Как я клял беднягу Берша, держась за осклизлый камень, чтобы не засквозить вниз, – он бы у меня в гробу пропеллером вертелся! То есть не камень, а Берш. Вот только нет у него гроба, и тела тоже нет, а то бы… Не мог, понимаешь, обучиться прилично вести наружку в полевых условиях! Не готовили его к этому, видите ли! А сам что же?.. Если не учат, так и учиться не надо, да?

Палками надо лень вышибать, палками! Батогами. Шпицрутенами. Прутняками большими и малыми. Разумное их количество пойдет только на пользу.

Пескова нигде не было видно. Вообще ничего не было видно в трех шагах – ливень ломил стеной. Я проследил Пескова до середины спуска с утеса, заметил при вспышке молнии, что первый русский на Луне стал забирать куда-то вправо, где нормальный человек ходить не станет – и потерял его из виду, потому что как раз в эту минуту на утес обрушился ливень. Сразу. Без предупреждения. Без пробных редких капель. Даже без порыва ветра.

Меня едва не сбило с ног. Занятый собой, я упустил объект.

Что он там забыл, справа? Был там уступ, узкая полочка, в принципе достаточная для того, чтобы удержаться на ней и даже идти мелкими шажками – вот только куда?

Идти за ним? Ну и что я скажу ему, если мы столкнемся на узкой полочке нос к носу? Что вышел до ветру?

Вряд ли он станет меня слушать – спихнет вниз, и пишите письма. Рай, до востребования. Правда, я моложе, цепче и, наверное, сильнее Пескова, но я-то не могу напасть первым! Наши не так поймут.

Я ждал и пытался представить себе, что творится сейчас на вершине. Крышу шалаша, скорее всего, проломило, мои проснувшиеся товарищи, похожие на жертв кораблекрушения, лихорадочно спасают имущество… И уже обнаружено отсутствие двух человек.

Грохотало, как при свирепой артподготовке на участке прорыва. Молнии били по две и по три сразу. У дальней излучины реки что-то вспыхнуло и сразу погасло – наверное, дерево. Разлапистые огненные ветви вспарывали небо, и в промежутках между орудийными раскатами там трещало так, будто рвалась парусина. Синоп. Гангут. Трафальгар, чтоб его… Потом орудийные залпы слились в непрерывный грохот, и треска не стало слышно.

Просто-напросто конец света, неизбежный, неумолимый и оттого совсем не страшный. Разве можно бояться неизбежного, когда оно уже пришло?

Устав ждать, я ступил на полочку. Будь что будет. По скале мчался сплошной поток воды, плоский, словно раскатанный на блюминге, стеклянно блестящий во вспышках молний. Авось не смоет…

Меня смыло бы, если бы я вовремя не нащупал выступ и не прилепился к нему, как мидия. Отдышавшись – если непрерывное глотание воды можно было назвать дыханием, – я потихоньку двинулся дальше.

Сразу за выступом зияла узкая расщелина – только-только поместиться одному человеку. Там уже вовсю плескалась вода и переливалась через край. Пескова в ней не было.

Утоп, что ли? За расщелину хода не было – полочка кончилась. Улетел? Он не очень похож на летательный аппарат. Упал вниз? Возможно.

Я пошарил рукой и нащупал мокрый ремень, судя по всему, связанный из полосок сыромятной кожи. Подергал. Один конец ремня был прочно закреплен за подводный выступ в затопленной расщелине, другой свободно свисал вниз. Вот, значит, как! Песков слинял. Он что-то хранил в этой малоприметной расщелине, что-то такое, чего нельзя было показывать нам, – и теперь решил перепрятать. У этого гада, оказывается, был припасен еще и специальный ремень. Размотать и спуститься вниз – минутное дело… Стоп! А зачем ему спускаться? Почему не пройти по полочке назад?

Близкая молния сверкнула очень вовремя. Мне показалось, что сквозь завесу дождя я вижу внизу застывший на бегу силуэт. Песков – если это был он – бежал. Бежал прочь от утеса!

Каюсь, я едва не последовал за ним его же путем, чуть только сообразил, что к чему. Очень уж мне этого захотелось. И когда я ступил на скользкую полочку, намереваясь двинуться обратно, на душе у меня скребли уже не кошки – саблезубые тигры точили о мою душу свои клыки.

