Зима

Глава 6

Я сидела на пьедестале русалки, ощущая холод стылого, как могильная плита, камня. Я пришла слишком рано, а тут еще он опаздывает. Вокруг в поисках рождественских подарков сновали пешеходы, жизнь кипела, – первый день праздников, – на запруженных улицах переливались огни. Ладонь у меня саднило, я то и дело почесывала ее через намокшую перчатку – не помогало, я стащила перчатку и принялась изучать запекшийся почерневший рубец.

За те несколько недель, что прошли после ночи, проведенной у Алекс, я привыкла к тупой пульсирующей боли, от которой ладонь то и дело покрывалась горячим потом. Рана так до конца и не зажила и время от времени начинала кровоточить, оставляя липкие грязные следы на моих учебниках, кофейных чашках и винных бутылках. Ни я, ни Робин ни слова не сказали Алекс и Грейс, хотя они обе нередко поглядывали, сжав губы, не задавая лишних вопросов, и на мою руку, и на следы. Я чувствовала, что они недовольны нами, как бывают недовольны родители своими непослушными детьми.

Надо признать, что заклинание, судя по всему, сработало. Мы с Робин теперь были неразлучны, образовав собственный союз, все делали вместе. Хотя в последние несколько дней я немного отдалилась от нее – появились свои заботы.

Дело в том, что я встретила парня. Или, точнее сказать, я снова встретилась с парнем, и во время второго свидания он меня поцеловал. Подробности несколько туманны, поскольку произошло все рано утром после бурной вечеринки в комнате Энди, усыпанной краденой рождественской мишурой. Кажется, мой новый знакомый и Энди были теперь друзьями, хотя оба почти все время молчали, за разговоры и атмосферу в этой прокуренной комнате общежития отвечала Робин.

Когда Робин с Энди, желая побыть одни, выставили нас за дверь, мы с Томом пошли к озеру и вновь, как в прошлый раз, остановились на берегу, вдыхая обжигающе холодный воздух (хотя, по правде говоря, память, окутанная теплым облаком выпитого, может меня и подводить). «Хотелось бы пригласить тебя куда-нибудь», – сказал он, и я ответила, что мне бы тоже этого хотелось.

Позже, думая о том первом поцелуе, я пыталась вспомнить, отличался ли вкус его слюны от моей, пыталась возродить в памяти мускусный запах его волос.

За поцелуем, конечно, последовали сомнения. Было ли это приятно или я что-то сделала не так? И почему, собственно, он решил меня поцеловать?

«Это не имеет значения, – говорила я себе, отгоняя посторонние мысли. – Меня поцеловали». Главное – это мое первое, головокружительное причащение к миру взрослых.

В ответ на вопрос Робин я пожала плечами и сказала, что ничего не было, мне неинтересно, и вообще я не понимаю, о чем она говорит. В последний день учебы перед началом рождественских каникул она спросила меня о планах. Я сказала, что сегодня встретиться не могу. Сладкий поцелуй все еще горел в памяти, трепет от воспоминаний, казалось, физически покусывает мою кожу; тайна, о которой я думала, только оставшись в комнате одна, она была как коробка с детскими вещами моей сестры, которую мама прятала под кроватью. Я решила рассказать все Робин на следующий день, обсудить с ней все подробности. Она будет мною гордиться – и это тоже вызывало приятый трепет.

– А, вот и ты, – сказал Том, будто опоздала я, а не он. Провел рукой по волосам жестом, который я точно видела в кино и который сейчас показался мне наигранным. Я вспыхнула, испугавшись, что он заметит мой слишком долгий взгляд. – Давай прогуляемся?

– Пойдем.

Мы шли рядом и разговаривали, то есть говорил он, а я что-то мычала в ответ. Он сказал, что много времени тратит на учебу. А я думала о тех таинственных вещах, о которых думала всегда, когда кто-то из парней случайно касался меня или садился рядом в автобусе.

Интересно, в их голове то же, что и у меня? Или это совершенно иные существа, устроенные иначе? Замечают ли они, как я, когда их кто-то касается? И вообще – меня они замечают?

