Насколько операция «Вибрион» бездарно провалилась в космосе, настолько же успешно она развивалась на Земле. Через считаные минуты после того как большая тарелка станции космического слежения приняла посланный мною с «Грифа» сигнал, спецподразделения быстро и без потерь захватили все четыре стартовые площадки – две в Москве, одну под Архангельском и одну в Ростовской области, причем, как вскоре выяснилось, руководство Корпорации наивно полагало, что о северной площадке ФСБ ничего не известно.

Без стрельбы все же не обошлось, но стреляли больше поверх голов, для острастки. Только один «лифтер» был серьезно ранен. Из мощных фугасов, заложенных под лифтовыми энергоренераторами, не взорвался ни один – об этом позаботились в первую голову.

Почти столь же успешно спецназ действовал на подземном заводе. Штурм начался одновременно из нескольких точек сосредоточения. Бронированные ворота на главном въезде, располагавшиеся ниже уводящего под землю пандуса, были снесены не взрывом и не танком, а примитивно-анекдотически – разогнанным по пандусу асфальтовым катком. От удара ворота провалились внутрь, и под землю хлынул поток молодых, но уже очень серьезных и решительных людей в пятнистых комбинезонах. Их толковые действия несомненно объяснялись наличием у ФСБ точного плана подземных коммуникаций и тщательным его изучением всеми участниками штурма.

Другие, меньшие по численности, но не по опыту и технической оснащенности группы врывались на территорию Корпорации повсюду, где топография подземных лабиринтов позволяла проникнуть в них с поверхности или из муниципальных коммуникаций. Подозреваю, что со стороны это походило на потоки муравьев, струящиеся в муравейник. Не остались в забвении и жуткие норы, разведанные диггерами. В большинстве своем они не служили местами прорыва, совсем нет. Но они контролировались.

Кто, ну кто мог оказать такой силе действенное сопротивление? Никто, пожалуй. Лишь немногие охранники открыли стрельбу, видимо, не сориентировавшись в ситуации, – большинство сориентировалось и побросало оружие. Как я и предполагал, дураков, готовых умереть за Корпорацию, оказалось немного. Их не оказалось бы вовсе, будь у остолбеневших охранников время чуть-чуть подумать. Мгновенно соображать умеет не каждый.

Глазомер, быстрота и натиск, рецепт известный. Спустя считаные минуты штурмующие уже хозяйничали в цехах и лабораториях, заставляя перепуганный персонал ложиться на пол. В этом им замечательно помогала инструкция, доведенная до каждого работника верхушкой Корпорации вскоре после той, первой попытки захвата: в случае нового нападения не геройствовать, а лежать и нишкнуть. (Между прочим, об этой инструкции знали и штурмующие, поэтому почти везде обошлось без крови.) Корпорации было невыгодно терять испытанных работников. По той же причине не была слишком уж серьезно воспринята угроза затопления подземелий – хотя на ликвидацию этой опасности и были брошены особые группы.

Не составил никакого труда и арест Рашида Исмаилова, Георгия Митрохина, а также нескольких человек из совета директоров Корпорации. Сумел уйти лишь мой знакомец Глеб Родионович, начальник охраны подземных лабиринтов, некогда голосовавший за мою ликвидацию. Он ушел не отмеченным ни на каких схемах и планах, известным ему одному путем, и куда скрылся – неведомо. Мелкая, малосущественная помарочка в блестящей работе федералов.

Убежден: московские обыватели ровным счетом ничего не заметили. Ну проехали куда-то зеленые грузовики, ну провез тягач огромный асфальтовый каток – дело обыкновенное, зевнуть и забыть. Людные общественные места, служившие входами на территорию Корпорации, вроде торгового комплекса на Манежной, знамо дело, были закрыты, и кинологи понукали недоумевающих собак искать в них несуществующие бомбы террористов, оправдывая в глазах толпящихся за оцеплением зевак присутствие вооруженных людей. Да и не могло быть много зевак ночью-то. Очень возможно, что до слуха какого-нибудь позднего прохожего, боязливо обходящего по наледи огражденную хлипким барьером разверстую глотку люка на Ордынке или Варварке, могли донестись из той чугунной глотки далекие, очень далекие звуки автоматного боя, – но какой прохожий, находясь в здравом уме, обвинит в услышанном им «та-та-та» автомат, а не отбойный молоток? Воспаленное воображение пришлось бы иметь для этого, именно воспаленное, а всякое воспаление надо лечить. Обойдет прохожий люк сторонкой и выбросит из головы дикую мысль на свое же благо.

