В положенное время наступила невесомость – «Гриф» перехватывал управление, – кабина сделала оверкиль, вздрогнула, и снова рывком навалилась тяжесть. На время маневра я не стал вылезать из ложемента, да это и запрещалось пренеприятно мигающими надписями и тревожным кваканьем зуммера. Я был уже не тот и не испытывал большого искушения полетать по кабине несколько секунд и успеть вернуться в ложемент, прежде чем меня приложит обо что-нибудь твердое, как ядро о крепостную стену. Напротив, я пристегнулся ремнем. Что я, невесомости не нюхал? Или двойной тяжести? Или мгновенного перехода от одного к другому?

А кроме того, ничто так не мешает щенячьему восторгу, как собачья усталость.

На «Грифе» Стерляжий не пробыл и получаса – умчался вниз, перегрузив аппаратуру в «земной» лифт; одновременно «лунная» кабина унеслась вверх, увозя к последней пересадочной станции очередную бригаду старателей. А я остался.

До сих пор не знаю, было ли поручено кому-нибудь присматривать за мной, а если да, то кому. Персонал был новый, незнакомый. Возможно, кто-то и шлялся поблизости от меня с пиявкой за ухом, а возможно, и нет. Корпорация не уставала удивлять меня более чем странной системой проверки лояльности сотрудников. Если сразу не ликвидировали, значит, доверяют, и доверие простирается достаточно далеко – вплоть до космоса. На «Грифе» ситуация уже иная – только тут, в невесомости, и могут существовать симбиотические пиявки (даже лунные условия, как выяснилось, оказались им не по нраву, что заставило меня крепко призадуматься: что же это за место такое – болота Медузы?), так что существует строгая аксиома: если человек побывал на орбитальной невидимке – он «чист», и без дураков. Даже случай со мной не нарушил аксиому: ведь в первый раз я был я, а во второй – сразу попался.

На Земле и под землей все иначе. Внедренные в структуру Корпорации агенты типа Эвелины Гавриловны всегда существовали и будут существовать, причем на всех уровнях, исключая, возможно, совет директоров (Стерляжий как-то обмолвился, что все члены совета в разное время побывали на «Грифе»). Не исключено, что в штаты Корпорации уже затесалось сколько-то агентов иностранных спецслужб, несмотря на то, что целое подразделение ФСБ обеспечивает информационное прикрытие – нашим-то конкуренты ни к чему. Беда в том, что в природе нет ничего абсолютно герметического. Не существует плотины, сквозь которую не просачивалась бы вода, а уж когда речь идет о людях, разглагольствования об абсолютной надежности тех или иных защитных мер просто смешны. Плотину из рыхлой земли и источенных короедом бревен неминуемо размоет.

Можно с бесконечным терпением наращивать плотину. А можно просто не жить там, где пронесется ревущий мутный вал, когда плотина рухнет. Ведь рухнет же она когда-нибудь.

Информационные плотины рушатся с ужасным грохотом. Корпорация тысячу раз права: пора смываться, чтобы не смыло. Еще год, максимум два, и у нее не останется выхода – либо лечь под тех, кого невозможно уважать, либо, наоборот, подмять под себя все, что шевелится, причем в мировом масштабе. Первое – крушение надежд, второе чревато катастрофой, да и не по Сеньке шапка.

Трудно быть полубогом – не поймут. Бог или дерьмо – выбирай, кем быть. Или уноси ноги и не маячь, раздражая соблазном.

Обо всем этом и еще о многом я думал, отлаживая хронически барахлившее жизнеобеспечение «Грифа». Я так и знал, что мне не удастся спокойно отвисеться в невесомости, баюкая мышцы, суставы и позвоночный столб. Работы навалилось – ни поесть, ни поспать. Капустян, до сих пор не покинувший станцию, несмотря на прибытие нового начальника смены, задерганный и замученный, с черными кругами вокруг красных, как у кролика, глаз, в первый момент хотел было дать мне по морде за дела Берша, но уже к исходу первых суток рвался лобызать меня, называл благодетелем и безумно мне надоел. Наедине с «Грифом» мне было лучше.

