– Я бы хотела обнять тебя, – она смиренно улыбается, – но ты ведь решишь, что я слишком эмоциональна.

– Я бы тебе позволила, но могу слишком расчувствоваться, а этого хотелось бы избежать.

Пэтти шлет мне воздушный поцелуй:

– Возьми пока это.

Я протягиваю руку, как бы хватая его.

– Спасибо.

Я посылаю ей ответный поцелуй, однако она уже отвернулась и выходит, ссутулив плечи и печально опустив голову.

Это именно то, чего я не хочу видеть. Поэтому и выбираю секретность. С тяжелым сердцем я поворачиваюсь к экрану. День только начался, а я уже истощена.

Я все еще не приняла ни одной таблетки из тех, что прописал доктор Маккензи, твердо решив сдержать свою клятву, к добру или к худу. И пока мне не нужны пластыри с морфием.

Я должна встретиться с доктором в конце этой недели, хотя вряд ли расскажу о том, что избегаю лекарств, даже если это нормально для людей, которым осталось несколько месяцев жизни. Решив узнать об этом побольше, я пристрастилась к чтению некоторых блогов о смерти.

Их на самом деле очень много – стоит только начать искать. Иногда они полезны, иногда в них лучше не заглядывать, но благодаря им я чувствую, что не одинока. А это в свою очередь укрепляет мою решимость продержаться без лекарств, насколько смогу, потому что многие блогеры тоже выбрали жизнь без препаратов. Пока я еще в силах вставать, ходить, заваривать чай – я буду благодарна за это. Потому что подобные мелочи на самом деле очень важны. Они позволяют мне переживать каждый день.

По большей части я чувствую себя нормально, хотя стоит немного расслабиться – и плохие мысли тут как тут, независимо от моего желания. Поэтому я рада продолжать работать – так можно держать их на расстоянии.

Однако они не упускают удобного момента и, поджидая поблизости, атакуют меня по ночам, когда я вновь начинаю думать о письмах. Я лежу без сна, и желудок сжимается при мысли о том, как Гарри насмехается над моими строчками и выбрасывает послание в мусорную корзину, словно ненужную рекламную листовку, или как Энди с Элизабет смеются вместе, совершенно не веря в свою вину.

Воображение может сыграть с тобой злую шутку: когда ты лишаешься сна, то лишаешься очень многого…

День 71-й

Я наконец-то прочитала брошюры, данные доктором Маккензи. Пара была о том, как справляться с неизлечимой болезнью, и только одна рассказывала о самой болезни. Симптомы довольно пугающие и включают острые приступы лихорадки, боль в костях, рвоту, небольшие гематомы, кровоточащие десны, носовое кровотечение, учащенное сердцебиение – пожалуй, я избавлю вас от худшего.

Однако все это еще впереди. На данный момент я просто чувствую усталость, плацебо позитивного мышления пока побеждает.

В итоге я позвонила и отменила встречу с врачом. Наверно, безрассудно делать это на основании чего-то столь ненаучного, как позитивное мышление, но, признаться, мне невыносима мысль о том, чтобы снова сидеть в клинике и вдыхать этот ужасный больничный запах – с учетом того, что я знаю.

Я была совершенно откровенна. Сказала секретарше – на этот раз не Юнис, – что у меня все хорошо. И если доктор Маккензи не станет возражать, я бы хотела отложить свой визит до тех пор, пока сама не почувствую необходимость в нем.

Звонок Изабель определенно укрепил мой моральный дух. Но тут есть и обратная сторона: мои ожидания тоже возросли. И теперь я, признаться, больше, чем когда-либо, хочу получить весточку от Гарри. Возможно, я просто занимаюсь переписыванием прошлого в целях повышения самооценки, но мне всегда казалось, что у нас с Гарри может быть будущее. Что он все еще любит меня.

Мне часто приходило в голову, что, веди я себя по-другому, не так импульсивно, он бы до сих пор был со мной. Или что когда-нибудь мы снова окажемся вместе.

То, что я до сих пор не получила от него никаких вестей, – не очень хороший знак, но, опять же, он много путешествует. Я не пытаюсь его оправдывать. В основном Гарри работает за рубежом. И кроме того, он всегда был нетороплив с ответами мне.

– Разве это занимает много времени – написать «да», или «нет», или «я еду к тебе»? – спрашивала я.

– Я занят!

– Как и я. Но я все равно отвечаю тебе.

– А я отвечаю тебе, когда могу. Я не могу написать ровно в тот момент, когда ты ожидаешь. Но это не значит, что я не люблю тебя.