– А ты?

Я растерялась.

– Извини, что я?

– В школе, спрашиваю, как дела?

– Э… Да все в порядке. Сам знаешь. Скука.

Он слегка прищурился и посмотрел на меня.

– Да? А мне показалось, тебе нравится.

– Нравится что?

– Школа. – Он рассмеялся. – Подозреваю, ты отличница.

Я пожала плечами и, пойманная на обмане, отвернулась.

– Ну как, с девушкой своей разобрался? – Я давно уже думала, как и когда задать этот вопрос, но сейчас слова просто сорвались с губ.

– Да как сказать. И да и нет. – Он опустил взгляд, уставившись на носки ботинок. – В общем, у нас с ней всё.

– Жаль. – Я вздрогнула. Жаль мне, конечно, не было, я испытывала облегчение.

– Все нормально. Мы оба знали, что к этому идет. – В голосе его прозвучала горечь.

Я посмотрела на него.

– Может, выпьем?

– Отличная идея. Только погоди минутку, мне нужно сигареты купить.

Он нырнул в тускло освещенный магазин, а я осталась ждать на улице, делая вид, что читаю объявления: реклама никому не нужных услуг, пропавшие кошки, найденные собаки. Вскоре Том вернулся. Проходя в дверь, он пригнулся, хотя нужды в этом не было. Я решила не заострять на этом внимания.

– Прошу, мадемуазель. – Том поднял пакет. Внутри что-то звякнуло.

– Что это?

– Выпивка, – серьезно пояснил он. – В паб тебя еще не пустят.

– А разве… – Я посмотрела на него. – Разве нельзя пойти в кафе?

– Не-а. – Он стиснул мне плечо и повел по набережной. – На природе куда лучше.

Мы шли через толпу на набережной, мимо мерцающих рекламных щитов и уличных акробатов, в сторону парка с его старой просторной, изрешеченной дырами сценой. Тень от крематория, вьющийся над ним дымок; лодки, на огромной скорости, ревя моторами, удаляющиеся от пристани. Я бывала здесь сотни раз и хоть и мечтала порой, как все однажды изменится, в тот момент, когда я шла рядом с Томом, разглагольствовавшим о любимой музыке и любимых книгах, все оставалось прежним. Возникло смутное ощущение, что он хочет произвести на меня впечатление своей эрудицией – вроде как взрослый и мудрый, – но на самом деле в любой его фразе были отзвуки чего-то знакомого, что я уже слышала, да еще и в лучшем, более интересном исполнении. Тем не менее я все время кивала.

– Буковски – истинный гений. «Почтамт» читала?

– Нет. – Я покачала головой, хотя как-то полистала эту книгу в библиотеке, и она показалась мне скучной и полной авторского самолюбования.

– Что? Не может быть! Это же потрясающе.

Он остановился и огляделся, бросил куртку на землю и плюхнулся на нее. Я опустилась рядом, не снимая пальто. Трава была мокрой, пальцы мерзли.

– Ладно, попробуем еще, – сказал он, открывая бутылку сидра о подошву ботинка и протягивая ее мне. – «Бойня номер пять»?

Я пожала плечами. Держала в руках. Прочитала аннотацию – белиберда какая-то. Чтиво для мальчишек. Тоска зеленая.

– О господи. Чему только вас учат в этой школе – вышивать крестиком?

– Типа того, – улыбнулась я, инстинктивно почувствовав, чего от меня ждут. Следует восхищаться его знаниями и скромно отзываться о своих делах (неинтересных, неважных, не имеющих значения). Я была сплошное внимание, ловила каждое слово, выказывала уважение к его мнению. Не знаю, как я это поняла. Наверное, это врожденное знание любой девушки.