Словом, наземная часть операции была проведена умело и увенчалась полным успехом. Поверженный противник, и тот отделался малой кровью. Убитых охранников насчитали пять (позднее под упавшими бронированными воротами нашли шестого), убитых инженеров, техников, рабочих и управленцев – ни одного, раненых – восемнадцать. Среди штурмующих, как уже было сказано, потерь вовсе не было. Один спецназовец получил касательное ранение головы обрушившимся со стеллажа осциллографом и остался в строю до конца операции.

Итак, под полным контролем федералов оказался подземный завод, не представлявший для них сугубой ценности, и четыре действующих энергогенератора, представлявшие ценность ни с чем не сравнимую. Удачно завершенная наземная часть «Вибриона» уже сама по себе обеспечивала всей операции ограниченный успех. Если бы удалось захватить «Гриффин», успех был бы полным. Чем могли бы ответить четыре человека на лунной базе? Единственно угрозой уничтожить кольцо Кошачьего Лаза, больше ничем. Вряд ли генерал Бербиков воспринял бы как угрозу очевидный блеф. Корпорации не страны – им служат, но умирать за них никто не хочет. Несколько дней переговоров, демонстративное выжидание, осторожный нажим – и четверо на Луне Крайней с виду натужно, а на деле с радостью отдадут Кошачий Лаз в обмен на жизнь и возвращение на Землю. Нечего Лазу делать на Луне. Также и людям, умеющим с ним обращаться; их и вправду не тронут. Они, эти люди, со временем еще подивятся: чего ради они столько времени пахали на какую-то Корпорацию?

На деле ситуация сложилась патовая. Космический лифт так и не стартовал к «Грифу», поскольку Земля не дождалась моего повторного сигнала, и не привез новый персонал станции, в коем, как я узнал, находились два профессиональных космонавта, два штатских нелетавших спеца, сам Бербиков и трое или четверо офицеров из нашего технического отдела. Похоже, как раз на их долю выпала бы грязная работа по избавлению «Грифа» от трупов. Я бы отвертелся – мое дело техника…

Лифт не пошел, и вскоре Земля и «Гриф» вступили в переговоры. Как они проходили, я сказать не могу, а мои предположения пусть при мне и останутся. Вопрос: так ли уж Бербикову был нужен захват орбитальной невидимки? Почему бы не решить дела с Луной, дождавшись благоприятной либрации и начисто игнорируя «Гриффин»? Ответ: нет, ни в коем случае. Незахваченный работоспособный «Гриф» делал проблематичными надежды федералов овладеть Кошачьим Лазом. «Гриф» не Луна Крайняя – даже имея на борту полный экипаж плюс четверых с лунной базы, он мог функционировать автономно не менее полутора лет. Кошачий Лаз вообще не просил ни пищи, ни кислорода. Без содействия персонала лунной базы пущенная с Земли кабина почти наверняка выбила бы в реголите очередной кратер, вместо того чтобы мягко сесть; вдобавок Лаз нетрудно было эвакуировать на «Гриф». Кроме того, «Гриф» мог использовать свои энергогенераторы как оружие для «работы» по земной поверхности. И, уж конечно, Стерляжий не постеснялся применить данное обстоятельство для самого грубого шантажа.