Мне совсем не хотелось умирать, неумное это занятие.

Кричать наверх нашим, чтобы скорее уносили ноги? Бесполезно, не услышат. Оставалась скудная надежда: быть может, они сами успеют догадаться, что торчать на вершине утеса в такую грозу – все равно что оседлать громоотвод? Может, успеют прежде, чем по ним шарахнет?..

Разбуженные потопом? Ошалевшие? Ой, вряд ли они догадаются…

Тропический ливень вроде стал потише, превращаясь в обыкновенный проливной дождь, какие у нас в средней полосе России случаются раз в сезон. Правда, с утеса по-прежнему неслись вниз потоки воды. Вы любите купаться в водопаде? Я – да, но не тогда, когда есть риск сорваться, и не в тот момент, когда вот-вот шарахнет молнией.

«Вот он прошел половину пути, надо еще половину пройти», – назойливо вертелось в голове заученное в детстве. Кем? Бершом? Горелкиным? Не помню. Не желаю вспоминать. Главное – пройти вторую половину. И вверх, вверх! Барахло не спасать, наплюнуть на барахло. Хватать наших в охапку, наградить упрямых хуком по роже – и вниз, вниз!..

И я почти дошел до конца полочки, когда весь мир превратился в одну, зато гигантскую вспышку.

Я не испугался – просто не успел. В какой-то момент я осознал, что скольжу вниз по мокрой скале, растопыренный, как лягушка, и волосы дыбом, а справа и слева, обгоняя меня, скатываются к подножию утеса шипящие огненные змеи. Удивиться – это да, это я успел. Еще успел уловить резкий запах озона. И только начал думать о том, что не худо бы попытаться ухватиться за что-нибудь и остановить падение, как оно остановилось само собой.

Очень жестко остановилось.

На этот раз сознания я не терял, хотя приложило меня не на шутку. Сначала электричеством, затем о грунт, к счастью, уже здорово раскисший от дождя. По правде говоря, я шлепнулся в такую лужу, что и утонуть в ней было бы не стыдно.

Какое-то время я сидел в луже, дивясь тому, что не разбился насмерть. По обе стороны от меня мокли под дождем спины неслабых валунов. На один короткий миг мне стало жутко при мысли, что со мною приключилось бы, засквози я по скале чуть левее или правее, – потом взгоготнул неуверенным смешком. До буйной истерики с кувырканием в луже и идиотским хохотом мне оставалось всего ничего. Я жив! Жив!!!

Я-то жив…

Что-то большое пробежало в мокрой тьме, совсем недалеко. Что-то очень большое. Мастодонт, наверное, или какой иной слонопотам… Плевать! Душа в пятки не ушла, ну и ладно. Наверх я не бежал – полз. Осторожно карабкался, очень боясь оскользнуться и повторить свой смертельный номер. Чудеса не любят случаться два раза подряд – во второе благополучное приземление я не верил. Внутри меня кто-то просто орал: «Вверх! Вверх! Скорее! Шевелись, паскуда!» Ему отвечал другой голос: «Не спеши! Много ли пользы от трупа?» – и в ответ первый крыл второго непристойной бранью. Ливень совсем кончился, остался лишь заурядный дождь. Гроза уходила на север. Только бы в наш утес не вздумала угодить еще одна молния… Перебор выйдет.

– Свят!..

Надя была жива. От шалаша не осталось ничего: что не уничтожила молния, то смыл ливень. На остатках подстилки лежали два тела.

Не обугленных. Вероятно, заряд скатился по каркасу шалаша, по веткам, по мокрым пальмовым листьям… Значит, наши попали только под шаговое напряжение – при таком вольтаже это серьезно, но все-таки легче…

– Свят, помогай!

Что делать? А, искусственное дыхание изо рта в рот и непрямой массаж сердца! Как же, помню, учили. Была даже лабораторная работа на манекене – резиновое хайло с раззявленной варежкой… Строго говоря, на оживление одного тела желательны два человека, а тут Надя одна на двоих…

У нее не было никаких шансов спасти обоих, и все-таки она пыталась это сделать.