Ну здравствуй, старая орбитальная кляча. Соскучилась по мне?

За возрожденным жизнеобеспечением последовала деликатная настройка автоматики швартовки лифтов, чего мне прежде не доверяли. Мало что уцелеет на «Грифе», если кабина налетит на него со скоростью гаубичного снаряда, и не дело, если она, напротив, повиснет без движения в ста километрах от станции.

В программное обеспечение я почти не лез – занимался «железом», по большей части не компьютерным. Компьютеров на «Грифе» вообще было мало, а IBM-совместимых всего один, да и тот служил лишь хранилищем данных и не использовался для управления станцией. Операционная система была своя, на редкость кондовая, зато вирусоустойчивая. Нельзя заразить дуб вирусом гриппа.

Теперь я понимал многое, в том числе и Капустяна, сжившегося со станцией до того, что он, думаю, воспринимал ее полудохлые модули как больные органы своего тела, и требовал новых на пересадку. Новых модулей не поступало; от «Грифа» пора было отказываться совсем: либо увести его выше стационарной орбиты, либо уронить по частям в Тихий океан, либо попросту бросить без всяких затей. Еще год, максимум два…

Я лечил «Гриф», отчего Капустян расцветал и колосился. И я же должен был принять участие в экспедиции на Надежду, чтобы в случае ее успеха похоронить «Гриф». Я не завидовал Капустяну.

Теперь уже никто не ограничивал моей самодеятельности, мои распоряжения выполнялись мгновенно и без дискуссий. Я даже начал покрикивать на бестолковых, и никто не огрызался. Я получил право летать по всей станции и во все вмешиваться – считалось, что мне виднее. Без всякого дела я заглянул в когда-то запретный для меня биомодуль, взглянул на пиявок с Медузы, вяло шевелящихся в колбах с каким-то раствором, после чего покинул помещение с максимально возможной скоростью и твердым убеждением, что скорее соглашусь съесть таракана, чем прикоснуться к этой извивающейся мерзости. Какое счастье, что я не биолог и имею право быть брезгливым! Какое счастье, что я не буддист и не боюсь испортить свою карму мечтой сварить из пиявок суп да и выплеснуть его за борт!

Один раз я позвонил домой – теперь уже никого не спрашивая, можно ли. Долго не решался, но все-таки не вытерпел. Честное слово, не знаю, что я сказал бы, если бы к телефону подошла «мама». Наверное, дал бы отбой.

На пятнадцатом гудке я так и сделал. Квартира была пуста. Сам не пойму, что я испытал – то ли облегчение, то ли совсем наоборот. Потом утешил себя соображением: в отличие от Эвелины Гавриловны «мама» не числилась в штате Корпорации, а стало быть, вряд ли подлежала устранению…

Квартиры я лишился, вот что. Она не моя, а фээсбэшная. И вещи мои пропали: книги, кассеты, забавные самоделки. Положим, мне недолго ходить в бомжах – Корпорация найдет мне жилье, стоит только напомнить, – а вещей жалко…

Стерляжий вернулся на вторые сутки, как и обещал, и рассвирипел, узнав, что «лунная» кабина еще на Луне. Между ним, Капустяном и новым начальником смены произошел разговор на повышенных децибелах, сопровождавшийся обвинениями в саботаже. Стерляжий выписал чертей обоим. Меня не пригласили, но я подслушивал без всяких угрызений совести – разговор шел обо мне. Меня не поделили. Начальство орбитальной станции «забыло» пригнать кабину с Луны, тем самым выгадав несколько часов моего общения со здешней техникой. Кажется, технике это пошло на пользу, мне тоже, так что я не очень сочувствовал своему боссу и даже не жалел о том, что на этот раз не устроил ни одной крупной хохмы. Эка невидаль – вырезал из эротического фильма несколько кадров с медленно наплывающей голой задницей, совместил на компьютере со звездным небом и пустил на обзорный экран вместо нормальной картинки. Всей работы на пять минут, и никакого удовольствия: никто не пришел ругаться. Я так и не узнал, какова была первая реакция дежурного оператора, когда он узрел этакую штуку, величаво выплывающую из глубин космоса прямо на «Гриф»…