Вот так. Он всегда отмахивался от меня подобным образом. Но, серьезно, как много времени требуется, чтобы написать несколько слов на телефоне?

Однако и сейчас, хотя шансы невелики, я все еще жду от него ответа. А что касается Энди и Элизабет – кто знает? Я сказала то, что хотела сказать, и может, этого уже достаточно. И все же в душе меня разбирает любопытство – как мое письмо было воспринято.

Хотелось бы мне посмотреть на лицо Элизабет, когда она это читала!

Оливия придет сегодня позже, после совместных с Дэном занятий в спортзале.

Слава Богу, мне больше не нужно ходить в спортзал!

Это одна из тех вещей, от которых я избавлена.

А Оливия с Дэном – прекрасная пара. Она выглядит такой расслабленной рядом с ним.

Наконец-то я увидела ее настоящую! Думаю, что он ее «единственный», однако, если уж быть до конца честной, раньше я тоже думала, что Ричард – рекламный копирайтер – был «тем самым». И Оливия тоже так думала! Она провела с ним восемь лет, и я не сомневалась, что они в итоге поженятся. Оливия всегда была «традиционной» девушкой и всегда хотела сказку.

К сожалению, Ричард решил, что он не хочет покупаться на сказку – он желал лишь ее продавать, и на этом все закончилось.

Поэтому я очень надеюсь, что Дэн, наоборот, хочет.

Оливия сидит напротив меня в кресле. Ее ноги поджаты под зеленой плиссированной юбкой.

– Прекрасно выглядишь, – заявляет она. – И я это говорю не из вежливости. В тебе появилось какое-то сияние, блеск в глазах. Я чувствую, что-то изменилось!

– Мне позвонила Изабель.

Наверно, при этих словах она видит блеск в моих глазах.

– О, Дженнифер. Наконец-то. Что она сказала?

– Ну, ничего особенного. Она была печальна, конечно. Сказала, что знала: что-то не так, но не представляла, насколько не так. Я собираюсь к ней на обед в пятницу. Похоже, ей хочется поговорить. Я имею в виду, нормально поговорить.

– Хорошо, я рада за тебя! Позволь спросить… Кто-нибудь еще?

– Нет. Пока нет. И может, вообще нет.

– Но по крайней мере ты сделала это. В этом имелся смысл, верно?

– Верно. Продолжай напоминать мне об этом. – Я наклоняюсь вперед. – Слушай! Мне нужна твоя помощь кое в чем.

– Конечно, – с готовностью кивает Оливия. – Что ты задумала?

Я встаю с дивана и вдруг пошатываюсь, слегка потеряв равновесие. Оливия бледнеет.

– Я в порядке, Лив, правда. Просто покачнулась. Совершенно нет повода для беспокойства.

– Конечно.

Я включаю ноутбук.

– Я тут планирую свои похороны.

– Ох! – Она вздрагивает, словно попробовала какое-то отвратительное блюдо.

– Я не в унынии, просто готовлюсь, – продолжаю я. – Ты еще поблагодаришь меня за это. Смотри, я создала на рабочем столе файл под названием «Когда придет время». Я оставлю тебе напоминание и список всех моих паролей в этом ящике стола. Иди сюда и скажи, что ты думаешь.

Я снова сажусь на диван, прихватив с собой ноутбук, и Оливия устраивается рядом. Я кликаю по значку.

– Мне это уже нравится, – говорит она.

– Я понимаю, это нелегко слушать, но я подумала, что если расскажу тебе, как бы я хотела все устроить, это избавит тебя от беспокойства о том, чего я могла бы хотеть.

– Верно. Извини за негатив. Давай-ка посмотрим! – Оливия кладет голову мне на плечо.

– Я написала порядок службы со всеми моими любимыми гимнами и псалмами – фактически все, что смогла придумать.

– Правильно. Значит, церковная служба? Я думала, ты не веришь в Бога.

– Не знаю. Но мне нравятся его мелодии.

Она улыбается:

– Мне тоже. Если Он мужчина и про Него правильно говорить «Он».

– Он не особо хороший слушатель – определенно это «Он». Еще: мои любимые цветы – это лилии и фрезии, и, конечно, они должны быть белыми. И я бы хотела, чтобы ты произнесла речь.

Я кидаю на нее взгляд, чтобы проверить реакцию.

– Я польщена, – говорит Оливия.

– Я написала несколько подробностей, которые могут помочь. – Я показываю ей основные пункты списка.

– Думаешь, я недостаточно хорошо тебя знаю?

– Знаешь, конечно. Но кое о чем можешь и не знать. Разве ты никогда не была на поминальной службе, не слушала речь о дорогих усопших и не думала: «Черт, я даже не догадывалась об этом. Жаль, что я не знала их лучше»?