Вопрос второй: неужели Бербиков не мог ответить аналогично и адекватно, тем более что в «Грифе» он не сильно нуждался? Нацеленный с высокой точностью энергошнур порезал бы станцию на фрагменты легче, чем кухонный нож шинкует кочан капусты. Ответ: Бербиков не мог этого сделать. Физически. Первым делом, еще до того, как приступить к моему допросу, Стерляжий и Капустян незначительно изменили орбиту «Грифа». Несколько секунд работы двигателей – и ищи-свищи невидимку. Переговоры же между станцией и Землей шли через два связных спутника, один из которых к тому же принадлежал Корпорации, так что легче было руками поймать в Москве-реке рыбу нототению, чем обнаружить станцию по пеленгу. Может, я и преувеличиваю, но не очень сильно.

Стерляжий предупредил, что первой целью будет известное здание на Лубянке, второй – одна из резиденций президента, а о третьей и последующих он еще подумает, ответный ультиматум Бербикова не стал слушать вообще и переговоры прервал. Война нервов завершилась его победой в те же сутки. Не доложить президенту не посмели: игра ва-банк становилась очень уж рискованной, превращяясь даже не в пат – в цугцванг. И ход был за Землей.

Разумный игрок не станет играть на явный проигрыш. Он постарается сделать вид, что никакой игры и не было. Зачистку подземелий пришлось прервать, не окончив. Арестованные были выпущены, захваченное имущество возвращено владельцу, рабочие и итээровцы вернулись на рабочие места в подземных залах, разбитую технику заменили новой, Глеб Родионович вылез из норы и приступил к исполнению своих обязанностей, бригада Хлюста была заброшена на Грыжу почти без опоздания. Тем дело и кончилось. Стерляжий сгоряча требовал за шестерых убитых охранников двенадцать фээсбэшных трупов, однако не нашел поддержки в совете директоров, и кровожадное предложение не прошло. Совет решил всего-навсего уменьшить бесплатные поставки платины государству и отказаться от госзаказов сроком на один год. Больше ничего.

Выиграв раунд, Корпорация демонстрировала лояльность проигравшей стороне – довольно странную и ограниченную, но все же лояльность. Пожалуй, это была лояльность не подданного, а союзника, который очень даже себе на уме. Думаю, «наверху» вздохнули с облегчением: Корпорация не выдвинула ни одного политического требования, не потребовала ни одного места в правительстве для своего человека. Думаю, облегчение в скором времени сменилось настороженностью: а почему, собственно, государству удалось так легко отделаться? Как хотите, а у политиков такие же клишированные мозги, как и у всех прочих узких профессионалов. Вряд ли кому-то вспомнился бородатый анекдот: «Да, Сара, Волгу мы купить таки можем, но зачем нам столько воды и пароходов?». Вот именно, зачем?

Слон попытался растоптать мышь. Мышь покусала ему пальцы, нашла, что они не вкусны, и отскочила: иди, мол, себе, топчи саванну где хочешь, а меня не трогай и на мой пищевой ресурс не покушайся. Уяснил, толстомясый?

Слон уяснил. По крайней мере, на время. Слон постарался сделать вид, что ничего не произошло, и сделать это оказалось очень легко. Какая такая мышь? Ее вообще кто-нибудь видел? Какая еще неподотчетная Корпорация? Вам самим-то не смешно? Поменьше верьте сказкам, побольше занимайтесь спортом, аккуратно платите налоги, а главное, растите побольше здоровых глупых детей – стране вечно не хватает пушечного мяса.

Мышь промолчала. О чем говорить с теми, кто не различает понятия страны и государства? Нет смысла внушать слону, что он лишь топчет саванну, но сам саванной не является. Мышь тихо ушла в свою нору.

Незаметный грызун вмешивался в жизнь саванны, стараясь не мешать кормиться большому слону. Если досконально проследить пути денежных ручейков, стекающих через благотворительные фонды в больницы, дома престарелых и даже один интернат для слепоглухонемых детей, то оказалось бы, что ручейки эти имеют общий исток – Клондайк-Грыжу. Впрочем, куда больше денег Корпорация тратила на дома детского творчества и помощь некоторым экспериментальным школам. Когда я не без ехидства спросил Стерляжего, не собирается ли Корпорация таким образом взрастить на тучной ниве урожай молодых гениев для пополнения своих штатов, тот только покачал головой. Программа была шире и, по-моему, фантастичнее. Не желая иметь ничего общего со слоном, мышь пыталась улучшить саванну.

