Вместо заключения

Такие разные судьбы…

Когда я работал над текстом этой книги, то поневоле пришлось обращаться к теме власовского движения. И не только потому, что Лазарев пришёл к партизанам из рядов РОА. Дело в том, что генерал Власов был земляком героя, из села Ломакино Гагинского района Нижегородской области (Шатковский район находится недалеко, в 70 километрах). И в ходе подготовки текста мне не раз в голову приходил вопрос: как так получилось, что эти два человека, нижегородцы, на какое-то время сойдясь в рядах предательского войска, выбрали себе в итоге совершенно разные судьбы?

Почему один, младший командир Красной армии, записался в РОА только для того, чтобы вырваться из плена и потом уйти к своим, а вот другой, титулованный генерал, вознесённый на самый верх самим Сталиным, вдруг оказался не просто гнусным изменником, но и вообще дал имя всему предательскому движению периода Великой Отечественной войны?

Об Александре Лазареве можно сказать только одно – он был нормальным советским парнем, который даже в сложных условиях сделал то, что и должен был сделать. Ведь самым большим достижением советской эпохи можно считать Человека с большой буквы – социально активного и готового в любой момент прийти на помощь ближнему своему. На воспитание такого человека государство не жалело ни сил, ни средств! Вся система воспитания подрастающего поколения буквально подчёркивала, что нельзя быть равнодушным к любой беде и что в жизни всегда есть место подвигу.

И ведь такого рода пропаганда имела реальные жизненные последствия! Помню, когда учился в школе, газетную статью про парня, который стал свидетелем пожара на колхозном поле. Отправив своего товарища за подмогой, он бросился тушить пожар. Получив страшные ожоги, он впоследствии скончался в больнице. Однако урожай на том поле был спасён…

Такие же примеры можно найти и в современном цикле документальных фильмов из серии «Следствие вели», рассказывающих о раскрытии преступлений в советские годы. Ведущий передачи актёр Леонид Каневский приводит множество примеров, как простые советские люди не боялись осаживать уличных хулиганов и даже вступать в смертельную схватку с матёрыми преступниками. Так, в 1972 году во время вооружённого налёта на машину, которая перевозила заработную плату одного из предприятий Ростова-на-Дону, на защиту кассиров бросились совершенно случайные прохожие. Один из них был застрелен бандитами… Как подчеркнул Леонид Каневский, сегодня ТАКОЕ представить себе сложно, но в то время это считалось чуть ли не в порядке вещей – потому что люди были другие.

Именно эти люди вытянули на себе и Великую Отечественную войну, совершая на ней такие подвиги, которым мы сегодня очень удивляемся, хотя для любого нормального советского человека подвиг Александра Лазарева был в порядке вещей…

Что же касается генерала Власова… Трусом или бездарностью его назвать точно нельзя – для этого стоит только ознакомиться с его биографией. Значит, в его предательском поступке лежали какие-то иные мотивы…

Одно время поклонники Власова – главным образом из числа послевоенной эмиграции – пытались доказать, что генерал перешёл на сторону немцев сугубо по идейным основаниям – мол, антисоветчиком он был ещё чуть ли не с довоенных времён. При этом основные ссылки делались на разговоры самого Власова. Так, находясь уже в плену, он рассказывал капитану немецкой разведки Вильфриду Штрик-Шртикфельдту о том, как тяжело он переживал насильственную коллективизацию, прошедшую в его родном селе Ломакино Гагинского района Нижегородской губернии. Из воспоминаний Штрик-Штрикфельдта:

«Власов рассказывал мне, как он, ранее восторженный приверженец советской власти, которой был обязан всей своей военной карьерой, видел теперь оборотную её сторону. Когда он, будучи уже офицером высокого ранга, приезжал в село, к своему отцу-колхознику, люди при нём молчали, не доверяя ему. Даже водка мало помогала. Он сильно страдал от этого. И молчание это говорило об обманутых надеждах, страхе и нужде».

Несколько позднее, уже возглавив антисоветское движение, Власов в ходе пропагандистского турне по оккупированной России на встрече сотрудникам коллаборационистской газеты «За родину!» (город Псков) фактически развил эту тему (кстати, именно в это время, в мае 1943 года, Лазарев вполне мог вживую увидеть своего земляка, который разъезжал с пропагандистскими акциями по батальонам РОА, разбросанным по Ленинградской области). По словам Власова, якобы с началом войны его былые думы против власти только укрепились, и его стали терзать сильные сомнения – а за правое ли дело он воюет? И якобы сам Сталин начал подозревать его в антисоветизме во время проведения боевых операций Волховского фронта, где генерал командовал 2-й ударной армией. И пока генерал бился с немцами в волховских лесах, у него на квартире якобы прошёл обыск. За Власовым был прислан специальный самолёт. Но генерал разгадал сталинскую хитрость – вывести неугодного командующего в тыл, чтобы тут же арестовать. Поэтому Власов принял решение остаться в окружении… И хотя генерал прямо не признаётся, но намёк его здесь более чем очевиден – не стал выходить к своим, чтобы добровольно сдаться в плен с целью организации антибольшевистского движения…

А в 1946 году на допросах в советском МГБ он признался следователю, что на него тяжёлое впечатление произвели репрессивные чистки в Красной армии, имевшие место в 1937–1938 годы. Они-то во многом и подтолкнули его к последующему переходу к врагу…

Однако до сих по не удалось найти ни единого убедительного факта, который хоть в малейшей степени могли подтвердить эти власовские утверждения!

Так, о реальном отношении односельчан к личности генерала в довоенное время мне лично поведала в 1998 году ещё жившая тогда в Ломакино родная племянница генерала Нина Карабаева:

«Мы все очень любили Андрея Андреевича. До войны он почти каждый год приезжал к нам в Ломакино. Помню, шёл он по селу такой высокий, широкоплечий… Хоть и в высших чинах был, а не чурался общаться с односельчанами. Каждый его приезд был событием для села. По вечерам выступал в клубе, рассказывал о том, что творится в мире…»

А вот что тогда же поведал директор Гагинского районного музея, ветеран Великой Отечественной войны Александр Иванович Поляков:

«А ведь до войны гагинцы очень гордились Власовым. Ещё бы – генерал Красной армии, орденоносец! В 1940 году он приезжал к нам, в его честь организовали митинг, где он выступал с большой патриотической речью… Кто бы мог тогда подумать?!»

Словом, никакого отчуждения со стороны земляков ни за «жестокую коллективизацию», ни за что-либо ещё к генералу не было. Наоборот, односельчане очень гордились своим высокопоставленным земляком, каждый его приезд в село был для них настоящим праздником.

Рассказ Нины Карабаевой косвенно подтверждается и свидетельствами, которые можно найти в уголовном деле, возбуждённом в 1946 году Гагинским управлением МГБ против мачехи генерала Прасковьи Власовой как члена семьи изменника Родины. Никто из опрошенных свидетелей, жителей Ломакино, ни словом не упомянул о каких-либо антисоветских убеждениях – ни у самого генерала, ни у кого-либо из его родственников.

(Любопытно, но в ходе следствия 46 года выяснилось, что генерал во время своих отпускных приездов в Ломакино чаще всего останавливался вовсе не в доме отца, а в доме своего тестя Михаила Воронина, отца жены, Анны Михайловны. И вообще, складывается ощущение, что Воронины поимели от статуса генерала в материальном плане гораздо больше, чем его собственные родители. А сестра жены, Надежда Боровкова, вообще одно время жила в доме генерала – в 30-е годы, во время его службы в Ленинграде. Словом, мне показалось, что с отцом отношения у Власова были не очень хорошие и натянутые – не зря же старался не останавливаться в отчем доме… Может, именно поэтому, а вовсе не по причине «коллективизации» отец не очень стремился к общению с сыном?)

Между тем вся известная биография Андрея Андреевича, вплоть до самой сдачи в плен, может служить настоящим образцом для любого «строителя коммунизма»!

Как верно заметил немец Штрик-Штрикфельдт, если для кого и была советская власть родной матерью, так это именно для таких людей, как Власов. Выходец из самой простой крестьянской семьи, он после Октябрьской революции сделал весьма успешную военную карьеру – за двадцать лет пройдя путь от командира взвода до командующего армией. Всё это время он никак не сомневался в проводимой Коммунистической партией политике. На различных партийных собраниях и мероприятиях красный командир неизменно клялся перед народом в верности делу Ленина – Сталина. Да и в своих анкетах он также уверенно писал: «Никаких политических колебаний не имел. Всегда твёрдо стоял на генеральной линии партии и за неё всегда боролся».

