Я впервые в Америке

После больницы я была слишком слаба, чтобы хоть как-то помочь Руди, а ведь нам предстояло продать или раздать всю мебель, собрать одежду и книги, рассчитаться с хозяином квартиры и убрать ее. Всем этим занимался Руди. На борту «Анд» мне было трудно передвигаться, я все время сидела. К счастью, меня занимал разговорами Отто. Под впечатлением от победы Красной Армии в Сталинграде он решил учить русский язык. Начал он еще в Ливерпуле, выучил алфавит и кое-что из грамматики, но с разговорной речью дело шло плохо. В общем, я стала его учительницей. Правда, в Америке нам пришлось расстаться на несколько месяцев: Фриш сразу ехал в Лос-Аламос, а нам предстояло задержаться в Нью-Йорке.

В Ньюпорт-Ньюс, где мы сошли с парохода, нужно было пройти через паспортный контроль и таможню. Образовалась небольшая очередь, Фриш стоял перед нами. Я уже писала о том, что и британский паспорт, и американскую визу Фриш получил в экстренном порядке за день до отъезда. Чиновник иммиграционной службы в Ньюпорт-Ньюс с большим изумлением рассматривал даты на его билете, на паспорте и на американской визе. На его вопросы Фриш отвечал с весьма сильным австрийским акцентом, который никак не изменился за те три года, что он провел в Англии. Это еще больше усилило подозрения инспектора. Он пригласил начальника, тот еще одного, и они втроем какое-то время оживленно совещались. В конце концов Отто все-таки разрешили ступить на американскую землю. Мы проскочили без задержки. Дальше все вместе должны были ехать на север на поезде. Пока мои мужчины разбирались с билетами, я вышла на улицу. Передо мной открылся совершенно иной мир: лотки с фруктами (апельсины, груши, гранаты, еще что-то – и это в декабре!), все залито светом. Я автоматически отметила, что последний раз видела апельсины четыре года назад. До сих пор помню ощущение уюта, покоя и мира, которое снизошло на меня.

В Ричмонде Фриш пересел на поезд в Нью-Мексико, а мы отправились в Вашингтон. В столице Руди должен был встретиться с генералом Лесли Гровсом, руководившим Манхэттенским проектом. Руди хотел получить представление об общем положении дел и чем конкретно ему поручат заниматься. Поезд в Вашингтон был обшарпанным, трясучим и к тому же битком забитым полувоенным людом. Я нашла почти пустой вагон, в котором сидели два пожилых негра, но оказалось, что это был вагон для цветных. В то время на юге США еще царила сегрегация.

На следующее утро Гровс принял Руди и объяснил, что самым неотложным делом было строительство завода по разделению изотопов. Этим занималась корпорация «Келлекс», но у них все время всплывали какие-то проблемы. «Без вас, профессор Пайерлс, боюсь, они еще не скоро раскачаются». Штаб-квартира «Келлекса» находилась на Манхэттене в небоскребе Вулворта. «На первое время мой секретарь забронировал для вас, господин Пайерлс, и вашей супруги комнаты в отеле “Тафт” возле Таймс-сквер. Ну а там осмотритесь и подыщете что-либо более подходящее».

Нью-Йорк

Отель оказался просто ужасным. Шумный холл, толпы куда-то проталкивающихся людей, узкие коридоры, в которых сновали подозрительные личности. Позднее друзья сказали нам, что мы, наверное, были первой супружеской парой, остановившейся в этом отеле. Вообще, в отличие от Руди, мне Нью-Йорк не понравился. Многие кварталы, включая Таймс-сквер, ввергали меня в подавленное состояние. Днем побродила по городу. К вечеру поняла, чего бы мне хотелось. За ужином, когда мы обменивались впечатлениями, я сказала: «Руди, поскольку нам придется жить тут несколько месяцев, давай поселимся так, чтобы глаз радовался. Мне кажется, таких мест в Нью-Йорке не так уж и много: Пятая авеню, включая Вашингтон-сквер, юг Сентрал-парка и Риверсайд-драйв». На следующий день мы переехали в уютную маленькую гостиницу возле Вашингтон-сквер. Я занялась поиском квартиры.

Посетив корпорацию «Келлекс», Руди остался от нее не в восторге. «Понимаешь, Женя, большинство их проблем инженерного характера. Все, что требовалось от физиков, уже сделано – Саймоном, мною и нашими американскими коллегами. У них есть подробный отчет с инструкциями, даже два. Я, конечно, попробую им помочь, чем смогу, но не думаю, что мне удастся влезть в те технические детали, которые пока им не даются». Руди выделили большой кабинет на 25-м этаже небоскреба на Уолл-стрит, который был закреплен за Британской миссией. «О, – сказал Руди, – я теперь как финансист с Уолл-стрит!»