Чтобы когда-нибудь самой занять место слона? «Очень надо!» – категорически отметала мышь. «Возможно, – подозревал слон, – но не теперь». И еще он подозревал, что мыши нужно нечто большее, чем управление саванной, а если не нужно сейчас, то понадобится в будущем.

Так думал слон. А тем временем уже вовсю развивалась ответная операция, которую я назвал бы Контрвибрионом, если бы не нашел подходящего названия среди лекарств и средств для дезинфекции. Как она называлась на самом деле, я не знаю, и в детали ее посвящен не был. Знаю только, что результатом операции стала смерть еще одного человека.

Его звали Олег Берш.

Его убийцу – Святополк Горелкин.

Причина убийства была чрезвычайно уважительной: эти двое никак не могли поделить одно тело. Поэтому один избавился от другого так же, как избавляются от привычки курить – решительно и без раскаяния.

Люди ФСБ в Корпорации, люди Корпорации в ФСБ… Вряд ли мышино-слоновья возня заметно уменьшила их количество, только теперь меня это не интересовало. Люди вообще не мой профиль, пусть ими занимается Надя, желательно с пиявочкой за ухом.

О генерале Бербикове я узнал только то, что он был тихо уволен в отставку. Надо думать, кое-кто из его агентуры сошел со сцены менее благополучно…

Эвелину Гавриловну я больше никогда не видел и не стал расспрашивать о ее судьбе. Вряд ли эта информация была способна улучшить мое настроение. Что ни говори, а устранение предателей – дело, конечно, святое, но грязное. Это вам не запихнуть в печку десяток бесчувственных компакт-дисков.

Но разве она не знала, чем рискует?

Я смотрел в перископ на лунный ландшафт, на резко вырубленные скалы и обрывы кольцевого вала, на ровное серое дно кратера Дженнер, кое-где битое метеоритами, свалившимися сюда еще тогда, когда на Земле жили трилобиты, на черное бездонное небо над морем Южным, а думал совершенно о другом. Люди суетятся, они всегда суетились. Это только лунные валуны, серые и скучные, лежат без движения, отбрасывая на реголит резкие тени, и ни на что иное не способны. Непостижимо, каким невероятным вывертом из мертвой природы мог произойти двуногий, двурукий, горластый комок живой плоти, беспомощный и свирепый, ленивый и безумно деятельный, рвущийся к свободе и не умеющий не служить… Все кому-то служат, даже лучшие, любимые. Даже Надя. Стерляжий – верный пес Корпорации. Покойный Берш – столь же верный фокстерьер Бербикова, специально выращенный и натасканный на одну-единственную лису, и не его вина, что та лиса оказалась ему не по зубам. Бербиков, разумеется, служит тоже… то есть служил. Все повязаны, никто не свободен, разница лишь в выучке, длине поводка и размерах кормушки. Разве что Робинзон на острове? Так и тот служил главной идее своей жизни: выбраться с проклятого острова, потерять его за горизонтом и вовек больше не видеть…

А кто я? Кому служу на самом деле?

Себе самому?

Близко к цели, но все же в «молоко». Этак и старатели Хлюста служили себе, имея процент с добытой платины.

Ну ладно, эти-то бесспорно пахали на Корпорацию. И Капустян, влюбленный в «Гриф» до того, что его едва ли не силой приходится тащить на Землю, пока невесомость не сделала студень из его мышц и резину из костей, пашет на Корпорацию же, хотя, конечно, может сколько угодно воображать, что благодаря ему человечество делает очередной скачок в космических технологиях. А Исмаилов с Митрохиным, а совет директоров? Может, и они, как полагает Стерляжий, не могут, не умеют служить сами себе, а служат поровну стране и человечеству? Черт их знает. Вообразить-то можно всякое… Боюсь, что в любом случае, даже служа исключительно своему желудку, карману и прихотям, ты неминуемо, иногда сам того не замечая, служишь кому-то или чему-то другому, а большему или меньшему, прекрасному или гнусному – это уж как повезет. Даже не выходящие из комы больные – и те служат врачам, обеспечивая им работу…

Нельзя жить и не служить. Невозможно.