Я оседлал одно из тел – им оказался Стерляжий – и принялся работать. Мешала борода, и все время западал язык. Через минуту я вымотался, как галерный раб, но ощутил под ладонью толчки сердца. Еще немного – и Стерляжий захрипел и задышал.

Ну то-то. Что такое легкие и сердце, как не два насоса, один воздушный, другой жидкостный? Кто смеет утверждать, что я не в состоянии справиться с запуском каких-то насосов? Тьфу!

Надя склонилась над Аскольдом – такое впечатление, что целовала его взасос. Моя помощь не понадобилась. Когда альбинос зашевелился, я немедленно приревновал.

– Получилось, Свят! Получилось!

Она заплакала и принялась целовать меня. Вот против такой терапии я ничего не имел против!

– А где Песков?

– Жив, – сказал я, не собираясь раскрывать всей правды. – Его на утесе не было. Медвежья болезнь одолела, наверное. А может, побежал проверить, как устроились его гамадрилы. Сейчас придет.

Надя перевела дух.

– Хорошо то, что хорошо кончается.

Я так не думал. По-моему, все только начиналось.

Само собой разумеется, от грозы не пострадал ни один австралопитек – они-то прекрасно знали, чем чреваты ночевки на скальных лбах, когда тучи швыряются молниями, и переждали катаклизм на земле. Никто из них не был съеден – ночные хищники тоже трусили. Зато нам досталось по полной программе. У Аскольда целый день тряслись руки, а у Стерляжего плохо действовала правая половина тела. Остались живы – и то удача.

Имуществу повезло меньше. Одну рацию, смытую потоком воды, безнадежно покалечило при падении с утеса, испортился прибор ночного видения, барахлил пеленгатор. Оружие и боеприпасы уцелели (хотя кое-что нам пришлось подбирать у подножия утеса), но от медикаментов и всяких полезных мелочей осталось меньше половины того, что мы имели перед грозой. И меньше трети первоначального запаса.

Песков вернулся как ни в чем не бывало, охал, ахал и ругал подлюку-судьбу. По его словам, он действительно спустился вниз, пардон, по большой нужде, а как увидел, что в шалаш попала молния, моментально кинулся назад, но не сразу сумел одолеть скользкий подъем. Выходило, в общем, правдоподобно.

Я и не сомневался, что у него выйдет правдоподобно. Мне было любопытно другое: заметил он меня во вспышках молний, когда я шел по полочке назад, прижимаясь к скале и ловя разинутой варежкой падающую воду, и чуть позже, когда я засквозил вниз, и когда ожил и начал карабкаться наверх? Вполне мог заметить.

А мог и не заметить. Запросто мог. Во всяком случае, он не бросал на меня исподтишка никаких подозрительных взглядов. Все-таки ливень стоял стеной, да и молнии не столько освещали, сколько слепили. В таких условиях не больно-то много разглядишь, да и смотрел он, наверное, на вершину утеса, а никак не на середину…

Что же он все-таки прятал там, в расщелине?

И куда перепрятал?

После грозы пошел обыкновенный дождь, и под этим дождем, заунывным и нескончаемым, мы проторчали на вершине до утра, страдая от холода не меньше, чем еще вчера мучились от жары, а на рассвете спустились вниз. Стерляжего и Аскольда пришлось страховать на спуске, да и мы, здоровые, постоянно скользили. До следующего сухого сезона утес нам точно не понадобится, пусть грифы на нем живут.

Стоп. Мы что, собираемся застрять тут до следующего сухого сезона?!

Полупересохшая речка вздулась и вышла из берегов. То, что она не сумела затопить, походило скорее на болото, чем на саванну. В грязи с увлечением промышляли австралопитеки, поодиночке и группами – надо полагать, добывали червей и улиток. Столбиками, как суслики, стояли дозорные – высматривали опасность.

– Пошли, Свят, – сказала Надя, когда мы вернулись, обойдя утес по кругу и подобрав смытое имущество, какое удалось найти.

– Куда?

– Веток нарубим. Надо построить новый шалаш.

Я покачал головой:

– Надо идти к танку.

– Опять ты за свое?