Надо сказать, что воевать Власов начал хорошо. В начале войны он успешно руководил обороной Киева, а под Москвой вверенная ему 20-я армия одной из первых перешла в контрнаступление, закончившееся разгромом ударной немецкой группировки. На Власова буквально посыпался целый шлейф наград и поощрений, включая сюда и внеочередное звание генерал-лейтенанта…

А потом случилась трагедия на реке Волхов. В начале 1942 года при попытке прорвать блокаду Ленинграда в наступление перешла 2-я ударная армия Волховского фронта. Армия поначалу успешно прорвала немецкую оборону, но затем увязла в тяжёлых боях. Немцы быстро пришли в себя и несколькими мощными ударами отсекли армию от главных сил фронта. Спасать армию Ставка отправила именно генерала Власова. Он получил не только пост командарма, но и должность заместителя командующего фронтом с самым широким кругом полномочий.

Однако к моменту прибытия Власова положение армии было уже безнадёжно – части оказались совершенно обескровленными и, по сути, разгромленными; боеприпасы, медикаменты и продовольствие находились на исходе. Было принято единственно правильное в таких условиях решение: отдельными группами, с боями прорываться обратно к своим.

Далеко не всем это удалось сделать. Многие бойцы и командиры 2-й ударной погибли в боях. Одним из них был начальник политотдела армии, дивизионный комиссар Иван Васильевич Зуев, который, собственно, и возглавил прорыв основных сил. Когда немцы окружили комиссара, тот долго отстреливался из двух пистолетов сразу, а последний патрон оставил себе. Удивительно, но Зуев тоже был уроженцем Горьковской области из Ардатовского района. Сегодня в городе Ардатове ему установлен бюст, а одна из улиц носит имя героического комиссара…

Но вернёмся к Власову. От организации прорыва армии он фактически самоустранился. В последних числах июня 1942 года Власов с небольшим отрядом штабных командиров ушёл на восток и… пропал без вести. Между тем его упорно искали. Сталин по-прежнему верил генералу и вовсе не считал его виновником в разгроме 2-й ударной армии (ведь катастрофа случилась ещё до его приезда на Волхов). По некоторым данным, Верховный даже хотел поручить Власову после его выхода из окружения важный участок фронта в районе Сталинграда. Генерала искали действовавшие в этом районе партизаны, фронтовые разведывательные группы, которые, неся тяжёлые потери, каждую ночь уходили на поиски во вражеские тылы. Наконец, с самолётов сбросили шесть поисковых оперативных групп сотрудников НКВД – почти все они погибли в боях с немцами, а поиски так и не дали результатов. И только в конце лета 42 года наконец пришло известие, шокировавшее Сталина, – Власов захвачен немцами…

Очевидно, генерал – несмотря на его последующие рассказы – поначалу не собирался сдаваться врагу. Всё произошло случайно. Как свидетельствуют архивные документы органов госбезопасности, Власова и его походно-полевую жену, повариху Марию Воронову, захватили русские полицаи из деревни Туховежи, куда генерал, переодетый в гражданскую одежду, решил наведаться за едой. Так получилось, что они нарвались на старосту, который и выдал их немецким оккупантам.

А ведь если б не эта случайность со старостой, судьба генерала могла бы сложиться совсем по-иному! Он мог благополучно выйти из окружения и, как сталинский любимец, совершить на войне блестящую карьеру, вплоть до получения звания маршала Советского Союза. Смотришь, маршал Власов потом учил бы всех нас патриотизму на примере своих военных подвигов и достижений. Но, увы – жизнь толкнула его в немецкий плен и в конечном счёте на предательство…

Так когда же случилась сама измена, и что, собственно, подтолкнуло генерала на такой шаг?

Пожалуй, единственным свидетельством на сей счёт являются воспоминания уже упомянутого немецкого капитана Вильфрида Штрик-Штрикфельдта. Именно он в августе 1942 года привлёк Власова к работе на немцев в Винницком лагере для военнопленных генералов и офицеров Красной армии. По словам Штрикфельдта, он по поручению своего непосредственного шефа, начальника разведслужбы германского Генерального штаба «Иностранные армии – Восток» полковника Рейнхарда Гелена искал среди русских военнопленных личность, которая могла бы возглавить антисталинское движение русского народа, и Власов обратил на себя внимание немцев прежде всего своим высоким статусом, который он занимал у себя на Родине.

Начались долгие беседы, носившие чрезвычайно доверительный характер – ведь Штрикфельдт был не просто немцем, а русским немцем, родом из Санкт-Петербурга, во время Первой мировой войны служил в Русской императорской армии, а после революции принял активное участие в белом движении. Капитан в своих мемуарах указывает, что поначалу ему удалось выявить критическое отношение Власова к советской власти, а потом он стал задавать Власову вопросы такого характера – не является ли борьба против Сталина делом не одних только немцев, но и делом прежде всего самих русских и прочих народов Советского Союза? Власов якобы серьёзно задумался и через некоторое время, после серьёзных мучительных размышлений, сделал выбор в пользу борьбы с большевизмом.

Эти воспоминания красочно дополняет современный историк из Санкт-Петербурга Кирилл Александров. Надо сказать, что Александров, на мой взгляд, является одним из самых компетентных исследователей в теме немецкой оккупации. А уж по проблемам власовского движения ему, пожалуй, сегодня равных нет – он изучил и обработал не один десяток соответствующих документов из архивов России, Германии и США. Вот только жаль, что объективные, взвешенные выводы из изученного ему сильно мешает сделать личный антисоветский настрой. Поэтому творчество Кирилла Михайловича, увы, фактически направлено на историческое оправдание генерала.

Так вот, словно дополняя Штрикфельда, в одной из своих работ он пишет, что, мол, антисталинские настроения витали среди всех обитателей лагеря, пленные офицеры и генералы на чём свет костерили своих начальников за бездарное начало войны, за проигранные сражения, за собственную горькую судьбу и т. д. Якобы многие приходили к выводу о порочности всей советской системы. Но вот переходить от слов к делу мало кто решался. Александров подчёркивает, что один только Власов сумел принять «мужественное решение» (?!) и бросить громкий и прямой вызов Сталину:

«Власов не принуждался к сотрудничеству с противником путём насилия и угроз. Смерть ему не грозила, и в лагере для военнопленных у него существовала очевидная возможность свободно выбрать в плену ту модель поведения, которая в наибольшей степени соответствовала личным интересам. Инстинкт самосохранения требовал пассивного поведения, чтобы благополучно пережить плен и дождаться окончания войны. Но Власов повёл себя вопреки инстинкту…»

Да, что и говорить – герой!

Однако обратим внимание на следующие обстоятельства. Вильфрид Штрик-Штрикфельдт писал свои мемуары спустя много лет после войны, когда в разгаре была уже война холодная. Это новое противостояние вновь сделало Власова одним из инструментов идеологического противоборства Запада и Советского Союза. О том, как «акция Власов» оказалась востребованной американцами, подробно описал в своём исследовании «Третий рейх и русский вопрос» историк Сергей Дрожжин. По словам Дрожжина, инициатором «власовского возрождения» оказался Рейнхард Гелен, возглавивший после 1945 года БНД, разведслужбу Западной Германии. Он же и выступил заказчиком «воспоминаний о Власове» своего бывшего подчинённого Штрик-Штрикфельдта. Поэтому объективность таких мемуаров, а значит, и их историческая достоверность вызывают большие сомнения!

Что же касается оценок Александрова… Конечно, нельзя исключать того, что наши пленные офицеры в разговорах между собой ругали и своих начальников, и кремлёвских сидельцев. Вообще, известная доля критической оппозиционности, наверное, всегда была свойственна советско-российскому офицерскому корпусу. Я сам вырос в семье военного и с детства помню, как в частных разговорах, особенно во время застолья, товарищи офицеры могли и Брежнева как следует ругнуть, и непечатными словами разобрать поведение какого-нибудь вороватого генерала, и крепко припомнить какую-либо неудачную операцию в горах Афганистана, и как следует «перемыть кости» бездельникам-политработникам, коих насмешливо именовали между собой не иначе, как «политрабочими»… Да и сегодня от офицеров в адрес высокого и очень высокого начальства можно услышать такое, что порой просто удивляешься, как наша страна ещё не докатилась до военного переворота! Так что можно представить, что и как обсуждали между собой офицеры, имевшие несчастье попасть в плен.

Но ведь это совсем не означает, что подобная критика должна обязательно толкнуть их на сторону иноземного врага, на измену воинской присяге! Ибо есть вещи, которые всегда, при любом политическом режиме были и остаются святыми для человека, носящего армейскую форму… И которые презрел генерал Власов!