И наконец, самое главное событие – я съездила в Торонто и привезла детей. Я начала нервничать задолго до этой поездки, не могла спать ночами. Как они меня встретят? Поймут ли нас? Не будет ли горечи за три с лишним года жизни в чужой стране, далеко от родителей? Насколько они изменились? Ведь у Габи уже начался переходный возраст, и без того сложный.

Действительно, первое, что мне бросилось в глаза, – как они выросли! И, как бы это сказать, немного «одичали». На ум не приходит лучшего слова. Мы много говорили, особенно с Габи, о всех событиях в нашей семье, о том, что происходит в мире. Я рассказала им, почему мы с папой оказались в Америке именно сейчас, а не раньше. Они поведали мне о своих друзьях в Торонто, о маленьких секретах. Я смотрела на их повзрослевшие, но все еще столь детские лица, впитывала в себя их голоса, стараясь скрыть слезы. Постепенно отчуждение, наметившееся между нами за эти годы, сошло на нет и все встало на свои места.

Вскоре после Рождества я нашла подходящую квартиру на Риверсайд-драйв. Встал вопрос о школе для детей. Оказалось, что городские школы на Манхэттене ужасны. Огромные классы, с которыми никак не могли справиться беспомощные старые учительницы. Понятие о дисциплине отсутствовало. Ходили слухи о поножовщине. Все наши знакомые либо посылали детей в частные школы, либо переезжали в пригороды, где школы были хорошими.

Как раз недалеко от нас находилась небольшая частная школа, которая нам понравилась. Обучение стоило дорого, но, оценив наши ресурсы, мы решили, что сможем уложиться в бюджет, если будем экономны. Руди получал чуть меньше тысячи фунтов в год из университета Бирмингема. Налоги были скромными, так что худо-бедно концы с концами сводили. Но вдруг ему повысили зарплату, кажется, на пятьдесят фунтов, и налог более чем удвоился, потому что Руди пересек черту в тысячу фунтов. В итоге наш доход не повысился, а, наоборот, сильно сократился. Руди написал в Лондон, умоляя их вернуть зарплату к старому уровню.

Тем временем он продолжал вникать в проблемы с заводом, который был поручен корпорации «Келлекс». Оказалось, что она проигнорировала все остроумные идеи, придуманные Саймоном и Руди для повышения эффективности процесса разделения. Менять проект поздно, поскольку основные заказы на оборудование уже размещены. Руди сосредоточился на стабильности процесса разделения – теорию стабильности он разработал еще в Бирмингеме.

Инженеры-химики привыкли оценивать стабильность поэтапно. Они делили процесс на несколько этапов, а затем проверяли, как данный этап реагирует на небольшие изменения в предыдущем. И так они проходили по всей цепочке, с первого этапа и до последнего, внося изменения по мере необходимости. Но они никогда не имели дело с заводом, в котором количество этапов исчислялось тысячами, а изменения на каждом из них очень малы. При таких условиях Руди предложил рассматривать процесс как непрерывный и описал его в виде дифференциального уравнения. Это уравнение легко решалось, нужно было лишь подставить в него один коэффициент, измеренный опытным путем. Когда Руди объяснил инженерам-химикам свой метод, они покачали головами и сказали: «Нет, это для нас не подходит. Мы будем работать по-старому. Нарисуем на кульмане первый шаг, второй, третий и т. д. и пройдемся по всей цепочке, шаг за шагом. У нас много девушек-расчетчиц, они все просчитают».

Через пару дней они снова пришли к Руди и спросили: «Что вы там говорили про дифференциальное уравнение?» Впоследствии, когда завод был построен, тот же самый диалог повторился с инженерами корпорации «Карбид энд карбон кемикал», которая отвечала за эксплуатацию завода.

Руди погрустнел:

– Все мои друзья работают в Лос-Аламосе, отдавая работе душу и сердце. Они работают на победу. А я? Здесь, в Нью-Йорке, мне больше делать нечего…

– Руди, напиши все это в Лондон и генералу Гровсу. Они же разумные люди.

К тому времени наша финансовая ситуация быстро приближалась к катастрофической. В конце концов мы решились на переезд в пригород, нашли дом в Нью-Рошели, который сдавался в аренду помесячно, и заказали мебель. И тут боги услышали Руди. Пришло весьма теплое письмо от Гровса.