– Опять, – сказал я. – У нас функционирует одна рация, да и та скоро сдохнет. Кроме того, мы не знаем, цела ли моя рация у Лаза. Надо переселяться в котловину, не то, пожалуй, застрянем здесь навсегда. Приживемся. Личинок жевать научимся, водой из лужи запивать. С австралопитеками смешаемся, питекантропов народим. Внесем посильный вклад в эволюцию антропоидов.

Надя фыркнула.

– С-с-в-вят п-прав, – с усилием промычал Стерляжий, мучительно кривя нерабочую половину рта. – С-сегодня и в-выйдем. Да, В-ваня?

Песков молчал.

– Завтра, – сказал я.

– С-сегодня. П-п-постараюсь н-не быть в т-тягость. К-костыль бы мне…

– Сказано – завтра, – отрезал я, вешая на плечо «абакан». – Отдыхай, восстанавливайся. Речь тренируй. А завтра постарайся в самом деле не быть в тягость. Счастливо оставаться, я на охоту. Стройте навес на ночь, лечите болячки. Пока.

«По какому праву…» – начал было возмущенный моим самоуправством Аскольд, но я уже широко шагал, разбрызгивая грязь и нимало его не слушая. Мне хотелось только одного: в темпе смыться, пока не разгорелась свара. Вряд ли кто-то решится попробовать остановить меня, угрожая оружием. Проще смириться и переждать день. А мне хватит и нескольких часов.

Дождь все не переставал. Вода проникала за шиворот, ей было там уютно и тепло за мой счет. Капало с отросшей бороды. Саванна еще не начала расцветать, она пока просто впитывала влагу, жадно пила ее и все никак не могла напиться. На расстоянии в пятьсот шагов наш утес перестал казаться утесом – пятно и пятно. Серость в сырости. Меньшими пятнами вырисовывались гранитные лбы. В бинокль было видно лучше; я различил наш временный бивак и довольно ясные человеческие силуэты. Я даже мог отличить их от фигур австралопитеков.

Отлично. Большего мне и не надо. Наблюдательный пункт я устрою здесь – вон, кстати, подходящий термитник. Хозяева, к счастью, внизу по случаю дождя. Сольюсь с ним в одно целое, и меня не увидит никто, зато я увижу все.

Для начала я перевалил через пологий холм, прошлепал по раскисшей почве еще с километр и дал там несколько скупых очередей. Я надеялся, что в лагере было слышно, а еще больше надеялся, что было ЕЛЕ слышно. Песков должен был понять, что я ушел далеко. Последней очередью я сбил зайца, опрометчиво выскочившего из укрытия в кустах неизвестной мне породы. Другой дичи не было – стада копытных вернутся сюда не раньше, чем зазеленеет первая трава. Черт с ними. Заяц – тоже оправдание охоты.

Неся мотающуюся тушку за уши, я поспешал обратно едва ли не бегом и пригибался, как под пулеметным обстрелом. Бухнувшись животом на термитник, я навел оптику и стал ждать.

Все-таки: заметил меня Песков ночью на утесе или нет?

Если да, то более чем вероятно, что я должен опасаться за свою жизнь. Мы все должны опасаться, но я – в первую голову.

Сейчас, пользуясь моим отсутствием, он должен снова перепрятать то, что перепрятывал ночью, спасая от ливня. Вероятно, это что-то небольшое, что легко поместится в вещмешке. В его самодельном, любовно сработанном из кожи какой-то дохлятины вещмешке, который он ни на минуту не оставит без присмотра.

Если он не заметил меня, разницы нет – неведомый предмет должен быть перемещен в тот же вещмешок, потому что завтра мы уходим отсюда к танку, а затем к котловине. То, о чем так пекутся, не оставляют без присмотра надолго. Тем более навсегда.

Гипотеза, ничего больше. И, как всякая гипотеза, она гроша ломаного не стоит, пока не проверена.

У всякого человека запас терпения имеет свой предел, у меня этот предел всегда был небольшим, но я мобилизовал его весь без остатка. Дождь не ослабевал – мелкий, заунывный, очень упорный дождь, изобретенный природой специально для испытания на прочность человеческой психики.