Но чем больше он разливался соловьем, тем отчетливее становились одна за другой мои собственные мысли. Мне не хотелось здесь оставаться. Мне было скучно. Мне не хотелось целоваться с ним, хотя до этого казалось, что хочется, не хотелось слушать его бесконечный монолог. Я сделала глоток, придумывая, как бы отделаться от Тома. Скажу, что ужинаю с родителями, решила я, с родителями во множественном числе. «Спасибо за хороший вечер», – скажу я и загадочно исчезну, чтобы больше никогда не появиться. Он, если даже и будет слегка обижен, скоро обо всем забудет, а я пойду домой и больше не повторю той же ошибки. Просто один потерянный день, ничего больше.

На самом деле через два часа я окажусь в тускло-голубом свете неоновых ламп туалета на автобусной станции, провонявшего химическим цитрусом и блевотиной, обвешенного липучками от мух. Я вымою руки, сяду, оправлю юбку, проверю, не осталось ли в швах каких-нибудь следов – листьев, крови. Искусственный свет все обесцвечивал; я закрыла глаза, вытащила из волос засохший лист, растерла его между пальцами. Хруст показался мне громче, чем был на самом деле. В общем, рассуждала я, все обернулось довольно банально. В таком состоянии идти домой было нельзя, хотя впервые за последнее время мне хотелось вернуться именно туда.

– Какие планы дальше? – спросил он, приподнимаясь на локтях. Спросил как бы между прочим. Небрежно. Немного рассеянно.

– С родителями ужинаю. – Я посмотрела на часы. – Не отвертеться.

– Ясно.

Наступило молчание.

– Ну? – сказала я наконец.

– Все нормально.

Очередная пауза.

– Ладно.

– Ладно – что? – Он слегка усмехнулся, обнажив пожелтевшие зубы.

– Ладно, ничего.

– Ладно.

– Ну и козел же ты.

– Большое спасибо.

– Всегда пожалуйста.

– Только не сегодня.

– Только не сегодня.

Я почувствовала, что земля уходит из-под ног, и не могла понять, что происходит и к чему все идет. Это что, флирт? Немного похоже. Сердце у меня трепетало где-то в горле. И все же было что-то еще, не только флирт, но и смутное ощущение вины, и я никак не могла понять почему. Я чувствовала, что подвела его. Разочаровала. Не была той крутой девчонкой, какой прикидывалась. Не оправдала его ожиданий.

Надо, впрочем, признать, что все это плод ретроспективного анализа. А в тот момент это было просто чувство, внутреннее знание, что я сделала что-то не так.

– Что ж, мне, наверное, пора, – сказала я наконец.

– Пора так пора. – Он не пошевелился.

Я поднялась и стряхнула прилипшие листья и травинки. Бросив на меня быстрый взгляд, он последовал моему примеру, тяжело вздохнув, поднял с земли куртку.

Летающая тарелка, планирующая между орущими детьми, матери, склонившиеся над колясками, секретничавшие друг с другом. Мы прошли через дендрарий – всего лишь несколько рядов деревьев рядом с забором строительной площадки, глянцевые вывески на котором рекламировали новый отель. Том снова заговорил, как если бы ничего не произошло. Так ведь, сказала я себе, и впрямь ничего не произошло. Я слушала, соглашаясь с ним с энтузиазмом, большей готовностью, более живым откликом, чем раньше, – словно стараясь компенсировать прежнее небрежение.

– В общем, я подумываю о том, чтобы провести лето, занявшись чем-нибудь полезным. Правда, не знаю еще, чем именно. Может, в «Гринпис» вступлю или еще что-нибудь в этом роде.

– Звучит отлично.

Он остановился, приобнял меня за плечи, чмокнул в затылок и ненадолго застыл, уткнувшись носом и губами в мои волосы. Я хихикнула и постаралась высвободиться. Она взял меня за руку.

– Иди сюда.

– Мне надо…

Он чуть крепче стиснул руку. И я пошла за ним – руки одеревеневшие, плечи напряжены, тело негнущееся. «Все нормально, – твердила я себе. Кричать, звать на помощь, отталкивать его было бы глупо, мелодраматично. – Ничего страшного. Все нормально».