– Да. Но моя лучшая подруга – другой случай. – Она поджимает губы.

– Тоже верно. – Я указываю на экран: – Во-первых, говорила ли я, что в детстве, еще до знакомства с тобой, мы с Эмили нашли потерявшуюся собаку? Мы вспомнили, что видели плакат «Разыскивается», и несколько часов бродили по Хэмпстеду с собакой на поводке, пока не отыскали нужный адрес. Наши родители сходили с ума, не зная, где мы, но для той семьи мы стали героями.

– Это так мило!

– Во-вторых, известно ли тебе, что, когда мы были на медовом месяце на Крите, Энди сводил меня с ума, упрашивая прыгнуть с ним на тарзанке? Я не хотела его расстраивать и поэтому сделала это. Даже после того, как сам он струсил.

– Он струсил? Вот тряпка! Нет, ты никогда мне о таком не рассказывала.

Я вспоминаю тот день. Интересно, что до недавнего времени я вообще об этом не думала.

Это напоминает мне о том, как много я сделала для него, и о том, что я могу быть смелой.

– Если честно, тогда я не рассказывала, чтобы защитить его доброе имя. Теперь же мне все равно.

– О, Дженнифер, – грустнеет Оливия. – Это все очень меня расстраивает.

– Знаю. Меня тоже. Но мы должны это сделать. Старайся думать об этом как о нормальном разговоре и забудь про контекст.

Она порывисто вздыхает:

– Хорошо, хорошо! Нормально. Все это совершенно нормально. Как будто я готовлю речь на твой день рождения.

– Отлично! Давай думать об этом как о вечеринке. Оптимизм и некоторая бесцеремонность не помешают. У меня есть сбережения, чтобы покрыть расходы. Правда, я рассчитывала, что это пойдет на центральное отопление или ремонт, но не важно. Это пригодится для моей вечеринки!

– Должна отдать тебе должное, подруга. Ты, кажется, уже все продумала!

И я правда думала почти обо всем. Мне нет необходимости делиться своими безумными фантазиями с Оливией, но я даже представляла сцены самих похорон. У меня имеется несколько вариантов. Один – с Гарри. На самом деле он присутствует во всех вариантах. Но именно в этом он плачет, говоря, что слишком поздно понял, какой замечательной я была и как он сожалеет, что отпустил меня. Говорит, что я останусь пятном на его совести. Что он никогда меня не забудет. И мне нравится эта версия.

В другом варианте рыдает уже Энди, приговаривая, что будет скучать по мне до конца своих дней. Элизабет стоит рядом с ним, хрупкая, как сосулька, и смотрит в сторону, плотно поджав губы куриной гузкой.

Это обидно, да? Факт, что в тот самый раз, когда мы будем безоговорочно находиться в центре всеобщего внимания, мы не сможем насладиться этим зрелищем.

– Ты уверена, что не против быть ответственной за приготовления?

Оливия поворачивается ко мне.

– Можешь на меня рассчитывать. Я не подведу. И спасибо за открытость. Твой пример вдохновляет.

Я закрываю ноутбук и кладу его на пол.

– Ладно, давай поговорим о чем-нибудь хорошем и безусловно нормальном. Как Дэн?

– Ну, это не настолько нормально, однако спасибо! Говорить об этом скучновато. Но у него все в порядке. Он передавал тебе привет.

– Как думаешь, ты выйдешь за него?

Она почему-то смущается, словно я спросила, не занимаются ли они анальным сексом.

– Что случилось?

– Ничего, – отвечает Оливия, но она всегда была для меня как открытая книга.

– Он сделал тебе предложение, верно?

Ее лицо удивленно вытягивается.

– В прошлые выходные.

– Почему же ты мне не сказала?

– Я оберегала тебя, – пытается объяснить Оливия. – Не хотела, чтобы ты расстраивалась, потому что мне очень больно от того, что… – Она запинается. Ей нет нужды уточнять. – Мы собираемся пожениться следующей весной. Мне очень, очень жаль…

По ее щекам текут крупные слезы. Я хватаю ее за руку и заверяю, что счастлива за нее и она вовсе не должна переживать. Но потом у меня тоже щиплет в глазах, хотя я искренне радуюсь за нее.

– Больше нет нужды притворяться? – всхлипывает Оливия. – Теперь можно плакать?

– Я разрешаю нам это, – откликаюсь я, и мы обе плачем. Просто отпускаем свои эмоции.

– Я хочу помочь тебе с выбором платья, – говорю я сквозь рыдания.