Сначала в пелене дождя я видел только силуэты, потом мало-помалу научился разбирать, где кто. Вон нахохлился Стерляжий – сидит, не ходит, и правильно делает. Вон Надя пошла за водой с бурдюком. Вон Аскольд тащит охапку веток – не иначе внял голосу разума и собирается соорудить навес. А вон Песков направляется к своим любимым австралопитекам, и вещмешок, между прочим, торчит горбом у него на спине…

– Ы! – громко сказал кто-то за моей спиной.

Я едва не свалился с термитника. Около меня ошивался молодой черномордый австралопитек-самец и, шевеля ушами, с любопытством наблюдал, чем это занят один из богов. Возможно, он хотел подсказать мне, что до роения термитов еще далеко и сейчас мне на термитнике ничего не обломится. Добрая душа.

– Брысь! – зашипел я на него. – Демаскируешь, сволочь!

– Ы! – повторил гоминид и невесть зачем потрогал мой ботинок. Наверное, я считался добрым богом, а значит, со мною были возможны панибратские отношения. Затем лопоухий халявщик непринужденно потянулся к заячьей тушке.

Я лягнул его и замахнулся автоматом. Примат заверещал, отскочил и посмотрел на меня с веселым любопытством.

Кажется, он решил, что бог снизошел до игры с ним. Не успел я вновь приладить к глазам бинокль, как в спину мне ударил ком грязи. Теперь, по местным религиозным обычаям, я должен был схватить дрын и гонять наглеца по саванне, пока не догоню или не устану. Дрына не было. Был автомат, но не стрелять же в убогого! Рискуя авторитетом божества, я решил терпеть.

Зар-раза!.. Пескова нигде не было. Напрасно я водил объективами туда-сюда. Был Стерляжий, была Надя, был Аскольд, и австралопитеки во множестве копались в грязи, а Песков исчез. Я не сомневался, что он скрылся за одним из гранитных лбов, но теперь это уже не имело никакого значения. Затея провалилась. Я даже не смогу указать, где был его схрон, да и был ли он вообще? Гипотезу не удалось ни подтвердить, ни опровергнуть.

Только подозрения… Одни голые подозрения.

Быть может, Надя права, и я действительно параноик?.. Это надо обдумать. Но за каким чертом Песков смылся с утеса во время грозы? Для чего заглядывал в расщелину? Почему, зная об опасности, не согнал с утеса нас, хотя бы и пинками?

Пока остаются эти вопросы, мой диагноз тоже не бесспорен.

Еще раз получив комом грязи по спине, я поднялся, насквозь промокший и злой, обругал скалящего зубы гоминида, попытался почиститься, но только размазал грязь по комбезу, подобрал зайца и потопал в лагерь.

Песков вел себя как ни в чем не бывало. Обрадовался зайцу и добровольно взялся освежевать и выпотрошить его. Отыскал где-то смолистых ветвей и ухитрился запалить костерок под навесом. В малом десантном котелке сварил бульон для Стерляжего, а остальное мясо нашпиговал диким луком и закоптил в дыму. Ну просто добрый товарищ с хорошим опытом выживания в саванне, мастер на все руки, желанное пополнение для любой команды!

Пополнение, к которому боязно поворачиваться спиной…

Не знаю, почувствовал ли он мою настороженность, – я старался не показывать виду, но при каждом удобном случае присматривался к «желанному пополнению». Одно из двух: или оно, пополнение, в совершенстве освоило метод Станиславского, или за мной пора высылать санитаров со смирительной рубашкой. Ловите, вяжите меня, социально опасного! А у алжирского бея под носом, знаете ли, ба-а-альшая шишка!..

Вечером дождь изнемог и едва-едва не проглянуло солнце, но после заката опять врезал ливень с грозой не слабее вчерашней. Три молнии ударили в утес и скатились по нему огненными змеями. Волосы на голове то и дело становились дыбом. Навес, разумеется, протекал, и мы лежали на мокрых подстилках. К счастью, хляби небесные разверзлись ненадолго, и вскоре кто-то там, наверху, прикрутил кран. Песков сказал, что в прошлом году было примерно так же: две недели сплошных дождей с жуткими грозами по ночам, речка разлилась до самого утеса, и уже на пятый день в ней был замечен первый аллигатор… Вот радости-то!