Поэтому я думаю, что никаких особых душевных метаний, на которых настаивает Александров, он не испытывал. Просто опытный разведчик-пропагандист Штрик-Штрикфельдт смог просчитать эгоистичный характер Власова и умело сыграть на его слабостях. А слабости эти были очевидны – завышенная самооценка, болезненное самолюбие и сильный стресс после попадания в плен, с чем генерал явно не справился. Оно и понятно – карьера в Советском Союзе шла как по маслу, без каких-либо проблем и потрясений (его в том числе обошли стороной и жёсткие политические чистки в Красной армии, которые периодически проводились на протяжении всех 30-х годов). Он, можно сказать, гладко и ровно шёл от одной вершины к другой… и вдруг – плен, что в личном плане означало конец любым карьерным чаяниям и надеждам.

И Штрик-Штрикфельдт дал ему такую надежду – не просто восстать против прежних кремлёвских благодетелей, не просто вернуть себе генеральский статус, но и обрести перспективу стать во главе всей России. Тем более никакого особого «мужества» для такого шага не требовалось – шёл 1942 год, немцы сильно теснили Красную армию и рвались к Сталинграду, наши западные союзники тогда серьёзно засомневались в том, что мы выдержим эту войну, в стране нарастали чрезвычайно опасные панические настроения, о чём свидетельствовал крайне суровый сталинский приказ № 227 («Ни шагу назад!»). Так что военное поражение Советского Союза для многих неустойчивых людей стало делом вполне очевидным. И Власов с умелой подачи немецкого капитана-разведчика просто поспешил запрыгнуть в вагон «грядущих победителей».

Говоря проще, генерала банально завербовали по всем правилам и законам, которые издавна известны разведслужбам всего мира…

Думаю, что лучше всего сложившуюся ситуацию обрисовал историк Борис Соколов, который при всей своей нелюбви к советской власти был вынужден признать, что на предательство генерала толкнули весьма банальные причины, не имеющие к «антисоветской идейности» никакого отношения:

«…бывший командующий 2-й ударной армии генерал-лейтенант Андрей Андреевич Власов стал противником Сталина не по убеждению, а силой обстоятельств, попав в июле 1942 года в германский плен. Шансов на продолжение карьеры в Красной армии у него не осталось, это Власов отлично понимал. Пленных ведь Сталин не жаловал, и генералов том числе.

Даже в случае советской победы Андрей Андреевич, при самых благоприятных для себя обстоятельствах, мог рассчитывать на какую-нибудь незначительную должность, вроде начальника военной кафедры в каком-нибудь вузе. Такова была судьба тех вернувшихся из плена генералов, кому посчастливилось избежать ГУЛАГа или расстрела. Летом 1942 года казалось, что вермахт вот-вот одержит полную победу на востоке… Власов решил, что надо поставить на Гитлера, возглавить РОА, а после германской победы и всю Россию, пусть в урезанных границах и зависимую от рейха».

О полном отсутствии у генерала какого-либо идейного стержня ярко говорит и факт того, как грубо и бесцеремонно нацисты с ним обходились. Как уже говорилось, в конце 1942 – начале 1943 года Власов совершил несколько пропагандистских поездок по оккупированным территориям, где рассказывал жившим там людям о массовом «русском освободительном движении», направленном против диктатуры Сталина, о грядущей антибольшевистской «Великой России, равном союзнике Великой Германии» и ещё много разных красивых сказок противосоветского характера. Однажды все эти разговоры дошли до Гитлера, не намеревавшегося, как известно, ни под каким видом возрождать российское государство. И фюрер разразился страшным гневом!

Власову жёстко дали понять, что он нужен немцам лишь в качестве чисто пропагандистского инструмента, без каких-либо реальных обязательств со стороны рейха. И только! А чтобы генерал не испытывал никаких особых иллюзий, его фактически посадили под комфортный домашний арест на частной вилле в пригороде Берлина, где он со своим немногочисленным окружением прозябал до конца 1944 года. Презрение немцев к бывшему советскому военачальнику было таково, что на протяжении всего этого времени от его имени продолжали выпускаться разного рода листовки и прокламации, направленные на разложение наших войск. Но тексты большинства этих воззваний… даже не согласовывались с автором!

Казалось бы, после такого наглого обмана и унижения, как идейный вождь своего движения, он должен был глубоко оскорбиться и решительно выразить свой протест – наотрез отказаться от дальнейшего сотрудничества с врагом, попытаться бежать от немцев, потребовать перевода обратно в лагерь… Да мало ли имеется способов лишний раз подчеркнуть свою действительную, а не мнимую независимость! Но Власов предпочёл униженно смириться.

«Вот каков борец диктатуры Сталина, – с иронией пишет генерал-лейтенант юстиции А.Ф. Катусев, исследовавший власовское движение с юридической точки зрения. – Ему плюют в лицо, а он, утёршись, продолжает выслуживаться перед чужеземным диктатором, несущим его стране разруху и рабство».

Ситуация изменилась осенью 1944 года. Тогда, перед лицом угрозы полного военного разгрома, вожди Третьего рейха стали хвататься на самые разные идеи и прожекты, призванные обеспечить спасение гитлеровского режима. Одним из таких прожектов и стала попытка полноценного создания «Русской освободительной армии». Генерала Власова вызвал на переговоры глава СС Генрих Гиммлер, который ещё совсем недавно презрительно именовал Власова «славянской свиньёй». Без особого труда Власову удалось убедить впавшего в нервозное состояние шефа СС в том, что РОА способна повернуть войну вспять. Мол, как только на фронте появится власовская армия, в неё тут же ринутся сотни тысяч перебежчиков из Красной армии, «ненавидящих Сталина», а в самой России немедленно вспыхнет мощное антисоветское восстание.

И вот 14 ноября 1944 года в оккупированной чешской Праге был принят специальный Манифест, провозгласивший создание «Комитета освобождения народов России» – КОНР. Ревизионисты частенько пишут о том, с каким восторгом якобы приняли сей Манифест русские люди, которые по самым разным причинам оказались на территории Третьего рейха. Однако это не так. Яркое тому свидетельство – личные впечатления власовца Леонида Самутина:

«“Большевики отняли у народов право на национальную независимость, развитие и самобытность”, – говорилось в Манифесте. Но у нас в батальонах РОА были и татары, и узбеки, и таджики, и белорусы, и представители кавказских народов. Они все прекрасно знали, что именно при советской власти они получили и свою письменность, и свои газеты, литературу, возможность развивать своё собственное, национальное искусство. Единственное, что у них было “отнято”, – это засилье местных религий, байств, ханов и кулаков. Эти “национальные формы развития” действительно были прикрыты советской властью, но призывы к их реставрации поднимут ли массы этих народов на борьбу с советской властью? Сомнительно… В позитивной части программы, объявленной в Манифесте, бросалось отсутствие чего-либо нового, по сравнению с программными положениями большевизма. В Манифесте перечислялись одно за другим все права, которыми и без того владели все граждане Советского Союза…

…Что мы наделали, безумцы? Во имя чего, во имя какой цели изменили Родине, своим соотечественникам, пошли служить врагам своей страны и своего народа. Что мы могли предложить ему взамен того, что он имел и что мы все имели вместе с ним? Вечерами в своей комнате я доставал свои бумаги и раз за разом перечитывал тот документ, единственный программный документ, который смогло родить наше “движение”, пресловутый Манифест Комитета, возглавляемого Власовым. Пустота, бессмысленность и демагогическая трепотня этой бумаги, прокламирующей все эти “действительные” свободы, открывалась всё с большей и беспощадной ясностью… Сколько раз за эти четыре года приходилось рисковать жизнью, становиться на самый край пропасти – всё оказалось во имя лжи, неправды, прямой и примитивной измены».

О том, что Самутин был далеко не одинок в столь критических мыслях, сама за себя говорит и вся оставшаяся эпопея власовского движения. Сразу после принятия Манифеста КОНР, под эгидой командования вооружённых сил Германии, приступил к формированию подразделений РОА. Однако удалось сформировать лишь одну полнокровную дивизию, которая, выступив в марте 1945 года на фронт, не только не сумела поднять Красную армию против Сталина, но и быстро оказалась деморализованой неудачными атаками советского плацдарма в районе реки Одер.

После этого власовцы решили больше не воевать «против сталинского ига». Они самовольно оставили свой участок фронта и ринулись на запад, навстречу наступавшим западным союзникам, надеясь найти у них политическое убежище. По пути умудрились ввязаться в драку с немцами, у которых возникли проблемы в Чехословакии: почувствовав приближение краха Третьего рейха, восстали чехи. Власовцы решили помочь восставшим. Сложно сказать, зачем – то ли им вздумалось поквитаться с фрицами за былые унижения, то ли просто выслужиться перед союзниками, представ перед ними в образе «бойцов антинацистского сопротивления»… Во всяком случае, в районе Праги между власовцами и их бывшими немецкими хозяевами закипели ожесточённые бои, которые, впрочем, быстро завершились, после того как стало известно о приближении советских войск – обе стороны конфликта поспешили убраться подальше на запад.