Мы остановились среди деревьев, сквозь листву просвечивали огоньки. Он посмотрел на меня, улыбнулся и поцеловал в щеку – слабо пахнуло дрожжами. Я слегка отпрянула. Он снова поцеловал меня. «А что, – подумала я, – может, все это очень романтично. Может, я просто слишком зажата». Мимо пробежал какой-то мальчишка, он смеялся, теребил игрушку, издававшую грозное рычание. Мы зашли чуть глубже в чащу, под ногами скрипели смятые пакеты и разбитые бутылки.

– Куда мы? – спросила я, по-прежнему остро ощущая его горячую влажную ладонь у себя на плече.

– Ш-ш-ш. – Он улыбнулся.

Иногда, вспоминаю эту сцену, я порой улавливаю в этой улыбке какое-то предзнаменование, зловещий знак, но, если вдуматься, ничего подобного в ней не было. Просто улыбка, хотя она заставила сердце биться быстрее, а по коже от страха побежали мурашки.

– Мне надо…

– Ш-ш-ш… пять минут. – Он с новой силой впился мне в плечо.

Мы дошли до неприметной поляны и остановились. Он привлек меня к себе, снова поцеловал, сначала в одну щеку, потом в другую.

– Ты как?

– Мне надо идти.

– Ладно.

Она обнял меня за талию, другой рукой проник под рюкзак и стал гладить мою спину. Я почувствовала, что у меня подгибаются колени и я опускаюсь на землю, на шуршащую палую листву.

– Я не…

– Ш-ш-ш.

Я никогда не забуду этот звук. Наверное, можно было закричать, начать царапаться, кусаться, толкаться, визжать – словом, делать все то, что, по идее, делают девушки в подобных ситуациях. Но я ничего не сделала. Замолчала, как было велено, не сказала ни слова.

– Все нормально?

Одной рукой он задрал мне юбку, а другой рукой придавил меня к земле. Я снова ничего не сказала и закрыла глаза. В ответ он поцеловал меня в лоб.

Все остальное вспоминается отрывочно.

Его нос мягко утыкается в мою шею; горячее дыхание рядом с ухом; спина чувствует каждый камешек, каждый прутик, впивающийся в кожу. Поцелуй в обе щеки, рука убирает волосы с лица, с ладони сыплется земля и пыль. Сырой желтый запах его тела, кислого пота. Острая боль, свивающийся внутри узел, стон, и снова мягкое:

– Ш-ш-ш…

Закрываю глаза, чувствую нежные руки. Его лицо, капли пота, падающие со лба мне на шею, искаженные черты, словно череп проступает через кожу. Мы как уродливые животные, худшее в нас. Неужели это то, чего я хотела, спрашивала я себя, и ответ был утвердительный, хотя и утешалась мыслью, что в тот день я думала только о поцелуе. Возможно, это была моя вина. Может быть, я хотела слишком многого. Сама все запутала. И его запутала.

И тут он закончил. Последний тяжелый выдох и вздох, и он весь обмяк, подбородок вдавился мне в шею. Я слышала, как он дышит, считала секунды. Он отстранился, встал, протянул руку, помогая подняться.

Я молча оправила одежду, и мы двинулись обратно той же дорогой, какой пришли сюда. Он снова принялся болтать, будто ничего не произошло. А я не сделала ничего, чтобы убедить его в обратном. Пока мы шли, протискиваясь через толпу, назад к автостанции, я смеялась, кивала, соглашалась. Дойдя до остановки, свет пучками падал на пластмассовые скамейки, я села и стала ждать автобуса.

Подошел автобус в сторону университета; Том посмотрел на него, потом перевел взгляд на меня.

– Садись, – сказала я.

Я знала, о чем он думал. Что должен подождать. Проводить меня.

– Уверена?

– Уверена. Мой тоже скоро подойдет.

– Ладно. Отлично. – Он улыбнулся, наклонился, поцеловал меня в щеку. От его дыхания меня затошнило. – Увидимся.

– Конечно.

Я смотрела ему вслед, изо всех сил впившись ногтями в живот. Потом встала и пошла в туалет, привести себя в порядок. Потом все-таки села в автобус.