Меня так порадовала абсолютная эта истина, а главное то, что я дошел до нее своими собственными не чересчур перетруженными мозгами, что я заулыбался, не отрываясь от перископа, и Надя спросила, что я там высмотрел забавного – уж не надпись ли «Туалет платный: 5 руб.» на валуне, имеющем некоторое сходство с соответствующей кабинкой? Никакой надписи я не заметил, да и валуна тоже, но утвердительно промычал в ответ. На самом деле мне просто не хотелось встречаться с Надей взглядом, несмотря на страстный ее поцелуй. Всему свое время. Во-первых, для нее я был все еще слишком похож на «одного урода», во-вторых, сам чувствовал неловкость, а в-третьих, я терпеть не могу, когда меня прощают. Себя и других я прощаю – если прощаю – сам.

Мужской шовинизм? Может быть, но зато это мой шовинизм, и он мне дорог. И все остальное, что есть во мне, – мое и только мое. Чем поделиться с другими, я тоже решу сам, а вас никто не просил стоять рядом со мной, если вам это неприятно. Делайте, как знаете: ваше «я», умещающееся на десяти компактах, всегда при вас.

Ведь, в конце концов, генерал Бербиков сказал сущую правду: всегда лучше быть самим собой.

Двойную тяжесть природа придумала специально для того, чтобы изводить людей. Мне не хотелось и думать о том, для чего ей понадобилось выдумать тройную, четверную и так далее.

Лифт снова тащил меня на «Гриф». Стерляжий спешил; будь его воля – он погнал бы кабину не на двух, а на четырех «же». Нещадно болели мышцы, не получившие достаточного отдыха на Луне Крайней, – все мышцы, включая лицевые. По-моему, даже те из них, что ответственны за шевеление ушами.

Язык, и тот распластался во рту больной распухшей лягушкой. Я еще раз основательно прикусил его во время борьбы за жизнь Олега Берша и против своей собственной жизни. Вот дурак!..

Нет, ошибочка. Не я дурак, а Берш натуральная скотина. Уходить в небытие надо достойно, а не кусать свой язык, который также и мой. Что за подход: ни себе, ни людям… Да я же помню, о чем думал этот сукин сын, собака на сене, прежде чем ему пришлось навсегда убраться из мого тела! Тело, видите ли, его собственное – вот о чем он думал!

Наглое вранье. Оно мое собственное!

Надя и Аскольд остались на Луне. Стерляжий спешил на Землю – вернуть ФСБ «позаимствованную» аппаратуру. Я же по настоянию врача должен был проторчать не менее двух суток на «Грифе», дабы понежить невесомостью свой «перетруженный опорно-двигательный аппарат».

– Хочешь посмотреть на Луну, пока мы недалеко? – спросил Стерляжий. – Красивый булыжник. Сейчас половинная фаза, лучи падают косо… красиво, в общем.

– Здесь же нет иллюминаторов, – возразил я.

– Иллюминаторов нет, а наружные камеры есть. Монитор вон в той стенной панели, ее надо просто выдвинуть.

До панели было шага три, делать их мне не хотелось, и я моментально изобрел причину отказа:

– Да ну… Мне бы простым глазом, а не на экране…

– Простым глазом с Земли посмотришь или с «Грифа» во время наружных работ, а здесь – только так…

Стерляжий зевнул.

– Устал? – спросил я его.

– Есть такое дело…

– Я тут ни при чем, – напомнил я.

– Знаю. А морду тебе набить все равно хочется.

– Между прочим, взаимно…

Он поперхнулся на очередном зевке.

– Мне-то за что?

– За порчу имущества, находящегося во временном пользовании у другого лица, – объявил я. – Мое тело, что, не мое имущество?