Теперь он, то есть не аллигатор, а Песков, спал, положив голову на свой вещмешок, и его, то есть Пескова, а не вещмешка, храп звучал несерьезным подголоском к могучим руладам Стерляжего. Дозорных на ночь решили не выставлять: по словам того же Пескова, запросто можно было положиться на австралопитеков, чующих опасность гораздо лучше своих испорченных цивилизацией потомков. Обезьяночеловечье племя хорошо знало, что такое гроза, и сочло за благо ночевать на земле подальше от скал. Некоторые семьи по нашему примеру соорудили навесы, редкостно безобразные на вид. Выгнанные на периферию дозорные хныкали и выли, но не спали на посту. Откровенно говоря, и я бы не сомкнул глаз на их месте, рискуя быть съеденным и будучи вооружен всего-навсего острым камнем. Черт побери, сколько проб и ошибок было совершено разумными приматами Земли, пока не появились мы, хомо всезнайки! Сколькими миллионами трупов пришлось заплатить! Взять хотя бы грибы – какие съедобны, а какие нет? Пробы и ошибки, трупы и трупы.

А сколько ошибок нам еще предстоит совершить?

И учимся ли мы на ошибках? Сказал умный человек: не ходите, дети, в Африку гулять. А мы где? Что с того, эта мокрая саванна помещается на другой планете? Африка и есть, почти никакой разницы. Что мы тут забыли? Не зря Лаз неохотно пробивал канал к Надежде! Дернул меня леший связаться со Стерляжим, двуногим стенобитным тараном, только и умеющим сокрушать лбом стены… Вся его идеология: ура-ура, в штыки, на штурм, на слом! А зачем – он себя спросил об этом? Корпорации нужно? Верно. Но наверняка можно было найти более приемлемый путь…

– Свят, ты не спишь? – толкнула меня Надя.

– Не сплю.

– Думаешь?

– Угу.

– А о чем ты думаешь?

– О том, дойдет ли Стерляжий до танка.

– Думаю, да. Ему уже гораздо лучше. В крайнем случае мы поможем.

– Поможем, конечно, – согласился я.

– А еще о чем ты думаешь? – спросила Надя, не удовлетворившись моим ответом.

– Курить хочу, вот о чем.

– Ты же некурящий.

– Бросивший. – Я вздохнул. – То есть не я, а Берш. Он в армии дымил вовсю. У меня две памяти о прошлом, ты забыла? И два комплекта привычек.

Я почувствовал, что она улыбнулась.

– Это можно скорректировать…

– Угу. Если я позволю. И если мы когда-нибудь выберемся отсюда.

– Лучше скажи: если будет налажен надежный канал «Земля – Надежда». А знаешь, я верю, что так и будет. Быть может, нам вообще не придется выбираться – все доставят сюда.

– Ну-ну, – сказал я насмешливо. – Постоянный канал, база, производство, рабочий поселок, спальни с лучшим в мире кондиционированием, сафари по выходным, австралопитеки на неквалифицированных работах…

– Между прочим, австралопитеки завтра пойдут с нами. Так почему бы нет?

– А почему бы да? Я думаю, Корпорация давно уже отказалась от всей этой затеи. – Тут я спохватился и придержал язык. – Положим, у нас-то есть шанс выбраться, но насчет большего… Думаю, вряд ли. Знаешь, Надя, мыльные пузыри часто бывают очень красивы, но они всегда лопаются…

– То же самое когда-то говорил Митрохин Исмаилову по поводу базы на Луне. Маниловщина, мол. Что изменилось с тех пор? Только то, что Корпорации понадобилось более перспективное убежище, чем Луна. И Корпорация его получит, это я тебе говорю. Здесь или в другом месте. Ну не может она оставаться на Земле и не оказаться ни во что втянутой, не может, пойми ты!

– Это я понимаю, – сказал я. – Я не понимаю другого: почему надо выходить из драки, когда есть все шансы победить?

– Взять власть, пригнуть конкурентов и поставить Россию во главе цивилизации? – с ходу уловила Надя. – Зачем?

– Хотя бы для того, чтобы изжить комплекс унижения.

– Допустим. А еще?

– Чтобы быть уверенным в завтрашнем дне, – произнес я с запинкой.

– В мире господства, доставшегося даром? В мире, где Россию не станет ненавидеть только ленивый? Ой ли?