Отдохнуть мне удалось только в лифте. Во сне я видел самородки всевозможных размеров и форм – и округлые, и ветвистые, и всякие, от глыб до чешуек. В трещинах скал попадались даже золотые кристаллы – тяжелые, жирно блестящие октаэдры. И еще много ночей потом мне снились только самородки. Как в наказание. А при чем тут я, когда на Грыже-Клондайке мыкался вовсе не я, а майор ФСБ? И вдобавок покойный майор?

– Не жалеешь? – спросил меня Стерляжий уже на подлете к Луне. Как будто чувствовал мое состояние.

– О чем?

– Что память Берша тебе оставили.

– Лучше бы подобрали мне другое тело, – проворчал я. – Состарили меня на пять лет, а за что?..

– Я о памяти…

– А почему, интересно, я о ней должен жалеть?

Стерляжий хмыкнул:

– Хотя бы потому, что тебе срочную пришлось служить два раза.

– Нет, не то… – Я поморщился. – Знаешь, Вадим, память Берша это… в общем, я как будто посмотрел фильм, очень хороший по-своему фильм. Режиссер – гений, каких не бывало. Сценарист, правда, подкачал…

Стерляжий усмехнулся и ничего не сказал.

– А главное, теперь меня можно не учить стрелять, – продолжал я. – Может, пригодится на Надежде. У покойника была кое-какая подготовка, он со мною поделился…

На этот раз я все же осмотрел наш естественный спутник с подлета, и больше по обязанности, чем из любопытства. Ну нельзя же – второй раз лечу на Луну, а ничего толком не видел. Не поймут. Заповедь культурного туриста: осмотри достопримечательность, прежде чем украсить ее автографом. Решено: при первой возможности выберусь на прогулку и на ближайшей к Луне Крайней скале нацарапаю свои инициалы.

Изрытая оспинами физиономия Луны мне не понравилась – красиво было только на терминаторе, где освещенный косыми лучами вал какого-то кратера светящимся бубликом висел над поверхностью. Потом линия терминатора убежала за горизонт, и я выключил монитор.

– Что, неинтересно? – спросил, позевывая, Стерляжий.

– Угу.

– А мне интересно, – сказал он, – попадем мы в шахту или нет. Либрация заканчивается, нас ведут на пределе. Энергошнур того и гляди уйдет за горизонт.

Он совершенно не нервничал.

– Успеем? – опасливо спросил я. Врезаться в лунные скалы наподобие бродяги-метеорита мне совершенно не улыбалось.

– Должны успеть, но только не мы, а они. Мы – груз, с нас взятки гладки…

Если бы я ехал в космическом лифте в первый раз, а не в шестой, то обязательно спросил бы, не зависит ли что-нибудь и от нас. К сожалению, я точно знал: не зависит. Слабосильные движки ориентации кабины годятся лишь на то, чтобы отсрочить падение на секунду-другую. Не все ли равно, в каком именно месте выбить в Луне яму, да и нет у нас времени возиться с цепями управления. Перевести управление кабиной снова на «Гриф»? При нужде это сделают и без нас, если успеют. Могут и не успеть…

Быть грузом без права действия мне не очень понравилось, и я стал брать пример со Стерляжего, весь вид которого говорил: «Сделаю, что могу, а там будь, что будет», причем говорил снисходительно, с явным прицелом в мою сторону. Урок фатализма пошел мне на пользу, а главное, принес плоды: нас успели прилунить так штатно, что стало даже скучно.

– Поторопились, – покачал головой Стерляжий. – Ты гляди, где люк.