Немцы были буквально в шоке от таких вывертов сподвижников Власова! Я, конечно, никоим образом не восхищаюсь таким человеком, каковым был фанатичный гитлеровец, глава бельгийских нацистов и генерал войск СС Леон Дегрель. Но не могу не согласиться с оценкой Власова, данной Дегрелем уже после войны:

«В нём было слишком много от предателя. Разве можно так быстро менять свою идеологию, да еще находясь в плену?…И моё недоверие к Власову подтвердилось, когда он предал Гитлера в случае с Прагой. Предатель не может изменить своей природы».

Оказавшись в зоне американских войск, власовская «армия», можно сказать, разбежалась куда глаза глядят – от выдачи Советскому Союзу каждый спасался в меру своих сил и возможностей. Но верхушке движения не повезло, практически вся она, включая самого Власова, была без всякого сожаления передана американцами командованию Красной армии. Любопытно, что после ареста, при обыске, у бывшего советского генерала изъяли, помимо всевозможных немецких документов, ещё и… книжку командного состава РККА и коммунистический партийный билет. Зачем так тщательно хранил свои советские бумажные регалии «убеждённый антикоммунист» Власов, как он ими собирался воспользоваться, так и осталось загадкой…

…И ещё об одном «идейном» мифе, связанном с именем Власова. Ревизионисты любят твердить о том, что якобы власовское движение было целиком и полностью инициировано вовсе не нацистами, а германскими военными, многие из которых якобы были даже убеждёнными антифашистами. Мол, такими «оппозиционерами» были капитан Штрик-Штрикфельдт, его начальник Гелен и ещё ряд других офицеров вермахта. Согласно этой версии, все они с самого начала войны резко выступали против чудовищной оккупационной политики, проводимой нацистами, и даже ратовали за создание на занятой вермахтом территории самостоятельного русского государства, в противовес сталинскому режиму. Вместе с Власовым им якобы пришлось вести серьёзную – чуть ли не вопреки самому Гитлеру (?!) – борьбу за полноценное признание «русского освободительного движения» со стороны официального Берлина.

Что на это можно сказать? Да, создателями Власова-политика действительно были немецкие военные, это потом его прибрали к своим рукам эсэсовцы во главе с Гиммлером. Но вот были ли эти люди настоящими друзьями России, пусть даже и антибольшевистской? Сомнительно. Всем этим «друзьям» довольно точную характеристику, на мой взгляд, дал бывший советский и российский дипломат Юлий Квицинский в своей книге «Власов – путь предательства»:

«Штрик-Шрикфельдт был из тех типичных прибалтийских немцев, которые люто ненавидели большевиков и были убеждены в том, что любят Россию. Правда, любили они не Россию, как она есть, а Россию своей мечты – сильно уменьшенную в объёме, намного более слабую, приспособленную для вывоза сырья и нефти в Германию, зависящую от импорта немецкой продукции и научного интеллекта, не мешающую господству Германии в Европе… Их нередко страстные рассуждения о желании дружбы с Россией в качестве предисловия всегда имели массу оговорок о необходимости коренного изменения роли Российской империи, или Советского Союза, в современном мире…

“Борьба с большевизмом” была лишь удобным предлогом требовать от России того же самого, что требовала от неё кайзеровская Германия. Они всей душой одобряли то, что делал Гитлер. Не одобряли они лишь того, как он это делал».

В общем, цель у этих «друзей России» и Гитлера была одна – завоевание жизненного пространства на Востоке. Вот только Гитлер делал это с солдатской прямотой, зверски обращаясь с завоёванными народами, а немецкие военные предлагали более хитрый план – не лишать совсем русских своей государственности, но чтобы эта государственность целиком и полностью находилась под контролем Германии.

Мало того, через «альтернативное» Сталину правительство «немецкие друзья России» намеревались победоносно завершить свой поход на Восток, развязав в нашей стране гражданскую войну. В ноябре 1943 года командир 203-го отдела абвера капитан Райхард – тоже надо полагать, «друг России» – настрочил своему начальству целую докладную записку, которая так и называлась – «О необходимости превращения восточного похода в гражданскую войну». Райнхард предлагал немедленно создать на оккупированной территории антибольшевисткое русское правительство, с которым Германия заключила бы мир:

«Этот мир лишит русский народ любого основания продолжать войну против немецкого народа, ложно изображаемую как “Отечественную”. Мир с Германией придаст правительству, которое сможет его заключить, такую же популярность, какая в 1917 году позволила немногим большевикам привлечь на свою сторону массы, когда они заключили обещанный мир… Из числа сотрудников специальных команд и подразделений должны быть отобраны и подготовлены способные пропагандисты, которые должны забрасываться на неоккупированную территорию. Существует возможность за непродолжительное время усилить беспорядки и усталость от войны, объединить и активизировать сохранившиеся с прежних времён силы сопротивления против Сталина и развязать в конце концов гражданскую войну, которая означала бы решающий поворот в восточном походе».

Спрашивается, а для нашего народа какая была разница, как его собираются покорить и унизить – через прямые кровавые акции СС или через нацеленную на гражданскую войну «мягкую» оккупационную политику покровителей Власова из вермахта? Как верно подчеркнул Квицинский, хрен редьки не слаще.

Кстати, писал своё произведение Квицинский на основе многих подлинных документов. И к таким документам, на мой взгляд, вполне может быть причислена докладная записка некоего Хильгера, бывшего советника германского посольства в Москве, датированная августом 1942 года. Она была составлена на основе беседы Хильгера с рядом пленных русских офицеров в Винницком лагере для военнопленных. Среди этих пленных был и Власов, который, будучи уже завербованным Штрикфельдтом, принялся доказывать немецкому дипломату необходимость создания «независимого русского центра», который-де станет разлагать Красную армию и готовить свержение Сталина, чтобы на обломках Советского Союза создать новое русское государство, союзное Германии.

Знаете, что ответил Власову и одному его приспешнику дипломат-интеллигент Хильгер, который по всем ревизионистским признакам являлся «тайным противником Гитлера»? Цитирую документ дословно:

«Я ясно сказал советским офицерам, что не разделяю их убеждений. Россия в течение ста лет является постоянной угрозой Германии, вне зависимости от того, было ли это при царском или при большевистском режиме. Германия вовсе не заинтересована в возрождении русского государства на великорусской базе» (Выделено мной. – В.А.).

То есть, по мнению этого «друга и антифашиста», Прибалтика, Украина и даже Кавказ должны войти в состав рейха. И «русский патриот» Власов не увидел в этом ничего особенного…

…Некоторые нынешние поклонники Власова сегодня говорят о том, что идейность генерала доказывается тем, что Власова не судили открытым судом – мол, Сталин боялся смелых высказываний подсудимого и его сподвижников. Эта байка также первоначально родилась в годы холодной войны, в среде второй русской эмиграции. Эмигранты друг другу рассказывали, что захваченным НКВД сподвижникам Власова от имени Сталина обещали сохранить жизнь, если они отрекутся от своих убеждений. Некоторые колебались, но большинство во главе с Власовым якобы твёрдо стояло на своём, громко заявив о том, что-де изменниками они не являются и что на предстоящем суде громко заявят о своей ненависти к советскому режиму.

Как пишет эмигрантский историк Екатерина Андреева, Власова якобы предупредили о том, что если он не признает своей вины, то будет «зверски замучен». Андреева приписывает Власову следующий ответ: «Я знаю, и мне страшно. Но ещё страшнее оклеветать себя. А муки наши даром не пропадут. Придёт время, и народ добрым словом нас помянет…» Да, не дать, не взять, а прямо-таки последние слова идущих на свою Голгофу первых христиан!

Якобы по этим причинам суд над Власовым и его товарищами был закрытым и скорым…

Разумеется, это всё легенды, не имеющие ничего общего с действительностью. Тем не менее в наше время Кирилл Александров попытался их реанимировать, придав им «научную основу». Прежде всего он указывает на то, что в переходе Власова на сторону немцев нет ничего… противозаконного. Мол, государственная измена большевистскому режиму – и не измена вовсе, так как сам режим пришёл к власти незаконным путём:

«Строго говоря, ни РСФСР, ни СССР государствами не были, а, по определению доктора исторических наук А.Б. Зубова, представляли из себя “внезаконные властные структуры, типологически сходные с разбойничьими бандами”. Тот же историк, не затрагивая никоим образом сущностного акцента власовского движения, задаётся справедливым вопросом в принципе: “Можно ли ставить в вину измену такому государству?” Здесь же стоит упомянуть и о фиктивности УК РСФСР 1926 г., на основании статей которого якобы “судили” власовцев. Кодекс был принят органами узурпаторской власти, возникшей в результате вооружённого мятежа в октябре 1917 г., и тем самым имел неправовое, беззаконное происхождение. Не может быть признано правомерным уголовное наказание, применённое на основании беззаконного уголовного кодекса».