Она смотрит на меня:

– Ты уверена, что готова к этому?

– Абсолютно. Мне нужно заниматься чем-то более милым, чем организация своих похорон.

Я чувствую, как Оливия буквально буравит меня глазами. И этот взгляд тревожно знакомый. Я так же смотрела на родителей в самом конце, будто изо всех сил стараясь запечатлеть их образ на своей сетчатке.

Я отвожу глаза.

– Как ты хочешь выглядеть, когда пойдешь к алтарю? Думаю, тебе нужно все это – полная церковь народа, платье в стиле «безе», трехъярусный торт и прочее?

– Да! – с готовностью отвечает Оливия. – Я хочу пышное и суперстильное платье-безе!

Мы немного натужно смеемся.

– И главное, папа признался, что он ждал всю жизнь, чтобы организовать мне большую свадьбу. Он никогда не говорил об этом раньше, сказал, что не хотел давить. Не могу поверить, что для него это так важно! Ему нравится Дэн. И думаю, мама бы тоже полюбила Дэна.

Ее мама умерла, когда Оливии было двадцать с небольшим. Первой из наших мам.

Ее отец так и остался один. Не захотел ни с кем знакомиться. Так романтично… Я осознаю, что никто не испытывал чего-то подобного по отношению ко мне. То, что мои родители чувствовали друг к другу. Что Изабель, должно быть, ощущает к своему мужу, Мартину. Жаль, что удачливость в любви не передается по наследству.

Оливия тихо вздыхает, потом слегка дергает подбородком.

– Дженнифер. Я не могу придумать ничего более замечательного, чем выбирать платье вместе с тобой. Это прекрасное, щедрое предложение!

Когда Оливия уходит, ощущение оптимистичного волнения исчезает вместе с ней. И моя комната погружается в то, что я называю воскресной грустью – хотя сегодня только среда.

Темнота сейчас наступает рано, и зима приближается слишком быстро. Скоро придется переводить часы на зимнее время…

Мне не хочется спать, поэтому я просто валяюсь перед телевизором. Мои глаза следят за экраном, пока в голове крутятся мысли о свадьбе Оливии и о том, что из ее давних подруг только Анна-Мария будет присутствовать там, потому что я умру (странно произносить это даже мысленно), а Эмили отдалилась от нас много лет назад, да они никогда и не были особенно близки.

Я задумываюсь об Эмили. Счастлива ли она сейчас? Хотя с чего бы? Она просто не была запрограммирована на счастье. Эмили вышла замуж за любимого с детства Майкла примерно в то же время, когда я – за Энди. Мы виделись тогда, парами, довольно регулярно. И тогда она казалась счастливой. Даже устраивала девичники с Оливией, Анной-Марией и мной до тех пор, пока, без всякой видимой причины, не заболела ипохондрией. Да, болезни и смерть интересовали ее с самого детства, но потом все стало по-другому. Эмили начала выдумывать разные попурри из недугов и в результате чувствовала себя больной чаще, чем здоровой. Она постоянно отменяла договоренности или просто не появлялась на наших встречах – что, конечно, подрывало ее репутацию и не прибавляло симпатий к ней. Оливия и Анна-Мария выдохлись довольно быстро, однако я, зная ее дольше всех, ощущала ответственность за ее ипохондрию. Я ведь подыгрывала ей, только поддерживала – и больше ничего. Я думала, что у нее это просто такой период и он пройдет. Но он не прошел.

Ее оправдания становились все более частыми и необычными, пока однажды я не решила, что потакать ее фантазиям дальше нелепо и самое доброе, что можно сделать, – сказать ей, чтобы она с ними завязывала. Как можно дипломатичнее я дала ей понять, что так продолжаться не должно. Годы мнимых болезней разрушали ее жизнь и дружбу. В тридцать с небольшим она стала затворницей – как это, наверно, «весело»! Еще сказала, что ей нужна помощь.

И всё, больше я об Эмили ничего не слышала. Я пыталась дозвониться до нее, но безуспешно. Я даже пару раз подходила к ее дому, однако дверь оставалась плотно закрытой.

Бесповоротность ее молчания шокировала и ранила меня.

Теперь же, зная, что умираю, я испытываю странное желание воссоединиться со своим прошлым, и Эмили, как ни удивительно, не выходит из моей головы. Особенно когда я планирую собственные похороны. В конце концов, именно Эмили придумала похоронную игру.

Она назвала это «Смертополией». В то время это казалось нормальной игрой, ничуть не хуже, чем «Врачи и медсестры», но теперь, оглядываясь назад, я думаю: как странно для детей обсуждать вопросы смерти и похорон. И все же мы относились к этому весьма беззаботно. В первый раз я играла в «Смертополию» в летнем лагере – месте, где Эмили тосковала по дому и ходила мрачной.