Люк был надо мной. Пришлось карабкаться. Кабина лежала на боку, чуть заметно осев на корму. Краевое положение станции на лунном диске заставило строителей выкопать для лифта почти горизонтальную шахту. Она пугающе смотрела из вала кратера Дженнер, словно жерло громаднейшей пушки, готовое грянуть картечью по лунатикам и прочим инопланетникам, буде таковые объявятся и рискнут покуситься на недвижимую собственность Корпорации.

Странные дела: Корпорации нужно все – и ничего. Ее не интересует ни Марс, ни астероиды, ни спутники Юпитера, куда в принципе можно было бы забросить лифт; да и Луна ей нужна только как удаленное безопасное место – серьезных научных исследований тут не проводится. Корпорации подавай иные миры под иными звездами, для остального человечества не актуальные. Журавля в небе ей подавай, здоровенного белого журавля, и пусть синицы шмыгают мимо.

Каждые четырнадцать часов весь персонал Луны Крайней, не исключая и прикомандированных, превращался в грузчиков – с Грыжи шел металл. Кто-нибудь облачался в скафандр, лез в Кошачий Лаз и, кряхтя от натуги, подавал оттуда самородки; их тащили к масс-спектрографу, затем к весам и далее на склад. До установления надежной связи с «Грифом» оставалось еще несколько дней, и кабина лифта стояла без дела.

В обратную сторону шли кислородные баллоны, пища, вода, медикаменты. Однажды с Грыжи эвакуировали больного. Острый живот – самое гнусное из всего, что может учинить подлюка-судьба с оторванным от медицины человеком. Врач Луны Крайней определил перитонит и прооперировал бедолагу. И это был единственный на моей памяти случай, когда хотя бы один человек на станции был освобожден от погрузочно-разгрузочных работ – хирург с дрожащими руками не хирург, а маньяк-расчленитель. Даже Надя таскала металл, правда, ей подсовывали самородки поменьше. А еще она с Аскольдом дважды побывала на Грыже – не ради металла, а просто чтобы не отвыкнуть от тяжести. Стерляжий ничего не говорил, но смотрел в мою сторону неласково: «Вибрион» порушил все сроки. Где прикажете восстанавливаться после невесомости «Грифа» и легкой Луны? Непосредственно на Надежде, планете с почти земной тяжестью? Восстановишься, пожалуй… до первого местного хищника.

Повысив свою квалификацию грузчика, я бежал к компьютеру и старался не терять времени зря. Я просматривал видеоролики, снятые сквозь дыру Кошачьего Лаза, изучал собранные данные. Девять миров, девять планет. За одну из них – Грыжу-Клондайк – людям удалось зацепиться. На другую – Медузу – время от времени отправлялись краткосрочные экспедиции. Я смотрел на ее безбрежные болота и на отлов пиявок, пока меня не начинало тошнить. По-моему, пиявки являлись единственным полезным ресурсом этого мокрого царства. Было в этой планете что-то глубоко неправильное.

Надежда. Тут имелось несколько видеороликов, в том числе и тот, что я уже видел однажды. Ничего особенного, статичный пейзаж. Один раз в правом верхнем углу кадра быстро промелькнуло что-то темное, настолько быстро, что совершенно смазалось на кадре. Не то птица, не то очень крупное насекомое, не то местная летучая мышь.

Планета под условным номером 4. Двухсекундный ролик. Скалы, камни, осыпи. Все статично, набор кадров-близнецов. Никаких признаков жизни. Атмосфера, насколько можно судить, азотно-метановая, плотная. Огромное распухшее солнце кирпичного цвета. Возможно, не полноценная звезда, а ублюдочный коричневый карлик. Контакт – единственный (дата, время), повторить не удалось.

Планета 5. Ролик продолжительностью в полсекунды. Пустыня. Красно-коричневый песок. Дюны. Некоторое сходство с Марсом, но не Марс. Светило – оранжевое. Атмосфера разреженная, предположительно углекислотная. Россыпь ярких звезд на дневном фиолетовом небе. Попытки моделирования с целью определения местоположения данной планеты в Галактике успеха не принесли. Контакт – единственный.