– Привет, мам, – крикнула я в сторону гостиной, где был выключен свет, задернуты шторы и лишь слабо мерцал экран телевизора.

– Привет, детка, – откликнулась она, не поворачиваясь в мою сторону. – Как твой день?

Ответила я не сразу. Провела ладонью по голове – в волосах колтун, опустила руку.

– Все хорошо, – сказал я наконец и улыбнулась, хоть улыбки моей видеть она не могла, но, может, так эти слова прозвучат правдоподобнее.

– Ну и славно, – сказала она, не отрываясь от телевизора.

Поднявшись наверх, я скомкала одежду и засунула ее в наволочку, тщательно избегая смотреть на пятна крови. Я не могла засунуть ее в корзину для белья – вдруг мама заметит, но ее вид – само их присутствие – вызывал у меня отвращение. Я туго завязала наволочку и засунула ее в нижний ящик шкафа, плотно его задвинув. Потом пустила горячую воду, залезла в ванну, сразу почувствовав, как обжигает ноги, потом легла, брезгливо оглядывая себя, и так лежала, пока не наступила ночь и не стало холодно.

«Ничего», – уговаривала я себя, глядя, как по потолку ползет паук. «Все нормально», – говорила я себе, чертя пальцами какие-то линии; веревка вокруг свернутого листа вощеной бумаги, кусок мяса из лавки мясника. «Право, ерунда», – повторяла я, опускаясь в воду, слыша, как наверху гремят, перекатываясь, удары грома, благодарная грозе. Дождь начал бить по окнам, отзываясь стуком моего утомленного сердца.

Я заметила ее прежде, чем она заметила меня.

Она склонилась над книгой, ссутулившись, опустив плечи, в одной руке сэндвич, в другой – чашка кофе. Всякий раз, глядя на Робин, когда та считала, что никто за ней не наблюдает, я поражалась тому, какой маленькой, почти невидимой она могла быть – если, конечно, не считать копны рыжих волос. Но стоило ей заметить тебя, как лицо ее расплывалось в широкой улыбке, обнажавшей кривые зубы. Ощущение было такое, словно знакомая мне девушка – это только роль, экзальтированный персонаж, который скукоживается, как только никого не остается вокруг, оставляя после себя сброшенную оболочку.

– Привет. – Я вошла в кабинку и села напротив нее.

Она подняла голову, моргнула, снова стала самой собою.

– Привет, сучка, как делишки?

– Да все нормально. Что читаешь?

Могла и не спрашивать. Две недели назад я сама оставила в башне эту книгу в надежде, что та попадется ей на глаза и наверняка понравится, – жуткая во всех убийственных подробностях история банды Мэнсона. Мы обе любили подробные и правдивые криминальные истории. Так что эта книга точно должна была прийтись ей по вкусу.

– Да так, ничего особенного. – Она шлепнула раскрытую книжку на стол обложкой вверх и зловеще улыбнулась. – Прошел слушок, – заговорила она неторопливо, как бы дразня, – слушок, что одна моя добрая приятельница закрутила с одним грязным кобелем. С приятелем моего приятеля.

Я почувствовала, что заливаюсь краской, на глаза навернулись слезы.

– О господи, выходит, правда. – Она наклонилась ко мне. – Ты действительно трахалась с ним в парке?

– Не понимаю, о чем ты. – Голос у меня дрожал, щеки покалывало, от одной мысли о случившемся накатывала тошнота. Руки, грязь, всклокоченные волосы.

– Прекрасно понимаешь. Стало быть, правда. Ни хрена себе. Никогда бы не подумала. – Она тряхнула головой и засмеялась. – Считала, это по моей части.

Она помахала кому-то. Я обернулась и увидела, что к нам приближается Алекс, бросившая по дороге лукавый взгляд на неудачника-музыканта, сидящего в углу зала. За последние три месяца он посвятил ей три песни, не имевшие, впрочем, ни малейшего успеха. Но она любила с ним заигрывать, перемежая кокетливые взгляды с полным равнодушием. Нас это от души забавляло, и мы всегда прерывали болтовню, наблюдая за сценами между ними.