Нас отсылали туда каждое лето с тех пор, как нам исполнилось восемь, вместе с Изабель и Джоном – старшим братом Эмили.

Наши матери устроили так, что мы с Эмили поселились в одной комнате, и моя мать просила меня приглядеть за ней, потому что она была «ребенком с нервным характером». Мне почему-то показалось, это означает, что она часто трясется, хотя я не замечала ничего подобного. Тем не менее я отнеслась к своей роли серьезно.

Мы с Эмили делили двухъярусную кровать, и я заняла верхнюю койку, потому что Эмили сказала, что боится высоты. Однажды ночью, в наш первый раз в лагере, когда крепко спала, я внезапно ощутила легкое дыхание на щеке.

– Я не могу уснуть. А ты? – Лицо Эмили было совсем близко от моего.

– Я спала. – Я зевнула. – Но не важно. Поднимайся.

Я перекатилась на другой бок, освободив ей место, и Эмили свернулась калачиком рядом со мной.

– Может, сыграем в игру, которую я придумала?

– Если хочешь.

Я очень устала и хотела только одного – спать, но я ведь взяла обязательство присматривать за ней.

– Она называется «Смертополия».

– Звучит ужасно.

– Нет, она хорошая. Иногда по ночам я играю в нее с Джоном, когда не могу уснуть. – Она тоже зевнула. – Убери челку, Джен, мне нужно увидеть твои глаза. – В спальне была кромешная тьма, и мы различали друг друга только по белым пижамам. – Ну, – прошептала она, – ты должна рассказать, как бы хотела умереть.

– Я не хочу умирать!

– Не сейчас, – уточнила она снисходительно. – В будущем. Например, когда тебе стукнет сто лет.

– Я никогда об этом не думала.

– Тогда подумай!

Я принялась усиленно думать и вспомнила, что слышала от матери о Викторе Бисли, который неожиданно умер во сне.

Я прошептала:

– Мама говорит, что сердечный приступ – это лучший способ умереть, хотя для близких это худший способ. Мне грустно об этом думать, но я полагаю, что хотела бы умереть от сердечного приступа. Желательно в сто три. Потому что три – мое счастливое число. – И я умолкла, довольная ответом.

– Понятно.

– А ты? Как бы ты хотела умереть?

Ее веки дрогнули. Она протянула руку и коснулась моего лица своей мягкой ладонью.

– Я вернусь из отпуска в Африке, где меня укусит комар. Я ужасно заболею, но никто не поймет, что у меня малярия. И к тому времени, как ее диагностируют в больнице тропических болезней, я умру.

– Ух ты! Потрясающе. Ты и правда все продумала. Как тебе это вообще пришло в голову?

– Это случилось с маминой подругой. Все вокруг говорили об этом несколько месяцев.

– Ты не рассказывала.

– Я же не все тебе рассказываю. – Эмили вздохнула и потрепала меня по плечу. – Ну, не расстраивайся. Я рассказываю тебе почти все.

– Ладно. Спасибо.

– А какие гимны ты бы выбрала к похоронной службе? – продолжила она.

– Эм-м… – Я снова задумалась. Это был уже вопрос посерьезней. Я понятия не имела, но чувствовала, что должна что-нибудь придумать, чтобы не отставать. «Бессмертный, Невидимый»? – сказала я, ощущая недостаток вдохновения. – А ты?

– «О, благодать». И я хочу, чтобы мой брат Джон играл на гитаре, а его друг Майкл пел.

– Это звучит так мило. А Майкл такой красивый.

– Да. И у него классный голос.

– У тебя хорошо получается, Эм.

– А теперь скажи, что бы ты говорила в моей надгробной речи, – попросила Эмили. – Я хочу, чтобы ты произнесла надгробную речь.

– И ты тогда прочитай мою.

– Не получится, – убежденно ответила она и вздохнула: – Потому что я умру первой. – Эмили, наверно, понравилась моя надгробная речь, потому что, слушая приятные слова о себе, она плакала, а потом ее стало клонить в сон.

Когда я закончила, она горестно шмыгала носом в мою подушку. Потом ее слезы и всхлипывания утихли, и им на смену пришло ровное дыхание.

Как только я поняла, что она заснула, я спустилась вниз, на ее койку, и еще долго лежала там без сна, глядя снизу на свой матрас и думая об Эмили и о том, какая она умная.

Но в одном она ошиблась тогда, верно? Ведь именно я – та, кто умрет первой.