Планета 6, условные названия: «Квашня», «Пузырь», «Клейстер». Один неполный кадр. Действительно, клейстер. Серая мгла, вызывающая ощущение липкости, чуть более светлая вверху, чуть более темная внизу, без признаков структуры. Вероятно, обширная газовая планета – некий слой, более близкий к поверхности, чем к центру. Уже не газ, но еще не жидкость. Шлюзовую мгновенно забило клейстером под давлением, едва стенки не выломало… Углекислота, аммиак и очень много простой органики до аминокислот включительно. Контакт – единственный.

Не удивлен. Будь я Лазом, мне тоже было бы крайне противно открываться в Клейстер. Страшно подумать, что было бы, если бы в той коллоидной взвеси имелся кислород в достаточном количестве. Вот ЭТИМ – дышать? Наполнять студнем легкие? Жить и работать, чувствуя себя захлебнувшимся утопленником? Бр-р… Хотя, наверное, можно привыкнуть. Можно даже представить себе целые города, дрейфующие в плотной атмосфере на манер громадных дирижаблей или великанских субмарин…

К счастью, нам это не грозит: кислорода там нет и в ближайшем будущем не предвидится.

Планета 7, условное название «Тундра». Аж два ролика, на две с половиной и четыре секунды. Одно и то же место. Обширная плоская равнина, вдали пупырышки невысоких холмов. Сильный и, видимо, холодный ветер пригибает к бесплодной почве бурые шевелящиеся растения, отдаленно напоминающие морскую капусту. Тот же ветер несет рои мелких, похожих на насекомых существ, и растения (или это сидячие животные?) пытаются хватать их на лету. Четырехсекундный ролик – ночной, но света трех лун вполне достаточно для качественной съемки. Специфически ночных животных не обнаружено – вернее всего, они просто не попали в кадр. Атмосфера – азот, аргон и десять процентов кислорода. Маловато. На втором ролике виден моток шнура а-ля лассо – наивная попытка проверить, закроется ли Лаз самопроизвольно, если в нем находится материальное тело. Закрылся и уполовинил шнур. Все попытки установить третий контакт окончились ничем. Может, оно и к лучшему: дышать на такой планете все равно, что на вершине Эвереста. Подробности исследования местного насекомого (один экземпляр занесло-таки ветром в шлюзовую камеру) и микроорганизмов меня не заинтересовали.

Планета 8, она же «Сочи». Всего два кадра. Синее море, роскошная литораль, желтый песочек, комки водорослей, лениво набегающие на пляж ласковые волны. Воображение услужливо рисует чаек над волнами и белый пароход на горизонте, чего нет и быть не может. Состав атмосферы неизвестен, сила тяжести тоже. Да и вода ли плещется в тамошнем море? Может, кислота или вообще жидкий аммиак? Вообще попыток заставить Кошачий Лаз вновь наладить контакт с этой планетой было больше, чем со всеми остальными, вместе взятыми. Что и понятно. Толку – никакого.

Наконец, планета 9, имени не получившая. Гаруна Тазиева бы туда. Дымящиеся скалы, важно ползущие лавовые потоки, желтые корочки серы на камнях, ковровая бомбежка вулканическими бомбами и пепел, пепел… Единственный, зато семисекундный контакт позволил взять относительно чистую пробу воздуха – типичные вулканические газы. Кислорода ничтожно мало, да и тот, видимо, попал в колбу из шлюзовой камеры. Температура, как в духовке. Ни флоры, ни фауны не обнаружено даже в жареном виде.