– А-а, – сказал он и, душераздирающе хрустнув челюстью, довел зевок до конца. – Ну да, твое, твое… Оно при тебе. Чем ты недоволен?

– А Грыжа?

– Нет у тебя грыжи, доктор смотрел… А если ты о планете Клондайк, то можешь гордиться: ничего особенного она с тобой не сделала. С другими бывает хуже, очень даже хуже. Тот старатель, которого ты на себе вытащил…

– Ты и об этом знаешь? – перебил я.

– Доложили. Так вот, он до сих пор в госпитале. Тепловой удар – тьфу, там еще и смещение позвонков, и с требухой не все в порядке. Больше ему по Клондайку не гулять – я вообще удивляюсь, как его медицина пропустила…

– Если бы только медицина…

Стерляжий покосился на меня.

– Да, если бы только… Не трудись, мне и об этом доложили.

– Я и не собирался трудиться…

– Твое дело. Но вот что: будь он даже здоров и могуч, как бульдозер, Клондайка ему больше не видать, а о Корпорации он ничего толком не знает и не интересен даже ФСБ. Так что его память при нем останется, пусть с ней и живет.

Я помолчал, обдумывая его слова. Да, пожалуй, Стерляжий был прав, хотя я на его месте обязательно настоял бы, чтобы Витьку сделали инъекцию и стерли память по второму варианту. Из милосердия. Жить и помнить, всегда помнить, что однажды ты был ПРИЧАСТЕН, но упустил по глупости свой шанс – слишком мучительно. Невозможно даже продать сведения – и мало их, и не найдется покупателя на шизоидный бред. Остается только спиться и, заедая плавленым сырком стакан вонючей водки, бия себя в грудь, рассказывать собутыльникам о волшебной планете Клондайк, где самородков как грязи, и о лунной станции, и о космическом лифте… пока юродивому дурачку не дадут в лоб, чтоб не врал.

Ужасно. Чудовищно. Желал бы я мести – ничего жесточе не придумал бы.

– Что молчишь? – спросил Стерляжий. – Этот твой знакомец, Хлюстиков, многих на уши поставил, аж до меня достучался, хотя обычно я со старателями дел не имею, и подробно изложил, какой ты геройский парень… то есть не ты, а Берш. А правда Берш хороший парень?

– О покойниках либо хорошо, либо ничего, – сухо ответил я.

– Хороший, – убежденно сказал Стерляжий. – Очень хороший, очень правильный. Лучше тебя, уж извини. Жаль только, что он работал против Корпорации и переубеждать его было бессмысленно… – Вадим Вадимович вздохнул.

– А надо было работать на Корпорацию?

– Работать надо на себя, а не на дядю. Кто не умеет работать на свой успех, тот будет работать на успех других. Или, чего доброго, начнет бороться за светлые идеалы, что в конце концов сведется к тому же. Корпорация, между прочим, состоит из людей, и каждый из них работает на себя, а все вместе – на Будущее. Как задумано, так и осуществлено. Берш не хотел это понять, а то бы мы его точно перевербовали…

– Подправили бы чуть-чуть ментоматрицу, – со злостью предложил я. – Программа-реморализатор. Сидишь, попиваешь пивко, а между делом скармливаешь ей диск за диском, задаешь параметры…

– Думаешь, это так просто? Не умеем.

– Научитесь! – рявкнул я.

– Мы? Они научатся раньше, – Стерляжий подчеркнул слово «они», – а мы украдем, как обычно. Кто применит первым, пусть пеняет на себя. Растерзаем тем же оружием.

– Какие вы правильные, – не выдержал я. – Откуда такая этика?

– Нормальная этика. Живи и давай жить другим.

– Это я уже слышал…

– Пора бы и запомнить. Мы никого не обираем – наоборот, пытаются обобрать нас. Мы никого не гнем под себя – гнут нас. Мы защищаемся, но в нападение не переходим. Это принцип. Будь Митрохин и Исмаилов политиками, принцип был бы иным, но они бывшие геологи. И просто люди.