«Новаторский» подход, не правда ли? Не нравится автору этих строк советская власть, поэтому она исторически «нелегитимна» и измена ей вовсе не является изменой (кстати, профессор Зубов – это тот деятель, который недавно признался в симпатиях к Гитлеру и который выступил против воссоединения Крыма с Россией, – это так, для общего представления о нынешних антисоветчиках)…

Вообще, юридическая легитимность той или иной власти в истории – вопрос весьма и весьма относительный. Как я уже говорил, любую историческую ситуацию можно довести до полного абсурда и доказать, что, к примеру, восшествие на престол династии Романовых в самом начале XVII века носило весьма сомнительный характер, что это было вовсе не волеизъявление всего народа через Поместный собор, а лишь результат нечистоплотных интриг боярской знати. И тому есть очень серьёзные свидетельства – специалисты подтвердят. Или возьмём приход на Русь Рюриковичей, за которым, скорее всего, стояло отнюдь не добровольное призвание варягов на княжеский трон со стороны новгородских русичей (как о том повествуют летописи), а банальный захват славянских земель кучкой викингов-авантюристов (в Европе того времени такие случаи были сплошь и рядом).

Поэтому при желании под сомнение можно поставить всю непростую тысячелетнюю историю российской власти!

Историк, как мне кажется, должен считаться с фактическим положением дел того или иного времени, с реальной обстановкой изучаемого периода (даже если она тебе не нравится по каким-либо причинам), иначе это будет уже не наука, а псевдонаучная фантастика. А реальность середины XX века была такова – историческая Россия существовала под названием Советского Союза, и она в это самое время подверглась, наверное, самому страшному со времён Батыя и Смуты иноземному нашествию. И священной обязанностью любого россиянина, независимо от его политических убеждений, было пойти и встать на защиту Родины. Поэтому любой перешедший на сторону врага автоматически становился обычным изменником, что бы он не твердил потом в своё оправдание. Тем более когда речь идёт о высокопоставленном генерале, который к тому же был обязан советской власти всей своей успешной карьерой… Но для ревизионистов, как мы уже убедились, понятие воинского долга является пустым звуком, если этот долг касается присяги советскому государству.

Поэтому, развивая свою мысль о «незаконности» сталинского режима, Кирилл Александров постепенно переходит к мифу о «зверских пытках», которые якобы применялись к власовцам:

«У нас нет прямых доказательств применения пыток по отношению к подследственным… Однако есть целый ряд косвенных указаний на возможное применение физических истязаний к отдельным подследственным в лучших традициях сталинской юстиции: в материалах следствия есть фраза Абакумова (Руководитель военной контрразведки СМЕРШ, его ведомство вело оперативно-следственную разработку Власова и его приближённых. – В.А.) в письме на имя Сталина, Берии и Молотова о том, что на некоторые вопросы Власов “пока отвечает” отрицательно, зафиксированные в протоколе допроса Буняченко (Командир Первой дивизии РОА. – В.А.) требования следователя “говорить правду”, огромные несоответствия между временными рамками допросов и объёмом протоколов и т. д.».

Ещё Александров указывает на то, что ряд следователей СМЕРШ, которые вели дело власовцев, был позднее, уже в 50-х годах, уволен из органов именно за необоснованное применение пыток…

Что на это можно сказать… Никаких прямых и убедительных доказательств своему предположению Александров не приводит. Мало того, у меня складывается ощущение, что Кирилл Михайлович, в силу своих личных идейных убеждений, не раздумывая, просто на автомате повторяет сказочки о «пыточных зверствах», кои в глазах ревизионистов, правозащитников и прочих либеральных десталинизаторов являются обязательным атрибутом сталинской эпохи. До наших дней дошли рассказы самих власовцев, правда, хотя и не таких важных, как сам генерал и его окружение. К примеру, уже упоминавшийся Леонид Самутин очень подробно описал эпопею своего ареста в 1946 году и что потом с ним произошло.

Сам он, будучи лейтенантом Красной армии, в начале войны попал в плен, после чего добровольно пошёл на службу к немцам. Во власовской РОА дослужился до чина поручика, занимался вопросами пропаганды. Конец войны застал его в Дании, откуда пришлось бежать в Швецию. В 1946 году шведские власти передали Самутина англичанам, а те, в составе группе таких же изменников, – уже советской стороне, в особый отдел 5-й ударной армии, стоявшей на севере Германии.

Вот что вспоминал Самутин:

«Мы все ждали “пыточного следствия”, не сомневались, что нас будут избивать не только следователи, но и специально обученные и натренированные дюжие молодцы с засученными рукавами. Но опять “не угадали”: не было ни пыток, ни дюжих молодцев с волосатыми руками. Из пятерых моих товарищей ни один не возвращался из кабинета следователя избитым и растерзанным, никого ни разу не втащили в камеру надзиратели в бессознательном состоянии, как ожидали мы, начитавшись за эти годы на страницах немецких пропагандистских материалов рассказов о следствии в советских тюрьмах».

Самутин опасался, что на следствии всплывёт факт его пребывания в составе БСРН и 1-й Русской национальной бригады СС «Дружина» (в этой бригаде Самутин служил до вступления во власовскую армию). Правда, он непосредственно не участвовал в карательных акциях, но резонно опасался, что само членство в «Дружине» может добавить в его дело дополнительных обвинений. Однако следователя, капитана Галицкого, больше интересовала служба у Власова:

«Он повёл своё следствие в формах, вполне приемлемых. Я стал давать свои показания… Галицкий умело поворачивал мои признания в сторону, нужную ему и отягчавшую моё положение. Но делал он это в форме, которая тем не менее не вызывала у меня чувства ущемлённой справедливости, так как всё-таки ведь я был действительно преступник, что уж там говорить. Но беседовал капитан со мной на человеческом языке, стараясь добираться только до фактической сути событий, не пытался давать фактам и действиям собственной эмоциональной оценки. Иногда, желая, очевидно, дать мне, да и себе возможность отдохнуть, Галицкий заводил и разговоры общего характера. Во время одного я спросил, почему не слышу от него никаких ругательных и оскорбительных оценок моего поведения во время войны, моей измены и службы у немцев. Он ответил:

– Это не входит в круг моих обязанностей. Моё дело – добыть от вас сведения фактического характера, максимально точные и подтверждённые. А как я сам отношусь ко всему вашему поведению – это моё личное дело, к следствию не касающееся. Конечно, вы понимаете, одобрять ваше поведение и восхищаться им у меня оснований нет, но, повторяю, это к следствию не относится».

Спустя четыре месяца Самутина судил военный трибунал 5-й армии. После вынесения приговора прокурор откровенно сказал осуждённому следующее:

«– Считайте, что вам повезло, Самутин. Вы получили 10 лет, отсидите их и ещё вернётесь к нормальной гражданской жизни. Если захотите, конечно. Попали бы вы к нам в прошлом, 45-м году, мы бы вас расстреляли.

Часто потом приходили на память те слова. Ведь вернулся я к нормальной гражданской жизни…»

Уж если не истязали рядовых власовцев, то чего тогда говорить об их начальниках, которых явно пальцем никто не тронул! Мне кажется, ни Абакумову, ни самому Сталину этого и не требовалось. Наверное, им самим было интересно узнать, что эти люди сами скажут в своё оправдание, какие именно обстоятельства могли их толкнуть на путь предательства. И когда Сталин ознакомился с полученными весьма подробными показаниями, ему стало просто противно! Ибо, по большому счёту, главным мотивом этих изменников стали довольно мелкие шкурные интересы – один обиделся за имевшие когда-то место притеснения со стороны НКВД; второй просто струсил на поле боя и, боясь понести за это ответственность, перебежал к немцам; третий разуверился в победе после поражений в первые месяцы войны; четвёртый желал любой ценой выйти из немецкого концлагеря…

И эти людишки, чья «идейность» вращалась прежде всего вокруг собственного «я», пытались с помощью иностранных захватчиков бросить вызов всей советской стране?!