Дорогой профессор Пайерлс!

Мы высоко ценим Ваш вклад в работу корпорации «Келлекс». На данном этапе мы считаем целесообразным и своевременным заменить Вас военными инженерами. В настоящий момент строительство жилья для персонала с семьями на Месе заканчивается. Надеюсь, что в начале лета Вы сможете туда перебраться. Об этом вам сообщит дополнительно профессор Оппенгеймер.

Мне осталось объяснить, что такое Меса. Горы в Аризоне и Нью-Мексико состоят из мягких пород бордово-красного цвета. Дожди размывают их, русла рек постепенно опускаются в глубокие каньоны (бывают до километра и глубже), сильный ветер срезает вершин гор, будто сказочный великан гигантскими ножницами, выполаживает их, превращая в плоские «столики». Вот эти столики, площади которых достигают десятков квадратных километров, местные жители и называют месами – столами по-испански.

Переезд в Нью-Рошель был отменен, а переезд в Нью-Мексико решил все наши финансовые проблемы. Поскольку мы перебирались в неосвоенную местность, Руди причитались большие дополнительные выплаты, а жизнь там была несравненно дешевле, чем в Нью-Йорке.

В мае 1944 года, за две-три недели до нашего отъезда в Лос-Аламос, нас навестил Георг Плачек. Он приехал из Монреаля, и не один, а с женой. Вот уж сюрприз! Впрочем, его жену Эльс мы хорошо знали. Раньше она была женой фон Халбана. Плачек поведал нам свою любовную историю. Оказывается, он впервые увидел Эльс на конференции в Париже в 1937 году. Она его мгновенно очаровала. С первого взгляда и первого слова. Разумеется, пока она была женой его друга и коллеги Ганса фон Халбана, Плачек старался избегать ее. Весной 1938 года он перебрался в Париж и полгода работал вместе с Жолио-Кюри и фон Халбаном. За эти шесть месяцев они мельком виделись раз или два. После ее развода с Гансом в Монреале романтическое пламя разгорелось в полную силу, и вскоре они поженились. Так Эльс фон Халбан превратилась в Эльс Плачек. Изумительно красивая пара. Оба высокие, стройные и улыбчивые. Помимо всего прочего, их сближало знание многих иностранных языков. Эльс говорила на всех основных европейских языках. Плачек мог выучить новый язык за несколько месяцев. В 1934-м он провел около года в Палестине и к концу своего пребывания там уже читал лекции в Еврейском университете в Иерусалиме на иврите. В Харькове дворовые дети дразнили его: «Плачек, Плачек, дай калачик!» На что он отвечал по-русски: «Калачика у меня нет, но вот…» И тут же доставал из кармана яблоко или пару леденцов. Чтобы не забыть итальянский, он иногда читал своей возлюбленной Петрарку в оригинале.

Побывал у нас и Нильс Бор, проездом в Лос-Аламос. Лесли Гровс не разрешил ему лететь самолетом из соображений безопасности. Кроме того, ему выдали новые документы на имя Николаса Бейкера и велели сообщить об этом всем его знакомым. Никто не должен был называть его вслух Нильсом Бором. Бор встретил Плачека на улице:

– Я сейчас бегу в датское посольство, уже опаздываю. Хочу поговорить с вами, Плачек. Позвоните мне в посольство, и мы договоримся, когда сможем встретиться позже.

Плачек вернулся в отель, набрал номер и попросил к телефону господина Бейкера. Секретарь на другом конце провода ответил: «У нас нет никакого господина Бейкера».

– Но я точно знаю, что у него встреча с консулом!

– Вы ошибаетесь, господин Плачек. Консул беседует с профессором Бором.

– Ааа… Ну конечно, у вас в посольстве Бейкер и есть Бор.

– Уверяю вас, что Бор есть Бор, а не Бейкер.

– Ну хорошо, не могли бы вы передать трубку профессору Бору?

И еще одна история на эту тему. Впрочем, возможно, что это легенда, но я ее много раз слышала в разных компаниях в Лос-Аламосе.

Однажды утром Эльс встретила Бора в гостиничном лифте в Нью-Йорке. Она улыбнулась Бору и сказала: «Доброе утро, профессор Бор. Не знаю, помните ли вы меня». – «Я не Бор, я Николас Бейкер, но я отлично помню вас, госпожа фон Халбан». – «Нет, я – госпожа Плачек».