Плавящаяся в печке стопка дисков… Канализационный коллектор… Кабина лифта с задыхающимися спецназовцами…

– Корпорация, однако, убивает, – напомнил я.

– Верно. Она убивает, когда хотят убить ее, и только для того, чтобы избежать большего числа жертв. Но принцип остается принципом.

– Так не бывает, – возразил я. – Не дадут. Государство в государстве – неустойчивая система…

– Италия и Ватикан. Есть еще вопросы?

– Ну, это исключение… – на секунду растерялся я, однако с мысли не сбился. – Россия не Италия, а Корпорация не Ватикан. Да и те когда-то грызлись за милую душу… Корпорацию не оставят в покое, ей не отдадут малое из опасения, что ей понадобится все. И тогда ее просто вынудят перейти в наступление…

На мясистом лице Стерляжего застыла странная улыбка.

– А ты не хочешь?

– Превращаться из симбионта в гангренозную опухоль? Извини, нет.

– И я не хочу. И Митрохин с Исмаиловым не хотят, и ни один человек в совете директоров этого не хочет, и никто не хочет.

– Но ведь когда-нибудь придется? Или сразу лапки кверху и в солнечный Магадан? Может, и не пропадем: ты как администратор-погоняла выбьешься в бригадиры, а я буду заведовать радиоузлом…

– Неужели не видишь выхода? – Стерляжий улыбался загадочно, что озадачивало. – Так-таки и не видишь? А ведь он был тебе показан.

– Что-то не припоминаю.

– Планета, на которой можно дышать. Планета, куда мы готовились отправиться на разведку, перед тем как ты… пардон, не ты, а Берш… ладно, замнем. Планета, на которой пропал Ваня Песков.

– Извини, он все-таки пропал!

– Нас было бы четверо. И будет. Плюс хорошее снаряжение, чего не было у Вани. У нас хорошие шансы. Ты по-прежнему согласен принять участие?

– Почему бы нет.

– А вдруг передумал? Я ведь никого туда силой не гоню. Если просто постоишь возле Кошачьего Лаза, и то от тебя польза будет. Сам знаешь, у нас устойчивый канал только с Клондайком. А вообще люди были на трех планетах: Клондайк, Медуза и та, откуда не вернулся Ваня. Клондайк ты видел. Медуза – сплошь болота, мерзкая фауна и агрессивная микрофлора, туда без защитных средств ни ногой. Одна надежда на ту, последнюю…

– Развести стороны? – спросил я, прозревая.

– Вот именно. Поиск колонии. Само собой, Корпорация могла бы купить атолл где-нибудь в архипелаге Туамоту или даже насыпать для себя остров на любой океанской отмели в нейтральных водах, гонять оттуда лифт, построить инфраструктуру и объявить себя суверенным государством, но зачем это делать, если в покое ее все равно не оставят? Не те, так другие. Был такой проект – забраковали… Лучше уйти с Земли совсем, и тогда все проблемы будут решены, все счета оплачены. Вот он, выход. Будем наезжать в гости. Попросит Россия помощи – поможем, если будем убеждены в том, что помощь не пойдет ей во вред. Попросит Земля – рассмотрим. И будем мы не симбионты и не паразиты, а просто соседи и союзники. Как тебе перспектива?

– Ничего, – сказал я. Наверное, месяц назад от слов Стерляжего у меня голова пошла бы кругом, но прогулки по Клондайку-Грыже чего-нибудь да стоят. – Как та планета называется?

– Пока никак. Устроимся на ней – назовем как-нибудь, а не устроимся, так и название ей ни к чему… Хочешь предложить свой вариант?

– Надежда, – сказал я. – Пусть будет Надежда.

Стерляжий подозрительно покосился на меня.

– В честь кого?

– В честь надежды избежать междоусобицы, – объяснил я и захлопал глазами как можно наивнее.

– А, – глубокомысленно сказал он. – А я думал…

– Что?

– Нет, ничего. Хорошее имя. И девушка тоже хорошая.