– Ничего не говори, – прошептала я и умоляюще посмотрела на Робин. – Пожалуйста.

– Привет, шлюшка, – небрежно бросила Робин, по-прежнему глядя на меня. – Как оно?

Алекс с готовностью погрузилась в пересказ какого-то кулинарного кошмара – невероятного злоключения, вызванного неспособностью Грейс следовать рецептам. Закончился рассказ, как и все истории Алекс, стандартно: «В общем, мы отказались от этой затеи и открыли бутылку вина». Меня неизменно поражало, как это Алекс удается так непринужденно говорить о том, что представляется – во всяком случае, мне – взрослыми, непростыми делами.

Алекс была на год старше нас троих. Получив аттестат о неполном образовании, она год провела в Нью-Йорке, а затем стажировалась в каком-то крутейшем рекламном агентстве, принадлежавшем другу ее матери. То, что она часами занималась маникюром (нам, с нашими короткими обкусанными ногтями, покрытыми какими-то серо-буро-малиновыми цветами, это занятие представлялось странным и бессмысленным), водила машину, обладала способностью описывать вкус самых разных сортов вина (подтвердить или опровергнуть ее суждения у нас не было решительно никакой возможности) – все это добавляло ей в наших глазах зрелости, которой мы могли только втайне подражать, демонстрируя украденные у нее повадки перед родителями и сверстницами.

– Сейчас вернусь, – сказала Робин, выскальзывая из кабинки. – Надо кое с кем поговорить насчет собаки. – Она указала на мужчину в ярко-красном спортивном костюме, худого, бледнолицего, у которого, насколько мне было известно, она покупала порошки и таблетки, когда Энди был нездоров или попадал в опалу.

– Вайолет, – мягко заговорила Алекс. Я повернулась. Глаза ее блестели зеленью изумруда в черном обрамлении удивительно длинных ресниц. – Мне надо тебе кое-что сказать. – Она оглянулась на Робин. – Тебе что-нибудь известно о книге, которая пропала из маминого кабинета, или?..

Я вспыхнула. Я, конечно, ничего об этом не знала, но предположить могла.

– Что за книга?

– Ну как тебе сказать. О всякой чертовщине. У мамы таких много, только эта старая, пожалуй даже старинная. В кожаном переплете. С золотым обрезом, дорогая на вид. Она пропала, и мама в бешенстве, грозится позвонить в полицию, если я не скажу, где книга.

– В полицию?

– Ну, вряд ли действительно позвонит. Думаю, просто грозится.

Я отхлебнула кофе, соображая, что сказать.

– Может, соседка взяла? – предположила я, но слова тут же застряли в горле.

– Не думаю. – Алекс откинулась назад. – Она пьет не просыхая, откуда у нее время читать? К тому же не представляю, что ее могли заинтересовать старинные обряды и оккультизм.

Она посмотрела на мою ладонь. Я инстинктивно сжала ее в кулак, сунула под стол и негромко рассмеялась:

– Ну, всякое бывает.

Алекс улыбнулась.

– Знаешь, у меня есть ощущение – только никому не говори, – что это дело рук Робин. Вечером мы говорили про эти книги, а на следующий день одна из них по чистому совпадению исчезла.

– Хм-м.

Я не помнила, чтобы в этом разговоре участвовали все, мне казалось, что только мы с Робин. «Да, но ты же была пьяна, – напомнила я себе, – может, разговор зашел, когда ты спала».

Наступило молчание.

– Ну что ж, – нарушила его я с некоторой нервозностью, – если она скажет что-то на эту тему, я дам тебе знать. Но… Тебе не кажется, что Робин не похожа на воровку?

– Ну вот, – фыркнула Алекс, – стало быть, книга все же у нее. О господи, Вайолет, ты совсем не умеешь врать.

– Ну что, шлюшки, готовы? – спросила Робин, подходя к нашему столику.

– Готовы, готовы. – Алекс улыбнулась мне и двинулась к выходу, предоставив мне, как обычно, плестись за ними следом.