Существовали еще, правда, не подтвержденные документально свидетельства того, что Кошачий Лаз в принципе способен открываться и в другие миры, если запастись терпением и как следует поиграть с управляющими параметрами. Все эти свидетельства, собранные в отдельный раздел, относились к тем мезозойским временам, когда возле Лаза еще не была установлена автоматическая сверхскоростная камера, и даже к архею, то есть к началу работы с Лазом в сарае Митрохина. В лучшем случае в кольце что-то мелькало и исчезало через долю секунды, однако даже глубокий гипноз не всегда позволял вытащить из наблюдателя хотя бы приблизительное описание того, что же он все-таки видел – если вообще видел. Поскольку иные видения сопровождались хлопками воздуха, устремившегося в кольцо или из кольца, а один раз в воздухе перед Лазом явственно повеяло гнилостным амбре, приходилось признать, что не все видения были зрительными галлюцинациями. Вероятно, список теоретически доступных миров можно было продолжить.

Я, однако, не стал возиться с неподтвержденным, ограничившись девятью документально подтвержденными контактами. Что общего между этими планетами? Почему Кошачий Лаз охотнее контактирует с одними мирами и не любит других? Роскошная восьмая планета – чем она хуже девятой? Я не Тазиев и с девятой бежал бы быстрее лани, даром что Гарун он, а не я. А чем огненная девятая лучше мирной четвертой? Годятся ли тут человеческие представления? С другой стороны, Лазу явно не нравится киселеобразная шестая, и мне, кстати, тоже…

Одно из двух: либо Лаз предназначен для человека или, во всяком случае, белкового существа (если он машина), либо (если он животное) «он с нами одной крови».

Уже кое-что. И одновременно – бесконечно малые крохи знания, не очень-то отличающиеся от обыкновенного нуля.

Что можно знать о вкусах кольцеобразного устройства (или существа?) по кличке Кошачий Лаз? Чем оно питается, какие условия предпочитает? Даже об этом нам практически ничего не известно. Можно бездоказательно предположить, что оно кормится, допустим, энергией нейтрино или совсем уже малопонятной энергией вакуума, но эти предположения ни к чему не ведут. Далее, предпочитаемые Лазом миры чудовищно разбросаны по Вселенной. Ни один из них не может быть с полной уверенностью отнесен к нашему родимому Млечному Пути – что до Клондайка, то я сам в этом убедился. Почему Лаз ни в какую не желает пробить канал, скажем, к Проксиме Центавра, где звездное небо почти такое же, как у нас, и ничего не стоит определиться? Быть может, пространство искривлено таким образом, что иначе не получается? Или Лаз работает в очень узком диапазоне дальностей, подобно орудию с ограниченным углом наводки? Или он «ходит» только проверенными ранее путями? Или Митрохину и Исмаилову с самого начала достался дефектный (больной?) экземпляр?

Если он и болен, то болен не психически, это точно. Он точно знает, куда открываться можно, а куда не стоит. Лаз всегда выводит туда, где сложно организованная материя может существовать и где, кстати, облаченный в соответствующую амуницию человек погибнет не сразу. Ни разу выход Лаза не возник в космической пустоте, в скальных породах или внутри звезды. Но почему при его возможностях он столь ограничен в выборе маршрутов?

С какой скоростью срабатывает Лаз? Наносекунды? Пикосекунды? Даже этого мы не знаем – попросту не в состоянии измерить. Вполне можно допустить, что время его срабатывания нулевое в физическом смысле. Между прочим, с точки зрения теории относительности абсолютно безразлично, как быстро Лаз пробивает канал в иную галактику – за микросекунды или за тысячу лет. Обе эти величины исчезающе малы по сравнению с расстоянием хотя бы до Грыжи.

Наконец, что он такое и как попал на Землю – тоже никто не знает. Подарок человечеству от высокоразумных инопланетян? Самостоятельно распространяющийся по Вселенной вид живой материи? В последнем я был практически убежден, правда, чисто умозрительно. В конце концов, я тоже единица человечества и как таковой считаю зазорным принимать подарки от тех, кто гораздо сильнее меня. Гордыня, скажете? Ну и пожалуйста.