Кстати, брезгливость власовцы вызывали не только у Сталина, но и у белых эмигрантов. Так, видный идеолог русского зарубежья, журналист и писатель Иван Лукьянович Солоневич лично общался в Берлине со многими деятелями власовского движения. Его приговор был беспощаден:

«В советских вариантах ОГПУ я сидел восемь раз. В немецких два раза. Мне приходилось разговаривать с чекистами и коммунистами, с нацистами и гестаповцами – когда между нами не было ничего, кроме бутылки водки, а иногда и нескольких. На своём веку я видел всякие вещи. Ничего более отвратительного, чем “головка” власовской армии, я до сих пор не видал».

Это точно – нет ничего поганее и отвратительнее вчерашних советских номенклатурщиков, перекрасившихся в другой цвет (я сам на таких вдоволь насмотрелся после развала Советского Союза, порой просто плеваться хотелось при виде того, как бывшие партийные идеологи вдруг разом стали «убеждёнными демократами»). А власовская верхушка была именно номенклатурной – бывший генерал-лейтенант Власов, бывший партийный журналист из «Известий» Зыков, бывший генерал-майор Малышкин, бывший первый секретарь райкома партии из Москвы Жиленков и т. д. Эта верхушка вобрала в себе самые худшие номенклатурные черты – не взирая ни на что, оставаться на начальственном верху, у кормушки власти, даже ценой предательства Родины. Как писал Солоневич, этим деятелям было всё равно «чи Сталин, чи Гитлер, главное – быть при портфеле». Данный жизненный принцип и был их подлинной, настоящей идеей…

Я не знаю, почему Сталиным было принято окончательное решение судить изменников скорым и закрытым судом, хотя поначалу предполагалось, что судебный процесс над власовцами станет открытым. Как уже говорилось, ревизионисты пытаются убедить нас, что руководство СССР якобы испугалось, что на процессе генерал и его сотоварищи начнут высказывать свои «антисталинские идеи». Мол, после этого Сталин так и не решился делать процесс публичным.

Сомнительные утверждения, и вот почему. Материалы предварительного следствия ярко показали всю никчёмность власовской идеи, что подтверждалось весьма активными показаниями самих подследственных. И я не думаю, что на суде они бы решились «петь» другие песни. Наоборот, они наверняка бы ещё более посыпали свою голову пеплом, стараясь хоть как-то вымолить себе жизнь (что, в общем-то, подтвердили материалы закрытого суда, состоявшегося 30–31 июля 1946 года).

Если бы у власти были опасения «неправильного» поведения власовцев, то с ними наверняка поступили бы точно так же, как когда-то большевики проделали с попавшим к ним в руки белым генералом Евгением Карловичем Миллером. Этот генерал, возглавлявший в эмиграции «Русский общевоинский союз», в 1937 году был тайно похищен в Париже агентами НКВД и вывезен в Советский Союз. Предполагалось, что генерала судят открытым судом, где он громко выразит своё покаяние в «преступлениях против советской власти» и призовёт эмиграцию к отказу от борьбы с красной Москвой. Но ничего из этого не вышло. Судя по всему, Миллер наотрез отказался сотрудничать с большевиками и тем более выступать на открытом процессе. Понятно, что ни о каком открытом суде после этого не могло и быть речи. Старого генерала, так и не отказавшегося от своих монархических убеждений, тихо умертвили где-то в лубянских подвалах. Были уничтожены даже протоколы его допросов – до наших дней дошла лишь короткая справка о содержании Миллера в тюрьме, да несколько его прошений на имя наркома Николая Ежова с просьбами сугубо личного характера. И всё! Видимо, белый генерал наговорил следователям такого, что власти не решились оставлять эти явно резкие антисоветские высказывания потомкам.

Сравните – как это резко контрастирует с поведением окружения Власова, которое чрезвычайно быстро стало давать признательные показания обо всех своих преступлениях. И эти следственные материалы до наших дней дошли, что называется, целиком и полностью! Так что предпосылок для неожиданного поведения власовцев на открытом суде не было никаких…

Думаю, что Сталина к закрытости процесса толкнули совсем иные мотивы. Страна ещё не отошла от потрясений минувшей войны. Ещё не зажили многие раны, в том числе и сугубо психологического характера. Вся страна напоминала одного сильно усталого человека, вернувшегося с тяжкого сражения. Тот, кто был на войне, подтвердит мои слова – такому человеку поскорее хочется быстрее окунуться в мирную, спокойную жизнь и хотя бы на время вычеркнуть из памяти все свои военные невзгоды. Это потом можно будет проанализировать случившееся, понять, что, собственно, произошло и как удалось выжить на войне. Но это будет потом, а пока вся сущность человеческого организма требовала нормального забвения, вплоть до полного душевного выздоровления.

Вот и здесь у воевавшего и победившего государства во главе угла стояли вопросы восстановления разрушенного хозяйства, налаживания мирной жизни, ликвидации голода, холода, детской беспризорности, повальной нищеты. И в этот самый момент показывать едва отошедшим от страшного военного лихолетья людям далеко не самую красивую страницу войны, демонстрировать предателей и изменников, занимавших не самое последнее место в советской политической системе… В общем, открытый процесс мог оставить в душах наших людей далеко не самый лучший осадок и даже породить определённые подозрения по отношению ко всем властьимущим – ого, сколько высокопоставленных сволочей оказалось во время войны! А может, не все ещё выявлены? И куда смотрели кремлёвские начальники, когда до войны двигали будущих изменников на большие и важные должности?

Видимо, чтобы лишний раз не будоражить общество и не порождать к власти подозрительно-враждебных настроений в сложный восстановительный период, когда снова требовалась жёсткая консолидация всех без исключения советских людей, и было принято окончательное решение судить Власова и его приспешников в закрытом порядке. Тем более особо доказывать их вину проблем не было – все они на протяжении войны уже были заочно осуждены за измену Родине и приговорены к смертной казни, процесс только закреплял уже вынесенные приговоры военного времени. Что и было сделано летом 1946 года…

…Но иногда я думаю – а может, Сталин, вынося вердикт о закрытости суда, всё-таки был не прав? Может, как раз требовался именно открытый процесс, чтобы весь мир увидел ничтожность и предательскую убогость власовской идеи и эта тема была бы закрыта раз и навсегда? И тогда исчезла бы всякая почва для мифологии генерала Власова?

Вопрос отнюдь не риторический. Потому что полный запрет на власовскую тематику, явная недосказанность в советское время привели к парадоксальному результату – «акция Власов» оказалась весьма результативной. Но отнюдь не в годы Великой Отечественной, когда наш народ, сплотившись вокруг тогдашнего политического руководства, в своём абсолютном большинстве не поверил во власовские призывы, а в наше, постсоветское время, когда, увы, появилось немало желающих «пересмотреть», ревизовать советскую историю. Власов для них стал «героем антикоммунистического сопротивления». Не случайно эти люди сегодня нагородили вокруг этого предателя множество мифов и легенд, вроде мифа об «идейности» Власова или о его «незаконном осуждении».

Сегодня эти люди пытаются навязать ещё и легенду о якобы небывалой массовости власовского движения.

Это очень любимый «конёк» ревизионистской историографии. Переделыватели нашей истории целые страницы посвящают рассуждениям об «огромном количестве» советских людей, пошедших на службу к гитлеровцам. Называют цифры то ли в миллион человек, то ли в полтора, согласившихся надеть вражескую военную форму. Мол, та-а-акого никогда не было в российской истории! И виноваты в этом, конечно, исключительно «бесчеловечная советская власть» и «людоед Сталин», которые-де были настолько ненавистны населению СССР, что советские люди прямо-таки массами ринулись записываться во всевозможные «добровольческие» подразделения, набираемые фашистскими оккупантами…

Что на это можно сказать?

Тема коллаборационизма в годы Второй мировой войны является сложной не только для России. Ведь с немецкими захватчиками сотрудничало множество бельгийцев, поляков, голландцев, французов и представителей прочих европейских стран, завоёванных нацистами. В Югославии, например, вообще кипела настоящая гражданская война всех со всеми. Одни только сербы тогда разделились на четников-монархистов, воевавших под знаменем бежавшего в Лондон короля, красных партизан, дравшихся под командованием коммуниста Иосипа Тито, и фашистов-коллаборантов, поклявшихся в верности Гитлеру! Резали они друг друга без всякой пощады и с такой жестокостью, что приводили в ужас даже немецких военных.

А французы, которые вроде бы до сих пор считаются нашими союзниками по войне, умудрились сформировать для немцев целую дивизию СС, где, по последним данным, служило гораздо больше людей, чем во всём Движении Сопротивления генерала де Голля! И что, это сталинские репрессии подвергли французов на столь массовое сотрудничество с врагом? Или советская коллективизация?