– В мире, где будет выгодно быть россиянином, – возразил я, – хотя бы человек не имел ни капли славянской крови. Как Абрам Ганнибал. Все теории, основанные на общности крови, – идеология идиотов и руководящих ими подлецов. Общность культуры – уже существеннее, хотя можно плясать в чуме под бубен и быть при этом россиянином. Тот, кто осознал себя россиянином, тот им и стал, будь он хоть папуас с кольцом в носу, и нечего тут усложнять. Все продуктивные идеи просты, очень просты.

– А если твой папуас не захочет становиться россиянином? – спросила Надя.

– Захочет. Почему чехи вдруг решили, что они скорее немцы, чем славяне? Что, обратный процесс невозможен?

– А почему ижоры вдруг решили, что они ижоры, а никакие не русские, как по паспорту? Почему кумыки никогда не захотят именоваться лезгинами и наоборот? Почему баски никогда не…

– Их проблемы!

– А по-моему, это проблема глиняных ног колосса. Кстати, контрпродуктивные идеи тоже, как правило, очень просты…

Стерляжий неожиданно вскрикнул и дернулся всем телом, не прекращая сна. Аскольд замычал и заворочался.

– Теория разумного эгоизма, – сказал я тише, но злее. – Кредо Корпорации. Пятый месяц только и слышу о выгоде. Иметь возможность поделиться – и оставить при себе. Сожрать тихо, под одеялом.

– Эгоизм тут ни при чем, – возразила Надя, – хотя надо признать, что обычно он менее страшен, чем идеализм. Россия в авангарде цивилизации? Это просто никому не нужно, и в первую очередь ей самой. Или, скажем так, очень преждевременно. Она не готова к таким подаркам. Одно дело толика платины, другое – весь мир в кармане. Мне даже страшно представить себе, что будет, если…

– Помню, помню, – перебил я. – Не дорого досталось – не больно жаль. Самодовольство и вырождение. Голодному надо дать не рыбу, а удочку. Только знаешь, на первый случай я бы все-таки дал ему рыбу. Рыбачить лучше сытым.

– А ты не боишься того, что насытившийся голодный не захочет рыбачить, а придет к тебе требовать рыбу вновь и вновь? Уже не просить, а требовать как само собой разумеющееся? Ты прогонишь наглеца, верно? А поскольку он будет сыт и силен, тебе не хватит слов – понадобится дубина. Пусть уж лучше разные варианты щучьего веления остаются в сказках…

– Не знаю, – сказал я. – Мрачная ты. По-моему, не все люди такие.

– Люди – не все. Большие человеческие коллективы – все до единого. Партии, секты, народы, страны… Разница в масштабах, но не в сути. У тебя будет выбор: подсадить Россию на иглу легкой жизни или хряпнуть ее по башке. Что ты выберешь?

– Наверное, все же подсажу на иглу…

– Тогда со временем ее хряпнет кто-нибудь другой. В желающих недостатка не будет, выпал бы удобный случай. А он выпадет, Свят! Корпорация сильна, но не всесильна и не всеведуща. Управлять миром ей просто не по зубам…

Она еще что-то говорила, но я уже не слушал и даже сделал вид, будто засыпаю, поняв, что она забила меня логикой. Надя – логикой! Вот уж чего от нее совершенно не требуется, так это логики, а требуется от нее совсем другое: чтобы она присмотрелась к Ивану Пескову, первому русскому на Луне, чтоб его, принюхалась к его флюидам и поняла, что он за фрукт и что у него на уме. Не мне же этим заниматься, я и не умею. Ну же, стихийный психолог, специалист по общению с людьми! Меня ты не послушала, так догадайся сама сделать это и сделай!

Где уж. Наверное, и у нее бывают сбои. У Аскольда – точно бывают, и часто. И со мной это, наверное, когда-нибудь случится, хорошо если ненадолго. Будь Надя машиной, я непременно вогнал бы ее в рабочий режим, но она человек, а я-то только по железу…

Есть мысли, достойные развития, есть мысли, которые надо давить в зародыше и еще прижигать каленым железом, а иные порождения ума можно пустить попастись, с удовольствием наблюдая за ними со стороны. Надя – механизм! Беспрекословно подчиняющийся моим командам!

Надо же такое выдумать.