А кроме того, дарить человечеству что-либо резко выходящее за его обычные возможности – никак не показатель высокого разума, скорее уж провокаторские штучки. Бойся данайцев…

С другой стороны, зачем сверхмогучим врагам провоцировать человечество, если его можно просто-напросто сдуть с планеты, как мусор? Логика вязнет, концы с концами не сходятся…

На Землю попало: два генератора энергошнура, два приемника и одно кольцо Лаза. Теперь известно, что генератор может родить приемник. Предположительно и приемник может переродиться в Лаз. Казалось бы, налицо типичная метаморфоза по типу «личинка – куколка – насекомое». Животное, нет?

Черт его знает. Блестящая, хотя и не металлическая, пластина на поверхности генератора, пластина, прикосновение к которой включает энергошнур, – зачем она? Ведь первое, что приходит в голову человеку, впервые увидевшему генератор, – коснуться ладонью пластины. В результате нашедший артефакт «черный» старатель остался без головы, а более осторожный Исмаилов потерял полпальца.

Находка единична – в случае подарка человечеству так и должно было быть. Трудно предположить, чтобы могучие иноприлетяне начали разбрасывать по Земле артефакты, как конфетти. Если же речь идет о животном, способном к самостоятельному расселению по метагалактике, приходится признать, что данная форма жизни чрезвычайно редка. Ни на Клондайке, ни на Медузе не найдено ничего подобного, да и на Земле артефакт провалялся немало тысячелетий, прежде чем на него случайно наткнулись. По всей видимости, попавший к нам единственный энергогенератор пережил несколько делений и метаморфоз, завершившихся появлением Лаза, после чего впал в спячку. Не исключено, что все эти квазиорганизмы находятся в спячке до сих пор, ибо не замечено, чтобы Кошачий Лаз хотя бы один раз открылся спонтанно, как не замечены и самопроизвольные «включения» генераторов и приемников. Что до управления ими, то ведь и Гальвани успешно управлял лапкой дохлой лягушки, а из кристалла рубина, устроенного много проще энергогенератора, совсем не трудно извлечь лазерный луч.

Управлять мы умеем. С пониманием дело обстоит много хуже.

Ни до чего определенного я так и не додумался, ни одного противоречия не разрешил и с горя начал читать соображения, высказанные людьми поумнее меня. Сложные построения прикормленных Корпорацией ученых экспертов повергли меня в беспросветное уныние. С немалым трудом продравшись сквозь баррикады неудобопонятной терминологии, я обнаружил замаскированное «ничего пока не известно» и откровенное, очень знакомое «дайте еще денег». Что до вскрытия «объектов исследования» или просвечивания оных жесткими лучами, то таковые эксперименты ввиду запредельной энергетики «объектов» были запрещены руководством Корпорации раз и навсегда. Даже на Луне. Луна человечеству еще пригодится. Проект создания испытательного полигона на одном из астероидов также был отклонен – то ли по причине дороговизны, то ли из-за боязни, что и такого удаления от Земли окажется недостаточно. Что до меня, то я бы предложил провести испытания на Медузе – мне пиявок не жалко.

Потом опять наступало время таскать платину, и я шел стирать разницу между умственным и физическим трудом. Вернувшись к компьютеру, читал результаты очередного гадания на кофейной гуще: мол, не исключено, что объекты 1, 2 и 3 (генератор, приемник и кольцо) представляют собой особую форму материи, вернее, даже праматерии, самопроизвольно образовавшуюся вскоре после Большого взрыва, когда ни о каких звездах и галактиках еще не могло быть и речи. Мол, каждый объект является, возможно, законсервированной будущей мини-вселенной, и если однажды он спонтанно рванет… Далее шли семиэтажные формулы, «осторожные предположения», снова формулы и такая скучная нудятина, что зубы ныли.

– У тебя глаза красные, – сказала Надя, незаметно подкравшись сзади. – Как у Аскольда.

– Как ты можешь видеть мои глаза? – без особого удивления спросил я, поворачиваясь. – Они у меня пока не на затылке.

– Вот именно «пока». Досидишься – будут. Не пора ли делом заняться? Стерляжий уже вовсю икру мечет.

– Ну и что? – спросил я.