Мне кажется, что сложившаяся ситуация была связана с необычностью характера Второй мировой войны. То была не просто схватка между отдельными государствами, а настоящее смертельное противостояние враждующих друг с другом идеологий – нацизма, коммунизма и либеральной демократии. Во всяком случае, Гитлер изо всех сил старался придать войне именно такой характер. И как видно, действовал он в этом плане отнюдь не безуспешно…

Что же касается нашей страны, то сотрудничество с врагом, увы, имеет в России свои давние традиции. Вспомним времена татарского ига и кто водил врагов на Русь. Не русские ли князья, которые таким вот гнусным образом решали свои властные амбиции? А эпопея князя Курбского? А многочисленные изменники, которые якшались с иностранными интервентами во времена Смуты начала XVII века или во времена гражданской войны уже в веке XX?

Стоит признать, что в страшные и в переломные моменты русской истории наш народ проявлял не такое крепкое единство, какое нам, наверное, хотелось бы видеть. И на то, очевидно, были свои объективные предпосылки и исторические причины. Не исключением в этом плане стали и суровые годы Великой Отечественной войны.

На примере лейтенанта Александра Лазарева я уже указывал главную причину перехода к врагу – это тяжкие условия немецкого плена. Однако это была отнюдь не единственная причина изменнических шагов. По поводу проблемы сотрудничества с немецкими оккупантами, в частности представителей русской интеллигенции, автору пришлось как-то общаться с известным специалистом по данной тематике, преподавателем Государственного университета имени Ярослава Мудрого (город Великий Новгород), профессором Борисом Николаевичем Ковалёвым. Вот какими мыслями он со мной поделился:

«Тема сотрудничества наших граждан с немцами не так проста, как она рисовалась в советские годы, когда предмет изучения Великой Отечественной войны носил больше пропагандистский, чем научный характер. Лично я вижу три главные причины такого рода соглашательства.

Во-первых, это шок от первых месяцев войны. Вспомним, о чём перед войной вещала советская пропаганда – хотя бы по фильму “Если завтра война!”. Там говорилось, что воевать мы будем только на чужой территории и врага разгромим очень быстро – малой кровью могучим ударом.

А что произошло в реальности, летом 1941 года? Разгромленными оказались мы, а немцы продвигались по нашей земле буквально семимильными шагами. И у определённой категории людей возникло чувство растерянности. Чувство, что власть неуклонно и окончательно меняется. А эти люди привыкли обслуживать власть, каждый на своём месте и не важно, какую. Без этого они просто не представляли своё будущее, поскольку привыкли занимать особое, привилегированное положение в обществе.

Во-вторых, свою негативную роль, конечно же, сыграл и тоталитарный советский режим, с жёсткой партийной идеологией, с подавлением любого инакомыслия. А у русской интеллигенции, как известно, такое положение дел всегда вызывало протест. Этим людям казалось, что “цивилизованная Европа” обязательно вот-вот придёт на помощь. И вторжение Гитлера многие наши интеллигенты восприняли как оказание такой помощи. Тем более что немцы в своих пропагандистских листовках писали – они идут “в крестовый поход” против ига большевизма, за освобождение всех европейских народов, в том числе и русского. Здесь надо помнить, что в России ещё с дореволюционных времён сложилось глубокое уважение к Германии – у нас любили её культуру, качество её продукции, трудолюбие немецкого народа.

В-третьих, среди интеллигентов было немало обиженных советской властью. Кстати, как раз на такую категорию и делали свою основную ставку немцы. Например, у нас в Великом Новгороде после начала оккупации при приёме в создававшуюся полицию немцы требовали от кандидатов доказательства “страданий от советской власти”. Речь шла о справках об освобождении из “лагерей НКВД” и иных документах, подтверждающих статус жертвы сталинских репрессий…»

Да, идейная антисоветская составляющая у некоторых коллаборационистов конечно же была. Но отнюдь не у всех изменников. Скажу даже больше, идейные антисоветчики, по всей видимости, во всей коллаборационистской массе составляли абсолютное меньшинство. Большинство же на сотрудничество с врагом толкал вынужденные жизненные обстоятельства. Во время работы над книгой «По следу Вервольфа» мне довелось подробно познакомиться с рядом уголовных дел, возбужденных против власовцев уже после войны на территории Горьковской области – это те, кто так и не решился, подобно Лазареву, уйти к своим. И знаете, ни в одном из них я не нашёл каких-либо признаков твёрдой антикоммунистический идейности подследственных!

Так, власовский пропагандист Александр Баталов, арестованный в 1948 году, показал на допросе в МГБ, что в начале войны он был осуждён военным трибуналом за самовольное оставление своей воинской части в подмосковной Балашихе: этот бывший уголовник был страшным циником и не собирался за кого-либо проливать свою «драгоценную» кровь. Отбывать наказание его отправили на фронт. Но поскольку воевать он не хотел, то тут же перебежал к немцам, которые завербовали в пропагандисты для антисоветской обработки наших пленных – агитировал в пользу врага на Курской дуге. А когда немцы стали терпеть поражения, то Баталов бежал и от них, переодевшись в форму красноармейца…

Примерно такой же путь прошёл дезертир Красной армии Александр Поляков, пытавшийся в 1941 году укрыться от войны в своей родной деревне. За проявленную трусость он также был осуждён отправкой на фронт в штрафное подразделение. Под Ржевом добровольно сдался в плен. Затем были служба в карательном батальоне «Березина» и работа в качестве гестаповского осведомителя в лагере для советских военнопленных, расположенного в Австрии. А уже откуда его с самыми лучшими характеристиками немцы направили на службу в разведывательное подразделение Вооружённых сил КОНР. В 1946 году Полякова задержали сотрудники СМЕРШ. На допросах он клятвенно уверял следователей, что никогда ничего не имел против советской власти. Просто так «жизнь сложилась»…

А бывший старший сержант Красной армии Иван Галушин, ставший у немцев власовским лейтенантом, после ареста в 1947 году честно и прямо признался чекистам, что просто не выдержал жестоких условий немецкого плена. А когда согласился на немецкую вербовку и поступил на службу к Власову, то быстро понял свою ошибку. Но, увы, ничего поделать уже не мог – уйти обратно к своим мешал страх наказания за измену Родине…

Никакой особой «идейности» у изменников Родины не припоминал и ветеран Горьковского управления КГБ, полковник Владимир Фёдорович Котов, который многие годы после войны разыскивал и сажал на скамью подсудимых самых разных военных преступников, – его воспоминания я широко использовал при написании «Вервольфа». На памяти Котова был только один-единственный случай, когда в его руки попался вроде бы «идейный» враг.

Было это сразу после войны, когда Котов, демобилизовавшись из рядов Красной армии, рядовым стажёром только начинал свою чекистскую службу в далёком Приморье. Он работал тогда в спецпоселениях, где проживали наши бывшие военнопленные, проходившие фильтрационную проверку. Один раз ему приходилось разбирать дело некоего Михаила, который утверждал, что, находясь в плену, был вынужден пристроиться в качестве обслуги в хозяйственный взвод 581-го батальона германской армии – мол, только работал при кухне, колол дрова, носил воду, стирал бельё немцам, и ничего более.

Но к тому времени чекистам стало известно, что за вывеской 581-го батальона вермахта скрывалось особое полицейское подразделение, проводившее беспощадные карательные акции против мирного советского населения. И когда Михаила буквально «припёрли к стенке» этими и другими выявленными фактами, тот сразу изменился. Вместо вроде бы забитого, недалёкого и испуганного бывшего военнопленного перед чекистами вдруг предстала совсем иная личность. Весь её внешний вид буквально излучал ненависть! Михаил бросил оперативникам: «Да, я был унтер-офицером, командиром взвода в этом батальоне и принимал участие во всех карательных акциях. Я ненавижу вас и очень жалею, что в своё время мало вас уничтожил, красная сволочь!»

Впрочем, такие «смельчаки» были скорее исключением, чем правилом…

Очень ярко ситуацию с «идейной твёрдостью» власовцев характеризуют обстоятельства пленения самого генерала Власова. Захватила его в мае 1945 года небольшая группа наших разведчиков во главе с капитаном Якушевым из 25-го танкового корпуса вблизи немецкого замка Шлиссельбург. Власов находился в зоне пребывания американских войск, чьи командиры дали молчаливое согласие советским представителям на пленение генерала-изменника. Однако генерала сопровождал серьёзный конвой, состоящий из его охраны и членов власовского штаба. Как они могли повести себя в ситуации задержания Власова, было неизвестно.