– Как что? Отправляемся через сорок восемь часов. Тянуть нельзя – отвыкнем от нормального веса, придется снова восстанавливаться. Ждать либрации, потом тащиться на Землю, потом опять сюда… Нам это надо?

– А Грыжа на что? – сказал я, пытаясь поймать Надю за талию и привлечь к себе.

Она ловко ускользнула.

– Грыжа – средство опасное, сам знаешь. То ли восстановишься, то ли наоборот… Свят, убери руки!.. Хочешь, чтобы из-за тебя опять все сорвалось, да?

– В тот раз экспедиция сорвалась не из-за меня, – холодно напомнил я и убрал руки.

– Извини, я нечаянно… Просто до сих пор жалко. Какой момент был! Все готовы, в отличной форме, и на Грыже как раз был пересменок… А тут ты… то есть не ты, а этот Берш… Прости, Свят, я нечаянно…

– Прощаю, – сказал я мрачно. – Мне только интересно: долго мне еще придется доказывать всем и каждому, что я не верблюд?

Она вздохнула:

– Боюсь, что долго… Ты только не бери в голову, это получится само собой, я знаю…

– Да ладно, – махнул я рукой. – Я все понимаю. А только я не слепой. Трудно переключиться, да? Аскольд мне руку жмет, а сам волком смотрит. Стерляжий, по-моему, до сих пор сам с собой воюет: сознание ему говорит одно, а подсознание – другое…

– Аскольд на тебя не потому так смотрит, что ты был Бершом, – сказала Надя. – Мне ты можешь верить. Он тебе другого простить не может – того, что ты, а не он предложил назвать планету Надеждой. Кстати, спасибо тебе огромное…

– Не за что.

– Есть за что. – В ее глазах мелькнула лукавинка. – А скажи-ка: как бы ты назвал планету, если бы меня звали, например, Полиной?

– Тогда планета стала бы Поляной, – объявил я. – А что, вполне адекватно. Есть там поляны, я видел.

– А если бы м-м… Евлампией?

– Тогда Лампой. Яркой такой. Тамошнее солнце хорошо светит и прямо в глаз. Как у дантиста: надо в рот, а она в глаз.

– А если…

– Хватит, а?

– Ладно, хватит. Все равно ведь придумаешь, знаю я тебя…

Надя приблизилась и положила ладони мне на плечи. Мне сейчас же захотелось обнять ее, но я чувствовал, что она начеку и готова отстраниться. И все равно я таял, как снеговик в апреле. Как кусок льда под солнцем Надежды.

– Только не сейчас, Свят, – прошептала она. – Не время. Потом, после экспедиции…

– Почему не до? – спросил я. – Аскольд приревнует?

– И это тоже, – согласилась она. – Сейчас ни к чему. Но главное – наша безопасность зависит от тебя. Может, ты все же немного поработаешь?

– А я чем занимаюсь? – возмутился я. – В игрушки играю?

– По-моему, ты носишь воду решетом. Разве нет?

– Пока не знаю. Пытаюсь вот с Лазом разобраться…

– С блоком управления?

– Нет, с самим Лазом. Отчего да почему.

– Ну и как, есть результаты?

– Нет. – Я покачал головой и страдальчески сморщился.

– Чего и следовало ожидать, – спокойно сказала Надя. – Займись лучше блоком. Оно насущнее.

– Тебя Стерляжий прислал? – заподозрил я.

Надя рассмеялась:

– Он сам готов прийти и дать тебе накачку. Тебе очень нужен очередной втык?

– Дилетант он насчет втыков, – пробормотал я, – куда ему до генерала Бербикова.

– Все равно незачем дразнить гусей и начальство. Я почувствовала, что он на взводе, и пришла раньше. Скажи честно, я не права?

Я не стал спорить. Когда дело касалось людей, Надя всегда была права, я это знал. А когда дело доходило до техники, прав был я. Поэтому, как только Надя ушла, я вздохнул, выключил монитор и побрел быть правым.