Но арест прошёл, как говорится, без сучка и задоринки! Американцы молча наблюдали со стороны, как советские разведчики остановили колонну автомашин, в которой передвигались власовцы, а потом… Непосредственно на генерала разведчикам указал командир 1-го батальона 1-й дивизии РОА майор Кульчинский, решивший тем самым заслужить прощение со стороны советской власти. И когда капитан Якушев велел Власову выйти из машины, то никто не бросился к нему на помощь. А «верный» адъютант генерала, капитан РОА Ростислав Антонов, ловко воспользовался возникшим замешательством, резко развернул своё авто и быстренько на нём смылся куда подальше. Только его и видели!

Идти на смерть за «любимого» генерала или хотя бы просто отбить его у чекистов никто из власовского окружения не захотел. Оно и неудивительно – никакой «власовской идеи» в природе просто не существовало, а была только попытка хоть какого-то оправдания своего предательства в военное время. Это чувствовали и сами власовцы, потому и бежали, не оказывая почти никакого сопротивления советским войскам…

И последнее. Сегодня много говорят о «несправедливом отношении» к рядовым участникам власовского движения – мол, сажали их после войны без разбора, давая им чуть ли не 25 лет лишения свободы. Увы, поддался на эту ревизионистскую агитку и режиссёр Алексей Герман, который в новое время наговорил в адрес советской власти много чего нехорошего и явно непродуманного, в том числе и по поводу её репрессивной политики.

Как же на самом деле власти поступали с такими людьми?

Власовцев обычно судили по части первой 58-й статьи тогдашнего Уголовного кодекса (государственное преступление, совершённое советскими военнослужащими). Ведь согласитесь, что осужденные не просто дали свое согласие сотрудничать с врагом, выйдя из лагеря военнопленных, но ещё и надели чужую форму, получили в свои руки оружие и дали клятву на верность нацистской Германии. А это, как ни крути, есть прямое нарушение советской воинской присяги!

По мнению известного российского военного историка Александра Дюкова, репрессивная политика по отношению к изменникам Родины прошла как бы несколько этапов:

«Эта политика с течением времени существенно смягчалась и становилась всё более дифференцированной. Рядовой сформированного оккупантами какого-нибудь полицейского батальона в 1942 году арестовывался и был строго судим за измену Родине; в 1944 году точно такой же рядовой полицейский подвергался проверке на тех же основаниях, что и вышедший из окружения красноармеец, после чего направлялся на работу в народное хозяйство или призывался в Красную армию. Однако если рядовой-коллаборационист при приближении Красной армии ушёл вместе с немцами и был впоследствии репатриирован обратно в СССР, то он направлялся в ссылку сроком на шесть лет».

То есть изменников в большинстве случаев отправляли вовсе не за колючую проволоку в ГУЛАГ, а на всевозможные народные стройки, включая сюда и восстановление разрушенного войной хозяйства. Жили они в спецпоселениях, где нередко пользовались полной свободой передвижения.

Вот характерное свидетельство живущего в Карелии писателя и краеведа Е.Г. Нилова:

«Власовцев привезли в наш район вместе с военнопленными немцами и разместили их в тех же лагерных пунктах. Странный был у них статус – и не военнопленные, и не заключённые. Но какая-то вина за ними числилась. В частности, в документе одного такого жителя значилось: “Направлен на спецпоселение сроком на 6 лет за службу в немецкой армии с 1943 по 1944 год рядовым”. Но жили они в своих бараках, за пределами лагерных зон, ходили свободно, без конвоя».

Примерно такую же картину довелось наблюдать и советскому журналисту Юрию Сорокину, который ребёнком в 1946-м приехал в Кузбасс, куда его мать завербовалась на работы в шахты. Здесь же работали и те, кто был признан изменником Родины:

«Жили власовцы по тем временам с излишеством, по два-три человека в комнате 12–15 кв. метров. После нашего приезда их уплотнили – один барак отдали нам. Жизнь предателей абсолютно ничем не отличалась от нашей жизни. Работали они, как и все, в зависимости от состояния своего здоровья, кто под землёй, кто на поверхности. Продуктовые карточки у нас были одинаковые, зарплата – по труду, нормы выработки и расценки были едины для всех работающих. Власовцы свободно передвигались по городу, при желании могли съездить в соседний город, сходить в тайгу или за город отдохнуть. Единственное, что их отличало от других, – они были обязаны сначала раз в неделю, потом – раз в месяц отмечаться в комендатуре. Через некоторое время и это отменили. Власовцы могли обзаводиться семьями. Холостякам разрешали вступать в брак, а женившимся – вызывать семьи к себе. Помню, как в наших бараках стало тесно, и во дворах зазвенели детские голоса с говором ставропольских, краснодарских, донских жителей. Да и не только их…»

Конечно же, офицеров РОА судили гораздо строже. Им нередко давали реальный тюремный срок, до 10 лет лишения свободы. Но это имеет своё объяснение. Ведь в своём большинстве они в прошлом являлись командирами Красной армии, а с командира за любые преступления всегда спрос строже, чем с рядового…

Большинство рядовых власовцев было освобождено к 1952 году, причём в анкетах за ними не значилось никакой судимости, а время работы в спецпоселениях зачли в общий трудовой стаж. Правда, после освобождения их ставили на особый учёт и внимательно следили за их дальнейшей жизнью. Мало того, специальными циркулярами и всевозможными закрытыми партийными постановлениями этих людей не разрешалось повышать по службе, им вообще всячески препятствовали в осуществлении любого рода служебной карьеры. По этому поводу в 1947 году на 29-м пленуме Горьковского обкома ВКП(б) даже специально поднимался вопрос.

Так, один из участников пленума в своём выступлении отметил следующее:

«Бдительность у нас ещё не стала важнейшим законом всей нашей работы, ещё не стала повседневным правилом поведения каждого работника, каждого коммуниста как на службе, так и в быту. До сего времени на наши заводы и предприятия, в советский аппарат и в другие учреждения берут непроверенных людей и этим вредят нашему государству…»

Выступавший как раз имел в виду тех наших граждан, кого во время войны уличили в сотрудничестве с немецкими оккупантами…

С одной стороны, несправедливость такого положения дел была очевидна: человек вроде бы формально не осужден, и потому никто не должен ему мешать нормально трудиться и жить. Но, с другой стороны, надо понять и жестокую логику того времени.

Страна, едва закончив одну войну, тут же окунулась в новое противостояние, теперь уже на фронтах холодной войны. А это противостояние в любой момент могло обернуться настоящими боевыми действиями. В таких условиях любой бывший пособник нацистов автоматически рассматривался как потенциальный представитель «пятой колонны».

И действительно, кто мог дать гарантию, что человек, давший слабину в Великую Отечественную, не может аналогично поступить уже в новой войне? А что будет, если при этом он будет занимать важный и ответственный пост в нашем государстве?

Да, ситуация сложилась очень спорная и неоднозначная, её можно критиковать и осуждать. Но всё же, повторяю, своя логика здесь есть, и её просто обязан учитывать любой исследователь прошлого. Иначе мы никогда не поймём ход нашей и без того непростой отечественной истории.

А в 1955 году вышел Указ Президиума Верховного Совета Союза ССР, даровавший полную амнистию всем бывшим немецким пособникам (кроме отъявленных палачей, замаранных кровью мирных людей). Амнистировали и тех, кто после войны не пожелал возвращаться домой и остался жить за границей. Эти люди были полностью реабилитированы, им полностью возвратили все права советских граждан…

…Прошлись репрессии и по семье генерала Власова. Его отец умер в апреле 1944 года – говорят, что сильно его подкосило известие о предательстве сына. Так что перед Законом «О членах семьи изменника Родины» отвечать пришлось только двум несчастным женщинам – жене Анне Михайловне и мачехе Прасковье Васильевне, которым предательство генерала навсегда искалечило всю оставшуюся жизнь. Обе сроком на пять лет были сосланы в отдалённые районы страны…

А больше из родственников генерала-предателя, вопреки разным домыслам, никто не пострадал. Как вспоминала его племянница Валентина Карабаева, её мужа на фронте пару раз вызывали в особый отдел, где интересовались его родством с Власовым. Но потом разобрались и больше не беспокоили.

У самой Валентины Владимировны на войне погибло трое братьев, то есть родных племянников генерала-предателя. Их имена сегодня значатся на памятном обелиске, воздвигнутом жителями села Ломкино своим односельчанам, павшим в боях за Родину. И на том же обелиске можно насчитать двенадцать Власовых, не вернувшихся с фронта, – эта фамилия когда-то была очень распространена на селе.

Вечная им память! И если вдуматься, то своей героической смертью эти люди, да и тысячи других нижегородцев, не вернувшихся с войны, включая и лейтенанта Александра Лазарева, отстояли честь своей малой родины и избавили её от малопочётного и позорного клейма быть местом, где когда-то родился самый известный предатель Великой Отечественной войны…